Текст книги "Слепой стреляет без промаха"

Он подошел к комоду, выдвинул нижний ящик и приподнял стопку белья.

Дискетница лежала там же, куда ее положила Ирина в его присутствии.

– Так будет лучше, – пробормотал Глеб, опуская дискетницу в сумку.

На дно ящика он положил точно такую же, с чистыми, даже не отформатированными дискетами.

"Пусть думает, что хранит нечто важное. И если все обойдется, я приду в один прекрасный вечер и заберу их, пустые. А она даже ни о чем и не догадается.

Но если придут мои враги, пусть лучше им достанутся в руки ноль, пустота, небытие. Им достанется моя смерть".

Глеб задвинул ящик и уже собирался уходить, как вдруг на площадке послышались шаги и веселый смех. Он узнал бы этот смех даже среди толпы.

«Ирина!» – мелькнула мысль.

– Сейчас мы с тобой попьем кофе, – говорила женщина своему невидимому собеседнику. «Она не одна!»

Глеб быстро забросил свою сумку за высокую спинку тахты, стоявшую у окна, и сам нырнул в эту узкую щель. Тахта вплотную не подходила к стене, ей мешала батарея парового отопления.

Ключ повернулся в замке. Из своего убежища Глеб, прижавшись к полу, мог видеть только ноги входящих – две пары женских, на высоких каблуках, туфель.

«Она с подругой».

– Вот видишь, как хорошо, что ты подвезла меня! – говорила Ирина. – А ты сразу уедешь?

– Не знаю, – низким грудным голосом отвечала женщина, пришедшая с Быстрицкой. – Если мне у тебя понравится, может, останусь и до вечера.

– Тебе у меня никак не может понравиться.

– Почему?

– Потому что тебе нравится мужское общество.

– Только не нужно мне рассказывать, что к тебе не ходит никто из мужчин.

– Ходят ко мне, но друзей с собой не прихватывают.

– Если ты хочешь знать, Ирина, мужчины мне надоели. Хуже горькой редьки!

Женщины перешли на кухню, и Глеб уже плохо различал их голоса.

«Это же надо так глупо попасться! – думал он. – Хорош же я буду, если Ирина догадается заглянуть за тахту и увидит меня там!»

Потянуло запахом свежесваренного кофе. Глеб уже успел устроиться поудобнее, положив под голову свою сумку. Теперь ему стал виден и целый сектор комнаты, дверца платяного шкафа, комод и музыкальный центр на нем.

Вскоре послышались тихие шаги. Ирина Быстрицкая вошла в комнату. Она ступала босиком, смешно поджимая пальцы ног. Женщина остановилась перед платяным шкафом и через голову сбросила блузку. Она разделась, оставшись в одном белье. Глеб, затаив дыхание, следил за ней. Ему так хотелось прикоснуться к ее телу рукой, еще раз поцеловать ее, обнять… Но он понимал: нужно оставаться здесь, в укрытии, и ничем не выдавать свое присутствие. Щелкнула застежка бюстгальтера, и в полумраке комнаты забелела обнаженная грудь, тонкая полоска кружевных трусиков. Женщина запрокинула голову, выдернула заколки из волос, и те рассыпались по ее плечам. Затем, словно что-то заподозрив, Ирина замерла и, скрестив на груди руки, как бы прикрывая свою наготу, повернулась к постели.

Глеб наверняка знал, что, стоя у шкафа, его невозможно заметить. Он смотрел сквозь узкую щель из полной темноты в слабо освещенную комнату. Ирина медленно опустила руки, расправила волосы.

Глеб смотрел на нее, стараясь запомнить такой. Никогда еще Быстрицкая не казалась ему такой красивой, не казалась такой желанной. Великий соблазн – подсматривать за человеком, когда он не подозревает об этом, к тому же если этот человек очень близок тебе.

Ирина улыбнулась сама себе и, взяв прядь своих длинных волос, зажала их в пальцах. А затем, словно кисточкой, поводила ими по губам.

– Какая же я глупая! – внезапно вслух произнесла она. А затем, чуть прищурив глаза, посмотрела прямо туда, где прятался Глеб. Ему показалось, ее взгляд проникает ему в душу.

Быстрицкая не торопясь развернулась, подошла к шкафу, набросила себе на плечи халат и вышла из комнаты.

Наконец Глеб вспомнил, что нужно дышать. Но передышка оказалась слишком короткой. Вскоре обе женщины вошли в спальню. Подругу или знакомую Ирины Сиверов не знал. Он видел ее впервые. Стройная, немного молодящаяся блондинка с холодным взглядом.

– Галя, посмотри, – сказала Быстрицкая, присаживаясь на корточки возле комода и выдвигая нижний ящик. В ее руках блеснул целлулоидом пакет, затрещала отрываемая клейкая лента.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула Галя, принимая из рук Быстрицкой блузку, еще сколотую булавками.

– Если хочешь, могу тебе продать. Мне она успела разонравиться.

– Но ты же ее еще ни разу не успела надеть!

– Ну и что?

Галя покачала головой.

– Наверное, ты меня обманываешь. Она не нравится не тебе, а твоему мужчине. И вообще, почему ты делаешь из своих отношений с ним какую-то тайну?

Никогда мне его не показываешь, никогда не рассказываешь о нем.

– Да нет у меня никого, – улыбнулась Ирина.

– Рассказывай, рассказывай… Я по глазам вижу женщину, у которой никого нет. А ты ходишь по улицам так, словно бы вокруг не существует мужчин. Ты ни на кого не бросишь восхищенного взгляда. А если и посмотришь на кого, то явно в мыслях сравниваешь его с тем, кто тебе дорог.

– Ну ладно, конечно же, у меня есть любовник.

– Вот теперь ты не обманываешь, – подруга Ирины отошла к тахте и села на нее так, что Глеб мог видеть только ее ноги в туфлях на высоких, подбитых металлическими подковками, каблуках.

Она сидела так близко от него, что можно было протянуть руку и обхватить ее стройную щиколотку большим и указательным пальцами.

– А почему ты никак не выйдешь замуж? Он что, женат?

– Да знаешь… – замялась Ирина, ей явно не очень-то хотелось рассуждать на эту тему.

А Галя настаивала:

– Да ты хоть мне его фотографию покажи.

– Нет у меня фотографии, – вконец растерялась Быстрицкая.

– Ну, знаешь… – голос Гали звучал даже сердито, – тогда могу тебе сказать: он последняя сволочь! Да ты, наверное, даже и не знаешь, где он живет?

– Давай не будем об этом. Как тебе блузка?

Ноги Гали на какое-то мгновение исчезли из поля зрения Глеба. Затем он увидел, как падает на пол сарафан женщины. Следом, на ковер упало несколько булавок. Подруга Ирины вышла на середину комнаты. Блузка прикрывала ее бедра до середины.

– По-моему, вполне ничего. Но смотрится как-то уж слишком по-девичьи.

– А ты и так всегда молодишься. К тому же с юбкой будет смотреться немного строже.

– А я не хочу выглядеть строго, я должна быть доступной и привлекательной.

– Тогда расстегни верхнюю пуговицу и никогда не заправляй блузку слишком плотно в юбку. Вырез должен быть такой, чтобы, когда ты наклонишься, в нем могла мелькнуть твоя грудь.

Галя засмеялась.

– Моя грудь слишком большая для того, чтобы мелькать. Глеб был готов уже скрежетать губами. Эти глупые разговоры окончательно доконали его.

«Как хорошо, что Ирина не знакомила меня со своими подругами, иначе я зашелся бы от тоски. И как могут быть интересны женщинам все эти идиотские штучки, рюшечки, кружева? – но тут же он оборвал себя. – Самое странное, что все эти рюшечки и кружева интересны не столько женщинам, сколько мужчинам. Ведь это ради них устраиваются маскарады, и женщины готовы полдня рассуждать, стоит ли расстегивать вторую пуговичку для того, чтобы в разрезе мелькала грудь, или нет».

– Если ты не против, Ирина, то я поношу ее пару дней, а расплачусь с тобой немного позже.

– Да, у меня не горит с деньгами.

– Ну как же, наверное, твой любовник очень состоятельный мужчина.

Ирина пожала плечами.

– Ну-ну, не притворяйся. Я даже готова тебе простить, если он стар и на его голове лысина, отполированная до зеркального блеска.

– Да нет, что ты!

– Не притворяйся. А иначе почему ты не хочешь показать мне его фотографии, не хочешь с ним познакомить? Может, ты начнешь мне рассказывать, что он какой-нибудь полярный летчик? – Галя взглянула на часы. – Мне пора.

– Тебе не понравилось у меня, и ты передумала оставаться? Мы могли бы поговорить, посплетничать…

– Я должна позвонить.

Женщина вышла в коридор, и вскоре оттуда послышался ее низкий голос.

– Алло!

– Да, непременно. Ты знаешь, от кого я тебе сейчас звоню?

– От Ирины Быстрицкой.

– Нет, мне кажется, приезжать тебе сюда не следует.

– Ирина не любит посторонних.

– Конечно, ты не посторонний, но для меня, а не для нее.

– Ладно, ладно, не сердись. Скоро приеду. Кстати, сможешь оценить мое новое приобретение.

– А вот это секрет. Могу только сказать, что очень сексуальное.

Глеб видел из своего укрытия, как меняется выражение лица у Ирины, видел испуг в ее глазах, когда Галя обсуждала со своим любовником, стоит ли приезжать ему сюда, и видел, как Быстрицкая с облегчением вздохнула, когда ее подруга решила уходить.

– Ладно, ладно, я спешу, – говорила Галя, вбегая в комнату. – Я могла бы тебя познакомить с одним его другом. Очень состоятельный, но, к сожалению, никакого строительства не затевает и поэтому совершенно не интересен для тебя.

Галя нырнула в сарафан и попросила Ирину:

– Застегни эту молнию, а то можно просто руки вывихнуть, пока до нее дотянешься.

Галя наскоро поцеловала Ирину в щеку и убежала. Быстрицкая вернулась в спальню и, присев у нижнего ящика комода, выдвинула его. Женщина приподняла стопку белья и извлекла на свет дискетницу. Сиверов проклинал себя на чем свет стоит, глядя на то, как Ирина касается серой пластмассы губами, как мечтательно прикрывает глаза. Она касалась маленькой коробочки так, словно это был он сам, Глеб. «Нет, я не вынесу. Это не может долго продолжаться!» И уже не страх, а стыд удерживал Глеба на месте. Стыд быть застигнутым врасплох, словно он собирался выведать какую-то тайну Ирины, стыдную и неприглядную.

Женщина положила дискетницу на место, заботливо прикрыла ее бельем, задвинула ящик. Затем сбросила халат, белье и плавно покачивая бедрами, подошла к музыкальному центру. И тут зазвучала музыка. Глеб уже догадался, какой диск стоит. Он знал об этом даже прежде, чем в воздухе возникли первые такты.

Конечно, это был Вагнер.

Быстрицкая сделала несколько па, вскинула руки и закружилась по комнате.

Затем подхватила халат, перебросила его через руку и выбежала из комнаты.

Вскоре послышался шум воды в ванной. Душ работал на полную мощность.

«Или сейчас, или я отсюда никогда не уйду!» – подумал Глеб, выбираясь из-за тахты.

Он перебросил ремень сумки через шею, чтобы руки были свободны, и осторожно выглянул из-за дверного косяка. Дверь в ванную комнату оказалась открытой. Ирина стояла под расходящимися веером струями искусственного дождя и, закрыв глаза, подставляла свое лицо освежающей влаге. Аромат шампуня плыл по квартире, клочья пены, увлекаемые струями, ползли по ее черным, прилипшим к телу волосам.

– Я должен уйти, извини меня, – пробормотал Глеб, наверняка зная, что Ирина его не услышит.

Он еще немного постоял, любуясь, а затем, бесшумно ступая, приблизился к входной двери. Он сжал в пальцах дверную ручку и никак не мог заставить себя отодвинуть ригель замка.

«Я ухожу, – повторял себе Глеб, – я ухожу. Я уже ушел, и я обязательно вернусь сюда. И потом, когда смогу посмотреть Ирине в глаза, расскажу ей о том, как прятался за тахтой, как смотрел на нее, как понял, что могу любить только ее».

И тут из ванной донеслось тихое пение. Женщина подпевала бушующей музыке Вагнера.

Сделав над собой усилие, Глеб мягко провернул черную, похожую на переключатель старинных приемников, головку замка, и, боком протиснувшись в чуть приоткрытую дверь, выбрался на площадку и побежал по лестнице, сломя голову.

Ирина почувствовала, как холодный воздух коснулся ее тела, как шевельнулась подхваченная сквозняком занавеска, быстро закрутила краны.

Прислушалась. Тишина. Лишь только далекие отзвуки шагов на лестничном марше.

Прикрывшись полотенцем, она вышла из ванной и, чуть-чуть приоткрыв дверь, высунулась на лестничную площадку. Там некстати оказался старичок. Он только что поднялся по лестнице и теперь отдыхал, опираясь на палочку. Он удивленно посмотрел на свою соседку, а затем стыдливо отвел взгляд в сторону.

– Добрый вечер, – пробормотал он.

– Добрый, – тоже смутившись, отвечала Ирина, думая, куда бы лучше приложить короткое полотенце – то ли к груди, то ли к бедрам.

А затем догадалась захлопнуть дверь, так и не решившись спросить у старичка, не встретился ли ему на лестнице молодой высокий мужчина с русыми, зачесанными назад волосами. Когда же она догадалась подбежать к окну, то двор перед ее подъездом был уже пуст. Лишь только качались ветви кустов, закрывавшие вход на мощенную бетонными плитами дорожку, которой никто из жильцов дома давно уже не пользовался.

Глава 2

Теперь, когда все свои следы Глеб Сиверов уже сумел замаскировать, когда сумел обезопасить Ирину Быстрицкую, стоило немного поразмыслить, куда исчезнуть, где спрятаться, чтобы отсидеться, пока не улягутся страсти. С детства Глеб любил изучать географические карты, к тому же они не были для него просто красочными картинками. Многие страны он знал так же хорошо, как ближнее Подмосковье или побережье Финского залива. Ведь отец вместе с ним исколесил не одну из них.

Отъехав от стоянки, Глеб остановился и извлек из-под сиденья атлас автомобильных дорог – старое издание, на котором еще значилась аббревиатура СССР. Сиверов любил аккуратность, и толстая книга была упакована в полиэтиленовый мешок. Он листал страницы. Мысль податься куда-нибудь за границу сразу же была отвергнута.

Нельзя оставлять следов. Нельзя позволить, чтобы где-нибудь на таможне мелькнула одна из его фамилий. Ведь паспорта, выданные ему службой безопасности, точно так же, как и стодолларовые банкноты, аккуратно оприходованы, на все существуют расписки и соответствующие документы. Значит, оставалась только Россия и ближнее зарубежье. Далекие города тоже отпали сразу.

Стоило остановить свой выбор на чем-нибудь более подходящем для отдыха. За последние годы Глеб по-настоящему так и не отдыхал, выдавались всего лишь короткие передышки, за которые он почти, не успевал привести в порядок нервы.

"А может, податься в Питер? – усмехнулся Глеб, разглядывая ломаную линию побережья на карте. – Какой-нибудь тихий пансионат на берегу Финского залива, хорошая кухня, оборудованный всем номер?

Да, – сказал сам себе мужчина, – но подумай, тебя там могут искать. Это сегодня большая тайна, что Глеб Сиверов на самом деле жив, а завтра твое настоящее имя может попасть в ориентировки. И вот точно уж, где будут тебя ждать с засадой, так это на кладбище, возле могилы отца. Словоохотливый сторож обязательно расскажет, как каждые полгода к нему в сторожку заходил молодой человек довольно приметного роста и оставлял деньги, чтобы он ухаживал за могилой.

Значит, если не на север, то надо отправляться на юг. Но теперь российское побережье Черного моря сжалось до безобразия. Места, которые так любил Глеб, где не раз отдыхал вместе с отцом, хоть и были еще обозначены на карте одним и тем же цветом, что и российское побережье, находились теперь за границей. А это значило – вновь будут посты на дорогах, таможни и прочие неприятности.

Палец Глеба скользил по карте, уходя все дальше и дальше на юг, пока, наконец, не достиг кружочка с коротким названием Сочи.

«Вот это, наверное, то, что мне нужно. Довольно большой город, в котором никто не станет удивляться появлению нового человека. Можно менять через пару недель отели, можно вообще снять частную квартиру. Там еще довольно тепло и можно, не рискуя подхватить воспаление легких, купаться в море. Однако не я один такой умный, – улыбнулся Глеб, – и в Сочи всегда можно встретить старых знакомых».

Да, это рай, но рай для уголовников и для тех, кто их ловит. А старые знакомые существовали у Глеба и в том и другом мире. Его палец скользнул по карте ниже – туда, где уже начинались непривычные для русского уха названия – Гагры, Пицунда…

И тут Сиверов понял – это то, что ему нужно. Ничейная территория, на какое-то время выпавшая из-под контроля и Грузии, и России, страна, живущая по законам военного времени, где никого не должно интересовать, кто ты и откуда, если не лезешь в политику, если у тебя есть деньги, чтобы платить. И палец Глеба вновь вернулся к кружочку с надписью «Сочи».

«Значит так, здесь тупик. Дальше Адлера на поезде не заедешь. А там перебраться через несуществующую границу и выпасть из поля зрения российских спецслужб… Лучше и не придумаешь».

Глеб мечтательно вздохнул, вспомнив кавказские пейзажи, темно-зеленые горы. Это на побережье, а если отплыть подальше в море, то можно увидеть и покрытые снегом вершины скалистых гор, уходящих до самого горизонта.

"Как жаль, что я отправляюсь туда один, без Ирины, – подумал Глеб. – Сколько раз я ей обещал, что мы окажемся вместе на море! И вот вновь не сдерживаю свое обещание. Но ничего, когда все кончится, я вернусь и мы…

Ладно-ладно, можешь обещать это женщине, но не нужно обманывать самого себя. Ты еще попробуй выкрутись".

Глеб с тоской посмотрел на улицу, на захламленный тротуар, на ржавые карнизы домов, на бестолково спешивших пешеходов и почувствовал ко всему этому дикое отвращение.

«Как только я мог вариться последний год во всем этом, даже и не помышляя об отдыхе, об уединении? Какое счастье оказаться одному, зная, что никто не сможет тебе позвонить, никто не придет со срочным заказом!»

Рука Глеба потянулась к переключателю скоростей, и он выехал со стоянки.

Вокзал встретил Глеба неприветливо – серым, похожим на липкую паутину дождем. А когда он зашел в здание, то легче не стало. Влага, казалось, струится по мраморным стенам, духота и спертый воздух вызывали единственное желание – задержать дыхание. От касс тянулись длинные очереди, и монотонный голос из динамика то и дело объявлял об отправлении поездов.

Сиверов подошел к расписанию и почти сразу отыскал нужный ему поезд. Он отправлялся сегодня же, вечером. Конечной остановкой значился Адлер. Стоять в очереди не хотелось, и Глеб, сунув руки в карманы, прошелся между колонн, отыскивая взглядом спекулянта билетами. Однако ли милиция недавно провела облаву, то ли у перекупщиков существовал перерыв на ужин, но Сиверов оказался на время ни с чем.

На всякий случай заняв очередь, он дождался, пока подойдет следующий пассажир – старичок в полотняной кепке с орденскими планками на груди.

«Такие никогда не уходят из очереди», – мысленно отметил Глеб и обратился к старику:

– Простите, вы будете стоять? – Да.

– Тогда я отойду на минутку, проверю расписание. Глеб поднялся наверх, туда, где было посвободнее и где можно было уже вздохнуть. Он присел возле барной стойки на высокое вертящееся кресло и заказал кофе.

«Прощай, любимый город…» – пришли на память слова из песни.

И впрямь, Глеб Сиверов прощался с Москвой. На сколько – он не знал сам.

Одно было ясно – вернется он сюда не скоро.

За первой чашкой кофе последовала вторая, третья. И хотя Глеб уже ощущал легкое головокружение, он не думал останавливаться, словно алкоголик, выпивающий рюмку за рюмкой. Затем он чуть не рассмеялся. Его озарила догадка:

«Какой же я идиот! На кой черт мне искать перекупщика? Каждый, кто работает на вокзале, вхож в кассы, а уж тем более этот парень», – он посмотрел на молодого бармена, который явно мнил себя чуть ли не самым главным во всей местной иерархии.

Это читалось в каждом его движении, в тех пренебрежительных взглядах, какими он одаривал посетителей. Глеб, прекрасно зная, как обращаются с такими людьми, взял в пальцы алюминиевую ложечку, которой только что размешивал кофе, и постучал ей по стеклу стойки.

Бармен лениво оглянулся. Глеб кивнул ему. Тот на взгляд определил, сколько могут стоить вещи, надетые на Сиверове, и наверняка удовлетворенный таким подсчетом, сменил лень во взгляде на заинтересованность.

– Какие-нибудь проблемы? – развязно осведомился он у Глеба, подойдя к нему вплотную.

– Понимаешь, парень, – Глеб говорил как можно более беспечно и небрежно, – у меня тут приключилась небольшая беда… Нужно срочно уехать, а как ты сам понимаешь, в очереди я стоять не привык.

– Куда и сколько билетов?

– Я деньгами не обижу. Мне нужно в Адлер.

– Это будет посложнее, – задумался бармен.

– Сколько?

Бармен назвал полуторную цену.

«Да, не очень-то хорошо у них теперь идут дела, – подумал Сиверов. – В лучшие времена они называли двойную».

– Мне нужен СВ до Адлера.

– К сожалению, вагонов СВ до Адлера в этом составе нет, – словно заправский кассир, отвечал бармен.

– Тогда мне нужно купе. Мы едем вчетвером, но непременно все билеты в одном купе.

Бармен покосился на странного посетителя. То тот собирался путешествовать в одиночестве, то теперь обзавелся, не отходя от стойки, тремя друзьями.

Осмотревшись, бармен выставил на стойку картонную табличку «Обед» и щедрым жестом отказался от денег.

– Когда принесу, тогда и расплатишься.

Ждать пришлось не очень долго. Вскоре парень вернулся. На его лице было написано полное удовлетворение собой.

– Давай отойдем в сторону. Не люблю, когда смотрят. Парень завел Глеба за угол стойки и, повернувшись к залу спиной, протянул четыре билета.

– Вот, как и договаривались.

Чтобы не портить уже произведенного впечатления, Глеб заплатил на десять долларов больше, чем договаривались с самого начала.

– Сюрпризов не будет? – больше для порядка, чем для информации поинтересовался Глеб.

– Если что, я всегда возмещу убытки, – рассмеялся парень.

– Буду иметь в виду. Когда потребуется, вновь прибегну к твоей помощи.

Глеб посмотрел на часы. До отхода поезда оставалось два с половиной часа, которые нужно было как-то убить. И тут же он улыбнулся своей мысли:

«Убивать время – это единственное, чему я еще не научился за две прожитых жизни».

Сиверов вышел на перрон и прошелся между двумя туристическими поездами.

Только сегодня, прощаясь с городом, прощаясь с Ириной Быстрицкой, он осознал свою оторванность от реальной жизни. У всех людей существовали какие-то иные, отличные от его, проблемы. Каждый стремился отыскать свое место в жизни, и только он бежал от самого себя.

Он остановился в конце перрона, там, где полоска света делалась уже совсем узкой, зажатая между бордюрными камнями, и ступеньки вели к раскрашенному в белое и черное шлагбауму с двумя фонарями по краям.

«Да, это тупик. Я оказался в тупике. Но всегда можно перешагнуть шлагбаум».

Дождь моросил. Плечи уже вконец намокли, и Глеб ощущал влагу, сочащуюся сквозь брезент куртки. Ему вспомнились теплота квартиры Быстрицкой, негромкая музыка, звучащая в полутемной комнате, запах волос женщины. О, как он любил зарываться в них лицом, вдыхать этот пьянящий аромат! И Глеб понял: Ирина – единственное, от чего он не может отказаться, единственное, с потерей чего он никогда не сможет смириться. Можно сменить имя, можно даже изменить внешность, но невозможно поменять душу. Можно только искалечить ее, но все равно белое останется белым, черное – черным, даже если ты станешь называть его другими словами.

И Сиверову показалось, что в свисте ветра, в шепоте дождевых капель, падающих на крыши вагонов, ему чудится голос Ирины: «Я люблю тебя, Федор!»

– Я тоже люблю тебя, Ирина, – ответил он беззвучно, одними губами, обращаясь к заходящему солнцу, к золотым сполохам фонарей, отраженным в рельсах, отполированных до блеска колесами поездов.

Ныло плечо от тяжелой сумки, скверно было на душе.

«Только не пытайся убедить себя, что теперь все пойдет иначе и ты начнешь новую жизнь, – обратился сам к себе Глеб. – Ты только обманешь себя. Все будет по-прежнему, только тебе нужен небольшой перерыв. Возможно, ты сменишь хозяев, но все равно уже не сможешь изменить свой взгляд на мир. Ты будешь продолжать смотреть на людей сквозь прицел, все равно твой взгляд будет измерять расстояние, а кожей ты будешь чувствовать скорость ветра, в мыслях не желая сам того. Ты отсчитаешь поправку и в воображении передвинешь прицел чуть-чуть в сторону так, чтобы пуля попала точно в цель».

За спиной у себя Глеб услышал какие-то голоса и обернулся. Двое омоновцев с короткими автоматами стояли у входа в вагон и негромко переговаривались.

– Проверка закончена, – сказал третий, спрыгивая на перрон, и омоновцы перешли к следующему вагону.

Когда проверка закончилась в этом вагоне, омоновцы перешли к третьему.

«Ну вот, и тут тебе не дадут пожить спокойно, – слабый страх шевельнулся на дне души мужчины, – возможно, они искали меня».

Ожил динамик, заключенный в жестяную коробку над самой головой Глеба:

«Поезд на Адлер стоит на втором пути».

Сиверов машинально нащупал билет в кармане.

«Нет, не будем играть в прятки», – решил мужчина.

Он быстро зашагал по перрону и, обогнув платформу, вышел на второй путь.

Редкие пассажиры садились в вагоны. – Вдоль поезда прогуливались четыре омоновца.

«И здесь проверка документов, проверка билетов».

Глеб расстегнул сумку, вытащил из нее кепку и надвинул поглубже на глаза.

Такие тотальные проверки рассчитаны на какого-нибудь зазевавшегося идиота, по неосторожности совершившего преступление, или уж на круглого дурака. Только пьяный может попасться в так неловко расставленные сети.

Глеб подошел к проводнику последнего вагона. Тот стоял с дермантиновой папкой в руках и недовольно посматривал в затянутое тучами небо, на котором не было видно ни единой звездочки.

– Где первая остановка? – поинтересовался Глеб у железнодорожника.

Тот недоуменно посмотрел на странного пассажира, а затем абсолютно безразличным тоном произнес ничего не говорящее Глебу название.

– Это сколько километров отсюда?

– Восемьдесят.

– Спасибо.

Глеб прошел сквозь здание вокзала и оказался на улице Устроившись в машине он развернул атлас автомобильных дорог и вскоре отыскал название станции.

Проводник ошибся. До нее от вокзала было не более семидесяти километров А затем Сиверов отчертил ногтем свои предполагаемый маршрут.

«Если ехать по Симферопольскому шоссе а затем свернуть влево, то можно поспеть за час как минимум на полчаса опередив поезд Да и машину не стоит оставлять здесь на вокзале – подумал Глеб, – еще чего доброго, ею заинтересуется милиция. Когда нужно – ее поблизости нет, а когда хочешь остаться незамеченным – обязательно какой-нибудь рьяный автоинспектор затянет твою машину на штрафную площадку»

Вновь замелькали огни. Автомобиль Сиверова влился в поток автомашин направлявшихся к югу. Мерно постукивали щетки в салоне было тепло и уютно Глеб на ходу стянул с себя куртку и бросил на сиденье рядом. Он бросил беглый взгляд на датчик горючего Половина бака Хватит километров на двести А больше и не надо.

Он миновал последние огни города, заправочный пункт, возле которого выстроилась очередь из машин Впереди подмигивали красными огоньками шлагбаумы поста ГАИ Глеб сбросил скорость и медленно миновал узкий проезд. В двухэтажной кирпичной будке поста ярко горел свет, и было видно как два офицера сидя за столом играют в карты. Сержант с коротким автоматом на плече усталым взглядом проводил Глеба. Тень сомнения зародившаяся в душе Глеба Сиверова тут же исчезла. И отъехав от поста метров на двести, он резко прибавил скорость.

Широкая четырехполосная дорога уводила его вдаль. На горизонте виднелись зубчатые, словно вырезанные из черного картона, контуры леса. Радио перемежало музыку с последними известиями. Диктор словно специально старался запугать слушателей. Сообщали об очередном убийстве банкира, о гибели журналиста в Югославии. А затем диктор принялся предрекать плохую погоду и повышенный радиационный фон.

Глеб ехал так быстро, что никто его не обгонял Легковых машин почти не попадалось, лишь тянулись тяжело груженные трейлеры с иностранными номерами В огромных кабинах тягачей горели разноцветные лампочки, и вся атмосфера, царившая на дороге, напоминала Глебу веселую рождественскую ночь. Не хватало только взрывов хлопушек, возбужденных выкриков, да вместо дождя должны были сыпаться конфетти и раскручиваться ленты серпантина.

Взглянув на очередной километровый столб Глеб насторожился. Нельзя пропустить поворот. Он пристроил карту на приборном щитке и придерживая страницу рукой, внимательно изучил ее.

«Нет, еще рано. Сперва должна быть река, через пару километров дорога»

Стал забирать вверх. Потянулись противопаводковые дамбы. Мелькнула будка охранника вспыхнула отраженным лунным светом река. В полукилометре слева черным ажурным силуэтом завис в затянутом тучами небе железнодорожный мост. Яркой смазанной полосой мелькнули окна электрички Глеб до боли в глазах всматривался в дорогу «Кажется здесь»

Он притормозил съехав на обочину, выключил двигатель. Тишина внезапно обрушилась на него И лишь затем звуки снова возродились. Но теперь они звучали вкрадчиво и трогательно. Шум дождя, свист ветра в проводах линии электропередач далекий гул уходящего поезда.

Глеб перешел полотно дороги и посмотрел вниз. Пологий откос а за ним заливной луг. Заросшая травой полевая дорога уходила в лес. Насколько хватало взгляда, нигде не виднелось съезда «Как они тут ездят?»

Но затем Сиверов сообразил, что широкое четырехполосное шоссе построено совсем недавно, а съезд на карте обозначал старую дорогу, чье низкое полотно с взорванным асфальтом тянулось возле самого леса. Вооружившись палкой, Сиверов направился вниз по откосу. Он раздвигал ею высокую траву, чтобы определить, не прячутся ли в ней большие камни. Спуск показался ему вполне приемлемым, а задумываться над тем, не грязно ли внизу, не было времени.

«Будь что будет», – решил Сиверов, садясь за руль машины.

Он резко развернулся и подъехал к самому краю насыпи. Передние колеса преодолели водосточный желоб, чуть осели в мягком песке.

– Ну, с Богом, – прошептал Глеб и медленно двинулся вперед.

Машина готова была ринуться вниз Притормаживая где двигателями, где тормозами, Глеб уверенно вел автомобиль по откосу и лишь в самом конце спуска прибавил скорость. Взревел двигатель, автомобиль выбрался из кювета, разбрасывая из-под задних колес комья грязи.

Проселок оказался вполне приличной дорогой, засыпанной гравием, по которой, правда, никто давно не ездил. Высокая трава вспыхивала дождевыми каплями в свете фар и тут же стремительно исчезала под бампером. Мрачный еловый лес обступил проселок с двух сторон. Покрытые клочьями мха стволы то возникали из темноты, то вновь проваливались во мрак.

– Ничего, потерпи, – приговаривал Глеб, обращаясь к машине. – Это твоя последняя дорога. Теперь мы расстанемся навсегда.

Он мчался, поднимая фонтаны брызг. Автомобиль бросало из стороны в сторону, задние колеса то и дело заносило. Но Глеб управлялся с дорогой и машиной играючи. Лишь однажды он чуть было не оцарапал бок о придорожное дерево.

"Ну когда же ты кончишься, наконец? – думал он о дороге и тут же добавлял:

– Помни, Глеб, дороги никогда не ведут к обрывам. Они обычно приводят к людям".