Текст книги "Слепой стреляет без промаха"

Лишь изредка Сиверов смотрел на светящийся зеленым циферблат часов на приборной панели. Пошел отсчет последнего часа. Но, судя по карте, станция была совсем недалеко.

Лес кончился внезапно. Дорога словно бы растворялась на огромном лугу, за которым яркими огнями светились станция и небольшой поселок. Глеб добрался до железнодорожного полотна и поехал вдоль него, только теперь сообразив, что можно было проехать по шоссе дальше и добраться до поселка по нормальной дороге. Он чуть не пролетел с разгону низкий путепровод, возведенный, скорее всего, еще до войны, а то и до революции, из обтесанных блоков природного камня и клепанных металлических балок. Еще несколько сот метров разбитой грязной дороги – и вот уже Глеб выехал на привокзальную площадь.

Если до этого ему казалось, что он один остался во всем мире, тот тут это ощущение покинуло Сиверова. На площади в поселке шла своя незамысловатая жизнь.

Три старушки с мешками продавали семечки, одинокое такси с московским номером поджидало пассажира у входа в вокзал. Компания парней и девчонок веселилась возле ночных киосков, торговавших сигаретами и спиртным. Наголо бритый парень в спортивном трико брызгал из баллончика со слезоточивым газом на девчонок, а те с визгом разбегались в разные стороны. Другие участники веселья ловили их и вновь тащили к гиганту с баллончиком в руках. И вновь все начиналось сначала: деланно испуганный девичий визг, матерщина, похотливый хохот.

– Идиотизм провинциальной жизни, – пробормотал Глеб, пристраивая свою машину возле старого, еще начала семидесятых годов выпуска «мерседеса», чей цвет когда-то можно было обозначить как белый. Теперь к нему оставалось применить только слово «ржавый». Но несмотря на это, за лобовым стеклом автомобиля мерно помигивал огонек противоугонной сигнализации.

И тут в голову Глебу пришла великолепная идея: чтобы потом никто не стал интересоваться человеком, бросившим машину на привокзальной площади маленького городка, стоит сделать так, чтобы ее угнали. Глеб не стал вытаскивать ключ из замка зажигания, не стал блокировать дверцы. Он даже не погасил свет в салоне, а делая вид, что страшно спешит, бросился к зданию вокзала. В зале ожидания ему не показалось ничего необычного: пара проституток, один нищий да вечно зевающая баба в белом халате за стойкой буфета. Она меланхолично покосилась на нового посетителя и продолжила прежнее занятие – набирала в рот воду из стакана и, громко фыркая, опрыскивала ею лежавшие на огромном подносе трупы бутербродов с сыром. Видно, такой способ реанимации подсохших продуктов питания был в почете в городке, и это зрелище не могло никого взволновать.

К окну со стороны улицы тут же приклеился нос любопытного парня из подвыпившей компании. Крики и гомон стихли.

«Кажется, я на верном пути», – отметил про себя Глеб и, отыскав глазами табличку с мужской фигуркой, направился в туалет. Сквозь дырку, протертую в зарисованном масляной краской стекле, он выглянул на улицу. Один из парней, крадучись, приближался к его автомобилю. Остановившись, огляделся. Остальные участники веселья старательно изображали свою заинтересованность афишей полугодовой давности на тумбе возле стоянки таксомоторов. Парень надавил рукой на капот, раскачал машину, проверяя тем самым, стоит она на сигнализации или нет.

– Ну, быстрее же! Быстрее же! – говорил Глеб, переживая из-за нерешительности угонщика.

Наконец, у того хватило смелости открыть дверцу. Глаза его округлились от радости. Парень заметил ключ, торчащий из замка зажигания. Еще пятнадцать секунд – и автомобиль Глеба, взревев мотором, петляя в неопытных руках, понесся по темной улице.

Сиверов вздохнул с облегчением. Явно путь угонщика лежал до ближайшего гаража кого-нибудь из его друзей. Там автомобиль разберут на запчасти, номера выбросят в реку, и никому не придет в голову интересоваться его прежним владельцем. Единственное, о чем пожалел Глеб, так это о немецком наборе гаечных ключей, оставленных в багажнике. Но не таскать же с собой не только пистолеты, но и набор ремонтника! И Сиверов пообещал, что, вернувшись в Москву, купит себе точно такой же.

Теперь уже незачем было разыгрывать простачка. Глеб перебрался в зал ожидания. В расписании значилось, что поезд Москва-Адлер стоит здесь всего две минуты. К вокзалу уже начали подтягиваться местные бабки с товаром. Глядя на них, можно было подумать, что в городке ничего, кроме соленых огурцов, водки, пива да соленой и сушеной рыбы не производят. Среди прочих выделялась одна, имевшая узкую специализацию – жевательные резинки, дешевые китайские конфеты на палочках, целые наборы шоколадок – настоящий «Детский мир» на двух ногах.

В динамиках громкой связи послышалось урчание, затем зафонил микрофон и только после этого сонный голос произнес:

– Поезд Москва-Адлер прибывает к восточной стороне вокзала.

Боже, как здесь все торжественно! Восточная сторона, западная… Нет чтобы назвать все попроще: первый путь и второй.

Зазвенел звонок, загорелась красная табличка «Стойте». Вдалеке показались три ярко-огненные точки. Загудели рельсы. Ни встречающих, ни провожающих – только одни железнодорожники да Глеб Сиверов вышли к поезду. Глеб прошелся по перрону и, став у столба с табличкой «Место остановки локомотива», отсчитал шагами местоположение своего вагона. Ошибся он немного.

Поезд замедлил ход, залязгали буфера. Перед лицом Глеба проплыли, словно экраны больших телевизоров, окна вагонов, и вместо шестого перед ним оказался седьмой. Бабки со своим товаром побежали вдоль поезда с небывалой для их возраста прытью.

– Водка, пиво, закуска! – кричали они.

«И откуда только взялись» – пожал плечами Глеб. – Только что перрон был пуст…"

Крики уже затихали в конце поезда, когда дверь шестого вагона наконец-то отворилась, и в проеме показался проводник с недокуренной сигаретой в зубах.

– Может, опустишь подножку, приятель? – недружелюбно осведомился Сиверов у проводника.

Тот смерил его пренебрежительным взглядом с высоты своего положения.

– А у тебя что, билет есть?

– Есть, – холодно ответил Глеб, опуская руку в карман. Его раздражала надменность и нахальство немолодого мужчины с испитым лицом.

– Если есть, ты покажи, – сказал проводник таким тоном, словно в запасе для объяснений у них была еще целая вечность.

Глеб, сдерживая ярость, протянул ему все четыре билета. Отойдя в глубину тамбура, проводник остановился под лампочкой и внимательно осмотрел все билеты.

– Настоящие, – важно изрек он и все так же не спеша опустил подножку.

Глеб оказался в вагоне.

– А остальные где? – проводник на всякий случай выглянул на перрон, и у Глеба появилось непреодолимое желание дать ему хорошего пинка – так, чтобы весь дальнейший путь проделать без такого проводника.

Но все-таки сдержавшись, он ответил:

– Все четверо здесь.

– А почему в Москве не садились?

– А тебе не все равно? – Глеб сгреб проводника за форменную рубашку и прижал к стене вагона.

Поезд тем временем тронулся, и последний фонарь проплыл в открытой двери.

– Да нет, я так… – глаза проводника забегали, он не ожидал такой прыти от пассажира.

Встретившись взглядом с Сиверовым, он понял: с таким человеком лучше не спорить.

– Так вот, сейчас ты всех нас четверых напоишь чаем, расстелишь постельки и, глядя на твою грязную рожу, могу добавить – подметешь в купе.

– Там чисто, – недовольно буркнул проводник, расправляя рубашку, когда Глеб наконец соблаговолил его отпустить. – Подождите пока здесь.

Проводник, покачиваясь, то и дело ударяясь плечами то в одну стенку коридора, то в другую, добрался до купе и отодвинул дверцу.

На вытертый ковер упала полоска света.

– Выходи! – грубо сказал проводник.

– Но я же заплатила… – послышался нерешительный женский голос.

– Все. Доедешь до следующей станции и сойдешь.

– Но почему?

– Отдам деньги, и сойдешь, – проводник скрылся в купе и закрыл дверь.

– Черт! – выругался Глеб. – Этого еще не хватало! Больше всего в жизни он не любил попутчиков в поездках и разговорчивых таксистов.

Через некоторое время дверь вновь отъехала в сторону, и в коридор вышла совсем молоденькая девушка – почти что ребенок – лет семнадцати. Она держала в руках дешевую спортивную сумку. Девушка бросила взгляд, полный ненависти, на Глеба и, спрятав зажатые в кулаке деньги в карман куртки, побрела к приоткрытой двери, ведущей в тамбур.

Приободрившись, проводник вернулся к Глебу.

– Можете заходить. Там только немного накурено, но сейчас все выветрится.

Если хотите, могу включить кондиционер.

– Кондиционер ты включишь, даже если я этого и не захочу.

Сиверов зашел в купе, забросил свою тяжелую сумку на верхнюю полку, устало опустился на сиденье у самого окна.

Противоположная нижняя полка оказалась уже застеленной. Девушка явно готовилась ко сну.

«Меня не волнует, кто и как ехал на моем месте», – несколько раз повторил сам себе Глеб, преодолевая в себе желание выйти в тамбур.

Глава 3

Словно тиканье часов слышался перестук колес поезда: тах-тах-тик-так…

Вагон мерно раскачивался. Глеб Сиверов уже успел вздремнуть, когда в дверь его купе легонько постучали.

– Войдите, – сказал он, немного приподнимаясь.

Глеб не любил, когда его кто-нибудь заставал несобранным и расслабленным.

Зеркало отъехало вместе с дверью, и на пороге возник проводник с жестяным подносом в руках, на котором дымились четыре стакана с чаем в потемневших от времени подстаканниках с изображением Спасской башни Московского Кремля. От пятиконечной звезды на шпиле исходило сияние, словно от нимба святого.

– Ну вот и чай для всей вашей компании. Может, желаете печенья? Сахарку? – проводник улыбался так, словно бы не было недоразумения между ним и Глебом. – А если желаете, – проводник понизил голос, – то есть водочка, коньяк, пиво. Но это все, как вы понимаете, за плату немного большую, чем в магазине. Так сказать, ресторанная наценка.

– А вагон-ресторан в поезде есть? – устало осведомился Глеб.

– Как же, как же, в четырнадцатом вагоне. Там вы найдете и подходящую компанию, если, конечно, пожелаете, – проводник подмигнул, ставя поднос на стол. – Так будете печеньице, сахарок?

– Нет. Вся моя компания привыкла пить чай без сахара. И кофе тоже.

Глеб положил на стол купюру и, не глядя на железнодорожника, пробормотал:

– Сдачи не надо.

– Благодарствую, благодарствую, – почему-то по-старорежимному запричитал проводник, взял купюру двумя пальцами, и та тут же исчезла у него в ладони, словно бы карта в руках у фокусника.

Проводник вышел, но все-таки не сумел сохранить свое лицо до конца. Дверь осталась приоткрытой.

У Глеба уже не было сил подниматься и закрывать ее. Он взял в руки горячий стакан и несколько раз провел ложечкой по кругу. Со дна поднялся вихрь чаинок, звезда, фигуристо выгравированная на подстаканнике, понеслась сквозь черную метель.

«Надо же, – подумал Сиверов, – сколько лет прошло, а этот стакан цел. Не иначе как он вытащил его из старых запасов специально для меня. Вот люди, прямо-таки нутром чуют, у кого в кармане есть деньги и кто легко с ними расстается. Но вот подумать, какого черта я переплатил ему раз, наверное, в двадцать за три ненужных мне стакана чая? Все та же привычка широко жить, словно у моряка дальнего плавания в советские годы, когда он брал два такси – в одно садился сам, а в другое клал свою шляпу».

И вновь Сиверов принялся вслушиваться в убаюкивающее постукивание колес поезда. Он вспомнил о своем самом первом путешествии, совершенном с отцом. Это уже позже он летал с ним на самолетах, а тогда вдвоем они поехали из Питера в Ригу. Глеб точно помнил: тогда к поезду прицепили не тепловоз, а паровоз – наверное, один из последних. Теперь такие встретишь разве что в маневровых депо да на запасных путях, где эти монстры стоят законсервированные на случай войны.

Все-таки техника техникой, электроника электроникой, а если что, то дровами топить сподручнее. Так вот откуда у меня взялась эта странная манера сразу же выкупать целое купе! Точно так же сделал и отец. Они ехали вдвоем. И Глеб тогда захотел непременно устроиться на верхней полке. И сколько отец его ни отговаривал, парнишка настоял тогда на своем.

243 – Ну и черт с тобой! – грубо сказал тогда ему отец. – Свалишься, будешь плакать, а я тебя не пожалею.

И Глеб, сгорая от страха, полез на верхнюю полку. Он понял, отец прав: стоит ему уснуть, и он непременно грохнется с этой верхотуры. Но признать свою не правоту теперь у него не хватало смелости. Чего-чего, а упрямства в нем было хоть отбавляй, как и теперь. Глеб тогда пролежал всю ночь на верхней полке, глядя в окно. Из щелей немного дуло, и мальчишка специально подставлял свое лицо под эту свежую струю воздуха, чтобы не уснуть. Но сон все-таки сморил его под самое утро, когда поезд уже приближался к Риге.

Он уткнулся лицом в подушку и засопел.

– Ну-ка, поднимайся! – толкнул его в плечо отец. Глеб приподнял голову. И тогда отец захохотал.

– Ты чего? – удивился мальчишка.

– Да нет, ты только посмотри на себя! А ну-ка, слезай! – отец подхватил его под мышки и снял с верхней полки.

Глеб, растерянный, стоял перед большим зеркалом, вмонтированным в раздвижную дверь купе. Половина его лица была черная от сажи. К тому же грязь легла как-то странно, словно тень или краска, разбрызганная аэрографом. Ровная, с плавными переходами, точно повторяя рельеф: на выступающих частях густо, во впадинах сажи почти не было.

От обиды Глеб тогда заплакал и принялся тереть лицо кулаками. А когда отнял ладони от глаз, то плакать ему захотелось еще больше: грязь растеклась, превратив его в какого-то цыганенка.

– Ну-ка, идем, умоешься.

Отец взял его за руку, а Глеб последним движением успел прихватить полотенце и закрыл им лицо.

– А почему так случилось? – спросил он, глядя на свое сверкающее чистотой лицо в зеркале вагонного туалета.

– Паровоз, мой милый, – улыбаясь, отвечал отец. – Видел, какой дым валит у него из трубы? Так вот, эту сажу и надуло в щели. Неужели ты не видел, какая черная у тебя подушка?…

От этих воспоминаний Глеб улыбнулся.

«Так вот что напомнила мне черная метель в стакане чая…»

В других купе пассажиры уже успели уснуть, и никто не тревожил ночной покой поезда. Но вдруг до слуха Глеба донеслись приглушенные голоса, идущие из конца вагона. Ему почудился женский плач.

Глеб выглянул в коридор. За стеклянной дверью он увидел девушку со спортивной сумкой в руках и проводника. Девушка как раз прикуривала, и было видно, как дрожит зажженная спичка в ее пальцах. Она никак не могла попасть Кончиком сигареты в пламя. В глазах ее блестели слезы.

Наконец, рассердившись на себя, она выбросила догоревшую спичку в окно и вновь чиркнула о коробок. Проводник явно предлагал ей какую-то сделку. Он возбужденно жестикулировал, доказывая ее выгодность. Догадаться о сути этой сделки было не так уж сложно. Ну что еще может предлагать мужчина, едущий в одиночестве, молоденькой девушке, у которой есть всего два выхода – сойти на ближайшей станции или продолжать свое путешествие, но уже не в одиночестве?

Проводник стоял к Глебу спиной. Девушка повернулась и бросила на Сиверова злой взгляд через плечо проводника. Этот взгляд словно бы говорил: ты виноват во всем! Если бы ты не появился, я бы ехала в шестом купе. А вот теперь моя гибель будет на твоей совести!

Злорадно усмехнувшись, девушка кивнула головой, хотя в ее глазах все еще стояли слезы. Проводник оживился еще больше, открыл дверь, ведущую в коридор и, гордо неся голову, пошел вперед, как будто был полководцем, одержавшим великую победу.

Когда эта странная парочка поравнялась с купе Глеба, он вышел и преградил им дорогу. Проводник заискивающе заулыбался:

– Может, чего желаете?

– Я слышал что-то насчет того, что этой девушке нужно выходить на следующей станции? – нейтрально, словно бы о погоде поинтересовался Глеб.

– Да нет, все уже улажено, я подыскал ей место.

– И наверное, это место в твоем купе? – скривил губы в улыбке Глеб и посмотрел в глаза девушки.

Та потупила взгляд и пробормотала что-то невнятное.

– Так или нет? – настаивал Глеб. Девушка молчала. Молчал и проводник.

– Он приставал к тебе? – Сиверов взял девушку за руку.

– Пустите меня! – та вырвалась и бросилась назад по коридору.

Проводник уже начинал терять терпение.

– Да чего вам надо? Что вы лезете не в свое дело? Думаете, что если у вас денег куры не клюют, так вам все можно? Хотите трахаться, так идите в ресторан, там всегда есть пара дежурных проституток.

– Ах вот как! – растягивая слова, проговорил Глеб. – Значит, тебя проститутки уже не устраивают? Тебе подавай что-нибудь новенькое, да к тому же еще и задаром! Иди сюда! – крикнул Сиверов девушке, которая уже сидела на крышке ящика для мусора в тамбуре.

Она отрицательно покачала головой.

– А ну иди! Я кому сказал?!

Повинуясь приказному тону, она поднялась и нехотя поплелась к звавшему ее мужчине, явно оттягивая момент встречи. Когда, наконец, все трое оказались рядом, Глеб сделал грозное выражение лица и тоном, не терпящим возражений, проговорил:

– Так вот, любезный, со мной едет трое друзей. И эта девушка – одна из них. Ты понял? – Глеб положил свою руку на плечо проводнику.

И тот понял: если бы он сейчас стоял на рыхлой земле, то наверняка по колено вошел бы в почву, и вытаскивать его оттуда Глеб не стал бы, разве что вогнал немного поглубже.

– Понял, – по-простому пожал плечами проводник. – Она одна из ваших друзей, и следует ожидать появления еще двоих.

– Еще двоих не будет. Мы все вчетвером в сборе.

– Понял. Купе занято.

– А теперь принеси-ка сахарку и печенья, да не забудь прихватить бутылку коньяка, самого хорошего, если, конечно, такой водится в твоем купе.

– Будет исполнено.

Еще одна купюра исчезла в ладони проводника, и он, вполне довольный жизнью, исчез из виду.

– Ну что, теперь уже не так боишься? – спросил Глеб. – А почему меня никто не спросил – хочу я этого или нет? Может, мне лучше было бы сойти на следующей станции! – возмутилась девушка.

– Давай для начала хотя бы познакомимся, – Глеб протянул ей руку. – Меня зовут Глеб, а тебя?

Девушка молчала. Поняв свою ошибку, Сиверов поправился:

– Меня зовут Глеб Петрович.

Ему было непривычно вновь произносить свое настоящее имя и имя своего отца. Он так отвык от них, что охотнее назвался бы Федором. Но почему-то врать своей неожиданной спутнице не стал.

– Так вот, Глеб Петрович, зовут меня Натальей.

– А можно, я буду звать тебя просто Наташей?

– Иначе вы не умеете?

– Иначе мне придется называть тебя по имени-отчеству.

– Тогда давайте.

Глеб отошел, пропуская девушку внутрь купе.

– Спасибо, – манерно ответила та, занимая свое место, с которого была так бесцеремонно выдворена проводником.

Вскоре появился и он сам, неся на подносе несколько пачек печенья в красочной упаковке и пакетики с сахарным песком. После чего, взяв поднос в одну руку, он вновь движением фокусника извлек откуда-то из-за спины бутылку коньяка «Белый аист».

– Простите, но лучшего нет. Публика все какая-то несерьезная ездит, не то что вы.

– Не то что он, – мрачно заметила девушка, указывая кивком головы на Глеба Сиверова. – Кстати, предупреждаю: пить будете в одиночестве.

– Я бы на вашем месте не поступал так опрометчиво, – улыбнулся Глеб.

– Почему опрометчиво?

– Если я напьюсь, могу совершить глупость.

– А если мы напьемся вдвоем, то глупость совершу я? – Наталья уже хотела подняться и уйти.

– Останьтесь.

– Нет, уж лучше я переночую на полу в тамбуре.

– Ой, красавица, зачем обижаешь? – встрял в разговор проводник.

– Прости, дорогой, – в тон ему ответил Глеб, – но по-моему, ты забыл выйти.

– Ухожу, – проводник, не удержавшись, подмигнул Сиверову, оставив Наталью саму решать, как ей поступать дальше.

– Ладно, – наконец-то решил не мучить девушку двусмысленностями Глеб, – давай отбросим все, что было до этого. Ты села в это купе в Москве, заплатила проводнику и ничем мне не обязана. Я зашел на первой же станции, поздоровался, поставил свои вещи, и мы познакомились. Давай от этого момента начнем отсчет времени.

– Не получится, – возразила Наталья.

– Почему?

– Если бы так было, я уже спала бы.

– Хорошо, ложись, – Глеб встал.

– Нет, не надо.

– Так, – уже в который раз за этот день терпению Глеба наступал конец.

– Что «так»? – Наталья поняла, что слишком привередливой быть не стоит.

– Я сказал «так», потому что хотел ехать до Адлера в одиночестве, купил у перекупщика за двойную цену четыре билета. Но теперь понимаю, что единственное спокойное место – это тамбур, и если я хочу доехать без приключений, то мне нужно выйти вместе с матрасом и устроиться там на полу.

– Простите, Глеб Петрович.

– То-то же, – Сиверов сел и откупорил бутылку коньяка. – Ах черт, мне что-то не хочется звать вновь этого… – Глеб хотел сказать «мудилу».

По выражению лица Натальи сразу можно было понять – она додумала за него это слово и была благодарна мужчине за то, что он его не произнес.

– Ну конечно же, чистые стаканы он забыл принести! – исправил свою не высказанную ошибку, Глеб.

– Можно, я схожу? – попросила Наташа.

– Нет, сиди.

– Почему?

– Тебе хочется увидеть еще раз его гнусную рожу?

– Честно говоря, нет.

– Тогда мы сделаем с тобой вот так: ты любишь кофе с коньяком?

– В общем-то, несколько раз пробовала.

– А чай с коньяком пила?

– По цвету это в общем-то одно и то же, – замялась Наталья.

– Ну так вот, – и Глеб уже было протянул руку, чтобы плеснуть коньяк в ее стакан.

Наталья накрыла его ладонью.

– Не надо, я не буду пить.

– Это категорический отказ или стоит настаивать?

– Я прекрасно знаю, что думают мужчины о пьющих девушках.

– Только хорошее, – улыбнулся Сиверов.

– Каждый понимает под «хорошим» свое.

– А я хороший или нет? – Глеб не удержался, чтобы не съязвить.

– Вы пока что никакой.

– А это хорошо или плохо?

– Для вас, может быть, и плохо, а для меня пока что хорошо. Посмотрим. Все еще впереди, и я смогу узнать, галантный вы кавалер или же…

– Или же кто? – насторожился Сиверов.

– Пьяный мужчина в купе не всегда ведет себя адекватно, – это последнее слово девушка проговорила с таким видом, словно окончила философский факультет университета.

– Если ты думаешь, Наташа, что мне очень улыбается ехать вместе с тобой, то ошибаешься. Единственной моей мечтой за последние годы было остаться одному. И вот, кажется, этой мечте не суждено сбыться.

– Я знаю, какой была бы следующая мечта, – хитро прищурилась девушка.

– Ладно-ладно, можешь не говорить, я и сам догадываюсь. После одиночества всегда приходит желание побыть с кем-то.

– Излить душу… – уточнила Наталья.

– Вот этого я делать не собираюсь, – насупился Глеб. Его всегда раздражал этот типично женский вопрос: кто ты, откуда и чем занимаешься. Как будто неважно, что человек сидит рядом с тобой и может говорить только о том, о чем ему хочется, нет, обязательно нужны признания, какие-то тайны… Как будто без этого не может быть близости.

«Близость… близость, – подумал Глеб, – почему это идиотское слово лезет мне в голову, лишь только я остаюсь наедине с женщиной? Как будто не существует другого варианта развития событий?»

И, сделав над собой усилие, он заставил себя смотреть не на Наталью, а в окно. Но оказалось, что мир за то время, пока они едут в поезде, исчез окончательно, во всяком случае, перестал быть видимым. Ни огонька, ни звездочки на небе, ни даже краешка луны – сплошная битумно-черная темнота, словно поезд проносился в неосвещенном тоннеле.

– Посмотри, – произнес Глеб дрогнувшим голосом, – вот это и есть ничего.

– Что? – не поняла Наталья.

– Я говорю, то, что лежит за окном, называется «ничего». Я часто в детстве хотел себе представить, что же прячется за этим словом. И теперь понял.

– А-а, – протянула Наталья, но тут же увлеклась предложенной игрой.

Девушке хотелось как-то возразить своему собеседнику, иначе, она понимала, разговор вновь вернется в прежнее русло.

– Нет, «ничего» должно выглядеть иначе.

– А как же?

– Ничего – это что-то серое, липкое, тягучее и влажное.

Глеб с удивлением посмотрел на свою спутницу. Подобное определение никогда не приходило ему в голову.

– А почему именно серое?

– Ну как же… В черном цвете есть какое-то чувство.

– Да, в нем присутствует страх, – согласился Глеб.

– Я бы не назвала это страхом, скорее ужасом. Потому что страшиться можно чего-то естественного, известного тебе, – полуприкрыв глаза, продолжала девушка, – а ужас – он беспричинен. Ты не знаешь, с какой стороны придет опасность. А липкое – потому, что этот ужас обволакивает тебя со всех сторон.

– А почему влажное?

– Потому что ночью всегда влажно.

– Даже если ты находишься дома?

– Нет. Ужас всегда подступает на улице. Он прячется там, за окном, – девушка указала пальцем в подрагивающую за стеклом черноту.

– А чтобы ничего не бояться, нужно выпить, – нашелся Глеб.

Теперь он уже чувствовал себя свободнее, не так напряженно. Он успел привыкнуть к Наталье и больше ее не стеснялся. Странное дело – стеснительность он испытывал только в женском обществе, в мужском же – никогда. Скорее всего, здесь сказывалось желание быть везде первым. Если в мужском обществе это желание легко реализовывалось, то среди женщин он терялся, потому что их занимали другие интересы и проблемы, совсем иные, чем его.

Некоторое время они сидели молча, избегая глядеть друг на друга. Это давалось с трудом. Но лишь только их взгляды пересекались, как мужчина и девушка тут же, смутившись, отворачивались друг от друга. Глеб уже успел изучить все, даже самые темные уголки купе. Он прекрасно знал, что, например, над верхней полкой, на обивке вагона написано чем-то острым нехорошее слово, знал, что у самых ног Натальи лежит блестящая крышечка от бутылки пепси-колы.

Он детально изучил все зазубринки на вагонном столике, о который пассажиры открывали бутылки.

Затем они так же молча стали пить холодный чай. Глеб жестом пригласил девушку попробовать печенье. Та, не произнеся ни слова, отрицательно покачала головой. И Сиверов не стал настаивать. Он почувствовал, что между ними вновь возникло отчуждение, но уже на качественно новом уровне. Теперь они уже знали кое-что друг о друге. Каждый из них, если бы вдруг внезапно погас свет, мог бы восстановить в памяти портрет другого. А это уже немало. Ведь по портрету понятны характер и намерения человека.

"Одиночество – это хорошо, – подумал Глеб, – но оно слишком расслабляет.

Наверняка я сидел бы уже в тренировочном костюме, ссутулив плечи, а теперь стараюсь держаться молодцом".

Он настолько отрекся от реальности, что не заметил, как набрал полный рот холодного чая вместе с чаинками, и от неожиданности поперхнулся и закашлялся.

– Прости, – сказал он, доставая носовой платок и вытирая губы.

– Выплевывать неприлично, – немного манерно произнесла Наталья. – Во всяком случае, меня учили, что нельзя выплевывать даже осу, если она случайно залетела тебе в рот.

– Ты довольно жестокий человек, – посетовал Сиверов, – давай сюда свой стакан, схожу помою.

Вагон слегка покачивало. Чем дальше уходил поезд от Москвы, тем более разбитой становилась железная дорога. И Глебу пришлось даже несколько раз коснуться рукой стены, прежде чем он добрался до туалета. Он мыл стаканы долго, до тех пор, пока они не начали скрипеть под пальцами.

Он знал за собой эту странную манеру. Такое начиналось обычно, когда он просыпался утром с похмелья. И тогда у него возникало непреодолимое желание наводить порядок в своем жилище, хоть он прекрасно знал, что к вечеру там вновь будет все перевернуто вверх дном. Он специально старался не вспоминать Москву, не вспоминать несчастье, постигшее его в последние дни. Ведь именно для этого он покидал город, принесший ему столько радости и огорчений.

Когда Глеб взялся за ручку двери своего купе, то оказалось, что дверь заперта. Он легонько постучал костяшками пальцев.

– Минутку! – послышалось из-за двери.

Раздался легкий щелчок. Глеб выждал несколько секунд, затем отодвинул дверь в сторону. Наталья уже успела переодеться. Она сидела с ногами на постели. Ее стройный торс облегал тонкий белый свитер. Ноги и бедра лишь угадывались под одеялом, аккуратно расправленным, обрамленным сверху белой полоской простыни. Длинные волосы девушки, до этого собранные в пучок на затылке, теперь оказались распущенными.

«Наверное, долго смотрелась в зеркало, причесываясь, – подумал Глеб. – Ну что за народ, эти женщины! Стараются понравиться, даже когда в этом нет никакой необходимости».

Глеб коснулся выключателя и переключил свет на более мягкий, приглушенный.

Он сел, поставил перед собой пустой стакан, второй подвинул к Наталье. Та не сказала ни слова. Коньяк тонкой струйкой потек в стакан, стоявший возле девушки. Глеб наливал очень медленно, готовый остановиться в любое мгновение.

– Хватит, – не глядя в его сторону, произнесла Наталья. – Но только учтите, я выпью для того, чтобы согреться, не более.

– Ты говоришь так, будто я тебя сильно упрашиваю, – Сиверов налил себе. – Давай выпьем за знакомство, – его стакан завис на полдороге.

Наталья засмеялась.

– Мне сейчас показалось, что вы не держите стакан, а держитесь за него, как за поручень в троллейбусе.

Глеб чокнулся так, чтобы его рука оказалась ниже руки девушки. Край его стакана коснулся дна стакана Натальи. Всколыхнулась желтая, немного маслянистая на вид жидкость. Купе заполнилось ароматом спиртного.

Девушка отпила один глоток и, прикрыв глаза, пошевелила губами, словно бы наслаждаясь действием, которое производил коньяк. Глебу даже показалось, что ее щеки тут же порозовели. А когда Наталья открыла глаза, то маслянистость передалась и ее взгляду. Она жадно допила спиртное и отставила стакан.

– Да, – сказал Глеб, – я вижу, тебе и впрямь наливать больше не стоит, – Ты что, совсем не приучена пить?

– Иногда приходилось.

– Тогда почему так быстро пьянеешь?

– Я очень устала.

– Тогда спи.

– Именно от усталости мне и не хочется спать, – улыбнулась девушка. – А пить мне и впрямь больше не надо.

– Себе я налью еще, – Глеб выпил еще граммов пятьдесят и ощутил, как усталость уходит от него, уступая место блаженству.

Не хотелось ни шевелиться, ни даже отводить взгляд в сторону. Он смотрел на то, как блестит в локоне, лежащем на плече Натальи, отсвет лампочки, смотрел, как вздрагивает девушка при каждом толчке поезда.

«Как все-таки хорошо бывает жить ни о чем не заботясь!» – думал Глеб, раскачиваясь в вагоне.

Его убаюкивало это мерное покачивание, веки сами собой опускались, но сон не приходил.

… Ему вспомнилось, как однажды он ехал вместе с Ириной Быстрицкой на заднем сиденье такси по вечернему городу. Автомобиль двигался в плотном потоке, рубиновые огни идущих впереди машин прочерчивали в осеннем дожде замысловатые зигзаги.