Текст книги "Комбат против волчьей стаи"

– Стерва она! Стерва! Самая настоящая. Но ничего, я с ней разберусь, вот увидишь, разберусь.

– Уцелеешь, разберешься, – Комбату все это уже изрядно надоело. – А пока пойдем ко мне.

Глава 16

Щукин понял, что Комбату известно о нем многое и присмирел. Они поднялись на лифте. Рублев открыл дверь и, указав рукой, пригласил гостя.

– Заходи.

– А у тебя жена есть? – опасливо осведомился Щукин.

– Вот этого добра у меня пока еще нет.

– Странно-странно, такой мужчина видный, а жены нет. Что-то здесь не так, может, ты какой-нибудь больной?

– Сам ты больной, – засмеялся Комбат, заталкивая Щукина в квартиру и закрывая дверь.

Ключ он сразу же опустил в карман, мало ли чего взбредет в голову этому сумасшедшему афганцу. Щукин осмотрелся, увидев фотографию над диваном, подошел к ней, а затем посмотрел на хозяина.

– Ты что ли?

– А то кто же, ты?

– Так ты майор выходит?

– Майор.

– Значит, придется выполнять твои приказы.

Все-таки субординация. А я до майора не дослужился, война, слава Богу, кончилась. А если б не кончилась, точно б дали звезду, все уж к тому шло."

– Пока я тут поесть соберу, ты иди в ванную, помойся, бороду сбрей. Там бритва, идем покажу.

Комбат показал свою опасную бритву.

– Да без бороды мне, майор, в метро никто и гроша ломаного не даст. Что это за герой без бороды?

– Давай брейся, а то за тебя, действительно, гроша ломаного не дадут, знаешь, что дохлый кот, что дохлый лев, за одного и за другого, вообще, ни хрена не дадут.

– Знаю – Вот и давай – Я этой бритвой не умею.

– – Так что, может, мне тебя побрить.

– Побрей, – сказал Щукин, гордо выпятив вперед бороду.

Комбат схватил, сжав в кулак, бороду, взял кухонный нож и одним махом отполовинил основную красоту и гордость афганского ветерана, капитана Щукина.

Потом сунул клок бороды ему в руку.

– Вот тебе и мочалка, – затолкал его в ванную и закрыл дверь.

Сначала слышалось ворчание – злое и недовольное" потом зашумела вода, а минут через восемь Комбат услышал, что его гость что-то негромко напевает, бравурное и глупое, типа «Не плачь, девчонка, пройдут дожди».

Наконец, дверь ванной комнаты распахнулась.

До пояса голый, обкрученный полотенцем, появился капитан Щукин. Без бороды, помолодевший, он смотрелся совсем другим человеком, лет тридцати, загорелыми у него были лишь кисти рук и лицо до верхней губы. Побрился капитан Щукин довольно странно, оставив бакенбарды, торчавшие в обе стороны на добрых сантиметров восемь.

– Ты похож на пожарника, капитан. На пожарника.

– Я похож на артиста.

– И на артиста тоже, – рассмеялся Рублев, – только из погорелого театра.

– Что, тебе не нравится?

– Бакенбарды не нравятся, больно уж запоминающиеся.

– А твои усы что, не запоминаются?

– У меня усы нормальные.

– Так что, ты хочешь сказать, бакенбарды ликвидировать?

– Соображаешь.., ликвидируй.

– Жалко, это последнее, что осталось.

– Я тебя еще потом постригу. И вот, на, оденься, – Рублев вытащил из стенного шкафа свою старую тельняшку, выстиранную, отутюженную и джинсы. – Вот тебе еще трусы.

– Спасибо.

– А все твое прежнее барахло я сейчас занесу в мусоропровод.

– Э-э, погоди, погоди, там у меня документы в заднем кармане.

Когда документы появились на свет, Комбат хмыкнул. Документы были в таком виде, что никакой эксперт, даже самый опытный и видавший виды, не решился бы определить подлинные они или пропущенные через мясорубку.

Комбат брезгливо забросил одежду в полиэтиленовый пакет, оставив в покое лишь китель, понес в мусоропровод. Когда же он вернулся, Щукин уже сидел за столом, поставив в центр запотевшую бутылку водки, извлеченную из холодильника.

– А ты ничего живешь, запасливый, выпить, пожрать есть.

– Ничего, живу не тужу, – :.сказал Комбат, – если неймется, полстакана выпей, но не больше.

– А ты? – спросил Щукин.

– Нет.

– Что? На профилактике? – У меня много дел, из-за тебя, кстати.

Капитан Щукин налил полстакана, подумал, не плеснуть ли еще, но широкая ладонь Комбата закрыла стакан, а другая рука схватила бутылку за горлышко и вернула ее в холодильник.

– Пей, ешь, потом поговорим.

– Твое здоровье, майор, – поднеся к губам стакан, четко произнес Щукин и залихватски осушил крякнул, попытался занюхать рукавом, но взглянув на голую вымытую руку, понял, что не удастся.

– Ешь, еда же есть, закуски хватает.

Зазвонил телефон, Комбат взял трубку, нажал кнопку.

– Слушаю, – бросил он в микрофон.

– Это я Иваныч.

– Еще раз, здоров, Андрюха.

– – Ты, что ли, в метро заваруху устроил? – послышался бодрый голос Подберезского, бодрый, но немного напряженный.

– Щукин у меня, приезжай, Андрюха.

– Так я и знал, твоих рук дело. Через полчаса буду, держи его, не пускай.

– А он никуда и не просится. Ему у меня нравится, водка есть, закуска тоже и, вообще, Андрюха, он оказался боевым мужиком.

– Да, я офицер, – бросил Щукин.

– А теперь послушай меня. Ты поел?

– Да, поел.

– Будь внимательным, ты знаешь, что тебя подставили.

– Догадываюсь, если Тормоз хотел меня прикончить.

– Расскажи мне все по порядку, все, что знаешь.

– А тебе зачем?

– Честно сказать? – Комбат придвинулся к Щукину.

Тот насторожился.

– Как хочешь.

– Погибли мои друзья, идем покажу.

Комбат со Щукиным перешли в другую комнату.

– Видишь, вот этого и вот этого. Это – Сергей, а это – Павел.

– Так они же похожи. Ну как две капли воды.

– Да, они были братья. Представляешь, Щукин, они весь Афган со мной прошли, в моем батальоне, и живы остались. Каждый день головы под пули подставляли, а здесь в мирное время и еще восемь человек вместе с ними бандиты прикончили.

– Эти, да? – приблизившись почти вплотную к фотографии, пробормотал капитан Щукин. – Жалко, конечно, пацанов, но я-то причем.

– А их наняли в охрану, сопровождать груз, заказанный от фирмы «Долида». А ты ее основатель, так сказать хозяин. Это тебя сейчас милиция ищет.

– Я? Я никакой груз не заказывал. Ты что? Какие перевозки, какие ребята? Майор, да я их вообще в первый раз вижу, и тебя, кстати, тоже.

– Ты тоже в этом виноват.

– Что ты несешь? Причем здесь я?

– Десять человек из охраны и еще три шофера.

– Какие десять человек? Я здесь не при чем, я пойду.

– Стой, стой, Щукин. Давай разберемся, давай поговорим, как офицер с офицером.

– Да не хочу я говорить ни о чем. Ничего я не знаю. Мне дали денег, завели в исполком, или как это теперь называется, в префектуру, что ли, фирму зарегистрировали, я подпись поставил, где сказали. Да и думать про это забыл.

– Вот видишь, где это всплыло? Делов наворотил, деньги никогда, Щукин, просто так не дают.

– Почему не дают? Вот мне же дали, и в метро дают.

– В метро? Дают просто так? Не думаю, наверное, не просто так, а за бороду клочковатую, да за китель грязный с орденом и медалями.

– А у тебя-то хоть награды есть?

– Есть, не волнуйся. – сказал Комбат, – только я их каждый день не ношу и не показываю каждому встречному поперечному.

– Нет у тебя ничего.

Борис Рублев понял, что на этого человека единственное, что может подействовать – так это награды, потому что цену им не забыл.

Рублев спокойно подошел к шкафу, вытащил свой мундир и, не снимая с вешалки, показал Щукину. Тот даже ойкнул:

– Мать твою! – хлопнул в ладоши Щукин, приблизился.

– Руками не трогать! – сурово сказал Комбат.

– Ну-у, ты мужик видный, – протянул Щукин, – а почему только майор?

– Это другая история. Когда-нибудь расскажу, если жив останешься. А жив ты останешься, пока будешь рядом со мной.

– Ну, десантник, и медалей с орденами у тебя!

Что, тоже в Афгане?

– В Афгане, в Афгане, мать его так!

Расчет Комбата оправдал себя на все сто. Теперь Щукин готов был повиноваться Рублеву беспрекословно, понимая, что перед ним не просто какой-то засранец с улицы, а настоящий боевой офицер, не потерявший своего достоинства и не спившийся, как он.

– Я тебе, слушай, все расскажу. Да кстати, как тебя зовут?

– Борис Рублев.

– А я Семен Щукин.

Мужчины пожали друг другу руки, пожали крепко, по-настоящему, как положено.

– Пойдем, Борис Рублев, будем разговаривать, Ты уж меня прости, откуда я знал, кто ты. Думал просто так, бандит какой-нибудь, м.., лицо у тебя суровое, – Щукин хотел сказать «морда», но понял, что это слово будет здесь неуместно. И принялся рассказывать все, что он зная.

К приезду Подберезского Комбату было уже все известно, вернее, было известно то, что знал Щукин.

– Не густо, – сказал Комбат.

– Я рассказал все, что знаю и видел. Тормоз меня в префектуру водил, уговаривал, там его знают, уже были готовы к встрече.

– От Тормоза толку никакого, его, наверное, до сих пор от поезда отскребают, а поезд моют, – вставил Андрей Подберезский.

– Слушай, Рублев, вот еще.., знаешь, – Щукин оживился, – у тебя закурить нету?

– На, кури.

Щукин закурил, зажигалка дрожала в его руках, дрожала и сигарета.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Щукин, – может, вот что тебе поможет. Ведь у Тормоза тоже начальник есть, а то что тот тип начальник, это как дважды два. Когда мы подъехали, возле префектуры уже стояла хорошая машина, новая – «фольксваген-гольф», в ней сидел мужик. Тормоз сразу к нему побежал, не ждал пока тот подойдет, а сам бросился со всех ног. А когда вернулся, то уже с деньгами, наверное, ему мужик дал.

– А как выглядел тот мужик? Номер машины ты запомнил? – без всякой надежды спросил Комбат.

– Конечно, запомнил.

Комбат хмыкнул, явно не ожидая подобного ответа.

– Как это ты умудрился? И на какой хрен ты его запоминал?

– У него номер – год моего рождения. Я сразу это подсек.

– Вот это дело, и какой же у тебя год рождения?

Щукин с гордостью назвал. Комбат изумился, Щукин оказался его ровесником, хотя в бритом виде и смотрелся несколько моложе.

– Это хорошо, это уже полдела. А «гольф» у него какой?

– Белый, новенький, сверкает как кошачьи яйца, как утюг. А чего я на номер глянул? Потому что подумал, а вдруг как деньги фальшивые мне дают, куда я потом с ними заметут, посадят. Зачем мне это? Я же все-таки офицер, не фальшивомонетчик, не валютчик какой-нибудь сраный.

– Это хорошо. А мужика того ты узнал бы?

– Какого мужика?

– В машине, который сидел.

– Я его видел мельком. Темный такой, смуглый.

Волосы долговатые, уши закрывают и челка такая, как у Гитлера – набок, – Щукин показал на себе.

Но его непослушные седые пряди так не укладывались. Комбат улыбнулся. Подберезский тоже рассмеялся.

– Ну ты, мужик, даешь.

– Что даешь? Что? А кто это такой? Чего он ржет?

– Это Андрей Подберезский, тоже парень с фотографии.

Щукин захотел подшутить, спросить:

«А этот почему жив?» – но не осмелился.

– Значит, так, – пробурчал Комбат, – Андрюха, ты все слышал?

– Все, Иваныч.

– В ГАИ у тебя есть знакомые?

– Найдутся.

– Узнай, если сможешь, кто хозяин белого «гольфа», фамилию, адрес, или на кого машина записана.

– Узнаю, Иваныч, завтра же буду знать. Напрягу мужиков, у меня есть два лейтенанта знакомых.

В тир приходят пострелять, ты их, наверное, знаешь?

– Может, и знаю, – Комбат задумался.

Номер, марка машины, уже давали какой-то шанс продвинуться вперед. Но вполне могло оказаться, что машина зарегистрирована на одного, а ездит на ней по доверенности другой человек. Могло оказаться, что этот «гольф» в розыске, что номера фальшивые или такого номера вообще не существует. Да и где гарантии, что этот человек имеет отношение к Тормозу, к фирме, к расстрелу охраны на дороге рядом с Серпуховом. Шанс, что это так, не велик.

Тем мужиком вполне мог оказаться валютчик или просто один из приятелей Тормоза. Но проверять все равно надо было.

– Ты знаешь, – сказал Комбат, обращаясь к Щукину, – тебя сейчас милиция ищет, думаю, роет землю.

Ты им нужен больше воздуха. Если они тебя найдут…

– Не найдут они меня, у меня есть такое местечко, где меня ни одна живая душа не отыщет.

– Знаешь что, Семен, самое лучшее место – вот эта вот квартира. Лучше тебе из нее не высовываться.

Вдруг твой Тормоз связан с милицией? – высказал Комбат совершенно бредовую мысль, еще не понимая, насколько близка она к истине. – Если милиция тебя найдет, ты уже не жилец.

– Ты брось! – воскликнул Семен Щукин, хотя и знал, чем иногда занимается московская милиция, знал, что в словах Бориса Ивановича есть доля правды, и немалая.

Ведь именно милиции Щукину приходилось платить дань со своего, вообще-то, безобидного промысла.

И милиция не только не гнушалась брать кровно заработанные денежки, а наоборот, каждый раз требовала больше и больше.

Подберезский взглянул на Щукина, затем на Комбата.

– Да, будет лучше, если этот друг посидит у тебя, Иваныч. Или, если хочешь, я перевезу его к себе?

– Нет, пусть уж будет, как получилось, может, опознать кого придется.

– Я согласен, – сказал Щукин, – сидеть здесь мне нравится.

Глава 17

Так уж случается, что судьба временами склонна устраивать над друзьями эксперименты – займутся двое одним и тем же делом, вроде и возможности у них одинаковы, и осведомлены они подобающе, но одному везет, а другому нет. В такую полосу относительного везения и неуспеха попали Комбат с Андреем Подберезским.

Немного времени понадобилось Андрею Подберезскому, чтобы узнать, на кого зарегистрирована белая машина «фольксваген-гольф». Если бы лейтенант ГАИ не был его хорошим приятелем, не миновать бы Подберезскому неприятностей.

– Андрюха, а зачем тебе понадобилось разыскивать его хозяина, – прежде чем сообщить адрес, поинтересовался гаишник.

Перед Подберезским был нелегкий выбор, альтернатива – или соврать, или сказать правду. Секунд пятнадцать Андрей сидел молча, уставясь на приборную панель своего автомобиля. Лейтенант-гаишник пристроился рядом с ним, он не торопил, не пытался давить на Андрея. В руке он держал сложенный вчетверо листок бумаги, на котором, как понимал Андрей, был адрес с фамилией, выуженные из милицейского компьютера.

«Врать поздно, – подумал Подберезский, – раз уж я задумался, стал колебаться, он и без ответа понял».

– Не я первый этой машиной интересуюсь? – не отрывая глаз от приборной панели, спросил Подберезский и попытался носовым платком протереть чистый циферблат спидометра.

– Допустим.

«Нет, – тут же остановил себя в мыслях Андрей, – вряд ли милиции что-то известно об этой машине».

– Ладно, – махнул он рукой и принялся заталкивать носовой платок в карман брюк, он даже не удосужился сложить его, смял и не сумел затолкать до конца.

«Попался, – думал Андрей про себя, – ловко же он меня на удочку подцепил. А, собственно говоря, почему я боюсь рассказать ему правду? Была не была».

И Андрей в общих чертах обрисовал картину.

– На, – сказал гаишник, протягивая ему листок бумаги, – а в другой раз лучше сразу правду мне расскажи.

– Так интересовался ею кто-нибудь или пет?

– Ты первый.

– Вот же черт, – Подберезский вынул бумажник и на мгновение задумался, сколько же отстегнуть за информацию.

– Послушай, Андрюха, ты меня за человека не считаешь? Какие могут быть деньги, спрячь.

– Сейчас все денег стоит, – рука, прикоснувшаяся к пятидесятидолларовой банкноте, метнулась к сотенной, хотя в обычной ситуации, такая информация не стоила бы и двадцатки.

– Снова…

– Ты чего?

Гаишник скривился, покачал головой, забрал из рук бумажник и защелкнул кнопку, затем протянул владельцу.

– Запомни одно простое правило, если тебя не просят о деньгах, держи их при себе.

– Понял. Приезжай ко мне в тир, когда захочешь.

Я с тебя денег брать не стану.

– И снова ни черта ты не понял, – гаишник открыл дверцу и уже одной ногой ступил на асфальт, – мне взять эту распечатку и гроша ломаного не стоило, а ты патроны покупаешь, аренду платишь. Все. – Он козырнул и захлопнул дверцу.

Подберезский с нетерпением развернул листок.

Фамилия владельца ему ни о чем не говорила. Да и была она какой-то слишком стереотипной – Иванов Петр Сидорович пятьдесят седьмого года рождения, и адрес в микрорайоне, телефон отсутствовал.

Подберезский следовал уговору с Комбатом – каждый занимается своим направлением. Только, если возникнет нужда в помощи, тут же звонить.

Жил Иванов Петр Сидорович у черта на куличках, у самой кольцевой автомобильной дороги. Подберезский с трудом отыскал дом, расположившийся внутри квартала. Выгнутая полукольцом девятиэтажка, ни номеров подъездов, ни табличек с номерами квартир, расположенными в подъездах, не было. Все двери недавно аккуратно покрашены серой краской.

Маляры явно перестарались: закрасили и таблички с информацией.

«Двести восемьдесят девятая», – прикинул Подберезский, сунувшись в один из подъездов, где пахло влажной картошкой и пылью.

Его встретили ряды почтовых ящиков с погнутыми дверцами, некоторые были вообще распахнуты настежь.

«Наверное, их владельцы уже давно не выписывают никакой прессы».

На полу валялись рекламные извещения, в основном с предложениями застеклить балкон, установить металлическую дверь, выполнить ремонтные работы.

«Шесть рядов ящиков по шесть в каждом, значит, тридцать шесть квартир», – быстро подсчитал Андрей. – С тридцать седьмой по семьдесят вторую. Значит, надо идти в конец дома".

Он шагал по дворовой дорожке, отделенной от дома палисадниками, и отсчитывал подъезды. Зашел в последний, на ходу производя свои подсчеты. Он уже устал от цифр и прикинул, что это где-то на последнем этаже. Лифт вознес его на самый верх. Подберезский вышел на площадку.

Четыре квартирных двери. Он скользнул взглядом по номерам. Все выполнены одинаково – из алюминиевых цифр, прикрученных к дверям шурупами. Номера кончались двести восемьдесят восьмым…

«Что это я? Неужели еще один подъезд есть?»

Подберезский подошел к окну и выглянул на улицу. Дом шел полукругом, и поэтому он мог убедиться, что не ошибся подъездом, этот последний.

Андрей не мог поверить.

«Может, номер дома попутал, но нет».

Он тотчас же вспомнил цифры, выведенные чер-. ной краской на облицованной плиткой стене, ровные, сделанные под трафарет и уже кривую надпись – от руки – с названием улицы.

Просто так уходить не хотелось. Начиналась полнейшая фантасмагория, и хотелось получить подтверждение, так сказать, со стороны.

«Спросим».

Подберезский позвонил в двести восемьдесят восьмую квартиру. Открыл ему молодой парень в тренировочных брюках с голым торсом.

– Чего тебе? – не очень дружелюбно проговорил он, продолжая жевать.

Подберезский уточнил адрес.

– Точно, совпадает, квартира двести восемьдесят девятая, говоришь? Так тут такой нету, моя последняя. Еще вопросы будут?

– Нет.

– Тогда пока.

Дверь закрылась.

«Вот же сволочь!» – Подберезский ехал в трясущемся лифте, ему не верилось, что такой наглый обман может быть заложен в милицейском компьютере.

Уж там-то проверяют паспорта, прописку. И уже чисто из злорадства, оказавшись в машине, Андрей позвонил своему знакомому лейтенанту.

– Ты скажи своему начальству, чтобы эту машинку получше проверили.

– А в чем дело?

– Хозяин ее, оказывается, в пустоте живет.

– Как это?

– В доме двести восемьдесят восемь квартир, а он «живет» в двести восемьдесят девятой!

– – Не может быть.

– Только что сам оттуда.

– Не врешь?

– С какой стати!

– Бывает, может, напутали чего?

– Знаешь, если путают там, где я ищу, то делают это специально, ну да ладно, мне некогда, пока.

Подберезский отключил телефон, и не спеша, продолжая раздумывать, выехал на магистраль.

* * *

Если для всех участников последних событий время либо летело стремительно, либо останавливалось вовсе, отсчитав последние минуты земной жизни, то Сиваков до сих пор находился в неопределенности.

Под глазами у него появились черные круги, лицо распухло. Воротник некогда белоснежной рубашки теперь покрывали копоть и грязь. Он никак не мог понять, чего тянет Курт. Ведь был дорог каждый день, поставщики в Казахстане могли забеспокоиться. Известий от него не поступало уже несколько дней. Но Курт оставался верен своей модели поведения.

Лишь только Сиваков успел проспаться от выпитой водки и достучаться до охранника, как тот открывал дверь и вновь заставлял его пить, ссылаясь на распоряжение Курта, вкрадчиво и вежливо называя Сивакова по имени, отчеству. Вскоре Илья Данилович и сам не мог сказать сколько же времени прошло с момента его похищения. Что сталось с его женой, он не знал, день или ночь стоят на дворе, он тоже не догадывался.

В подвале, где он сидел, всегда царил полумрак.

И вот однажды он почувствовал надежду. Очнувшись после спячки, он не спешил подойти к двери, зная, что его заставят снова пить гнусную дешевую водку, и он снова провалится в небытие.

И тут Илья Данилович услышал шаги в коридоре, шаги уверенные, так ходит только хозяин. Лязгнул засов, и в комнатушке вспыхнул яркий свет лампочки ватт в двести с огромной, как графин, колбой. Курт стоял на пороге, облаченный в темные джинсы и черный облегающий свитер.

– Илья Данилович, – слегка одним уголком губ улыбнулся похититель, – кажется мне, что время заточения подошло к концу. И настает время действовать.

– Да? – не поверил Сиваков.

Ему казалось, что все забыли о нем, и выйти отсюда не удастся никогда, жив он до сих пор лишь по какому то недоразумению.

– Вот вам ключи от машины, ее заправили, можно хоть сейчас ехать. Вы-то в форме?

– В форме, – промямлил Сиваков, хотя сам ощущал как от него несет перегаром, и голова раскалывается от боли.

– Ну и отлично, в Москву вам надо ехать по делам.

Еще не осознав, что его ждет близкая свобода, Илья Данилович шагнул к выходу. Курт заботливо поддержал его под руку и повел по коридору. Дневной "вет резал Сивакову глаза, хотя оказалось, что сейчас вечер и солнце клонилось к закату, облив здание складов золотистым светом.

Стресс картинно сдернул брезент с его «вольво» и только сейчас Сиваков вспомнил, что попал он в руки к Курту не один, а вместе с женой. От постоянного приема алкоголя у него появились провалы в памяти.

– А-а, жена… Ее позовите… – растерянно пробормотал он.

Курт ухмыльнулся.

– А разве я говорил, что она уезжает?

Сиваков бросился к нему. Но Стресс заломил ему руки.

– Она остается, – спокойно произнес Курт, – Да ты, смотрю, назад захотел. Стресс отведи его в подвал.

Воспрявший было духом Илья Данилович сразу обмяк, взгляд его потух.

– Не так уж она тебе безразлична, хотя мне не нравится эта баба вовсе, не в моем вкусе, бедра узковаты. Езжай, Панкратов тебя ждет, не дождется. И не вздумай делать глупости.

Мир закачался перед глазами Сивакова. Выпущенный Стрессом, он чуть не упал и, лишь схватившись за крышу автомобиля, устоял на ногах. Еще никогда до этого он не чувствовал себя таким беспомощным, таким униженным.

«И кем, собственно говоря! Кто он такой, этот Курт? Бандит, возникший почти из ниоткуда!»

Он, Сиваков, по кирпичику выкладывал постамент собственного благополучия, женился по расчету, пускал в оборот деньги тестя, заводил нужные знакомства, стлался ковром перед людьми из власти. Он знал ради чего это делает – ради собственного возвышения.

И вот теперь он унижен для того, чтобы вознесся выскочка, головорез, человек, играющий не по правилам.

И что Сиваков мог сделать со всеми своими связями? С деньгами? Компаньоны сдали его.

«Ничего, – подумал Илья Данилович, вставляя ключ в дверцу автомобиля, – я улучу момент и разберусь с тобою, Курт. Я не врал тебе, когда говорил, будто мне до фени, что случится с моей женой, но я не доставлю тебе удовольствия издеваться над ней. Вот погоди, придет партия из Казахстана, и когда дойдет дело до дележа, ты отпустишь ее, ты на коленях еще приползешь вымаливать прощение. Я прощу тебя на словах, но найду способ прикончить, размазать тебя».

Сиваков боком завалился на сиденье, в машине стоял запах такой же, какой стоит в заброшенной квартире. Но двигатель запустился сразу и «вольво» поехал к воротам.

Стресс открыл створки и помахал на прощание рукой.

– Не переборщи, – напомнил ему Курт и, развернувшись на месте, направился в склад.

Его мягкие шаги почти не нарушали тишины, царившей в прохладном коридоре. Своим ключом он открыл дверь в одно из помещений. Тут стоял полумрак, слабая двадцатипятиваттная лампочка освещала лишь один край комнаты, в другом, если присмотреться, виднелось дверное полотно, поставленное на четыре столбика, сложенные из силикатных кирпичей, а поверх него лежал сбитый ватный матрас и, как бы показалось непосвященному, куча тряпья.

Вдруг эта куча зашевелилась. Софья отбросила одеяло и села, спустив ноги, одернула подол платья. Она исподлобья смотрела на Курта, не зная, какой «сюрприз» он ей готовит.

– Когда нас отпустят? – наконец, не выдержала она.

Курт пожал плечами.

– Это не у меня спрашивать надо.

– У кого?

– Муж-то твой уехал.

– Уехал? – как эхо переспросила Софья.

– Понимаешь, даже не вспомнил о тебе. Я его отпустил, а он от радости…

– Врешь! – не выдержала женщина.

– Не вру, – Курт пожал плечами, – если бы вспомнил, я бы тебя тоже отпустил. А так… Придется ждать, пока сам Илья Данилович не вспомнит о существовании своей женушки. Может, с полдороги одумается.

– Не может быть.

– Может.

Для человека в нормальной ситуации такое допущение было бы невозможным, но, просидев несколько дней в сыром темном подвале, можно поверить во что угодно.

Курт присел рядом с Софьей, положил ей руку на плечо. Женщина неуверенно сбросила его ладонь.

– Вот еще.

Курт мягко повторил этот жест, на этот раз не встретив сопротивления.

– Жалко мне тебя, но разве можно ехать с мужчиной, который о тебе забывает через несколько дней.

Он, наверное, вообще, от тебя избавиться хочет, а? Денежки твоего отца давно получил, теперь случись что с тобой, квартиру, дачу, все к рукам приберет.

– Что же делать? – вырвалось помимо желания из груди у Софьи.

А Курту только это и надо было. На это он и рассчитывал – найти маленькую брешь в обороне пленницы, через нее добраться до ее души.

– Что-что? – пожал он плечами, сделавшись еще более мягким в общении, но только внешне, внутри он оставался в напряжении.

Его забавляло то, как идет игра с женщиной. Так кошка играет, поймав мышь, и не спешит ее съесть, придавит лапкой к полу, потом отпустит. Очумевшая мышь пытается убежать, но лишь отдалится на расстояние вытянутой лапы, как вновь ее резко припечатывают к полу, когти впиваются в шкурку.

Курт легонько пальцами сжал плечо женщины. Он врал Сивакову, когда говорил, что она не в его вкусе и был бы не прочь поразвлечься с ней, но не применяя насилия в классическом понимании, то есть, физического. Он хотел сломить ее морально и, вообще-то, добился этого.

Теперь Софья не знала, когда она сможет выбраться из плена, раньше ей было все понятно. Ее держат в подвале потому что тут сидит ее муж, выпустят его – выйдет на волю и она, или погибнут вместе.

– Я бы такого не простил, – прошептал ей на ухо Курт и легонько зубами сжал мочку уха, словно, пробовал на зуб золото крупной сережки с бриллиантом, – не простил бы, – повторил он, запуская палец под отворот платья.

– Что это? Зачем? – забеспокоилась Софья, уперевшись ладонью в грудь Курту.

А тот и не настаивал, ждал.

– Он тебя не любит, он даже не вспомнил о тебе, бросил, – медленно наваливаясь на Софью, Курт уложил ее на сбитый матрас.

Теперь он действовал более настойчиво и уверенно. Женщина почти не сопротивлялась, смотрела на него, не понимая, зачем это все ему. Ей и раньше приходилось изменять мужу, мстить ему таким образом за его измены, но никогда не доводилось иметь дело с людьми, подобными Курту.

Она всегда знала, из-за чего сходится с мужчиной, что именно ему надо: ее тело, деньги, насолить Илье Даниловичу или просто развеять скуку.

Курт и так мог позволить себе сделать с ней что угодно. Мог убить, мог выпустить на свободу… Безумная мысль появилась у Софьи.

«Уж не влюбился ли он в меня?»

Но, как трезвомыслящая женщина, она тут же отбросила ее.

«Нет, возраст не тот, он же моложе меня. Да и цену своим прелестям я знаю».

Скользкое шелковое платье легко снялось через голову. Курт, подцепив зубами край лифчика, стащил его с груди женщины и, приподнявшись на руках, рассматривал белое незагорелое тело.

– Зачем? – вновь спросила Софья.

– Ты не хочешь?

Женщина задержалась с ответом.

– Раз сомневаешься, значит, тебе хочется.

Курт принялся за дело, дверь подвального помещения оставалась открытой. Курт сопел, его больше не интересовала реакция Софьи и то, что происходит с ней. Он стремился сам получить удовлетворение.

И тут жена Сивакова вспомнила странную присказку своего мужа, которой он иногда ошарашивал ее, лишь принималась она жаловаться на жизненные неудачи.

«Если тебя насилуют, и ты понимаешь, что ничего не можешь сделать, то лучше всего расслабься, чтобы получить удовольствие».

Возразить против этого Софья не могла. Расслабиться она расслабилась, но получить удовольствия не успела. Курт неровно выдохнул, и даже, не прилегши на секунду, слез с Софьи, больно придавив ей коленом бедро.

Она лежала возбужденная, но возбуждение быстро перерождалось в страх.

Курт заправил джинсовую рубаху в брюки, затянул ремень.

– Видишь, – проговорил он, – после тебя на одну дырку больше затягиваю пояс.

– А теперь что? – в растерянности сказала Софья, прикрываясь скомканным платьем.

– Ждать! – И Курт громко захохотал. – Жди, когда о тебе муж вспомнит. А я может, завтра приду, если настроение появится. Только поактивнее будь.

Он знал наперед, что Софья ничего не расскажет мужу, оказавшись на свободе. Пусть даже она станет уверять его, что Курт ее изнасиловал, это только охладит Сивакова к ней.

Дверь с грохотом закрылась, заскрежетал засов. Софья сидела на импровизированном ложе, с омерзением глядя на свое обнаженное тело. Ни душа тут, чтобы помыться, ни даже лосьона нет. Она чувствовала, что пахнет мужчиной, и это приводило ее в ужас.