Текст книги "Комбат против волчьей стаи"

Глава 18

У Курта имелся точный план на остаток сегодняшнего дня.

«Нельзя надолго оставлять нашего Сивакова наедине с самим собой, нельзя позволить ему забыть, кому он обязан жизнью».

Курт усмехнулся, стоя посреди двора. Теперь, когда самый главный пленник освобожден, можно было уменьшить охрану. Сторожить бабу, которой даже лень сопротивляться, когда ее насилуют, могут и два человека.

И тут Курт почувствовал страх, который по его представлению, был разлит в воздухе. Он вдыхал его, ощущал, и исходил этот страх от его людей.

– Стресс, в чем дело? – не глядя на бандита, спросил Курт.

Тот не рад был, что Курт выбрал именно его.

– Тормоза больше нет.

– Да? – вскинул брови Курт. – Где и как?

– Под поезд попал, только что ребята звонили.

– Я же его в Москву послал, какой там на хрен поезд!

– В метро под электричку.

– Его что, столкнули?

– Нет, сам побежал. За бомжем нашим гнался, а тот прыг в тоннель, навстречу поезд, Тормоз за ним.

Когда поезд остановили, у Тормоза полбашки было снесено, а Щукина так и не нашли.

– Ни хрена себе, – только и проговорил Курт.

Он-то считал, что Щукин уже давно мертв, ведь Тормоз свое дело знал круто, и никогда не подводил.

– Да уж…

– Послушай, Стресс, кажется, это ты тогда Щукина подыскал?

И хотя Стресс точно помнил, что Щукина подыскал сам Курт, согласно кивнул. Спорить с главарем в банде не было принято.

– Ну так вот, пойдешь и найдешь его, доделаешь дело за Тормоза. Только не стой слишком близко к краю платформы. И уже тем более, не бегай по путям. Небось, правила пользования метрополитеном читал.

Стресс не мог ответить ни да, ни нет. И то, и другое прозвучало бы глупо. Оставалось стоять и растерянно моргать на виду у своих приятелей.

– Если он не смог с бомжем справиться, то мне его не жаль, – усмехнулся Курт и, резко повернувшись, указал рукой на Стресса, – ты пойдешь и кончишь его, понял?

– Понял, – мрачно ответил Стресс.

– Ты и ты, – Курт ткнул пальцем в двух других бандитов, – останетесь здесь, бабу сторожить. И чтобы без глупостей. В комнату к ней без нужды не заходить, поставили жрать и назад. Разговоры не заводить, ясно? Тем более не лапать!

– Ясно.

– Остальные – по домам, и ожидать моего вызова. Чтобы пейджеры никто из вас, даже с бабой трахаясь, снимать не смели.

– Поехали, Стресс, – и Курт сел в джип, принадлежащий банде, но зарегистрированный на Стресса.

– Куда? – бандит оставался мрачным, возился с ключами.

– Домой ко мне, а там сам разберусь.

Они выехали за ворота, Курт обернулся, посмотрел на склады, обнесенные забором, он как бы прощался с тем местом, где ему довелось провести не один день, многие из которых он мог бы считать удачными. Но Курт надеялся, что главная удача у него впереди.

– Чего нос повесил, Стресс, а?

– Тормоз у меня из головы нейдет.

– Обленились вы, потому и проколы. Раньше такого не было.

Стресс решил поговорить с хозяином начистоту.

– Не надо было связываться…

– Это не твоего ума дело.

– Ребята недовольны.

– Когда они довольны были? Штуку заплатишь, спрашивают, почему не полторы, дашь полторы – почему не две заплатил?

– Я никогда насчет денег бузы не поднимаю, – напомнил Стресс.

– Все равно ленивый. Ты соберись, не расслабляйся. Присмотрел нам афганского героя, так теперь и воюй с ним самостоятельно.

– Я вот все думаю, как мне до него добраться.

Тормоз-то думал, сам с ним разобраться, ни черта не сказал, где его теперь искать.

– Спугнул Щукина, теперь ищи его, – Курт барабанил пальцами по пыльной приборной панели. – Ты что, машину помыть не можешь?

– Дел много было.

– Не нравишься ты мне. Стресс, нюх теряешь и форму. Как пьяница – уверен, что все в порядке, а сам с каждым днем деградируешь. Ты даже побриться сегодня не успел. С чего начинать думаешь?

– С вокзала. Где же его еще искать?

– Правильно.

– Пройдусь по бомжам, расспрошу. Небось после встречи с Тормозом, Щукин теперь с полными штанами сидит где-нибудь в подвале, а бомжи ему объедки с «Мак-Дональдса» носят.

– Резонно, лови кого-нибудь, за воротник хватай и тряси пока не расколется. Блох от них наберешься.

Выполнишь все как следует, на месяц в отпуск отпущу.

Курт говорил таким тоном, словно был директором предприятия. Но Стресс воодушевился.

– Давно хотелось.

– Сейчас тут осень, грязь, холод, а ты полежишь под пальмами. Вали на Кубу, Стресс, там проститутки дешевые и страстные.

– Нет, – помотал тот головой, – я сперва к родителям, в деревню, а там дальше Сочи не поеду.

– Что, паспорт у тебя грязный, в компьютер занесен?

– Нет, не люблю я заграницы.

– Зато деньги заграничные любишь.

– По мне, все равно какие, лишь бы за них водку продавали, да бабы давали.

– Мало тебе, Стресс, надо для этой жизни. Счастливый ты человек! – Курт усмехнулся снова и подумал:

"Стоит из-за этого рисковать жизнью? Убивать других?

На водку, да на бабу заработать можно, не входя в конфликт с законом, не подставляя голову под пули".

– Ну Стресс, удачи тебе и долгих лет жизни, – расхохотался Курт, хлопнув бандита по плечу. – Покрепче руку пожми, может, в последний раз. Ни пуха, ни пера.

– К черту, – пробормотал Стресс и поморщился.

Курт резко хлопнул дверцей, хотя та закрывалась от легкого прикосновения.

В какой именно квартире высотного многоэтажного дома живет Курт, не знал даже Стресс, никто из бандитов никогда не бывал у него в квартире. Живет он один, или еще с кем-то, об этом Курт не докладывал, он даже в подъезд никогда не заходил, терпеливо дожидался пока машина уедет.

Так случилось и на этот раз. Джип скрылся за углом дома, и тогда Курт пошел прочь от дома, пересек пустынный двор, обошел пятиэтажку и оказался перед домом старой постройки, неприглядным двухэтажным, но с эркерами, такие возводили в конце сороковых – начале пятидесятых годов для технических специалистов крупных заводов. Дом огораживал выкрашенный зеленой краской деревянный забор. Во дворе виднелись гаражи. Курт поздоровался с соседкой, развешивающей белье на длинной, через весь двор, веревке.

Поднялся в квартиру.

Убранство не отличалось ни изысканностью, ни дороговизной – только то, что нужно для жизни, может быть, чуть-чуть больше. Любое свое пристанище Курт считал временным, зная, что впереди его ждет роскошная жизнь. Если, конечно, доживет.

Он не строил иллюзий насчет собственного бессмертия, слишком многие из его работодателей уже отправились в мир иной, некоторые не без его помощи.

«А каждая чужая смерть приближает твою собственную», – любил говаривать Курт, когда его не слышал никто из его банды.

Он подмигнул, как человеку, чемодану, стоявшему в прихожей. Еще несколько дней тому назад он упаковал в него все необходимое, скрупулезно проверил квартиру – не осталось ли в ней хоть одной его фотографии, хоть одной пленки с негативом, бумажки, написанной его рукой.

«А теперь – Панкратов и Сиваков, – усмехнулся Курт, глядя на свое отражение в зеркале, – держитесь! Переиграть вам меня не удастся. Хорошо все-таки, Илья Данилович, что я трахнул твою жену. Теперь в разговоре с тобой, я буду чувствовать себя более уверенным. Нельзя засиживаться на одном месте и в одном качестве. Меняйся вместе с жизнью, и тогда неприятности и смерть не догонят тебя. Неси неприятности и смерть другим, а направленные тебе, отбивай как мячи в теннисе.»

Курт оставался почти на сто процентов уверенным в том, что никому не удастся восстановить последовательность событий при расстреле конвоя с безобидным грузом кока-колы и сахара.

«Вот только бы Щукина удалось убрать. Эх, Тормоз, Тормоз, не надо было держать так высоко голову».

Курт поправил прическу, стоя перед зеркалом, и посмотрел на часы. У него в запасе оставалось совсем немного времени для того, чтобы привести себя в порядок и направиться к Панкратову.

«Наверняка, Сиваков уже сидит там. Пусть Панкратов видит, как меняется лицо Ильи Даниловича, когда он увидит меня».

* * *

Если сегодня удача покинула Андрея Подберезского, то Комбат попал в полосу везения. Он чувствовал – все ему удастся, все будет хорошо. Перед выходом из дома, он еще раз осмотрел Семена Щукина, заставлял его поворачиваться то левым боком, то правым.

– Дурацкая, конечно, борода была у тебя, но дело свое она сделала.

– В каком смысле? – забеспокоился Щукин.

– А в том, что без нее тебя узнать трудно.

– Я и сам себя не узнаю, – признался бывший капитан советской армии, – китель жалко.

– Чего?

– Китель, говорю жалко.

– Так я ж его оставил, не высох еще.

– А так бы, я в нем пошел.

– Едем, – Комбат подтолкнул его к выходу, и мужчины спустились по узкой лестнице.

– Ото, давненько я в машинах не ездил. Только на метро.

Щукин сел в машину Комбата, он был трезв, почти как стеклышко.

Борис Рублев отучил его пить за несколько часов.

Встречаются люди, которые могут не прикасаться к рюмке и пить очень умеренно, когда вокруг них никто не злоупотребляет спиртным, но стоит им попасть в дурную кампанию, как их начинает нести. Щукин был из этой категории.

– Как ты себя чувствуешь?

– Такое впечатление, будто света добавили.

– Вот и держись.

На вокзале было многолюдно. Комбат чувствовал себя не в своей тарелке. Уж слишком за многими приходилось следить, тут врагу есть где затаиться. Хотя, вроде бы, и ни лес, и ни скалы. А вот Щукин чувствовал себя точно рыба в воде.

– Ищи своих друзей, приятель.

– А чего их искать, они все на виду.

Комбат даже не сразу заметил бомжа, сидевшего, как на стуле, на мусорнице, перед его ногами стояла порванная полиэтиленовая сумка с пустыми бутылками. Бомж, оставляя кетчуп и хлебные крошки в густой бороде, уминал недоеденный хотдог.

Щукин, одетый в великоватую для него куртку, с плеча Комбата, в джинсах, подошел к нему и стал рядом. Бомж, не поднимая глаз на лицо подошедшего человека, посмотрел лишь на его башмаки. По обуви легко определить: состоятельный человек или нет, может тебе чего подать или пошлет подальше и уж, наверняка, стоит узнать – больным окажется удар башмаком или у него подошва мягкая.

– Подайте бывшему джазовому музыканту, – давясь безвкусной сосиской, прогнусавил бомж.

– Ты что, Труба, среди своих не побираются.

Бомж, по кличке Труба, который и в самом деле когда-то был джазовым музыкантом, но с полгода тому назад пропил свой инструмент – саксофон, поднял глаза.

Перед ним стоял практически незнакомый ему человек.

Что-то все же угадывалось в его чертах, но что?

– Учились мы с тобой, что ли, вместе? – принялся гадать Труба.

Щукина такое предположение развеселило.

– Университет мы с тобой оканчивали и академию.

– Ты что ли? – наконец, прищурился близорукий Труба и протянул руку к Щукину, помусолил между грязными пальцами край куртки.

– Упаковался что надо. Домой ездил, что ли?

– Можно сказать, да, – уклонился от прямого ответа Щукин и присел на корточки рядом со своим приятелем. И тут на них двоих легла тень.

– Это еще кто? – Труба опасливо посмотрел на Комбата. – Кого это ты, Сема Медалист привел?

– Ты на него внимания не обращай, – гордо заявил Щукин, радуясь тому, что у него есть такой грозный покровитель, – человек у тебя дело узнать хочет.

– А сколько я за это дело получу? – тут же озвучил свой меркантильный интерес Труба.

Люди на вокзале проходили мимо мужчин, не обращая внимания. Мало ли что, может рэкет с бомжа что-то требует, может, сотрудники уголовного розыска расспрашивают, лучше пройти мимо, себе меньше хлопот – больше свободного времени.

– Его Комбат зовут, – представил Рублева Щукин. То, что есть кличка, придало веса в глазах Трубы.

Значит, человек солидный.

Он вытер испачканные кетчупом руки о бороду и указал на урну, стоявшую рядом.

– Садитесь.

Предложение было совсем без подколки, абсолютно искреннее и радушное, так гостеприимный хозяин предлагает гостю занять лучшее кресло в доме.

– Его кто-нибудь искал? – Комбат кивнул на Щукина.

Бомж хитро прищурился.

– А если и да?

– А то, что если ты мне сейчас этого не скажешь, то…

– Понял, – сказал Труба, – когда меня бьют, я те люблю, да и вы испачкаться можете. Искал его хлыщ какой-то.

– Кто? – не понял Комбат.

Хотя на слух легко определил – слово-то явно ругательное.

– Хлыщ, говорю. Все выспрашивал, где Семен Медалист живет? Я ему не сказал.

– Это тот, из метро, что ли? – поинтересовался Комбат у Щукина, имея в виду Тормоза.

Щукин наскоро описал бандита, причем сделал это мастерски, всего тремя деталями:

– Залысины на лбу – как рога у черта, нос – как у сифилитика и глаза без ресниц.

– Он, точно он.

– Тормоз, значит, – подтвердил Щукин, второго такого урода не сыщешь.

– Так как же он его разыскал, если ты ему ничего не сказал, Труба?

– А я почем знаю? Я ему хазу не выдал, флэт, – к бандитскому жаргону Труба добавлял слова из лексикона хиппи. – А где человек деньгу сшибает, так это святое сказать. Ведь не из ментовки тот ваш Тормоз был.

– А еще кто спрашивал?

– Вот ты спрашиваешь, мил человек, бутылку пивка купил бы, в горле пересохло.

Когда Комбат поднялся, Труба попросил:

– Только баночное не бери. Банки-то не принимают.

Комбат вернулся с двумя бутылками пива, холодного, запотевшего, купленного тут же на вокзале.

Труба от радости был готов сделать для него хоть сальто-мортале. Рублева немного покоробило, что Труба открыл бутылку зубами, на удивление еще белыми и крепкими. Он пил пиво с присвистом, не отрываясь, пена тонкой струйкой выбивалась из-под приставленного к губам горлышка и текла на засаленный сценический пиджак, возраст которого был наверняка лет двадцать. Присмотревшись, можно было понять, что воротник его когда-то был сделан из темно-синего бархата.

– Так вот, если теперь спрашивать о нем будут все, кроме ментов, скажешь где его хаза, то бишь флэт, находится.

Труба не поверил, даже не допил пиво, икнул и посмотрел на Комбата, не шутит ли. Затем повернулся к Щукину.

– А что?

– Он дело говорит. Этот мужик только дело и умеет говорить.

– Щука, а где твои медали? – вдруг припомнил Труба, на его лице отразилось удивление и даже легкое сомнение, уж не решили ли они его провести.

Не может же Семен Щукин без наград ходить. А может, это и не он, бывший капитан советской армии.

Щукин отвел полу Комбатовской куртки, и на подкладке блеснули две медали и боевой орден.

– Ну ты даешь, когда только успел? – изумился Комбат.

– Значит, понял Труба, если кто спросит, кроме ментов, сразу же скажи так и так, живет Щукин по такому-то адресу. Но сам не провожай. И другим нашим скажи, чтобы по правильному адресу направляли. Потом от меня еще на пиво получишь.

– На бутылочное.

– Хорошо, беги, остальным скажи.

Комбат со Щукиным вышли на перрон. У Щукина прямо руки чесались пройтись вдоль состава, поклянчить бутылки, он умел это делать виртуозно. Меньше ящика не насобирал бы.

– Думаешь, снова за меня возьмутся? – шепотом поинтересовался он, шагая рядом с Комбатом.

– Это уж точно, первый раз не получилось, во второй захотят прикончить.

– А если второй у них не получится, – Щукин считал себя оптимистом.

– Значит, третий раз попытаются.

– Так сколько же мне там сидеть?

– А если б я тебя не подобрал, сколько бы ты там торчал?

– Это другое дело, отдыхать дома, гостей ждать и совсем другое дело, если к тебе бандиты с пистолетами ломятся.

– Деньги, капитан, всегда отрабатывать надо. Получил ты их от бандитов за регистрацию фирмы, вот теперь и мучаешься.

Платформа кончилась, Щукин, не обращая ни на кого внимания, прыгнул на пути и, расставив руки в стороны, зашагал по рельсу. Но долго сохранять равновесие ему не удалось, он оступился, обернулся. Комбат, засунув руки в карманы куртки, шел следом по соседнему рельсу так ровно, будто шествовал по асфальту.

Еще несколько шагов, и они оба скрылись между составами, стоявшими на путях.

– Где твоя берлога?

– Тут, – Щукин показал на стоявший поезд, – прямо напротив.

Он ловко поднырнул под состав и исчез из виду.

Рублев не хотел отпускать его далеко. Чего доброго, испугавшись, убежит, потом поймать его будет сложнее, чем в первый раз. И неизвестно еще, кто выйдет на него первым. Осторожно, стараясь не испачкаться о днище вагона. Комбат перебрался на другую сторону пути. На удивление Щукин терпеливо дожидался его, присев на черный пенек семафора.

– Думал убегу? – он достал «Астру» и, умело прикрывшись от ветра ладонью, прикурил от спички.

– Честно говоря, да.

– Нет, Комбат, теперь мне другой дороги не найти, только с тобой. Думаешь, мне хочется, чтобы голову открутили, лучше уж мы кому-нибудь открутим.

– Ну-ка, давай показывай, нечего рассиживаться.

Щукин прошел к самому забору, возле которого густо росли крапива, чертополох, будто здесь был не центр города, а самая что ни на есть гнусная окраина.

На металлическом люке виднелись две буквы «ТС» – теплосеть.

– Крючок-то свой я в метро оставил, – посетовал Щукин, обходя люк по кругу, – голыми руками его не возьмешь.

– А если попробовать, – Комбат присел на корточки.

Сил поднять люк у него, конечно, хватило бы, но как подцепить его? Крышка плотно подходила к горловине, щель – и пальцы не просунуть.

– Да, промашка вышла.

– Ищи проволоку.

Щукин осмотрелся, ничего подходящего рядом не было: ни проволоки, ни обломка рессоры, ни обрезка трубы. – За ломиком что ли сходить? Я знаю, где здесь будка, там дворники свое имущество держат.

– Не надо, – Рублев подошел к забору.

– Тогда не знаю.

Из бетонной секции торчало арматурное ухо, за которое плиты подвешивают к подъемным кранам.

Щукину, уже не первый час знавшему Комбата, показалось, что тот не сможет отломать арматурную сталь.

Но Рублев, упершись левой рукой в секцию, правой ухватил ухо; то почти целиком исчезло в его большой ладони.

Скрип-скрип – Комбат сгибал и разгибал монтажную петлю, скрипела сталь, из забора выкрашивались кусочки бетона.

– Ты смотри, идет! – восхитился Щукин.

Еще четыре движения, и петля отделилась от забора. Щукин коснулся излома и тут же отдернул руку.

– Горячая, черт!

– А ты думал, – Рублев бросил петлю в небольшую чистую лужицу, образовавшуюся на отмостке после недавнего дождя, послышалось легкое шипение.

– Теперь за дело, – Рублев легко разогнул арматурную сталь, затем вставил конец прутка в отверстие люка и загнул.

– А ручку сделать сверху слабо?

– Перебьешься, – Комбат отодвинул люк.

На мужчин из глубины колодца пахнуло застоявшейся теплотой.

– Фу ты, как из могилы пахнет, – Комбат повертел в руках самодельный крючок, а затем, хитро усмехнувшись, бросил его под ближайший фонарь.

– Он еще светит?

– Да уже пробовал камнем его разбить, так стекло закаленное, не получается.

– Вот и отлично. Значит, видно уродам будет. Веди меня в свои палаты.

– Прошу.

Щукин застучал подошвами по металлической лестнице. Оказавшись внизу, юркнул в сторону и, вскоре бетонный коллектор, по которому проходили трубы теплотрассы, осветила неяркая лампочка. Комбат, скрывшись с головой в колодце, уперся спиной в стену и руками осторожно надвинул люк, после чего быстро спустился вниз.

Тут же с тонким пронзительным писком из-под его ног метнулись две крысы.

– Стоит из дому уйти, – сказал Щукин, – как тут же разведутся. Я тут котов держал, не каждый, конечно, пригоден, чтобы с крысами воевать. Пару штук крысы съели, а остальные, те, кто выжил, их отпугивали.

– " Так где же твои коты?

– А что, они без меня сюда залезут, люк-то закрыт был.

Глава 19

Дышалось в теплотрассе тяжело. После осеннего холода, царившего на улице, здесь было невыносимо жарко, да и влажность, наверное, держалась процентов под девяносто пять. Комбат сбросил куртку и расстегнул рубашку до пояса.

– Как ты тут только живешь?

– Не живу, а ночую.

Щукин потянулся руками в темноту, что-то покрутил и вспыхнул свет. Бывший капитан советской армии резко отдернул руки от моментально нагревшейся лампочки. Послышался писк, и с полдюжины серых грызунов рассыпались по коллектору. На импровизированном столе, сооруженном из картонных ящиков, виднелись остатки их пиршества: разорванный на мелкие кусочки полиэтиленовый пакет и хлебные корки – вот и все, что осталось от буханки хлеба, позабытой Щукиным в своем убежище.

– Как тебе квартирка? – самодовольно осведомился Щукин, устраиваясь на постели, провел рукой по полочке. – Вот же гады и сигареты сгрызли.

– Тебе что, курить нечего?

– Нет, но все равно обидно. Всегда держу несколько штук про запас.

О запасливости хозяина говорила и пол-литровая стеклянная банка, до половины, наполненная окурками, среди которых всегда можно было выбрать самый длинный и, зажав его парой спичек сделать пару затяжек.

– Жаль радио здесь нет. Если бы кабель проходил, я бы подключился.

Комбат вытащил из кармана фонарик и осветил коллектор, вновь с писком попятились крысы. Две трубы теплотрассы уходили в темноту, отсвечивая рифленым алюминием теплоизоляции, в местах стыков торчали клочья стекловаты. Тонкие алюминиевые листы были стянуты проволокой. Больше всего Комбата интересовала проблема укрытия для засады.

Но его ждало разочарование – голые стены узкого коллектора, никаких выступов, нигде не спрячешься.

– Черт с ним, что-нибудь придумаю.

Он вернулся к Щукину, сел на скрипучий деревянный ящик, взял со стола полбутылки водки и, недолго думая, вылил содержимое на пол.

И хоть Щукин за последнее время во многом изменился, но видеть, как выливают спиртное, не мог.

– Ты что!

– Сейчас ты ляжешь в кровать и притворишься мертвецки пьяным. Кто бы ни зашел, что бы ни делал, ты – невменяемый.

– Понял, – протянул Щукин.

В воздухе стоял густой запах спирта.

– И свет потушить надо, – Рублев спокойно, словно не ощущал жара, исходящего от стоваттной лампочки, выкрутил ее голыми руками, оставив гореть лишь двадцатипятку внизу шахты колодца.

– А ты где будешь? – услышал он голос Щукина.

– Это тебя не касается, но в обиду не дам.

– Понял, – Щукин прилег, он дышал глубоко, наслаждаясь запахом водки.

* * *

Стресс появился на вокзале, когда начинало темнеть.

Он надеялся управиться быстро, поэтому оплатил лишь три часа стоянки джипа и тут же, не мешкая, отправился в зал ожидания. Действовать он собирался точно также, как и Тормоз.

Бесстрастный взгляд его серых глаз скользнул по пассажирам и остановился на бомже, восседавшем на мусорнице. Труба смаковал остатки пива. Жидкость он только что выпил, теперь ждал, когда осядет пена, чтобы сделать последний глоток. Бывший джаз-музыкант был человеком наблюдательным, он заприметил Стресса еще до того, как тот обратил на него внимание.

«Для мента одет слишком круто», – подумал Труба, почувствовав неприятный холод в груди.

Человек, направлявшийся к нему, явно отличался жестокостью. В лицах Труба научился разбираться за время бомжевания. У такого он ни за что не стал бы просить подаяния. В лучшем случае пошлет матом, а в худшем – пнет ногой, чтобы руки не пачкать. Труба покрепче сжал бутылку и забился в угол.

Стресс резко остановился возле него и пробуравил взглядом. Труба понял, что по своему желанию он не может теперь даже пальцем шевельнуть. Все теперь было во власти этого мужчины средних лет, облаченного не по погоде в легкую кожаную куртку.

Подошвы ботинок тоже наводили на размышления – толстые рифленые и сразу видно – твердые. Такими удобно бить.

Стресс с присвистом сплюнул сквозь сжатые зубы, плевок угодил точно туда, куда он метил – на ботинок Трубе.

– Ты, блоха вшивая, – Стресс не спеша натянул перчатку и схватил бомжа за шиворот.

Труба знал – звать на помощь бесполезно, никто не вступится за него.

– Щукина с его медалями видел?

Труба кивнул.

– Так видел или нет?

– Да, вчера.

Это было уже кое-что. Если вчера, значит, Щукин жив после произошедшего с Тормозом.

– Где его искать?

Труба понял, ему просто-напросто не поверят, если он так быстро расколется, даже страх не может служить оправданием. И значит, первому, что он скажет веры не будет.

– Приходил, уходил, – выбивая зубами дробь, рискуя откусить себе язык, говорил Труба, – мне-то откуда знать?

– Пожалеешь, – процедил сквозь зубы Стресс и сплюнул еще раз, теперь прямо на колени Трубе.

– Здесь он где-то.

Несмотря на то, что Стресс был занят Трубой, он успевал осматривать зал ожидания.

Бомж понизил голос, зашептал:

– Мне, если я его выдам, знаешь, что будет?

Стресс рассмеялся недобрым смехом.

– Ха-ха…

– Голову мне оторвут, понял. Не могу его выдать.

– Твои проблемы, – Стресс напрягся и рывком оторвал Трубу от мусорницы, поставил на ноги, вырвал из рук бутылку, в которой на дне успела отстояться пена, и бросил ее в урну.

Труба в отчаянии осматривался, остальных бомжей как ветром сдуло. Никто не хотел становиться свидетелем, а тем более участником разборки. В трудную минуту каждый сам за себя.

Милиционер со скучающим лицом стоял всего лишь метрах в пятнадцати, демонстративно повернувшись к Стрессу спиной, изучал расписание поездов.

– Я тебе скажу, только ты меня не выдавай, он у себя в берлоге. На дно залег.

– Где?

– Здесь, недалеко за перроном, метров сто по путям возле забора, там люк теплотрассы.

– Веди.

– Нет, мне нельзя, мне потом голову оторвут.

– А я тебе сейчас яйца отрежу.

– Я дорогу покажу, а дальше ты сам, мужик.

– Пошел! – Стресс, как тисками, сжал локоть Трубы и толкнул его вперед.

Припадая на затекшую от сидения ногу, Труба двинулся к выходу.

– Слышь, мужик, я тебя до края платформы доведу, а там.., дальше ты сам.

– Не рассуждай.

Труба в мыслях проклинал Щукина, вполне могло получиться и так, что, доведи он бандита до крышки канализационного люка, тот его там и прирежет. Место-то пустынное и безлюдное. Позвякивая бутылками в пакете, Труба семенил по перрону, за ним след в след шел Стресс, он уже не сжимал локоть бомжа, но у того всякое желание бежать пропало. Он знал – соревноваться в беге со здоровым тренированным головорезом ему нет смысла.

Дойдя до края высокой платформы, Труба остановился.

– Чего стал?

– Вон за тем составом – люк возле забора. Он там, это точно.

– Пошел, – Стресс, ударил ногой Трубу под коленку, и тот кубарем полетел с платформы на кучу щебня.

Стресс, спрыгнул следом, схватил его за шиворот и вновь поставил на ноги.

– Пошел, вонючка.

– Иду-иду.

Они перебрались под составом и оказались у бетонного забора. Сквозь негустую краску просвечивали лозунги былых времен. ICTSS с двумя латинскими S, выполненными в стилистике молнии эсэсовцев, лозунг «Долой ГКЧП'» кто-то исправил на «Долой ГКЧП!».

Труба остановился возле чугунного люка с аббревиатурой «ТС».

– Теплосети.

– Чего кричишь? – шепотом образумил Трубу Стресс, – еще твой голос услышу, прирежу.

Он присел на корточки, внимательно осмотрел щель между люком и горловиной. По всему было видно, люк поднимали совсем недавно. Ни камешка в щели, ни земли.

– Не топчись, – прошипел Стресс, ища глазами чем бы подцепить этот чертов люк.

Солнце уже зашло, и неподалеку в конусе света, который бросал на железнодорожные пути галогенный фонарь, Стресс, увидел загнутую буквой Г проволоку.

Он, стараясь ступать бесшумно, подобрался к ней, осмотрел, на проволоке имелись свежие царапины.

Значит, совсем недавно ею пользовались, может даже сегодня, за ночь бы изломы покрыли бы маленькие пятнышки ржавчины.

– Он, говоришь, отлеживается?

– Так мне сказал, – отвечал Труба, радуясь тому что внимание Стресса переключилось с него на люк, а его самого, возможно, сейчас отпустят.

Но не тут-то было, Стресс вставил проволоку в отверстие и, уже не соблюдая осторожности, отвалил его в сторону. Противно проскрежетал металл о металл.

У Трубы от страха мелко задрожала челюсть, когда у Стресса в руках появилась тонкая шелковая тесьма черного цвета, как раз такой длины, чтобы набросить ее на шею, захлестнуть и резко дернуть.

«Удавка» – Труба вспомнил как называется такая тесьма.

Он попятился.

– Куда? – прошептал Стресс.

– Там он, там, – показывал бывший джазмен в черное жерло коллектора.

– Стоять! – Стресс принюхался, вместе с паром из люка шел густой запах водки.

Он улыбнулся.

«Нажрался небось, сука».

Пальцем подманил к себе Трубу.

– Лезь, – скомандовал Стресс.

– Куда? Зачем?

– Лезь, я тебе говорю.

Не выпуская из руки удавку, Стресс схватил Трубу за грудки, и ноги того повисли над черной пустотой.

Бомж засучил ногами так, словно ехал на велосипеде.

Еще немного, и он рухнул бы вниз, но вдруг ощутил под подошвой скобу металлической лестницы. Он стал быстро спускаться.

Стресс полез за ним следом, люк так и остался открытым. Горела тусклая лампочка, освещавшая пространство метра на четыре вглубь. В темноте попискивали крысы. Бандит достал из кармана фонарь и посветил в глубину коллектора. Грызуны особо не прятались, лишь жались к стенам.

Стресс потянул носом, тут внизу еще сильнее пахло водкой, и он чувствовал откуда исходил запах – из черного провала, из узкого прохода между сырых бетонных стен.

– Там, – кивнул Труба, указывая пальцем, – там он, дрыхнет, наверное.

Стресс, памятуя о судьбе постигшей Тормоза, не подходил близко к провалу, не высовывался, схватил Трубу за рукав и потянул его вперед, зашипел ему в немытое, волосатое ухо:

– Зайдешь. Свет там есть?

– Не знаю.

– Зайдешь, посветишь, – он сунул ему в руки фонарь и подтолкнул в темноту.

Труба, ни жив, ни мертв, сделал несколько шагов и ощутил, как его отпускает рука Стресса, свет фонаря беспокойно зашарил по каморке, упал на постель.

Щукин лежал, повернувшись лицом к стене, накрытый до пояса легким одеялом, из-под которого торчали босые ноги с, на удивление, чистыми пятками.

Луч фонаря скользнул по спящему, вернее, по притворявшемуся спящим, Щукину, пошел по стене.

Вдруг Труба почувствовал, как тяжелая ладонь закрывает ему рот, нос, он дернулся, но его тут же подняли над полом. Комбат развернул Трубу к себе и подмигнул. Рублеву казалось, что подмигнул он весело, на всякий случай он улыбнулся еще шире. Но перепуганный бывший джазовый музыкант соображал с трудом. Все его подозрения сейчас сводились к тому, что его непременно хотят убить.

Да и насчет того, жив ли Щукин, побыв вместе с Комбатом, он имел сомнения. Борис Рублев решил рискнуть, он медленно отнял руку от лица Трубы. Если тот не закричал тотчас же, то только потому что его парализовал страх.

– Ну что там? – послышался шепот Стресса.

– Спит, – одними губами проговорил Комбат, указывая пальцем на Щукина. И только сейчас догадался опустить Трубу на пол. Ощутив под собой твердую почву, тот качнулся и прикрыл глаза.

– Чего там? Чего молчишь? – Стресс, расправил удавку, готовый набросить ее на шею Трубы, когда его голова покажется из прохода.

Нелегкий выбор стоял перед Трубой – он боялся и Комбата, и Стресса. Стресс, пугал его своим поведением, Комбат же силой и суровым видом.

– Спит, – наконец, выдохнул Труба, – напился и спит, сымпровизировал он.

Комбат одобрительно кивнул, он стоял, прижавшись спиной к побеленному бетону стены, возле самого неимоверно узкого входа.