Текст книги "Никто, кроме тебя"

Глава 9

Ресторан не ради красного словца назвали “Каравансараем”. Находился он в Крепости – так бакинцы называли старую часть города с узенькими улочками, где даже двоим трудновато было разминуться. Кварталы двухэтажных домов без всяких удобств окружала хорошо сохранившаяся зубчатая стена из тесаного камня. “Каравансарай” когда-то был настоящим каравансараем – постоялым двором для заезжих купцов. Потом, в советское время, его отреставрировали и превратили в ресторан, где не было общего зала, а посетители сидели в “кабинетах” по периметру небольшого внутреннего дворика.

Ресторан действовал и процветал до сих пор. В начале вечера во дворике играли музыканты-народники. Потом, когда гости достаточно разогревались, им пускали в записи эстраду – турецкую и западную.

Часто в “кабинетах” устраивали трапезу чисто мужские компании. Реже мужчина с женщиной – пара требовала принести весь заказ сразу, а потом задергивала цветной полосатый полог. Еще реже каменные стены, специально неоштукатуренные, чтобы всем своим видом свидетельствовать о древности, видели такие компании, как теперь: вшестером здесь становилось чуть тесновато. И это с учетом того, что ни кресел, ни стола как такового здесь не было. Коврики, мягкие подушки, полированная доска, чуть приподнятая над полом, где размещались вполне европейские тарелки, салатницы, вазы с фруктами и бокалы.

Главное преимущество – нет посторонних глаз. Особенно это важно, когда ты с любовницей. Лишние сплетни троим мужчинам совсем не были нужны. Конечно, руководящей работы они бы не лишились, но чем выше пост занимает человек, тем ревнивее он оберегает свою личную жизнь от посторонних. Часто без особой нужды, а просто по инстинкту. Уязвимое место, за которое тебя когда-нибудь могут ухватить.

Женщины быстро перезнакомились и чувствовали себя непринужденно. Их “друзья” рассказывали анекдоты, которыми обычно тешатся в мужских компаниях. Все скинули обувь – иначе здесь трудно было устроиться с комфортом. Полог задернули, но не зацепили на застежку – время от времени появлялся официант в ярком костюме, какими обычно пользуются ансамбли танца. Ставил чистую пепельницу, забирал грязные тарелки и пустые бутылки.

Алла не подавала виду, что нервничает. Ей удалось главное – удержать при себе Эфендиева. Но перспектива оставалась туманной: после мероприятия он обязательно поедет домой. А что будет предложено ей – неизвестно. Когда садились в машину, чтобы отъехать от дома, когда выходили, припарковавшись на тесной стоянке возле ресторана, Алла чувствовала на себе чужой взгляд. Это могло быть самовнушением, но могло быть и правдой.

Сейчас ее спутник веселился, как и все. Только курил больше обычного.

– Последнее время ввели одно новшество, – заметил тот из друзей, который первый проявил инициативу собраться именно в “Каравансарае”.

– Какое?

– Потерпите до полуночи. Лучше один раз увидеть.

Времени оставалось совсем мало, и женщины наперебой пытались угадать. Пиалы с водой для омовения пальцев? Здесь такие давно приносят. Конкурсы для желающих? Слишком много шума, обязательно потревожит остальных. Павлинов пустят расхаживать по двору? Нет, птиц нельзя держать при ресторане: как ни чисти за ними, запах все равно останется.

Все оказалось проще: танец живота. Больше половины мужчин вышли из “кабинетов” во двор с горящими глазами и лоснящимися от обильной трапезы губами. Казалось бы, этих людей, многие из которых поездили по миру, видели своими глазами и стриптизы и более рискованные шоу, трудно раззадорить голым пупом. Но все глядели, затаив дыхание, как невысокая, лет тридцати, полноватая женщина в костюме из блестящих нитей и позванивающих при каждом движении монет раскачивала в такт музыке бедрами. Углубление в центре ее живота казалось третьим глазом – абсолютно бесстрастным и от этого соблазнительным.

Поначалу компания собиралась, отдернув полог, наблюдать со своих мест. Потом спины заслонили танцовщицу, пришлось встать и выйти во дворик. Эфендиев тоже увлекся зрелищем, забылся на минуту, скрестив руки на груди. Вдруг кто-то сзади осторожно коснулся плеча Аллы, стоявшей дальше всех. Она дернулась, как от удара током, и чуть не вскрикнула.

За спиной стоял тот самый “братец” – человек в белой рубашке с короткими рукавами и темных брюках. Загорелый, со щеткой жестких усов, внешне он разительно не выделялся. И все-таки показался ей пришельцем с другой планеты.

– Помнишь, ты говорила? Вот я и заглянул.

Космачева только сейчас вспомнила, что назвала ему время и место – поход в “Каравансарай” был намечен заранее. Сколько там пышнотелой красавице осталось танцевать? Или Эфендиев уже через секунду выпадет из расслабленного состояния, оглянется?

– Давай отойдем, – шепнула она едва слышно.

Встали за тонкой колонной.

– У меня неприятности. Сегодня кто-то подходил к двери, слушал. Мне кажется, они только ждут, чтобы я осталась одна. Я сказала своему, что боюсь.

– Поехали со мной.

– Шутишь?

– Шутят, когда замуж зовут. А я тебя просто пристрою на время. Потом сама решишь, как быть.

– Для тебя все просто. Этот же пену будет пускать, – Алла шептала торопливо, глядя на танцовщицу и пытаясь определить наивысшую точку экстаза, после которой представление закончится.

– Мотанула же ты к туркам. Может, стоит к своим податься, в Россию?

– Чего я там потеряла? Посуду мыть или шваброй махать? Здесь я белая женщина – ценный, блин, экземпляр.

– Вижу, что ценный – берегут, как зеницу ока.

Монеты звенели, живот безостановочно колыхался, украшенные браслетами руки плыли, изгибаясь над головой. Космачева почувствовала, что на все про все у нее осталось несколько секунд. Нужно было принимать решение. И вдруг ей отчаянно захотелось разом от всего избавиться, прыгнуть в другую жизнь, как в реку с моста. Будь что будет. Податься через Россию на Запад. В любом случае не хуже, чем жить здесь взаперти.

– Поехали!

Ильяс с двумя подручными тоже находился вблизи “Каравансарая”. Они понятия не имели о панике, охватившей Аллу, и спокойно дожидались отъезда компании, чтобы проследовать за машиной Эфендиева. Увидеть, где именно он высадит Аллу и, может быть, взять ее еще в подъезде, не взламывая крепкую дверь.

Сидеть в салоне было душновато даже при опущенных стеклах, и они курили на тесной улочке, под балконом, который перекрывал почти всю ее ширину.

Вдруг Ильяс обратил внимание на две фигуры, двигающиеся необычно быстрым шагом. Космачеву он узнал издалека по эффектному платью, надетому для полуночного мероприятия. А человек рядом с ней.., неужели Борис? Этот вариант, черт возьми, не рассматривался. У него в распоряжении всего двое ребят и совсем не таких, каких можно выставить против русского.

Что делать? Стрелять на поражение? Расстояние великовато, “пушка” не дает гарантии на расстоянии больше двадцати шагов. Зато за весомость ответа можно не беспокоиться.

У них задание конкретное: привезти женщину. Они ее доставят – когда-то ведь останется эта дура одна, без мужика. Главное – не потерять из виду.

– Это Борис с ней, клянусь жизнью, – пробормотал один из молодых.

"Черт бы побрал тебя и твою башку, которая вечно по сторонам вертится, – молча скрипнул зубами Ильяс. – Теперь просто так не отделаешься. Завтра Шаину доложат, что я упустил русского, ничего не предприняв”.

– Стойте здесь на всякий пожарный, держите проход. Ни шагу в сторону, понятно?

Взведя “пушку” на глазах у подчиненных, он исчез за углом. Пробежал какое-то расстояние, прижимаясь к стене без окон, и тихонько свистнул. Рублев, бывший все время начеку, немедленно обернулся.

– Это я, Ильяс. Не нервничай, умоляю. Разговор есть.

– Это он приходил выяснять. Точно он, – прошептала Алла.

– Видишь, я не один, – спокойно ответил Комбат в сторону отделившейся от стены фигуры. – Мы спешим.

– Очень быстро, два слова. С глазу на глаз.

– Она останется рядом со мной. Если хочешь, скажи на ухо.

– Ты тот раз искал меня, всех на ноги поднимал. Кто знает, как бы я себя приходил, если бы дольше там оставался без памяти? Я добро помню, я бы мог в спину тебе стрелять… – быстро тараторил Ильяс, приближаясь все ближе.

– Будь осторожен, – предупредила Алла, прячась за спину Рублева.

– Помоги, шеф голову свернет, – прошептал Ильяс на ухо. – Я обязан ее привезти в любой случай. А еще и тебя, как назло, ребята заметили. Теперь он скажет…

– Чем могу помочь?

– Совсем мелочь. Стрелять, когда увидишь меня с ребятами. Я тоже буду стрелять, только мимо. А ты мало-мало должен задеть. Чтобы рана был самый слабый.

Комбат удивился, но время на раздумья не было.

– Мне тут досталась по знакомству “пушка” с глушителем. А у вас какие? Не хочу лишнего шума.

– У нас с этим все хорошо.

– Лады. Куда тебе попасть, сам выбирай.

– Не сейчас, – нервно поморщился Ильяс. – Надо, чтоб они видели.

– Давай шустрее, я уже кучу времени на тебя потратил.

– А ты сможешь точно по заказу? Что больней: плечо или это место? – он бережно потрогал себе толстую ногу пониже бедра.

– Давай лучше плечо оцарапаю, чтобы ты как раз пистолет выронил.

– Зачем громко говоришь? Позоришь меня перед ней.

– Она должна знать. Иначе испугается. Узнав короткий маршрут до машины, стоявшей неподалеку, Ильяс исчез.

– Ты серьезно собираешься так идти? – возмутилась Алла. – Они же обманут.

– Все будет нормально, я же обещал.

– Тогда без меня. Я еще не видела людей, которые своим ходом идут в западню, зная о ней заранее.

– Дай руку и пошли!

Ильяс поставил обоих помощников спиной по направлению к движению Комбата. И сам встал точно так же. Заслышав шаги, резко обернулся, выхватил пистолет. Двое молодых тоже обернулись, но застыли, парализованные страхом.

В окне одного из двухэтажных домов, плотно притиснутых друг к другу, зажегся свет. Только это случайное обстоятельство позволило Рублеву разглядеть выражение Ильясова лица. А говорило оно о том, что бывший напарник в последний момент решил сыграть наверняка. Застрелить русского, ничем не рискуя, и сорвать куш – привезти вдобавок еще и Аллу.

Он выстрелил, как договаривались – так, чтобы пуля проскочила навылет через мякоть. Только чуть пораньше, сбив Ильясу руку. Тот промазал и пустился бежать, почувствовав, что обнаружил свое намерение.

Рублев испытал отвращение. Последнюю пулю из обоймы выпустил в воздух. И даже пистолет с презрением выкинул, чтобы не напоминал о гостинице, “мюэллиме” и его людях.

Глава 10

Получив указание, Ворона по привычке исполнил несколько фирменных маневров, придуманных в ходе своих угонов. Несколько резких разворотов – и тачка словно растворяется для каждого, кто попытался за ней следовать. Чтобы закрутить замысловатую фигуру по узким, с большим перепадом высот улочкам крепости, понадобилось недюжинное мастерство. Но Ворону всегда вдохновляло присутствие незнакомой женщины.

Важно было управиться до рассвета. При свете солнца опасно разъезжать на ворованной машине. Ворона, правда, знал людей, которые меняли номера, перекрашивали кузов, делали липовые документы, чтобы переправить потом тачку в Россию. Но прежде чем оставить им “аудюху”, надо решить вопрос со временным пристанищем.

Двое коренных бакинцев не могли предложить ничего стоящего. Такая проблема впервые встала перед ними – переждать, пересидеть, лечь на дно. Тогда Комбат решил подскочить в Бузовны.

По пути он забрал сверток из пустого гаража. Комбат не стал уточнять, что там – догадаться было нетрудно. Дальше по трассе проехали без приключений. Несмотря на волнение, Алла восхищалась ажурными силуэтами нефтяных вышек на фоне огромной желтой луны, которая, казалось, тоже испускала жар, только поменьше, чем дневное солнце.

Потом “аудюху” загнали в овраг, откуда ее не было видно с дороги. До кебабной осталось метров пятьсот, и Рублев отправился к старому знакомому один. Гасан радостно улыбнулся, увидев Комбата, и протянул руку. Быстро стряхнув остатки сна, предложил гостю сесть за стол, подкрепиться с дороги.

– А сухим пайком можно? На троих, – Комбат знал, что вкусная еда лучше всего успокаивает нервы.

– Сделаем, начальник. Табака найдете, где разогреть?

– В том-то вся проблема. Может, знаешь, где тут поблизости пристроить двоих? На недельку самое большее. Так, чтобы никто не сунулся и вообще не разнюхал. Двое мужиков в любом сарае могли бы пересидеть. Но там молодая баба, так что удобства нужны, хотя бы по минимуму.

Гасан думал и одновременно складывал в пакет хлеб, сыр, зелень и двух распластанных, в хрустящей корочке цыплят.

– Днем заказали перед тем, как море купаться ходить. А потом исчезли. Я ждал-ждал. Другим не подашь – кто в кебабную приходит остывших цыплят кушать? Теперь, видишь, сгодилось… Есть один хороший дом, верней – дача. Летний душ, туалет во дворе.

– Во дворе не годится. Этим людям светиться нельзя.

– Там заросль высокий с обеих сторон. Узкий дорожка и заросль.

– А хозяин кто?

– У хозяин фура есть, товар возит. Жена умерла, самому некогда дачей заниматься. Соседям ключ давать не хочет, у них давнишняя ссора. Мне дал – иногда захожу смотреть, что все в порядке.

– Поехали покажешь, может, и сгодится. Парнишка не смотри, что молодой. С деньгами у него все в порядке: отстегнет и тебе, и хозяину.

– Обижаешь, начальник.

– Давай не будем, сейчас нет времени на красивые жесты. Деньги тебе не помешают. Тем более, что жрачку туда придется подкидывать хотя бы раз в три дня. Мне самому лучше там не мелькать, еще приведу за собой хвост.

* * *

Летчик спал за штурвалом. Спал с открытыми глазами. Глаза считывали картинку и передавали в мозг. Мозг видел ее, как одну из составных частей сна. На картинку накладывались крики в шлемофоне, пенный след от ракеты, строчки, отпечатанные на пишущей машинке.

Летчик не мог провести разграничительную линию между явью и сном. Крики в шлемофоне были обвинениями жены, кричавшей, что он неудачник. Он, летчик с боевыми наградами? Может быть, когда-то это имело для женщины цену, но не теперь.

Нападение – лучшая защита, вот она и кричит, чтобы не дать ему ответить спокойно. Да он и не будет ничего говорить. Зачем попусту языком трепать, когда слова не в состоянии ничего изменить, отменить?

Вертолет приблизился к обрывку облака, опустившемуся необычно низко. И мозг сразу отреагировал, отключился от всего постороннего. От слов жены, сказанных три года назад, незадолго до развода. Летчик встряхнул головой, удостоверился, что ситуация под контролем.

Он отключал мозг на три четверти, но не дольше, чем на час. Отключал несколько раз за световой день. Ночью он не мог себе этого позволить. Зато позволял другое: приземлиться где-нибудь в безлюдном месте, желательно возле ручья или источника. Попить свежей воды, быстро обмыться и постирать форму. Вот и теперь один комплект сушится, развешенный за спиной, в “салоне” вместимостью в восемь душ десантников.

Иногда успевал просто походить в темноте. Мышцы ослабели, как, наверное, слабеют у космонавтов. У него в кабине не было невесомости, зато не было и тренажеров, и вообще возможности оторваться от кресла.

Кавказ и Закавказье он знал, как свои пять пальцев. Азербайджан в особенности.

Знал, где пасут овечьи отары, где прокладывают новый нефтяной трубопровод. Знал каждое селение и каждое возделываемое поле. Ему не было нужды снижаться, чтобы уточнить возможность посадки. Садился быстро, как падает птица, и так же быстро взлетал.

На дозаправку садился днем, чтобы никому не удалось подобраться к вертолету незамеченным. На земле не знали заранее, в каком он появится аэропорту и когда. Зато он твердо знал, что здесь, в отличие от России, обеспеченность горючим на военных аэродромах стопроцентная, и требовал залить баки в кратчайший срок. Раз за разом все сходило с рук, но он не мог позволить себе расслабиться.

Больше всего волновало состояние машины в результате непрерывной эксплуатации. Конечно, он стремился не перегружать ее, вести в щадящем режиме. Во время ночных приземлений осматривал винт, трансмиссию, кое-где производил несложный профилактический ремонт, насколько это удавалось сделать при минимуме запчастей. Но дольше получаса задерживаться на земле он не позволял себе, и такие поверхностные осмотры были только полумерой.

Летчик многого не знал, хоть и мог выходить на связь с аэродромом. Не знал о войне в Чечне, о новом российском президенте, о катастрофе подводной лодки. Он летал в поднебесье, как в вакууме, наедине с собой и своими путаными мыслями.

Чего он хотел на самом деле? Рассчитывал, что его бессрочная одиссея станет известна на самых верхах и российская армия заберет, наконец, своего ветерана вместе с вертолетом? Рассчитывал, что здешние генералы откажутся по доброй воле от лишнего “винта”? Нет, он не был человеком наивным, он знал, что приказы не пересматриваются. Те, кто за взятки подписывал соглашения о безвозмездной передаче техники, будут стоять на своем.

Летчик давно уже разговаривал сам с собой. Он был предан авиации до фанатизма и уже в который раз сравнивал вслух достоинства отечественных и американских вертолетов. “Ирокеза” с “МИ-8”, “Белл-Суперкобру” с обычной “двадцатьчетверкой”, “Апача” с “Черной акулой”. Спорил, приводя аргументы “за” и “против”. Вспоминал афганские ущелья, пытался доказать, что его машина не уступает самым новейшим. Таким, где есть специальное экранирование, снижающее уровень инфракрасного излучения двигателя, где пушка движется в двух плоскостях и наводится на цель одним движением головы пилота в шлеме. И прочее, и прочее… Чудеса, осуществление мечтаний. Но “двадцатьчетверка”, лишенная всех этих премудростей, еще не исчерпала до конца своих возможностей.

Разговаривал он бессвязно: не доканчивал фраз, перескакивал с одного на другое. Стороннему наблюдателю он мог бы показаться сумасшедшим. Может, он и стал за последние год-два не совсем нормальным?

Восьмидесятые годы были лучшими в его жизни. Советская Армия не бросала вот так танки, БТРы, самолеты, не предавала своих офицеров и солдат. Попробовать перелететь подальше, на другой кавказский аэродром? Может быть, чеченцев уже выбили из Ханкалы и там теперь стоят свои? Но армия выполняет приказы, ничего другого ей не остается. Вертолет снова отправят назад, только теперь уже без него.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 1

Машину они оставили на приличном расстоянии, чтобы не маячила рядом с домом, и пошли пешком. Древесина в этих краях всегда была в дефиците, и все заборы возводились из камней. Один переходил в другой, и они тянулись по обе стороны дороги двумя сплошными полосами в человеческий рост. Домишки невысокие, с плоскими крышами, собак мало кто держит, и ночью кажется будто идешь по руслу высохшей реки с отвесными каменистыми берегами.

Дача и в самом деле оказалась заброшенной. Гасан не преувеличивал, когда говорил насчет зарослей – сорняки неизвестной Комбату породы вымахали в полтора метра. Сожженные солнцем, высохшие до желтизны, они все равно торчали прямо – мертвые, но непобежденные. В их тени уже подрастало следующее поколение – ростом в два вершка. К тому времени, когда оно вытянется, солнце уже поумерит свой пыл.

Инжировые деревца зачахли, пораженные болезнью. На некоторых висели мелкие, никому не нужные плоды. Был на участке свой колодец, отрытый в давние времена трудового подъема. Стоял скелет теплицы с клочьями полиэтилена – бог знает что там выращивали когда-то: ранние овощи или гвоздики на продажу.

Дом, одноэтажный, как и все другие, располагался несколько на отшибе, не в общей линии, отнесенный прихотью хозяев в дальний конец участка. Это тоже можно было счесть удачей – в противном случае при открытых окнах даже тихий разговор могли бы услышать соседи.

Плохо проветренный, дом пах мышами и затхлостью. Для жизни зимой он был явно неприспособлен – даже при здешнем мягком климате, когда температура редко опускается ниже нуля. Одинарные рамы, бетонный пол, никак не утепленная крыша.

Старый холодильник оказался в рабочем состоянии. Разобрав электроплитку, Ворона сказал, что для починки нужен всего-навсего кусок изоленты. Космачева оглядывалась с каким-то детским восторгом. После надоевшего комфорта с кондиционером и стереосистемой она, как сказочная Алиса, словно провалилась в другой мир. Правда, она сменила одно заточение на другое. Но это неблагоустроенное в далекой дачной глуши жилище выглядело залогом дальнейших перемен.

Комбат сразу предупредил – света не зажигать.

– Придется раньше ложиться, раньше вставать. Здоровее будете.

За время дороги глаза у всех привыкли к темноте и первоначальное обустройство прошло гладко.

– Надолго ты собираешься пропасть? – спросил Ворона.

– Как получится. Будьте осторожны – на крышу не влезайте и скандалы не устраивайте. За ворота не выходите ни под каким предлогом.

– Хочешь дам тебе координаты? В два счета тачку обработают – хозяин не узнает, если попадется на глаза.

– Есть и другие виды транспорта. Проще и надежнее. Гаишники документов не затребуют. Я же не супермен, чтобы гонки по улицам устраивать.

– Ладно, не скромничай. В наше время скромность – самый большой порок.

– Девочку не обижай.

– У меня глаз наметанный: прошла огонь, воду и медные трубы. С такими всегда интересней.

– В общем, попрошу с уважением, как с леди, – улыбнулся в темноте Комбат. – Родственница она мне. Правда, дальняя очень.

– Так бы сразу и сказал. Но я вообще-то со всеми девочками ласковый: от шестнадцати до сорока пяти.

Рублев обнял щуплого воришку в черной майке и черных джинсах, похлопал по плечу. Сейчас он в самом деле смотрел на обоих как на младших родственников: тяжело было оставлять их одних.

– Бдительности не терять. Сейчас времени до рассвета уже мало, а следующей ночью поставишь растяжки по всему периметру. Найдешь в доме какие-нибудь бубенцы – любое барахло, которое звенит. И на леску нацепишь, чтобы сразу вскочили по тревоге. Не должны, по идее, на вас выйти. Но предохраняться надо.

– Не волнуйся, я тоже предпочитаю безопасный секс.

– Дошутишься.

– Ты сам смешные вещи говоришь. Откуда лески столько? Периметр здесь не слабый.

– Метров восемьдесят плюс-минус два метра. Скажу Гасану, он тебе подкинет моток вместе со жрачкой. Кусок изоленты… Думай, что еще.

– Завтра сделаю генеральную инвентаризацию, тогда видно будет. Разберусь, что здесь есть – может, золотые монеты царской чеканки припрятаны.

– Смотри поаккуратней. Чтобы к рукам ничего не прилипло.

– За кого ты меня держишь? Если я прихожу работать, то работаю, а если в гости – то отдыхаю.

– И сразу прикинь отходные пути. Ты ж у нас мастер.

* * *

На обратном пути оба молчали. Бурмистров довольный, Багауддин злой и разочарованный. Рыжебородому водителю хотелось первому добраться до посланца из Москвы, самому разодрать его в клочья. Не вышло. Теперь надо попроситься в команду охотников.

Прямо из машины Бурмистров передал по инстанциям данные об “объекте” и теперь откинулся на спинку с закрытыми глазами. Его вклад в очередной раз будет оценен по высшей категории. Ни почестей, ни денег ему не нужно. Интерес можно было бы назвать чисто спортивным, если бы в этом выражении не подразумевалась некоторая легковесность. Да, интерес, азарт, но гораздо более глубокий. Насущная потребность, растущая из самого нутра…

С началом чеченской войны он ощутил прилив каких-то неясных надежд. Почувствовал, что может вырваться из заколдованного крута своих комплексов, обрести то, чего ему так не хватало. Он должен найти свое место в этой схватке. Но где, в каком качестве?

Во всяком случае не на стороне федералов. Этих людей, которых теперь каждый день показывали по телевизору, он ненавидел всеми силами души: от рядовых до генералов. К чеченцам он не испытывал даже любопытства. Дикари, наловчившиеся стрелять из автоматов. В такой войне одними снайперами и взрывниками не обойтись. Им понадобятся люди совсем другого сорта, потому что победу давно уже приносят информированность, пропаганда, надежные каналы связи.

Даже среди самих чеченцев, не говоря уже о наемниках и перебежчиках, редко попадались люди такого рода. Те, кто презирал деньги, были обуреваемы тщеславием, хотели командовать или ходить в героях. Те, кто отрекся от тщеславия, превратились в машины, работающие на топливе наркотиков или ваххабитских проповедей самопожертвования. Игорь-Ибрагим ничего для себя не хотел из того, что жаждут обычные люди. Но действовал не как камикадзе, рассчитывающий на немедленное попадание в рай. Нет – он работал четко, рационально, все просчитывая наперед.

Первое время его пытались взять на испуг, проверить на прочность. Но этот человек словно не понимал, что нужно бояться, сжиматься в комок, когда подводят к заранее вырытой яме. В нем не было даже мужества, он просто перешел за грань, где различаются храбрость и трусость, и даже не вскидывал гордо голову, когда щелкал за спиной затвор.

Единственный из русских, он завоевал абсолютное доверие…

В середине следующего дня из Москвы пришло новое сообщение, встроенное отдельными битами в картинку. Информатор сообщал точный срок прибытия человека из ФСБ, указывал номер фальшивого паспорта и придуманную фамилию. Как обычно, Бурмистров работал в одиночестве, в комнате, где царил идеальный порядок и каждая мелочь имела свое место. Несколько минут он ходил взад-вперед, переваривая событие. Новость не то чтобы поставила в тупик, но все-таки вызвала легкое недоумение.

В чем дело? Информатор ошибся? Но ошибиться можно в предположениях, а здесь все точно указано. Может быть, его разоблачили и заставили вести двойную игру? Но игра раскроется в ближайшем будущем, когда человек с указанным паспортом не прилетит в срок авиарейсом Москва – Баку. Не станут ведь спецслужбы отдавать кого-то на съедение.

Третий вариант – этот Борис на самом деле не имеет отношения к ФСБ. Но чем тогда объяснить его расспросы на месте событий, его действия в порту, угрозы таможенникам? В любом случае давать задний ход незачем. Пусть чеченцы получат двух посланцев вместо одного. Если товарища Бориса прикончат при попытке захвата, он не успеет ничего сказать. Если возьмут живым, заставят признаться во всем, что пожелают услышать.