Текст книги "Из любви к искусству"

– Бесполезной информации не бывает, – еще более вяло возразила Белкина.

– Бывает, – заверил ее Якубовский. – Еще как бывает! У меня же она есть.

– Интересный образец так называемой логики, – заметила Варвара. – По форме сильно напоминает пресловутую женскую логику, изобретенную некоторыми самодовольными самцами исключительно в целях самоутверждения, а по сути – казуистическая белиберда.

– Хорошо сказано, – похвалил Якубовский и залпом выпил коньяк. – Грамотно. Слушай, что ты делаешь в журналистике? В тебе погибает профессиональный спичрайтер. Если ты станешь писать речи для политиков, это будут гениальные произведения. Звучать они будут сверхубедительно, а главное, никакой электорат не поймет в них ни слова.

Варвара фыркнула и тоже выпила.

– Вот именно, – сказала она, подвигая к Якубовскому пустую рюмку. – Вот это и есть главный вопрос: что я делаю в журналистике? Писать мне не дают, а кушать, между тем, хочется постоянно. Я вам не какой-нибудь худосочный мешок с костями, – она потянулась и провела ладонями сверху вниз по своим напоминающим виолончель формам, – мне нужно держать себя в порядке, а для этого нужно не только регулярно питаться, но еще и одеваться, и краситься… А вы меня коньяком поите, как будто я за этим на работу прихожу. Я работать сюда прихожу. Точнее, зарабатывать.

Яков Павлович вздохнул, закряхтел, по локоть запустил руки в выдвижной ящик своего обширного стола и начал копаться там, совершая стесненные движения плечами и время от времени нагибаясь, чтобы одним глазом заглянуть под крышку.

Варвара наблюдала за этими знакомыми манипуляциями с растущим интересом. «Неужели даст? – думала она. – Точно, даст. Интересно, сколько? И с какой радости? Я уже месяц не сдавала ему ничего, кроме заметок для отдела происшествий. За что же он собирается мне заплатить? Дура ты, Белкина. Как это за что? За молчание! Неужели его все-таки подмазали и все эти слезливые причитания – просто способ оставить себе побольше, а мне отстегнуть поменьше? Ладно, посмотрим, в какую сумму вы оцениваете мое молчание, уважаемый господин Якубовский. Продаваться нам не привыкать, но дешево нас не купишь…»

Яков Павлович со стуком задвинул ящик, вынул из-под стола руки и положил их перед собой, сцепив ладони в замок. Из этого замка торчала тощая стопочка зеленых бумажек. Варвара поймала себя на том, что деньги притягивают ее глаза, как сильный магнит, заставила себя отвести взгляд от ладоней главного редактора и с нарочито равнодушным видом закурила очередную сигарету.

– Триста, – сказал Якубовский, кладя деньги на стол.

– Странная сумма, – откликнулась Варвара, заставляя себя не смотреть на деньги, в которых, как всегда, остро нуждалась. – Для милостыни многовато, а для отступного слишком мало.

– Цинизм – оружие слабых, – ввернул Яков Павлович вычитанную в незапамятные времена цитату.

– А я и есть слабая, – сказала Варвара. – Я слабая женщина, а меня здесь затирают, унижают и оскорбляют. На, сиротка, денежку… Мне подачки не нужны, я умею зарабатывать себе на хлеб.

– На хлеб, – фыркнул Якубовский.

– Знаешь, сколько хлеба можно съесть на триста долларов? Ни в одно платье не влезешь. И потом, кто здесь говорит о подачках? Это аванс. У меня есть для тебя работа.

– Ушам своим не верю, – сказала Варвара. – Да неужто? А что произошло? Чью-нибудь кошку переехал самосвал?

– Мне нужна статья о Басманове, – не обращая внимания на сарказм подчиненной, сказал главный редактор. – Хорошая статья, развернутая. Как ты умеешь.

– О Басманове? – Варвара недовольно поморщилась. – Это который с чайником? Да что же тут разворачивать? Ну, эмигрант первой волны, белогвардеец… Ну, удачно женился, хорошо вложил деньги жены, разбогател.

Коллекционер произведений искусства, одна из самых богатых коллекций во Франции. Ну, помер благополучно и завещал своей исторической родине чайник работы Фаберже… Между прочим, бред какой-то: Фаберже и вдруг чайник. Сроду Фаберже никаких чайников не делал. Скоро утюги работы Челлини начнут всплывать. С бриллиантами и изумрудами… И вообще, о чем тут писать? С момента оглашения завещания прошло два месяца, и за два месяца нам этим чайником все уши прожужжали. Меня лично от этого чайника уже тошнит, что уж говорить о ни в чем не повинных читателях?

– Ты все сказала?

– выждав несколько секунд, спросил Якубовский. – Лично мне показалось, что ты хотела поработать. Я даю тебе задание. Задание звучит так: в эту субботу в министерстве культуры состоится торжественная церемония передачи дара господина Басманова российской стороне. Приедут французы, все будет очень официально и торжественно, с речами и банкетом. На банкет нашего брата, конечно, не пустят…

– А вот это вопрос спорный, – негромко пробормотала Варвара.

– Тем более, – согласился редактор. – В твоих способностях я никогда не сомневался. Так вот, все, что я тебе сейчас сказал, изложено в пресс-релизе, разосланном министерством культуры. То есть на эту церемонию из нашего брата-журналиста не придет только ленивый да еще, может быть, смертельно больной. Телевидение, радио и вообще все на свете… В такой ситуации слепить из этого дерьма конфетку сможешь только ты, Варвара.

– Сомнительно, – сказала Белкина. – Но за комплимент спасибо. Разрешаю налить мне еще двадцать граммов. Чем черт не шутит: вдруг вы мне все-таки понравитесь?

– Уволь, – с улыбкой сказал Якубовский, наполняя рюмки. – Ты что, смерти моей хочешь?

– По-моему, смерть в моей постели для мужчины вашего возраста не менее почетна, чем на поле боя, – лукаво сказала Варвара.

– Так оно и есть, – согласился редактор. – Но я человек мирный.., уже давно, – добавил он, немного подумав. – Давай вернемся к нашим баранам. До субботы еще четыре дня. Если заняться делом вплотную, можно как следует подготовиться. Мне видятся в этой теме кое-какие перспективы. Вот ты, например, только что возмущалась: какое отношение Фаберже имеет к кухонной утвари и, в частности, к этому чайнику? Резонный вопрос, между прочим. Так почему бы тебе не попытаться найти на него ответ? Вопросов тут много. Что за чайник? Почему чайник, а не.., вот же черт!., не утюг? Откуда? Каким образом попал во Францию и, в частности, в коллекцию этого белогвардейца? В пресс-релизе было упомянуто, что чайник восстановлен в первоначальном виде. Что это значит? Что, к нему ручки какие-нибудь припаивали, носик? Тогда где его настоящий, родной носик? Золото не ржавеет, и значит, потерянная деталь до сих пор лежит в чьем-то комоде. Это же настоящий детектив! И никакой порнографии…

– Ну да, – насмешливо подхватила Белкина. – После выхода статьи всю Россию непременно охватит эпидемия кладоискательства. Граждане поголовно отправятся рыться на чердаках и свалках в надежде отыскать золотую ручку от чайника…

– А почему бы и нет? Пусть себе роются. А вдруг действительно найдут? И ты не ленись, поройся в архивах, поспрашивай знающих людей. Чем черт не шутит? Вдруг действительно что-то интересное нащупаешь? Читатель устал от бандитских некрологов, а тут прямо приключенческий роман: золото, война, революция, эмиграция, потерянное и возвращенное сокровище…

– Заказ ясен, – сказала Варвара. – Этакая романтическая сказка со счастливым концом. Господи, чем только не приходится заниматься из-за денег!

Она решительно сгребла со стола купюры и поднялась, на мгновение сверкнув белозубой улыбкой. Главный редактор улыбнулся в ответ, подумав о том, что головная боль, оказывается, бывает порой удивительно красивой. Варвара Белкина была его постоянной головной болью, но газета держалась на плаву во многом благодаря ей.

Когда журналистка ушла, на ходу убирая деньги в сумочку и явно прикидывая, на что их потратить, Якубовский вздохнул и снова наполнил свою рюмку. Вопрос о Гаспарове был снят – на время, а может быть, и навсегда. Право же, за это стоило выпить.

* * *

Сергей загнал машину в гостеприимно распахнутые ворота гаража, выключил двигатель и некоторое время неподвижно сидел за рулем, привыкая к тому, что он снова дома и никуда не должен торопиться. Стоило на секунду закрыть глаза, как перед ним сразу же возникала дорога: нагретый неярким сентябрьским солнцем асфальт, пестрящий несущимися навстречу белыми полосами разметки, бесконечные просторы убранных полей, отдыхающих в ожидании нового посева, подернутые голубоватой дымкой очертания гор на горизонте, а потом и сами горы – старые, выветренные, крошащиеся, сначала пологие, а потом становящиеся все выше и круче, – и горные серпантины, где справа возвышается, уходя в самое небо, испещренная поперечными бороздами и трещинами отвесная стена, а слева зияет пропасть, на дне которой курчавится темная зелень деревьев, белеют торчащие из нее верхушки скал и тускло блестит на солнце серо-стальная змейка неглубокой прозрачной реки. Тамара жутко боялась серпантинов и, когда дорога, нырнув в тоннель, круто поворачивала и пропасть вдруг оказывалась не слева, а справа, в нескольких сантиметрах от бешено вращающихся колес, крепко зажмуривала глаза, вцеплялась обеими руками в дверную ручку и сидела так до тех пор, пока Сергей со смехом не сообщал ей, что опасность миновала и обрыв снова перекочевал на левую сторону шоссе.

Время от времени на склонах возникали небольшие селения или просто отдельные домики – белые стены, красная черепица, кудрявая зелень садов. Сергей никак не мог взять в толк, откуда здесь, в этих отвесных каменных горах, берется вода. В конце концов он не утерпел и пристал с расспросами к хозяйке придорожной закусочной. Оказалось, что в большинстве случаев воду привозят снизу, из долин, в автомобильных цистернах. Тогда Дорогин перестал понимать другое: что заставляет людей здесь жить? Найти ответ на этот вопрос ему так и не удалось: помешал языковой барьер, а возможно, и что-нибудь еще.

А потом дорога пошла под уклон, страшное ущелье осталось позади, на склонах стали встречаться уничтоженные страшными летними пожарами оливковые рощи. Сергей сотни раз встречал в художественной литературе выражение: «дуплистые стволы олив», но лишь теперь, когда он своими глазами увидел эти светло-серые, словно сплетенные из толстых веревок, пронизанные десятками и сотнями разнокалиберных отверстий деревья, до него окончательно дошел смысл этой заезженной фразы. Склоны спускались к дороге искусственными террасами, и на этих террасах росли сады и оливковые рощи. А еще через пару часов впереди и внизу вдруг распахнулось море. Они вышли из машины и увидели далеко внизу, прямо у себя под ногами, игрушечный городок и похожую на иллюстрацию к детской сказке каменную крепость на мысу… До города было рукой подать, но спуск по серпантину занял почти час.

Бархатный сезон на Адриатике тоже был похож на сказку: теплое прозрачное море, ласковое солнце, которое не обжигает, галечные пляжи, ярко-голубое небо и непроглядные южные ночи, под покровом которых было так хорошо любить друг друга. Волны лизали подножия древних крепостей и обломки рухнувших в море циклопических стен, пронизанных узкими бойницами, а по ночам к набережной приплывали привлеченные ярким электрическим светом рыбы и тыкались в серо-желтые камни парапета своими удивленными лупоглазыми мордами. Мальчишки ловили маленьких каракатиц, стоя на камнях. Они забрасывали в воду леску, к концу которой вместо крючка был привязан кусок белого хлеба, и глупое головоногое вцеплялось в добычу своими щупальцами, не выпуская ее даже тогда, когда его рывком вытаскивали из воды и бросали в плетеную корзину. Сияя разноцветными огнями, на берегу вертелось чертово колесо, и просто невозможно было поверить, что в этом сказочном краю могут быть какие-то проблемы, о которых так много говорили по телевизору люди, ни разу не ступавшие на этот зажатый между отвесными горами и ласковым морем каменистый берег.

Но бархатный сезон кончился, как рано или поздно кончается все на свете, в том числе и отпуска медицинских работников. С моря потянуло холодным ветром, цвет воды изменился, стал каким-то жестким, неприветливым, и волны больше не шептали, накатываясь на галечный пляж, а зло бились о него со звуком, напоминающим пощечину. В один из таких дней, сидя на террасе открытого кафе и наблюдая за волнами, Сергей совершенно случайно заметил, что Тамара украдкой разглядывает под столом карманный календарик и хмурит тонкие брови, подсчитывая, сколько дней осталось ей до выхода на работу. «Соскучилась?» – спросил он, и Тамара молча кивнула, а потом дотронулась до его запястья и благодарно пожала его своими прохладными длинными пальцами. «Пора», – понял Сергей, и на следующее утро покрышки их автомобиля опять запели свою монотонную гулкую песню, с каждым оборотом колес унося их все дальше от сказочного побережья.

Дорогин открыл глаза, с хрустом потянулся, уперевшись сжатыми кулаками в крышу салона, и с улыбкой дотронулся пальцем до изогнутого желтого клюва рыбы-попугая, чье пустотелое чучело болталось под зеркалом заднего вида. Рыба была совсем небольшая, чуть побольше детского кулачка, и очень забавляла Тамару удивленным выражением своей птичьей физиономии. Так и казалось, что она вот-вот взмахнет несуществующими крыльями, разинет клюв и скрипучим голосом испорченной электронной игрушки произнесет: «Попка – дурак!» или еще что-нибудь столь же содержательное.

От легкого прикосновения Сергея чучело закачалось, неторопливо поворачиваясь вокруг своей оси, словно осматривалось на новом месте. Взгляд стеклянных глаз показался Дорогину изумленным, как будто рыба никак не могла понять, куда это ее занесло.

«Где ж тебе понять, – подумал Сергей, неторопливо вытряхивая из пачки сигарету и закуривая. Вылезать из машины не хотелось – точнее, было просто лень. Мерно тикал двигатель, остывая после двухдневной гонки, тихо булькала, стекая обратно в радиатор, охлаждающая жидкость, в гараже было сумрачно и тихо. Чучело рыбы-попугая раскачивалось на прозрачной леске, как маятник, постепенно укорачивая взмахи. Когда оно совсем остановилось, застыв в неподвижности и уставившись на Сергея правым глазом, Дорогин снова толкнул его пальцем, заставив возобновить движение. – Где тебе что-нибудь понять, – мысленно обратился он к рыбе, – когда в голове у тебя ничего нет, кроме пары кубических сантиметров воздуха? А если бы и было там что-то, так много ли тебе от этого пользы? Я, например, уже давным-давно перестал понимать что бы то ни было, хотя назвать меня пустоголовым чучелом можно разве что со зла. Вот съездил на море, сменил обстановку, отдохнул… От чего, спрашивается? От какой такой работы вы так сильно устали, господин Дорогин? И что вы намерены делать дальше? Опять отдыхать?»

Он усмехнулся, вспомнив некоторые из своих затей, призванных наполнить его жизнь хоть каким-нибудь смыслом. Например, свой первый и последний опыт на писательском поприще. Идею подсказала ему Тамара. «Попробуй, – сказала она. – Ты мне, конечно, ничего не рассказываешь, но я все-все про тебя знаю. Того, что ты повидал, хватит на сто романов, так что тебе даже выдумывать ничего не придется. Так, изменить кое-что, подпустить всяких красот… Ты же у меня знаменитым станешь!»

Дорогин опять усмехнулся. Знаменитым… Спорить с Тамарой было трудно: он отлично понимал, что помимо уютного дома, материального достатка и даже самой нежной любви женщине нужно от мужчины кое-что еще, а именно возможность гордиться своим избранником. Можно, конечно, объяснить эту потребность обыкновенным женским тщеславием и махнуть на нее рукой: от добра добра не ищут! А можно попытаться хотя бы на время стать таким, каким хочет видеть тебя твоя любимая. Тем более что никаких срочных дел у тебя нет и в ближайшее время не предвидится.

Он попытался. Эта попытка отняла у него месяц жизни и невообразимое количество сгоревших дотла нервных клеток. Закончилась она, как и следовало ожидать, ничем: однажды утром Сергей сел в глубокое кресло у камина, положил на колени папку со своей незаконченной рукописью (писал он от руки, как Хемингуэй) и стал вынимать из нее страницу за страницей. Вынимал, пробегал глазами, качал головой и бросал в огонь. Это выглядело чертовски аристократично, и, глядя на себя со стороны, Дорогин испытывал очень противоречивые чувства: ему было смешно и обидно одновременно. Смешно потому, что вот он, взрослый, самостоятельный, серьезный, в общем-то, и многое повидавший на своем веку дядя, сидит перед камином, нарядившись в стеганый халат, и жжет рукопись, как герой дешевой мелодрамы. А обиду вызывал тот простенький факт, что он – взрослый, неглупый, прошедший огонь и воду и медные трубы, опытный, сильный и так далее, – оказался абсолютно не способен передать словами то, что видел, чувствовал, думал, переживал и делал собственными руками. Ему действительно ничего не нужно было высасывать из пальца; садясь писать, он всегда очень четко представлял себе все, о чем намеревался рассказать, но через десять минут оказывалось, что слов катастрофически не хватает, а те, что есть, никуда не годятся. Фразы получались сухими, корявыми и бесцветными, как куски шлака, мысли прыгали, как блохи, и были туманными, и сюжет расползался, как обветшалая тряпка, так что в конце концов Сергей переставал понимать, о чем он пишет. Это вызывало бессильную ярость: события, которые он пытался описать, были в его памяти живыми и яркими, а то, что выходило на бумаге, казалось, не имело с ними ничего общего. Потом он заметил, что по мере того, как его, с позволения сказать, работа с жутким скрипом продвигалась вперед, сами факты его биографии начали как бы засыхать, обесцвечиваться и становиться такими же сухими, корявыми и даже как будто выдуманными от нечего делать из головы, как и его писанина. Это выглядело так, словно, прилежно карябая ручкой по бумаге, он уродовал, уничтожал, стирал из памяти собственное прошлое. Осознав это, Сергей оставил свои литературные упражнения, сжег рукопись и, свернув в тугой комок, запрятал в самый дальний угол шкафа свой роскошный стеганый халат.

– Так-то, рыба, – вслух сказал Сергей рыбе-попугаю и потушил сигарету в пепельнице.

Рыба-попугай деликатно промолчала, глядя сквозь запыленное лобовое стекло на стеллаж с инструментами и едва заметно покачиваясь. Дорогину почудилась в этом покачивании немая укоризна, и он сердито щелкнул рыбу по твердому, залитому толстым слоем лака хвосту, заставив ее заплясать на леске.

– Не твое рыбье дело, – сказал он, и тут раздался стук в боковое окошко.

Сергей повернул голову и увидел Тамару – красивую, загорелую, веселую и немного усталую с дороги. Наклонившись, она заглядывала в машину через полуопущенное стекло.

– С кем это ты тут общаешься? – удивленно спросила Тамара.

– Объясняю твоей рыбе, что…

– Что?

– Да я и сам толком не знаю, – рассмеявшись, признался Сергей. – Поэтому, наверное, и не могу ей ничего доказать.

– А ты уверен, что не можешь? – поддержала игру Тамара. – А вдруг она с тобой целиком и полностью согласна, только молчит?

– Как же, согласна, – проворчал Сергей, выбираясь из машины. – Ты только полюбуйся на ее недовольную физиономию!

– На ее месте ты тоже вряд ли стал бы улыбаться, – заметила Тамара.

– Ни разу в жизни не был на ее месте, – сказал Дорогин. – И очень надеюсь, что не буду. Зачем тебе надувной мужчина?

Он шутливо обнял Тамару за талию одной рукой и притянул к себе.

– Я тебя всякого люблю. Станешь надувным – привяжу на веревочку и буду повсюду носить с собой, как воздушный шарик. Перестань, я вся потная, пыльная и пахну, наверное, отвратительно, – сказала Тамара, выворачиваясь у него из рук.

Сергей поймал ее и снова притянул к себе.

– Ты пахнешь незабудками и ландышами, – сообщил он и, не удержавшись от маленькой мести, добавил:

– Я тебя всякую люблю.

– Негодяй, – сказала Тамара и уперлась обеими руками ему в грудь. – Господи, да что же ты такой здоровенный-то? Прямо как железный… Прекрати немедленно, что это за конский флирт! Да еще в гараже…

– В открытом гараже, – целясь поцеловать ее в губы, уточнил Сергей. – Настежь… Ты знаешь, что оказание сопротивления при задержании усугубляет вину и утяжеляет последствия?

Тамара резко повернула голову влево, и губы Дорогина скользнули по ее щеке.

– Знаю, – слегка задыхаясь, ответила она. – Я, может быть, именно этого и добиваюсь. А то взял моду – с рыбами секретничать…

– Так, – сказал Сергей. – Все, пеняй на себя. Чаша моего терпения переполнена, уже через край течет. Берегись, женщина! Придется тебе ответить за твои насмешки!

Он присел, быстро обхватил Тамару поперек талии и одним движением вскинул на плечо, как свернутый в рулон ковер. Тамара забила обтянутыми узкими джинсами ногами и принялась понарошку колотить его по спине кулачками.

– Ой, – торопливо шагая к выходу из гаража, восклицал Дорогин, – ой, больно!

– Ты куда меня несешь, разбойник? – смеясь, спросила Тамара, когда Дорогин, не опуская ее на землю, боком протиснулся в дверь дома.

– Куда прикажете, принцесса! – ответил Сергей. – Повелевайте! Так в ванную или сразу в спальню? – добавил он деловито.

В ответ Тамара звонко, от души шлепнула его ладонью по заднему карману джинсов.

– Ой, – снова сказал он. – Понял, понял. Разберусь сам…

Через час он оторвал голову от подушки и, приподнявшись на локте, посмотрел на Тамару. Она спала на правом боку, повернувшись к нему спиной и совсем по-детски подложив под щеку сложенные лодочкой ладони. Лицо у нее было спокойное и умиротворенное, на красивых губах блуждала тень загадочной улыбки. Зрелище было знакомое, и Сергей в который уже раз подумал, что отдал бы многое за возможность узнать, что снится Тамаре, когда она вот так улыбается во сне. Несколько раз он спрашивал ее об этом, но Тамара только пожимала плечами: своих снов она, как правило, не помнила и па-тому утверждала, что не видит их вообще. Сергей осторожно укрыл ее простыней, бесшумно встал, закрыл жалюзи, чтобы солнечный свет не разбудил Тамару, и, прихватив со спинки стула джинсы, на цыпочках вышел из спальни.

Он старался не шуметь, чтобы дать Тамаре возможность выспаться с дороги. Делать в огромном доме, за месяц их отсутствия насквозь пропитавшемся сиротливым запахом нежилого помещения, было абсолютно нечего. Сергей почесал бровь, прикидывая, чем бы заняться, и вдруг вспомнил, что их чемоданы до сих пор лежат в багажнике автомобиля. Вот тебе и занятие, решил он и направился в гараж.

Он открыл багажник и выгрузил из него чемоданы и сумки с подарками для знакомых. Подарков было довольно много: Тамара всегда старалась не забыть никого из своих коллег, не избалованных обилием денег и частыми заграничными поездками. Как правило, это были безделушки, подобранные по принципу «дорог не подарок, а внимание». Кроме того, как давно догадался Сергей, Тамаре доставлял невинное удовольствие сам процесс выбора, приобретения и вручения сувениров. Она обожала выгружать набитые пестрой дребеденью сумки и упаковывать каждую безделушку на свой лад, предвкушая радость знакомых, которым эти подарки достанутся.

Захлопнув багажник, он взялся было за ручки чемоданов, но вспомнил, что у него есть в гараже еще одно дело. Дело это не было ни срочным, ни интересным, но его следовало сделать просто для порядка.

Он прошел в угол и с грохотом отодвинул стоявший на крышке тайника ящик с болтами и прочим металлическим хламом. Сентябрь выдался теплым, дождей почти не было, и доски оказались сухими, ничуть не разбухшими. Сергей отставил их к стене и заглянул в тайник.

Объемистый стеклянный цилиндр с деньгами и золотом был, разумеется, на месте. Дорогин вынул сигареты и закурил, сидя на корточках на краю ямы и глядя вниз, как удачливый кладоискатель, у которого уже не осталось сил радоваться найденному сокровищу. Вид денег давно перестал возбуждать Сергея Дорогина, и даже заключенная в этой многомиллионной груде долларов потенциальная опасность его больше не пугала, как не пугает выходящего на проезжую часть пешехода теоретическая возможность угодить под самосвал. Он смотрел на деньги равнодушно, хотя их, пожалуй, с лихвой хватило бы на то, чтобы купить на корню половину Государственной думы. «Герой, – с иронией подумал он о себе самом. – Просто граф Монте-Кристо. Интересно, что было бы, если, отвалив крышку тайника, я обнаружил бы внутри пустую яму с кучкой мусора на дне? То-то забегал бы, наверное… Жизнь сразу обрела бы смысл, и стимул бы появился, и желание что-то делать, и легкость во всем теле…»

Он прислушался, не донеся до губ тлеющий окурок. Ему показалось, что где-то звонит телефон, и через секунду он понял, что так оно и есть. Телефон звонил в холле первого этажа, и звук доносился в гараж через две открытые двери. Аппарат в холле был старомодный, без электронных наворотов, зато такой голосистый, что его можно было без труда услышать, находясь в любой точке дома и даже во дворе, при условии, что входная дверь оставалась открытой, как это было сейчас.

«Вот же дьявол упорный, – с досадой подумал Дорогин, вслушиваясь в монотонные нескончаемые трели и торопливо закрывая тайник. – Называется, дал жене выспаться… Этот трезвон мертвого поднимет. Нужно было его выключить ко всем чертям. Как же это я не догадался?»

Он быстро задвинул на место ящик с болтами, маскируя тайник, и, на бегу отряхивая ладони, опрометью выскочил из гаража, в последнюю секунду чудом не споткнувшись о стоявший на дороге чемодан. «Чуют они, что ли? – думал он, несясь к входной двери, из-за которой доносились упорные звонки. – Не успели порог переступить – и на тебе! Или звонят просто наудачу, проверяют – а вдруг мы уже приехали?»

Он ворвался в холл, плюхнулся на диван и сорвал с телефона трубку.

– Слушаю! – неприветливо бросил он в микрофон.

– Ой, какой ты сердитый, Дорогин! – сказала Варвара Белкина. Сергей закатил глаза: судя по игривому тону журналистки, разговор обещал быть долгим. – Ты почему к телефону не подходишь? Спите вы там, что ли?

– Тамара спит, – со сдержанным неодобрением, адресованным Варваре, ответил Сергей. – Устала с дороги. Двое суток на колесах…

– Я уже не сплю, – сказала Тамара, появляясь на верхней площадке лестницы. Она еще не успела причесаться, на правой щеке розовел рубец от наволочки, а глаза были заспанными. – С вами поспишь… Это, конечно, Варвара?

Сергей кивнул, испытывая некоторую неловкость. Какой бы современной и эмансипированной женщиной ни была Тамара, она никогда не скрывала, что ревнует Дорогина к красивой, эффектной и напрочь лишенной комплексов журналистке. Это было довольно неприятно и создавало массу ненужных сложностей, но Сергей вынужден был признать, что на месте Тамары вел бы себя точно так же, если не хуже. Если бы кто-то попросил его проиллюстрировать фотографиями Камасутру, он обязательно пригласил бы в качестве фотомодели Варвару. Кроме того, Белкиной явно нравилось поддразнивать Тамару, заставляя ее ревновать, и Сергей часто задумывался над тем, какова же на самом деле доля шутки в этих заигрываниях журналистки.

– Слушай, извини! – с умело разыгранным раскаянием говорила тем временем Белкина. – Я ведь даже не знала, что вы уезжали! Такая у меня сейчас на всех фронтах непруха, что хоть волком вой…

– А у тебя всегда так, – устраиваясь поудобнее в предчувствии долгой беседы, сказал Сергей. – Сначала сплошная непруха и полный останов, потом вдруг оказывается, что на тебя охотятся три бандитские группировки, а ты в это время находишься в плену у четвертой.

Тамара глазами спросила, в чем дело, и он в ответ махнул рукой: все нормально. Тамара кивнула и вышла. Через несколько секунд Сергей услышал, как на кухне зашумела набираемая в кофеварку вода.

– Ты вечно все преувеличиваешь, Дорогин, – сказала Варвара. – Тебя бы к нам в газету, в отдел происшествий.

Публика проливала бы над твоими заметками крокодиловы слезы.

– Нет уж, уволь, – откликнулся Сергей. – Тоже мне, нашла работу: журналист! Кто тебе вообще сказал, что это профессия? Вы же просто банда болтунов и сплетников.

– Ты сегодня на редкость любезен, – без тени обиды сказала Белкина. – Так и сыплешь комплиментами. А профессия, дорогой мой, это не то, что приносит пользу обществу, а то, за что платят деньги. Кто это такой – общество? У меня нет ни друзей, ни родственников с такой фамилией. Зато я хорошо знаю парня по имени Бенджамин Франклин. Когда-то давно он был президентом Соединенных Штатов, а теперь стал лучшим другом россиян. Все россияне, и я в том числе, обожают коллекционировать его портреты. И в связи с этим хочу тебе сообщить, что я получила очередное редакционное задание.

– Поздравляю, – осторожно сказал Дорогин, для которого намерения Варвары после этого сообщения стали ясны до мельчайших подробностей.

– Спасибочки, – сказала Варвара. – Только вот какое дело: времени у меня в обрез, а беготни предстоит чертова уйма.

– Сочувствую, – еще более осторожно сказал Дорогин.

– Я в тебе не ошиблась, – довольным тоном сообщила Белкина. – Значит, завтра в десять у меня. Договорились?

– Стоп-сигнал! – скомандовал Дорогин. – О чем это мы с тобой договорились?

– Ну как же! – обиделась Варвара. – Я же тебе битый час толкую, что мне просто необходима машина с водителем. Ты сказал, что сочувствуешь, а значит, готов помочь. О чем тут еще разговаривать? Учти, что я трачу на тебя драгоценное рабочее время.

– Слушай, Варвара, а может, ты воспользуешься такси? – предложил Сергей. – Я даже согласен взять на себя часть расходов…

– Такси?! – у Варвары был такой голос, словно ее только что незаслуженно и очень грубо оскорбили. – На четверо суток? Ты что, миллионер? Лично я – нет.

– И я – нет, – не моргнув глазом соврал Дорогин. – Но не считаю это достаточно веским поводом для самоубийства.

– Брось, Дорогин, – сказала Варвара. – Какое еще самоубийство? Мы знакомы сто лет. Ты же меня знаешь…

– Потому и не хочу связываться, – вставил Сергей, уже понимая, что Белкина не отстанет и что с завтрашнего утра ему снова предстоит мотаться с нею по всей в Москве в поисках приключений на свою шею.

– Клянусь, – торжественно произнесла Варвара. – Клянусь светлой памятью Бенджамина Франклина, что ничего опасного или хотя бы интересного нам с тобой не предстоит. Век стодолларовой бумажки не видать! Просто мне действительно надо обежать всю Москву и, возможно, не один раз. Все музеи, все исторические архивы, всех антикваров и коллекционеров, которых удастся найти… Да, и еще министерство культуры! В общем, тоска зеленая и полные ноздри пыли веков.

– А редакционная машина? – без всякой надежды спросил Сергей.

– А ее продали, – огорошила его Варвара. – Сотрудникам нечем было платить, вот шеф и толкнул нашу тележку с аукциона. Представляешь?