Текст книги "Слепой. Живая сталь"

Именно этот свой талант Сердюк в данный момент старательно скрывал от улыбчивого сеньора Умберто. В его действиях был резон: люди, которые так носятся со своей секретностью, вряд ли обрадовались бы, начни он принародно вслух перечислять расположенные на поверхности ориентиры, под которыми они проезжали. С учетом местных нравов и удаленности от мест, где авторитет России – не пустой звук, такая демонстрация способностей могла кончиться весьма и весьма скверно.

Подумав об этом, Алексей Ильич Гриняк неожиданно ощутил, как твердая тропинка железной логики, по которой он шагает, вдруг круто пошла под уклон и сделалась скользкой, как мартовский лед. Сознание неудержимо заскользило по ней вперед и вниз, к краю пропасти, на дне которой, как острые камни, его поджидали очень неприятные, но, увы, абсолютно логичные выводы. Гриняк попытался усилием воли остановить это скольжение, но было поздно: край пропасти мелькнул под ногами и остался позади, догадка сверкнула, как ударивший в глаза прощальный луч солнца, охваченный дурным предчувствием рассудок упал с высоты на твердые булыжники правды и разбился в лепешку – шмяк!

Эта катастрофа прошла незамеченной окружающими, и Алексей Ильич в интересах дела решил о ней промолчать. В любом случае, выбора у них уже не осталось. Думать надо было раньше – когда они приняли приглашение Горобца поработать с ним в Венесуэле, или, по крайности, когда Липа предложил осмотреть завод. На кой ляд он им сдался, этот завод, чего они тут не видели?!

А может, все и не так плохо, подумал Алексей Ильич. Что это я так распсиховался – голову, что ли, напекло? Чему быть, того не миновать, и мы еще поглядим, как оно все обернется, чья возьмет. Как там было у Высоцкого? «Из худших выбирались передряг…» В общем, еще не вечер.

Миновав массивные, как в противоатомном бункере, открытые ворота, джип вкатился в подземный цех. Здесь было намного оживленнее, чем наверху, но ожидаемого грохота, лязга и прочего производственного тарарама не наблюдалось и тут. На поблескивающих в свете мощных потолочных ламп рельсах стояла грузовая железнодорожная платформа, и смуглые плотники, оглушительно стуча молотками, обшивали брезентом установленный на ней каркас из толстых деревянных брусьев. Работа близилась к концу, разглядеть то, что находилось под брезентом (если там что-то находилось), не представлялось возможным, но гости из далекой России не особенно в этом нуждались. Картина была знакомая до боли, как будто сеньор Липа, используя какие-то сверхсекретные достижения местных ученых, доставил их подземным коридором прямо домой, в Челябинск, в один из подземных цехов родного Уральского вагоностроительного завода.

Они едва успели выбраться из машины, когда откуда-то появился деловитый и озабоченный Горобец. Он тоже выглядел точь-в-точь, как дома – в поношенном синем халате, из нагрудного кармашка которого торчал штангенциркуль, в мятых, вздувшихся пузырями на коленях брюках, в черном берете и косо сидящих на переносице очках в старомодной пластмассовой, под натуральный рог, оправе. Походка у него была летящая, как будто некто, притаившийся в темноте за кулисами, только что придал ему мощное начальное ускорение хорошим пинком в корму, а кончик носа, который он вечно теребил, когда о чем-нибудь глубоко задумывался, был испачкан черной графитовой смазкой.

– Ну, наконец-то! – со смесью облегчения и досады воскликнул он, по очереди пожимая соотечественникам руки. – Где вас носит? У нас все готово, ждем только вас, а вы… Вы что, вплавь сюда добирались?

Простодушный Сердюк открыл, было, рот, но Сумароков его опередил.

– Типа того, – сказал он, и Сердюк тихо поставил нижнюю челюсть на место.

– Чем займемся, Александр Андреевич? – спросил Гриняк, сделав вид, что не заметил пристального, оценивающего взгляда, брошенного на Сумарокова сеньором Умберто.

– Тем же, чем и всегда, – ответил Горобец. – Испытания, обкатка, демонстрационный показ… Плюс начальное обучение местных специалистов.

– Академия, академия, – толкнув локтем Сумарокова, тихонько сказал ему Сердюк. – Что я тебе говорил?

– Сейчас подпишете контракт, – продолжал Горобец, – а потом…

Договорить ему не дал какой-то смуглый черноволосый тип в промасленном рабочем комбинезоне, который, подойдя со спины и дернув Горобца за рукав халата, что-то горячо и быстро затараторил по-испански. Горобец немного послушал, а затем, сделав нетерпеливый жест, длинно и резко ответил на том же языке.

– Ого, – уважительно сказал Сумароков, когда тип в комбинезоне ушел, – да ты, оказывается, полиглот! Вот не знал…

– Посидишь тут с мое, сам полиглотом станешь, – пообещал Горобец. – Ну что, айда в мой кабинет, или сперва глянете?..

Он указал глазами на затянутую брезентом платформу посреди цеха.

– А чего на него глядеть? – пожал широкими плечами Сердюк. – Что я, Т-72 не видел?

– Т-34, – иронически уточнил Сумароков. – А можно?

Он обращался к Горобцу, но смотрел при этом на сеньора Умберто.

– Нужно, – снова расплывшись в своей фирменной белозубой и черноусой улыбке, ответил Липа. – Вы будете работать именно с этим… эээ… агрегатом, так почему бы не свести первое знакомство прямо сейчас – как у вас говорят, не откладывая в длинный ящик?

– В долгий ящик, – рассеянно поправил Сумароков и первым двинулся к платформе.

Он приблизился к ней, отодвинул смуглолицего плотника, уже готового приколотить последний незакрепленный угол брезента, и, приподняв ткань, заглянул внутрь. Присоединившийся к нему Сердюк длинно присвистнул и озадаченно поскреб пятерней коротко остриженный затылок. Гриняк подошел к платформе последним – он никуда не торопился, потому что уже догадывался, что увидит под брезентом.

Некоторое время они молча стояли рядом и смотрели в треугольную дыру, в глубине которой, таинственно поблескивая, выступали из сумрака знакомые, как лицо любимого человека, очертания.

– Да, – первым нарушил молчание Сумароков, – это, блин, агрегат.

– Т-34, – хмыкнул Сердюк и обернулся к стоящему сзади Горобцу. – Андреич, признайся по старой дружбе: как ты ухитрился протащить через таможню техническую документацию – в заднем проходе? Снимаю шляпу перед твоим мужеством: это ж столько томов! Как ты только их туда запихнул? Слыхал я про разных шпионов, но чтобы венесуэльский, да где – у нас, на Уралвагоне, – это, Андреич, что-то новенькое, это ты отжег так отжег…

– Не горячитесь, Алехандро, – вступился за Горобца неслышно подошедший откуда-то сбоку Липа. – Вы неверно оцениваете ситуацию…

– Да ну?!

– Вот именно. Этот проект осуществлен в рамках договора, заключенного на высоком государственном уровне. Смею вас уверить, что данный документ скреплен подписями официальных лиц, уполномоченных на это высшим руководством России. Так что вы совершенно правы: венесуэльский шпион на Урале – явление, до сих пор никем не зафиксированное и вряд ли возможное.

– Охренеть можно, – потерянно пробормотал Сердюк.

Липа не стал уточнять, что означает незнакомое слово – то ли был в курсе, то ли догадался о его значении по интонации и не счел необходимым засорять свой русскоязычный лексикон.

– Насколько я понимаю, к испытаниям все готово, – продолжал он, – и к ним можно приступить в любое время. Сейчас вы ознакомитесь с условиями контракта и, полагаю, охотно его подпишете, поскольку условия эти, поверьте, очень для вас выгодные. После этого вас доставят в район проведения испытаний для предварительного ознакомления с местностью…

– Когда начнем? – спросил Горобец.

– Терпение, сеньор Алехандро. Я понимаю, что вам хочется продолжить работу, и приношу извинения за очередную маленькую задержку. Генерал Моралес хотел лично присутствовать при испытаниях и настоятельно просил отложить начало до его возвращения из Колумбии. Он отправился туда ненадолго, чтобы уладить один небольшой деловой вопрос, и должен вернуться не позднее завтрашнего вечера. Вы ведь сможете потерпеть еще сутки, верно?

– Генерал Моралес? – переспросил Горобец. – Просил? Н-да… Подозреваю, что сеньор Алонзо не привык, чтобы ему отказывали в его просьбах…

Сумароков рассеянно отпустил край брезента, и тот беззвучно упал, скрыв то, что стояло на платформе, надежно закрепленное вбитыми между катками и приколоченными к настилу деревянными клиньями. Застоявшийся, как жеребец в стойле, смуглый черноволосый плотник, деликатно отодвинув Сумарокова плечом, протиснулся между ним и платформой и стал сноровисто пришивать брезент к каркасу при помощи мощного пневматического степлера. Под шипение сжатого воздуха и резкие щелчки впивающихся в древесину стальных скоб они отошли в сторонку, чтобы не мешать работе, и остановились.

– Охренеть можно, – повторил Сердюк. – Чего они там, в своей Москве, нанюхались?

– Я давно заметил, – поддержал его Сумароков, – что мир сошел с ума.

– Начальству виднее, – как обычно, подвел черту под обсуждением рассудительный Гриняк.

Утверждение было столь же бесспорное, сколь и бессмысленное, но ничего более содержательного Алексей Ильич не придумал – старался, но не смог, уж очень сильно был растерян и выбит увиденным из колеи.

Глава 8

Несмотря на солидные размеры, Букараманга оправдала худшие ожидания Игоря Вадимовича, оказавшись именно такой, какой он ее себе представлял по снятым в Голливуде приключенческим фильмам, действие которых происходит на территории Колумбии, – перенаселенной захолустной дырой, где национальный испано-индейский колорит в равных пропорциях смешался с худшими проявлениями современной западной цивилизации. В Керчи, когда он оттуда уезжал, было плюс двенадцать, в Симферополе – четырнадцать, а здесь, как и в столичной Боготе, столбик термометра показывал без малого тридцать градусов в тени – понятно, что не мороза. Зиму Игорь Чернышев никогда особенно не любил, а нынешняя и вовсе успела ему осточертеть, но к такой резкой смене времен года он, как выяснилось, был не готов. Дело усугублялось особенностями местного климата: за городом было не продохнуть от густых влажных испарений тропического леса, а в городе к ним добавлялся не менее густой смог, извергаемый выхлопными трубами бесчисленных автомобилей, мотоциклов и мопедов, владельцы которых никогда не слышали о европейских стандартах, ограничивающих выброс вредных веществ в атмосферу.

Автостанция, по счастью, располагалась в двух шагах от центральной площади – карту покупать не пришлось, хватило языка, которым Игорь Вадимович недурно владел благодаря опыту работы в Латинской Америке. По пути туда в глаза ему бросилась вывеска скобяной лавки. Повинуясь внезапному порыву, Чернышев вошел и некоторое время разглядывал разложенные в стеклянной витрине револьверы и пистолеты всех мыслимых марок, форм, цветов, размеров и калибров. Толстый хозяин лавки, по виду – чистокровный индеец, осведомился, остановил ли сеньор на чем-нибудь свой выбор. Чернышев указал на приглянувшийся револьвер – тупоносый компактный «харрингтон-ричардсон», сверкающий серебряным блеском отполированной нержавеющей стали.

– Отличный ствол, – одобрил его выбор хозяин. – Модель девятьсот. Недорогой, легкий, удобен для скрытого ношения, безотказный, а главное, многозарядный – обратите внимание, барабан рассчитан на целых девять патронов, что дает преимущество в перестрелке – преимущество, осмелюсь заметить, могущее спасти вам жизнь. У сеньора есть лицензия на право ношения оружия?

– У сеньора нет лицензии, – честно ответил Игорь Вадимович.

– Тогда это будет стоить немного дороже, – просто и буднично сообщил толстяк. – Надеюсь, наличные у сеньора имеются?

Наличные у сеньора имелись, и через две минуты он покинул лавку, чувствуя, как правый карман пиджака тяжело оттягивает заряженный револьвер, а левый – пригоршня высыпанных из коробки патронов двадцать второго калибра. Солидная тяжесть оружия успокаивала, внушая уверенность в себе, которая была Игорю Вадимовичу жизненно необходима. Каждый дипломат – немножечко шпион, но вот именно и только немножечко. Игорь Чернышев никогда не считал себя классическим авантюристом, искателем приключений, и это едва начавшееся турне по экзотическим местам с подложным паспортом в одном кармане и купленным из-под полы дешевым револьвером в другом уже успело надоесть ему хуже русской зимы. Он не привык и не хотел привыкать к жизни бродяги, все имущество которого помещается в небольшой дорожной сумке, и мечтал, чтобы все это поскорее кончилось.

Генерал Моралес, как и обещал, дожидался его на открытой веранде расположенного на центральной площади кафе. На площади присутствовало все, чему полагается быть в таких местах: католический храм, старинное здание ратуши с неработающими курантами, банк, торговые ряды, а также булыжная мостовая, по которой, лениво увертываясь от человеческих ног, собачьих лап и колес велосипедов, с утробным курлыканьем бродили сексуально озабоченные голуби. В голубовато-сиреневой дымке на горизонте, напоминая далекий облачный фронт, маячили снеговые вершины гор, влажный тропический зной ощутимо давил сверху, как пропитанный кипятком ватный компресс весом в несколько десятков тонн. Обвисшие мясистые листья каких-то незнакомых Игорю Вадимовичу деревьев безжизненно обвисли в полном безветрии, напоминая китайскую подделку из дешевого, пропитанного формальдегидами пластика; посреди площади была разбита клумба, в центре которой стоял на гранитном постаменте памятник какому-то бородатому гражданину в ботфортах, легкой испанской кирасе и с широкой длинной шпагой в руке. Поза у гражданина была горделивая, вид воинственный, и буйно разросшиеся на клумбе вокруг памятника ярко-красные цветы издалека смахивали на груду кровавого мясного фарша, в который означенный hombre изрубил своих многочисленных оппонентов.

Моралес сидел на виду, у самых перил, ограждавших накрытую полосатым парусиновым тентом веранду. В своей белой пиджачной паре, шляпе того же цвета и кремовых туфлях он выглядел настоящим аристократом, потомком старинного испанского рода, ведущего свою историю от первых конкистадоров, ступивших на здешние девственные берега. Игорь Вадимович не занимался изучением генеалогического древа этого лощеного латиноамериканского упыря, да это и не имело особенного значения: в конце концов, если вспомнить историю, конкистадоры тоже были вурдалаки хоть куда, едва ли не хлеще эсэсовцев.

Генерал с праздным и безмятежным видом делил свое внимание между газетой, чашечкой кофе и сигарой. Стараясь не попадаться ему на глаза, Игорь Вадимович сделал пару кругов по площади. Засады он не заметил; это вовсе не означало, что ее действительно нет, но, с другой стороны, осторожничать нужно было раньше. Какие-то деньги у него при себе имелись, но надолго ли их хватит? Он не затем пересек океан, оставив позади полмира, чтобы в решающий момент струсить, испугавшись рожденных собственным воображением химер, и с паническими воплями убежать в джунгли – налаживать дипломатические отношения между враждующими стаями мартышек, питаясь личинками и ягодами.

Он подошел к Моралесу со спины и, в последний раз окинув настороженным взглядом млеющую в лучах жаркого послеполуденного солнца площадь, поднялся по ступенькам веранды. Сеньор Алонзо сделал микроскопический глоток из чашки, затянулся сигарой, неторопливо сложил и отложил в сторону газету и, не поворачивая головы, сказал:

– Наконец-то вы решились. Садитесь, амиго, освежитесь чашечкой кофе перед дальней дорогой. Настоятельно рекомендую, кофе здесь просто отменный. Садитесь, садитесь! Хватит будоражить общественность. Я собственными ушами слышал, как хозяин заведения и официантка бились об заклад по поводу вашей персоны. Хозяин уверен, что вы замыслили ограбление банка, а официантка считает, что вы – маньяк, выбирающий очередную жертву. Впрочем, это дело вкуса. Если хотите, можете обойти площадь по периметру еще несколько раз.

Пока словоохотливый сеньор генерал произносил свою ироническую речь, Чернышев успел обойти столик и сесть, поставив на свободный стул дорожную сумку и положив поверх нее зимнюю куртку, от которой по непонятной ему самому причине до сих пор не удосужился избавиться.

– Как добрались? – поинтересовался Моралес. – Сеньора, чашечку кофе для моего друга!

– Я хотел бы получить свои деньги, – сказал Чернышев.

Моралес сделал движение ногой. Из-под стола послышался характерный звук, какой получается, когда по шероховатой поверхности двигают что-то тяжелое, и, опустив глаза, Игорь Вадимович увидел у своих ног вместительный кожаный саквояж. Наклонившись, он расстегнул латунный замочек. Саквояж распахнулся, явив его завороженному взору ряды аккуратно уложенных обандероленных пачек, с каждой из которых на Игоря Вадимовича, чопорно поджав губы, смотрел президент Франклин. Чернышев наугад взял в руки одну из них и, не вынимая из-под скатерти, провел большим пальцем по срезу. Его опасения оказались напрасными: никакой резаной бумагой тут и не пахло.

Он успел положить пачку на место и застегнуть саквояж раньше, чем подоспела немолодая и некрасивая официантка с заказанной Моралесом чашечкой кофе.

– Грасиас, сеньора, – вежливо поблагодарил Игорь Вадимович и ногой задвинул саквояж под свой стул.

– Полагаю, деньги будет небесполезно проверить и пересчитать, – сказал Моралес. – Лучше сделать это в моей машине, вдали от посторонних глаз. Одну секунду, амиго, – быстро добавил он, предупредив готовую сорваться с губ собеседника реплику. – Выслушайте меня, прошу вас. Эти деньги ваши, вы их хозяин – так же, как и своей судьбы. Решать вам, и я ни на чем не стану настаивать. Но написанное на вашем лице желание как можно скорее расстаться со мной и удалиться в направлении бразильской границы мне, лично, кажется не совсем разумным. Вы ведь работали в Латинской Америке и сами прекрасно знаете, что в одиночку путешествовать по здешним местам с набитым долларами саквояжем в руке, мягко говоря, небезопасно. При всем уважении к вам, вы сотрудник дипломатического корпуса, а не коммандо, и такая прогулка неизбежно кончится для вас весьма плачевно. Откровенно говоря, я сомневаюсь, что вы со своим багажом доберетесь живым хотя бы до автобусной станции, не говоря уже о Боготе или более отдаленных местах. Согласитесь, то, что вам удалось живым покинуть Россию, уже сродни чуду. А чудеса – не настолько распространенное явление, чтобы строить свои планы в расчете на него. Советую довериться мне. Хотя, повторяю, решение остается за вами.

Игорь Вадимович пригубил кофе. Моралес не соврал: кофе и впрямь был отменный.

– Ценю ваше доброе отношение к моей скромной персоне, генерал, – сказал Чернышев. – И, рискуя злоупотребить им, прямо скажу, что мне больше всего не нравится в этой ситуации.

– Что же это, амиго? – с искренней заинтересованностью подался вперед Моралес.

– Ваша осведомленность. Вы не задаете вопросов, зато так и сыплете добрыми советами, как будто я уже подробно рассказал вам о своих злоключениях и попросил помощи. Вы сказали: чудо, что мне удалось покинуть Россию живым. Вот я и спрашиваю: с чего вы это взяли?

Моралес улыбнулся и затянулся сигарой.

– Если верить сэру Чарльзу Дарвину, все мы произошли от обезьян, – сообщил он. – И, что бы вы ни думали обо мне и моем народе, мы ушли от своих волосатых предков не менее далеко, чем вы. Да и обезьяны, от которых мы произошли, вряд ли были намного глупее тех, от которых ведете свой род вы, Игорь. Я умею пользоваться интернетом, амиго, и, зная кое-что обо мне, вы не должны удивляться тому, что я внимательно слежу за новостями из России. Сеньор Зарецкий, сеньор Кравцов, сеньор Ромашин… Кажется, я перечислил всех, верно?

– И даже в хронологическом порядке, – кивнул Чернышев.

– Для человека неосведомленного это просто три взятых наугад фамилии из длинного списка жертв несчастных случаев, – продолжал Моралес. – Но мы-то с вами знаем, что это не так. И мы по отдельности, независимо друг от друга, пришли к одному и тому же выводу, поняв, кто должен стать следующим в этом списке. После известия о гибели сеньора Ромашина в автомобильной катастрофе я ждал одного из двух: вашего звонка или сообщения о несчастном случае, жертвой которого стали вы, амиго. Человеческая алчность не знает границ, и кое-кто, по всей видимости, решил, что даже те мизерные крохи, которые перепали вам и вашим компадрес от этой сделки, пригодятся ему больше, чем вам.

Чернышев украдкой потрогал ногой стоящий под стулом саквояж. Мизерные крохи, подумал он. Вот суки! И ведь ничего не возразишь: крохи и есть…

– Вы имеете полное право мне не доверять, – говорил Моралес, не забывая обмакивать губы в кофейную чашку и затягиваться сигарой. – Я, в отличие от вас, не получил ни крошки этого пирога – это в будущем, до которого еще надо дожить. Проект, осуществлению которого способствовали вы и ваши, увы, покойные коллеги, начнет приносить прибыль не сегодня и не завтра, а деньги нужны всем – причем, как правило, не в отдаленном будущем, а сейчас, прямо сию минуту. Не стану скрывать, я тоже люблю эти хрустящие бумажки, но здесь, у нас, еще сохранились люди, не забывшие, что такое честь. Перед вами один из них, амиго. И, если вам этого мало, подумайте сами: если бы я хотел вас обобрать, мне было достаточно просто не ответить на ваш звонок, предоставив вас судьбе, или прислать сюда кого-нибудь, кто лучше меня управляется с оружием.

– Звучит убедительно, – слегка покривив душой, сказал Игорь Вадимович. – И что же вы предлагаете?

– Допивайте кофе, и поедем, – просто ответил Моралес. – Детали обговорим по дороге.

– Имейте в виду, я вооружен, – решительно отодвинув чашку, предупредил Чернышев.

– Я заметил, – с улыбкой сказал Моралес и, сунув в зубы окурок сигары, поднялся из-за стола.

* * *

Зима, от которой так ловко и изобретательно сбежал Игорь Вадимович Чернышев, даже не думала сдавать свои позиции, через плечо пренебрежительно поплевывая на календари. Температура воздуха оставалась минусовой даже днем, при ярком солнечном свете, а по ночам становилось по-настоящему холодно. Синоптики пугали новым похолоданием и очередным циклоном, движущимся из Европы, с абсолютно неуместной уверенностью заявляя, что наступления настоящей весны не следует ждать раньше апреля.

В спор с синоптиками неожиданно вступил шаман, о чем широкой зрительской аудитории не замедлил сообщить один из специализирующихся на мистике, паранормальных явлениях и прочей астрально-уфологической байде телеканалов. Шаман по имени Александр Потапенко прямо перед телекамерой провел ритуал общения с духами, во время которого просил их ускорить приход тепла. В заснеженной березовой роще, подозрительно смахивающей на городской парк, был разведен ритуальный костер, в который шаман торжественно положил подношение духам – пару кусочков магазинного печенья «Аленка». Печенья было маловато, зато запить его духи могли на выбор – чаем, молоком или водкой, которой предусмотрительный шаман запас целых две бутылки. Это выглядело вполне логично: духи, хоть и существа бестелесные, обитают на территории Российской Федерации, а значит, должны уважать обычаи и традиции страны проживания. Закуска градус крадет, гласит народная мудрость; судя по дальнейшему развитию сюжета, духи целиком и полностью разделяли это мнение.

Сопровождая каждое свое действие пространными комментариями на камеру, шаман Александр Потапенко прикурил от ритуального костра ритуальную трубку и сделал три ритуальные затяжки. Первую затяжку он выдохнул вверх, дав глотнуть табачного дыма духам воздуха; вторую выдул прямо перед собой, адресовав духам деревьев, травы, камней и прочих объектов, расположенных на поверхности земли – духам местности, как он выразился, – а третью послал себе под ноги, духам подземного царства. После чего заверил съемочную группу и телезрителей в том, что духи услышали его просьбу и твердо пообещали, что, вопреки прогнозам синоптиков, тепло наступит не позднее, чем через десять дней.

Случайно просмотревший этот сюжет Глеб Сиверов так смеялся, что едва не сверзился с дивана. Московский шаман с украинской фамилией ничем не рисковал, делая свое смелое заявление: на дворе стояло двадцать первое марта.

На дворе стояло двадцать первое марта – день похорон заместителя министра коммунального хозяйства Москвы Вячеслава Эдуардовича Ромашина. В отличие от первых двух жертв Слепого – Кравцова и Зарецкого, – которых, как дрова, сожгли в газовой печи крематория, господина Ромашина зарыли в мерзлую землю Новодевичьего кладбища, и можно было не сомневаться, что кто-то из столичных скульпторов в ближайшее время получит выгодный заказ на создание надгробного монумента. Их похоронили в разное время, в разных местах и при более или менее массовом стечении разного, не знакомого между собой народа. Тем не менее, Глеб был уверен, что между этими тремя людьми должна существовать еще какая-то связь помимо той, которую установил он сам, одного за другим аккуратно отправив их на покой вперед ногами.

Укрепленный за окошком спиртовой термометр показывал минус восемь. В рано наступившей темноте опять беззвучно сыпался мелкий кристаллический снег, неторопливо скрывая отпечатавшиеся на свежей пороше следы человеческих ног и обутых в зимнюю резину колес. Вымыв и составив в сушилку немногочисленную посуду, оставшуюся после одинокого холостяцкого ужина, Глеб выключил телевизор, который включил и настроил на фонтанирующий отборным бредом канал специально, чтобы хоть ненадолго отвлечься от своих раздумий. Его превосходительство хранил молчание, новых заданий не поступало, но поверить, что это уже конец кажущегося бессмысленным кровавого марафона, было нелегко.

Когда голос зачитывающей астрологический прогноз на завтра худощавой миловидной шатенки умолк на полуслове, на Глеба со всех сторон навалилась тишина пустой квартиры. Он множество раз ночевал один – в разных местах, с разным уровнем комфорта, в том числе и при полном отсутствии такового, – не испытывая ни моральных, ни стоящих упоминания физических неудобств. Но здесь, где каждый предмет напоминал о жене, одиночество было тягостным и странным, вызывая ощущение, похожее на то, которое должен испытывать человек, улегшийся спать абсолютно здоровым, а наутро обнаруживший, что у него недостает одной ноги.

Ничего страшного, разумеется, не случилось. В этот вечер одна из подруг Ирины отмечала день рождения; мужчин решили не приглашать, затеяв девичник с посиделками до утра в ночном клубе. Глеб не знал, как отнеслись к этому другие мужья, но сам он испытал сложное тройственное чувство облегчения, радости и огорчения. Облегчение было вызвано тем, что отпала не особо радужная перспектива торчать всю ночь в клубе в компании подвыпивших полузнакомых и совершенно незнакомых дамочек не первой молодости, под оглушительный какофонический грохот так называемой современной музыки развлекая их анекдотами и потакая многочисленным капризам. Оставшись один, он мог спокойно, ни от кого не прячась и не испытывая неловкости, заняться своими делами или просто хорошенько подумать, не отвлекаясь на разговоры с Ириной, и это радовало. И в то же время было невозможно не огорчиться, узнав, что один из очень немногих, в сущности, вечеров, которые они с женой могли целиком посвятить друг другу, пропал из-за какого-то дурацкого дня рождения.

Чтобы не лишать себя удовольствия и не вызвать нареканий со стороны Ирины, которая не любила, когда он дымил в комнатах, Глеб перетащил ноутбук на кухню. Здесь он с удобством расположился за обеденным столом, погасив верхний свет и оставив включенной только подсветку рабочей поверхности, поставил справа от себя пепельницу, слева положил пачку сигарет и зажигалку, после чего, убедившись, что все готово, включил питание.

Пока ноутбук загружался, негромко попискивая и урча электронными потрохами, Глеб зажег сигарету. В сущности, то, чем он в данный момент занимался, было не нужно никому, кроме него самого да еще, может быть, Федора Филипповича. Дело, хорошее оно или плохое, сделано, следы заметены, ожидаемых осложнений так и не последовало; работа выполнена без сучка и задоринки, итоги, судя по затянувшемуся молчанию генерала, подведены, гонорар выплачен, и к чему теперь раскапывать смрадные помойки, оставленные после себя безвременно ушедшими из жизни чинушами? О мертвых или хорошо, или ничего; правда, жили они не в вакууме, и тот, кто их заказал, по-прежнему вызывал у Глеба серьезные опасения, как оставшийся в тылу победно наступающей армии вооруженный до зубов гарнизон противника – того и гляди, ударит в спину, да так, что костей не соберешь.

Он, как и прежде, оставался при своем мнении по поводу того, что могло связывать троих работавших в различных областях и, казалось бы, не имевших никаких точек соприкосновения чиновников. Взяточничество и казнокрадство – разумеется, это, а что же еще?

Коррупция не нравится лишь тем, кто в ней не участвует, не получает от нее личной выгоды, а значит, не имеет в обществе никакого веса и ничего не может с ней поделать. А если о необходимости борьбы с коррупцией заговаривает высокопоставленный госслужащий, это означает одно из двух: он или наивный романтик, чудак не от мира сего, которому нечего делать во властных структурах, или прожженный хапуга, заигрывающий с общественным мнением с одной-единственной целью – подгрести под себя все и ни с кем не делиться. Неподкупный чиновник – фигура столь же мифическая и трудно совместимая с реалиями повседневной жизни, как человек, которому не в чем покаяться на исповеди. В конце-то концов, работа чиновника не самая приятная и легкая на свете, и кто станет ею заниматься, если не планирует принимать подношения и грести откаты?

Говорят, в Сингапуре коррупцию победили, назначив государственным служащим фантастически высокие оклады и введя суровые, по-настоящему жесткие наказания за мздоимство. Что ж, в добрый час! Восток – дело тонкое. На Востоке ворам отрубали руки, но нынче не средние века, да и вряд ли эта мера была бы эффективной у нас, в России. Русский чиновник, даже оставшись без обеих рук, будет красть культями, ногами и зубами; кроме того, чтобы доить госбюджет, руки, по большому счету, и не нужны. Ну, разве только затем, чтобы держать телефонную трубку и подписывать бумаги…

Когда Глеб во время последней встречи с Федором Филипповичем развил перед ним эту мысль, генерал только пожал плечами. «Веревка – вервие простое», – сказал он, и Глебу было нечего возразить: он и сам понимал, что в его рассуждениях нет ничего нового и оригинального. Небо голубое, трава зеленая, а вода мокрая; подброшенный камень падает вниз, огонь жжется, чиновник берет взятки. Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше; словом, веревка – вервие простое, и больше ничего.