Текст книги "Уйти, чтобы вернуться"

– Разумно, – кивнул Геле-лама. – Ну, так слушайте и прошу не считать услышанное галлюцинациями. Еще до начала Второй Мировой войны в Тибете несколько раз побывала группа немецких ученых. Помимо сугубо прикладных исследований их очень интересовали вопросы происхождения арийской расы, древней религии «бон», существовавшей в Тибете столетиями до прихода и распространения буддизма. Конечно, их интересовали в первую очередь ритуалы бон, связанные с вызыванием духов и активным вмешательством в коллективное сознание людей. Понимаете, овладев такими техниками, вы фактически становитесь повелителем толпы и создателем нового сознания.

Вы конструируете нового человека и в ваших силах поднять этого человека на более высокий уровень развития или, наоборот, опустить на более низкий. Человечество давно погрязло в пороках и безудержном потреблении, истощающим планету. Необходим совершенно новый тип человека, способного жить в гармонии с планетой, на которой мы все существуем, и с самим собой. Сам принцип Мировой гармонии толкает нас к созданию нового мировоззрения и нового порядка на земле. В противном случае нас всех ждет неминуемая гибель. Тогда немцы сумели убедить Верховных жрецов в своем искреннем стремлении создать такого человека, полностью соответствующего принципу Мировой гармонии. Жрецы вручили им священную книгу Калачакру для изучения и копирования, а вместе с ними в Берлин направился лама, который должен был помогать ученым правильно понимать и переводить древний текст. Существовала договоренность, что через два года лама вместе со следующей немецкой экспедицией вернется в Тибет и привезет обратно Калачакру. Но этого не произошло. Началась страшная война. Посланный нами лама погиб. Немецкие нацисты действительно явили миру нового человека и новый порядок, как они это понимали, но все в результате обернулось кошмаром для всего остального человечества. Калачакра обладает громадной духовной силой и ее необходимо вернуть Верховным жрецам Тибета. Завтра сойдутся в одной точке потоки времени и возникнет благоприятная возможность вернуться в прошлое и забрать манускрипт у немцев. Тогда Верховные жрецы, обладая священной книгой, смогут отодвинуть мир от хаоса и в определенной мере восстановить энергетическое равновесие на планете. Эта высокая миссия поручается вам, мистер Маркин, – миссия достойная и реально выполнимая.

Андрей молчал, не в силах поверить в услышанное. Наконец он выдавил из себя:

– То есть как вернуться в прошлое? Как это вообще возможно? Вы меня разыгрываете, что ли?

– Вовсе нет, – возразил настоятель, – разве я похож на шутника. Под этим монастырем находятся пещеры, одна из которых обладает особой энергией. После прочтения мной магических заклинаний выбранный человек способен пройти сквозь время и оказаться в любой эпохе.

– Прямо новая версия советского фильма «Иван Васильевич меняет профессию», – через силу пошутил Маркин, но Геле-лама не обратил на это никакого внимания.

– Решайтесь, – голос настоятеля стал железным. – Подумайте, что вас ждет впереди. А впереди со всей очевидностью маячат одиночество, жизнь на одну пенсию, отягощенная возрастными болезнями и, в конечном счете, полное забвение. Я же вам предлагаю совершенно другую жизнь, надо лишь только рискнуть. Что вы можете потерять?! Да только лишь свое серое, тоскливое существование и больше ничего. Есть ли смысл за него держаться? А здесь вы получите приключение, способное в корне изменить вашу жизнь. Вы можете погибнуть, но вероятность этого мала по сравнению с гарантированным призом после выполнения задания. Вы сейчас стоите на перекрестке судьбы, о котором так вдохновенно писали в своей диссертации, и именно сейчас решение, принимаемое вами, покажет кто вы есть на самом деле и на что способны.

Андрей сжал руками виски, чтобы как-то унять вдруг возникшую пульсацию. Голова опять начала гудеть, как-будто все поющие чаши монастыря разом переселились к нему в черепную коробку. Откуда этот настоятель все знает? Он словно рентгеновскими лучами проникает в самые темные закоулки сознания и освещает все тайные желания, которые даже сам Маркин не мог до конца осмыслить. Да и в сознании ли они? Может это бесы, обитающие в темных, мрачных глубинах бессознательного, куда доступ простым смертным категорически заказан. А настоятель как опытный дирижер машет палочкой, заставляя бесов выходить из глубин и играть свои партии.

– Кто вы, Геле-лама, на самом деле? – хриплым голосом спросил Андрей.

– Я Верховный жрец Тибета, входящий в круг Высших Неизвестных, – просто ответил Геле-лама. – Вряд ли вы понимаете, что это такое в полной мере, несмотря на ваш интерес к таким темам.

Через короткую паузу настоятель добавил:

– У вас есть право выбора и вы можете отказаться. Спустя три недели, отдохнув в Непале, вы вернетесь домой и продолжите жить своей прежней привычной жизнью. У вас также есть сутки для принятия окончательного решения.

Андрей взял чашку в руки. Чай уже остыл. Горло пересохло и хотелось пить. Он жадно сделал два больших глотка и, глядя прямо в глаза настоятелю, четко произнес:

– Мне не нужны эти сутки. Я согласен. Я знаю задачу – вернуть вам книгу. Но мне пока непонятно как это сделать.

– Об этом поговорим завтра, – Геле-лама улыбнулся. – Сегодня мне было нужно получить ваше принципиальное согласие. Завтра во второй половине дня Миран вас снова привезет ко мне и перед началом экспедиции мы обговорим все технические детали этого мероприятия. А пока отдыхайте.

Маркин хотел было задать вопрос о Леоне, но Геле-лама его опередил:

– О вашей спутнице не беспокойтесь. Миран устроит ей персональную экскурсию по Катманду. Так что она интересно и познавательно проведет время, пока вы будете находиться в развалинах Берлина в последнюю ночь войны перед немецкой капитуляцией. Посвящать Леону в это дело не нужно. Мужчина, уходящий на войну, согласие женщины на это не спрашивает, если, конечно, он мужчина.

– Хорошо сказано, Просветленный, – произнес Андрей. – Я запомню ваши слова.

В его голосе послышались те же железные нотки, что были до этого в голосе настоятеля.

– Тогда до завтра, – Геле-лама встал, давая понять, что разговор окончен.

Андрей попрощался и, выходя из комнаты, поймал себя на мысли, что он впервые назвал Геле-ламу Просветленным.

Глава № 7

Берлин горел. Казалось, ад охватил весь город. Везде непрерывно рвались снаряды, тысячами выпускаемые из стволов танков, самоходов и пушек. Советские штурмовые группы планомерно зачищали дома и улицы от оборонявших их солдат Вермахта и ополченцев Фольксштурма.

К 29 апреля 1945 года великогерманский Третий Рейх сузился до размеров правительственного квартала, который с фанатичным упорством защищала 11 добровольческая панцергренадерская дивизия СС «Нордланд», первоначально набранная из скандинавских волонтеров. Перед началом штурма в дивизию вошли сводный батальон французов из 33 дивизии СС «Шарлемань», латышский батальон и наспех сколоченная рота испанцев, волею рока оказавшаяся в Берлине в завершающие дни войны. По иронии судьбы, последними и самыми стойкими защитниками немецкой столицы были вовсе не немцы. Ими оказались датчане, голландцы, норвежцы, шведы, французы, испанцы, латыши и еще несколько десятков солдат, имевших гражданства Англии, Швейцарии и Люксембурга.

Командовал этим разношерстным эсэсовским интернационалом бригадефюрер СС Густав Крукенберг, назначенный на должность командира дивизии «Нордланд» лично Гитлером буквально за сутки до начала огненного шквала, поглотившего Берлин.

Крукенберг разместил свой командный пункт в подземке на станции метро Штадтмитте. Там же размещался госпиталь для тяжелораненых, зона отдыха для личного состава. Крукенберг последние дни почти не спал и был сильно вымотан. Находясь на грани нервного истощения, он воспаленными от бессонницы глазами всматривался в оперативную карту города, как-будто это могло что-то изменить. Он уже не верил ни в чудо-оружие, обещанное фюрером, ни в прогнозы Геббельса о скором расколе антигитлеровской коалиции, ни в Провидение, способное каким-то неведомым образом внезапно изменить ход войны в пользу Германии. Он твердо знал, что скоро все будет кончено. С каждым новым докладом связных Крукенберг вносил изменения на карте, с беспощадной наглядностью показывающие как все меньше и меньше остается того, что нужно защищать. Последний связной сообщил, что русские при массированной поддержке артиллерии, неся существенные потери, сумели все же переправиться через Шпрее и закрепиться на другом берегу реки. Мост Мольтке остался целым, но теперь он плотно контролировался советскими передовыми подразделениями.

На столе визгливо зазвонил телефон. Крукенберг нехотя взял трубку. На том конце провода был командир личной охраны Гитлера бригадефюрер СС Вильгельм Монке.

– Через час у меня доклад фюреру. Сообщите текущую обстановку, – голос Монке в трубке телефона звучал особенно сухо.

– Русские прорвались через Шпрее и захватили плацдарм около моста Мольтке, – равнодушно отрапортовал Крукенберг. – У меня большие потери.

– Сколько вы еще сможете продержаться?

– Максимум двое суток, вряд ли дольше, – ответил Крукенберг.

– Контратакуйте, все время контратакуйте. Сбросьте русских обратно в реку, – приказным тоном сказал Монке. – Держитесь, бригадефюрер, мне больше нечего вам сказать.

– Мы держимся, – подтвердил Крукенберг. – Я вам сейчас отправлю посыльного с подписанными мной представлениями к награждению Железными крестами. Прошу вас его дождаться и передать представления в Рейхсканцелярию. Я очень надеюсь, что фюрер сегодня подпишет приказ и я смогу выдать заслуженные награды отличившимся в боях гренадерам. Это поддержит их боевой дух.

– Давайте посыльного, я жду, – Монке замолчал и через короткую паузу добавил:

– Я думаю, это будет последнее официальное награждение в Рейхе.

Крукенберг положил трубку, но ненадолго. Опять настойчиво зазвонил телефон. В этот раз был руководитель Гитлерюгенда Артур Аксман.

– Бригадефюрер, – высокопарно начал он, – я готов оказать вам содействие в рамках выполнения задачи по защите столицы Рейха. Я могу сегодня прислать вам отряд членов моей организации. Единственное, что от вас требуется, так это указать им боевые позиции и дать в руки оружие.

– Послушайте, – устало ответил Крукенберг, – я уже говорил вам, что дивизия не нуждается в подобного рода добровольцах. Мой вам совет, – оставьте мальчиков живыми. Они еще понадобятся будущей Германии.

– Они не мальчики – они солдаты фюрера, – жестко возразил Аксман. – И наиболее достойных из них он лично наградил Железными крестами за храбрость. А вы разве забыли, бригадефюрер, кто остановил наступление американцев в Нормандии. Это сделали как раз те самые мальчики из 12 дивизии СС «Гитлерюгенд».

– Нет, не забыл, – в голосе Крукенберга зазвучали металлические нотки. – Но я так же хорошо помню сколько было молодежи в дивизии до начала боев в Нормандии и сколько осталось в живых потом. Так что благодарю вас за предложенную помощь, но я отказываюсь.

– Боюсь, что фюрер не одобрит ваше решение, – с угрозой в голосе произнес Аксман.

– Я вам повторяю, что от вас пополнение не требуется, тем более два дня назад мне пришло подкрепление, – в голосе Крукенберга послышалась неприкрытая язвительность. – Гроссадмирал Дениц десантировал на парашютах в районе Рейхстага целую роту курсантов военно-морского училища. Он, наверное, считает, что таким десантом значительно укрепил оборону Берлина. Извините, но мне нужно срочно убыть на боевые позиции.

С этими словами Крукенберг раздраженно бросил трубку телефона. Он не обманывал Аксмана. Бригадефюрер действительно собирался посетить передовую и лично оценить размер плацдарма, захваченного русскими. Взяв с собой штабного офицера и двух солдат охраны, он вскоре сел в бронемашину и выехал на позиции, удерживаемые датским полком «Данмарк».

Машина аккуратно двигалась по Рейнхардштрассе, объезжая завалы из битого кирпича и арматуры. От одной из главных улиц города с ее вызывающе помпезными фасадами остались лишь жалкие руины. Крукенберг безучастно смотрел на разрушения. Его мир, которому он так фанатично служил, исчезал на глазах. Что ему теперь до каких-то улиц. Была короткая передышка между обстрелами и Крукенберг быстро добрался до позиций. Его встретил штурмбанфюрер СС Рудольф Тернедде, исполнявший обязанности командира полка. После доклада они вместе спустились в траншею и вышли на наблюдательный пункт. Крукенберг, взяв бинокль, внимательно осмотрел местность.

– Сколько русских на плацдарме? – не опуская бинокль, спросил он у Тернедде.

– Примерно две роты, бригадефюрер.

Крукенберг нахмурился.

– Готовьте атаку, – резко приказал он. – Плацдарм забрать обратно. Задача понятна?

– Так точно, – штурмбанфюрер пустыми глазами смотрел на командира. – Разрешите выполнять?

– Действуйте.

Тернедде покинул наблюдательный пункт и спустя десять минут он уже отдавал приказы командирам батальонов. Взлетела сигнальная ракета. Прозвучала отрывистая команда на немецком языке «Форвертс» и гренадеры лавиной ринулись в свою последнюю гибельную атаку.

Плацдарм захватили и удерживали бойцы стрелкового батальона капитана Неустроева. Они предполагали, что немцы попытаются отбить территорию рядом с мостом и были готовы к атаке эсэсовцев. Подпустив их ближе, они открыли по ним кинжальный огонь из станковых пулеметов, стоявших на флангах. Старший лейтенант Звягинцев по рации запросил помощь.

Многие эсэсовцы, так и не добежав, падали на землю, сраженные пулями, и застывали на ней в нелепых позах, к которым их приговорила смерть.

Остальные ворвались на позиции и началась кровавая мясорубка. Автоматы как-то разом смолкли и бойцы с обеих сторон бились ножами и саперными лопатками. Трудно стало дышать. Казалось, сам воздух физически сгустился от накаленной животной ненависти, овладевшей всеми. Повсеместно слышались предсмертные хрипы и звериный вой, вперемешку с русским «твою мать», немецким «шайсе» и отборными датскими ругательствами. Никто никого не щадил и в плен никого не брали. Около перевернутого пулемета рослый здоровенный датчанин навалился на щуплого красноармейца, схватив его руками за горло. Красноармеец, которого все звали не иначе как Витька-Кастет, отчаянно извивался под гренадером, пытаясь выхватить нож. Наконец ему это удалось и он уже полузадушенный из последних сил два раза саданул эсэсовца в бок. Тот быстро обмяк, бульдожья хватка его рук ослабла, но он продолжал еще держать Витьку, пытавшегося из под него выбраться. «Тяжелый, падла,» – бормотал Витька, с усилием освобождаясь от смертельных объятий гренадера. У него это получилось. Жадно втянув в себя воздух, Витька с трудом перевернул датчанина на спину и с размаху всадил ему нож в глаз.

«Не на того, сука, наскочил», – зло прошипел Витька-Кастет и это было правдой. Свою грозную кличку он заработал еще в довоенной Одессе, участвуя в бандитских разборках и виртуозно работая ножом и кастетом. Даже несмотря на тщедушный вид с ним связываться особо никто не хотел. Закончив с эсэсовцем, Витька огляделся. Повсюду рукопашная продолжалась, но русский мат слышался уже значительно реже. Вдруг он увидел как по мосту бегут им на подмогу солдаты его батальона. Они бежали молча, тяжело дыша, и от того, что не было слышно привычного «ура», становилось еще более жутко. Витька вскочил на труп гренадера и по блатному заорал, размахивая окровавленным ножом:

– Ша, братва, держись, наши прут.

Ударила короткая автоматная очередь и он, хватая разинутым ртом берлинский воздух, рухнул рядом с датчанином.

Помощь подоспела вовремя. Плацдарм отбить не удалось и панцергренадеры полка «Данмарк» отступили. Крукенберг весь бой наблюдал в бинокль. Он и не собирался обвинять своих бойцов в трусости. Это было бы глупо. То, что гренадеры много раз участвовали в запредельно страшных рукопашных схватках, свидетельствовала награда «За ближний бой». Она особо ценилась среди фронтовиков и почти все солдаты ее имели. Покидая позиции, Крукенберг только лишь сказал командиру полка:

– Держать оборону до последней возможности.

Штурмбанфюрер Тернедде ничего не ответил. Собственно, слов уже и не требовалось. Всем все было понятно. Отсчет времени пошел уже на часы. Именно столько и оставалось жить Третьему Рейху.

Вечером того же дня Максимилиан фон Готтенбах, находясь в служебной квартире, торопливо сжигал в камине документы. Весь архив института был заблаговременно эвакуирован из города. Барон уничтожал бухгалтерию своего отдела, в том числе расписки, по которым деньги выдавались сотрудникам на руки для выполнения спецзаданий. Почти все сотрудники отдела покинули Берлин еще до штурма и с Готтенбахом осталась только лишь его личный помощник Ирма Нойман. Она добросовестно выполняла возложенные на нее функции секретаря, но два года назад, после того как жена барона скончалась от двухсторонней пневмонии, стала его любовницей.

Это произошло здесь же в квартире безо всяких пошлых ухаживаний и намеков со стороны Готтенбаха, – быстро и внезапно. После похорон жены он находился в подавленном душевном состоянии и начальник управления дал ему десять дней отпуска для того, чтобы привести свои нервы в порядок. Барон не выходил из квартиры. Вечерами он сидел у камина, в глубокой задумчивости глядя на языки пламени, пожирающие поленья. Иногда брал в руки семейный альбом, смотрел фотографии, где они вместе с женой катались на лыжах в Швейцарских Альпах, вспоминал как они познакомились. Потом обязательно выпивал немного коньяку и пытался заснуть. Днем в просторную квартиру барона неизменно приходила горничная, навести порядок и приготовить еду. Через неделю такой затворнической жизни в гостиной неожиданно зазвенел телефонный аппарат. Звонил начальник управления. Участливо осведомившись у Готтенбаха как тот себя чувствует, попросил его посмотреть документы. Посыльной, доставившей бумаги, как раз и оказалась та самая Ирма Нойман, занимавшая в управлении одну из самых низших должностей. Барон даже видел ее мельком несколько раз, но это никак не могло отпечататься в его памяти, настолько разными у них были жизненные орбиты.

Ирма происходила из мелкобуржуазной среды и ее отец и дед были владельцами мясной лавки в Мюнхене. Казалось, ее жизнь была предопределена на многие годы вперед – закончить лютеранскую школу, выйти замуж за сына владельца другой лавки и нарожать кучу здоровых немецких детей. Но Ирма втайне стыдилась своего низкого происхождения и мечтала о другой жизни. Она непременно хотела получить высшее образование и выйти замуж за офицера. В своих самых смелых мечтах Ирма видела себя женой военного, у которого фамилия начиналась с заветной приставки «фон». Но жизненные условия, при которых она появилась на свет, не только ей это не гарантировали, но и даже не предполагали изначально. Крушение Германской империи и отречение Кайзера Вильгельма Гогенцоллерна от трона, приход к власти Адольфа Гитлера все кардинально изменили в ее жизни и жизни миллионов других людей. Аристократия никуда не исчезла и вокруг по-прежнему жили своей жизнью мужчины с приставкой «фон», но вот только социальная дистанция между ними и ей значительно сократилась. Гитлер объявил о сближении классов и в организации СС многие увидели создание новой немецкой аристократии и новые возможности для себя. Ирма не была исключением.

Она добровольно вступила в ряды СС, пройдя все стадии строгого отбора. Здесь действительно были отпрыски дворянских родов и зажиточных бюргеров и дети мелких лавочников, рабочих и крестьян. Правда, находясь в одной организации, они чаще всего уже изначально были на разных служебных ступенях. Ирму это не смущало. Она идеально подходила под арийские стандарты женской красоты. Будучи невысокого роста натуральной блондинкой с голубыми глазами, Ирма Нойман обладала соблазнительными формами и хорошим природным здоровьем. Позже она перевелась в институт Аненербе, где и была секретарем и посыльным в одном лице.

На Ирму постоянно обращали внимание мужчины, но она регулярно отбраковывала кандидатов, боясь упустить более выгодный шанс. И этот шанс ей подвернулся в лице оберфюрера СС барона Максимилиана Матиаса фон Готтенбаха. То, что барон был значительно старше ее по возрасту и у него было двое детей, для Ирмы не служило препятствием и вообще не играло никакой роли.

Она не без внутреннего трепета переступила порог квартиры Готтенбаха, держа в руке внушительный пакет, скрепленный сургучной печатью с имперским орлом посередине. Барон безразлично ответил на ее приветствие и пригласил присесть в гостиной и подождать, пока он ознакомится с содержимым конверта. Ирма охотно прошла в гостиную и удобно расположилась в кресле. Она точно знала кто перед ней. Готтенбах скрылся с документами в своем кабинете и отсутствовал около часа. Наконец он вернулся и, передавая обратно конверт Ирме, неожиданно для себя предложил ей выпить с ним кофе. Она, не раздумывая, согласилась. Горничной в квартире уже не было и Готтенбах сам, как радушный хозяин, приготовил кофе и вместе с печением на подносе принес его в гостиную. Затем на столике оказался коньяк. Ирма начала от спиртного отказываться, ссылаясь на служебное время, но барон, не слушая ее, наполнил обе рюмки. Он вдруг почувствовал острое желание отвлечься от тягостных мыслей и попросил Ирму рассказать ему о себе и о своей семье. Смущаясь под пристальным взглядом барона, она начала неуверенно что-то говорить, но после двух рюмок коньяка ее внутренняя неловкость куда-то исчезла и речь полилась более плавно и раскованно. Готтенбах слушал ее, не перебивая. Он, казалось, пьянел не только от коньяка, но и от мелодии ее голоса. Через полчаса его взгляд на Ирму стал совершенно откровенным. Ирма улыбалась, обнажая в улыбке ровные белые зубы, что делало ее еще более привлекательной. На ее лице почти не было косметики, да это ей и не требовалось.

Кофе было допито, десерт съеден и Готтенбах поднялся с кресла, чтобы заварить кофе снова. Следом легко поднялась и Ирма. Они стояли так близко, что чувствовали дыхание друг друга. Готтенбах медленно поднял руку к лицу женщины и его указательный и средний пальцы, коснувшись ее носа, затем плавно переместились на губы и подбородок и потом пошли вниз по шее, как бы прочерчивая незримую линию. Ирма, не мигая, смотрела прямо в глаза барону и это было неприкрытым приглашением. Готтенбах одним резким движением поднял ее на руки и понес в спальню. В ответ Ирма только крепко обхватила шею барона руками, прижавшись к его лицу. Так с этого дня и начались их отношения.

Готтенбах перевел ее в свой отдел и сделал личным помощником по делопроизводству. Ирме не надо было как гимназистке объяснять правила игры и на службе она четко и неукоснительно соблюдала субординацию и все положенные приличия.

Никто из подчиненных долгое время даже и не догадывался, что у них были внеслужебные отношения.

И сейчас Ирма, сидя в кресле возле Готтенбаха, смотрела как он, мельком проглядывая отдельные документы, тут же немедленно отправлял их в огонь. Наконец он швырнул в камин последнюю папку.

– Все, теперь все, с этим закончено, – произнес Готтенбах, наблюдая, как пламя жадно поглощает бумаги, превращая их на глазах в горстку пепла.

– Макс, а что с нами будет дальше? – подала голос Ирма. – Что ты намерен предпринять?

Она намеренно выделила слово «нами», давая понять, что не отделяет свою судьбу от судьбы Готтенбаха.

– Я говорил вчера с Монке, – ответил барон. – Положение безнадежное. Гарнизон продержится еще два, от силы три дня. Потом конец.

– Капитуляция? – чуть слышно спросила Ирма.

– Нет, – жестко отрезал Готтенбах, – ни фюрер, ни Геббельс капитуляцию не примут. Даже если Вермахт нарушит присягу и сложит оружие, солдаты СС будут драться до последнего патрона. Скорее всего остатки дивизии будут с боем прорываться на север к действующей армии. А если не получится, то тогда попытаемся уйти к американцам. В любом случае сдача в плен большевикам исключена.

– Но это означает коллективное самоубийство, – отрешенным голосом проговорила Ирма, – вряд ли получится выбраться из Берлина живыми.

– Пусть так, – глаза барона зажглись фанатичным огнем. – Я выполню свой долг при любых обстоятельствах. Ты со мной?

Ирма встала и, подойдя к нему, положила руки на плечи. Казалось, этот огонь безумия от Готтенбаха медленно переходит к ней.

– Я пойду с тобой до конца, – отрешенность исчезла и ее голос стал твердым. – Пусть Провидение решит остаться нам в живых или нет. Обещай мне, Макс, если судьба пощадит нас и мы сможем выжить в этом аду, то после войны ты сразу женишься на мне.

– Ты действительно этого хочешь? – Готтенбах испытующе посмотрел на Ирму.

– Да, я действительно этого очень хочу и ты это отлично знаешь, – усмехнулась Ирма. – Я буду тебе хорошей верной женой и рожу тебе дочерей, – настоящих немецких Валькирий. А сыновья у тебя уже есть.

Готтенбах встал с кресла и, обняв Ирму, крепко прижал ее к себе.

– Это все прекрасно, девочка, прекрасно, – горячо зашептал он ей на ухо, – но надо сначала выбраться отсюда.

– Мы выберемся, Макс, обязательно выберемся, – теперь уже во взгляде Ирмы горел огонь, – только обещай мне, что ты женишься на мне.

– Да, девочка, я обещаю, – голос барона дрогнул.

Ирма жадно впилась поцелуем в губы Готтенбаха. Она наконец услышала то, на что так страстно надеялась все эти два года. Теперь ей оставалось только одно – молить Провидение, чтобы оно ниспослало чудо.