Текст книги "Психология социальных явлений"

Глава 2. Психологические факторы коррупции

[47]47
  Глава подготовлена совместно с А. Л. Журавлевым.


[Закрыть]

В мировом рейтинге коррупции Россия сейчас занимает 133 позицию из 178 возможных (Transperancy International, 2013), соседствуя с такими государствами, как Гайана и Гондурас, причем еще в 2000 г. она находилась на 82 месте, за истекшее десятилетие вдвое ухудшив свои позиции. Объем коррупционных сделок увеличился в нашей стране с 40 млрд долл. в 2001 г. до 300 млрд долл. в 2006 г. (Глинкина, 2010). Средний размер взятки с конца 1990-х к концу 2000-х годов возрос в 13 раз, достигнув 130 тыс. долл., средний масштаб «откатов» в начале 2000-х годов составлял 5–10 % от стоимости заказа, в середине 2000-х – 30 %, в конце же 2000-х – до 70 % (Александров, 2011), а в 2011 г., по данным МВД, в нашей стране было совершено 28000000 (!) коррупционных актов.

При этом в современной России не только возрастают масштабы коррупционной деятельности, но и расширяется ее «объект». Нередко «продаются» не только традиционные услуги, но также должности, звания, награды, дипломы, ученые степени, места в представительных органах власти и мн. др. Печально, что отечественная рыночная экономика – одна из самых «рыночных» в мире: у нас можно купить то, что не должно было бы продаваться. «Цели участников коррупционных сделок не ограничиваются материальными траншами, включая в круг притязаний переизбрание на выборах, сохранение должности в административной иерархии, новые деловые возможности», – отмечает С. П. Глинкина (Глинкина, 2010, с. 236). Приводятся «расценки» на депутатские места в Государственной Думе (Цепляев, Пивоварова, 2011, с. 4), где заседает подозрительно много сверхбогатых людей, а также данные о том, что коррупционные доходы некоторых депутатов в 15–20 раз превышают их официальные заработки (Исследование коррупции, 2011). Статьи в российских газетах пестрят такими заголовками, как «Генеральская должность в Москве стоит миллион долларов», «Коррупционеры украли танковый полк» (Глинкина, 2010) и т. п., причем на подобные темы публикуется и немало «заказных» статей, которые тоже являются продуктом коррупции. Закономерно, что все чаще звучат утверждения, что «страна абсолютно и полностью погрязла в коррупции» (Болдырев, 2010, с. 460), «практически любые контакты власти и бизнеса в современной России строятся на коррупционной основе» (Глинкина, 2010, с. 444), «если сравнивать различные социальные недуги, которые сейчас переносит российское общество, то коррупция, бесспорно, является, самым массовым» (Исследование коррупции, 2011), «коррупция для России страшнее НАТО!» (Гудков, 2010) и др. Опросы показывают, что первейшим условием модернизации наши сограждане считают жесткую и эффективную борьбу с коррупцией (Мареева, 2012).

Исследователи проблемы подчеркивают, что коррупция представляет собой многоаспектное, многоуровневое[48]48
  Одна из основных классификаций форм коррупции основана на различении бытовой, деловой и политической коррупции, хотя, естественно, можно выделить и другие ее виды. Например, Д. Кауфман описывает такие, как «скупка государства», влияние на государство и административная коррупция (Grossman, Trempl, 1987). Различают также «низовую» и «верхушечную» коррупцию, коррупцию бюрократическую, политическую и государственную (Церкасевич, 2012) и т. д.


[Закрыть], системно организованное социальное явление, имеющее экономическую, юридическую, социальную, управленческую, этическую и политическую составляющие (Глинкина, 2010). Присутствует в нем и психологическая составляющая (имея самостоятельное значение, она органически включена и в перечисленные – социальную, управленческую, этическую и др.), что создает для психологической науки необходимость включения в междисциплинарное изучение данного феномена, а для психологической практики – в его искоренение.

Психология только начинает присоединяться к сообществу научных дисциплин, изучающих коррупцию. Справедливо отмечается, что «в современной научной литературе отражены результаты исследований природы становления коррупции с позиций экономики, политики и права, психологические же особенности формирования коррумпированного поведения у госслужащих не изучены» (Социально-психологические исследования…, 2010, с. 188). При этом «в основном изучаются правовые и социологические аспекты коррупции при полном игнорировании психологических аспектов. Создается впечатление, что берут и дают взятки, злоупотребляют своим служебным положением и т. д. не живые люди с их страстями и влечениями, а некие роботы, лишенные потребности и чувств. Поэтому и предлагаемые меры борьбы с этим явлением не учитывают необходимость решения важнейших вопросов индивидуально-психологического и социально-психологического характера» (Антонян, 2011).

Тем не менее, психология коррупции как самостоятельная и перспективная (к сожалению!) область психологического исследования начинает формироваться. В психологических исследованиях сотрудников органов внутренних дел, осужденных за коррупцию, выявлено, что они обладают такими качествами, как стремление общаться с небольшим количеством людей, повышенная осторожность при установлении близких отношений, отсутствие жалости по отношению к жертвам коррупции и др. (Социально-психологические исследования…, 2010). Психологический профиль коррупционеров близок к профилю бывших сотрудников правоохранительных структур, осужденных за общеуголовные преступления, при этом они, как правило, полагают, что расплата за их коррупционную деятельность не наступит никогда (там же)[49]49
  Аналогичный эффект выявлен в зарубежных исследованиях коррупции и назван Й. Ламмерсом «моральной близорукостью» (Психологи изучили причины коррупции, 2011).


[Закрыть]. Для них характерны такие виды защитных психологических механизмов, как отрицание и компенсация, убежденность в том, что жертвы коррупционных преступлений сами часто совершают такие преступления, что якобы оправдывает коррупцию. Эта убежденность позволяет коррупционерам отрицать свою коррупционную деятельность как преступление («все так делают, кто-то больше, а кто-то меньше»), преподнося ее как своего рода «экспроприацию экспроприаторов».

В описанных исследованиях выявилась также взаимосвязь коррупции и агрессии, хотя напрямую агрессия в коррупционном поведении, как правило, не проявляется. На этой основе высказывается предположение о том, что одним из главных факторов склонности к коррупции является скрытая агрессия, а, стало быть, высокая агрессивность как одна из главных характеристик социально-психологической атмосферы вносит большой вклад в распространенность коррупции. Трудно не согласиться с писателем Д. Корецким в том, что «все упирается в честь и совесть. Законы – вторичное явление» («Разбычить» общество, 2012, с. 3).

Любопытные результаты дало социально-психологическое изучение мотивов коррупционного поведения, которое высветило два ведущих мотива: достаточно очевидный, состоящий в стремлении к материальным благам, и менее тривиальный, заключающийся в отношении к коррупции как к опасной и увлекательной игре (Антонян, 2011). По мнению Ю. М. Антоняна, «игровые мотивы в коррупционном поведении переплетаются с корыстными и начинают мощно детерминировать друг друга. Наличие именно этих двух основ мотивации, их взаимное усиление в значительной мере объясняет как распространенность коррупции, так и то, что соответствующее поведение реализуется в течение многих лет, становясь образом жизни» (там же).

Следует подчеркнуть, что и сам Индекс восприятия коррупции (ИВС), широко используемый международными организациями, во многом «психологизирован», поскольку основан на экспертных оценках. Для придания ему более объективного характера необходим учет психологических механизмов вынесения таких оценок, их психологической специфики в разных странах и культурах, а также других социально-психологических факторов.

Социально-психологическую картину дополняют результаты социологических исследований коррупции[50]50
  Естественно, такие исследования проводятся и в других странах. Например, группа ученых Института социологии г. Лунд (Швеция) осуществила интересное исследование на тему «Взятки и мораль». Были выявлены 5 основных элементов стереотипа взятки, существующих в массовом сознании: 1) секретность, 2) ценность, 3) производство выгоды, 4) четкая последовательность (сначала дар, потом – услуга, ср. известную схему: «утром деньги, вечером – стулья», 5) принятие дара на дистанции от дарителя (здесь проявляется шведская специфика) (см.: Церкасевич, 2012).


[Закрыть] (вообще в данном случае дисциплинарная граница очень условна), проводимые фондом ИНДЕМ. В частности, фиксируются такие характеристики современной российской коррупции, как открытость и цинизм (Исследование коррупции, 2011). Они согласуются с приведенными выше данными о том, что нынешние российские коррупционеры, как правило, не боятся расплаты за свои действия и считают их вполне оправданными. Не подвергая сомнению эти результаты, отметим, что и технологии скрытого, «безопасного» взяточничества непрерывно развиваются, поскольку высокая креативность коррупционеров тоже не вызывает сомнений. Отметим в данной связи, что, согласно данным зарубежных исследований, наибольших успехов в коррупционных махинациях добиваются высокоинтеллектуальные и творческие люди, характеризующиеся нестандартным подходом к решению задач (Психологи изучили причины коррупции, 2011). В результате некоторые коррупционные схемы просто поражают своей отточенностью и изощренностью.

Исследователи проблемы подчеркивают три важных свойства отношения россиян к коррупции, непосредственно связанные с нашей массовой психологией.

Первое свойство – толерантность к коррупции, отношение к ней как к повсеместному («воруют-с», «все берут» и т. п.), неискоренимому и неизбежному «минимальному уровню зла», не заслуживающему осуждения. Как пишет Ю. Ю. Болдырев, «сама идея нормальности «минимума коррупции» уже выводит это явление из числа смертных грехов и переводит в разряд неабсолютного зла» (Болдырев, 2010, с. 457). А в отчете об исследовании коррупции фонда ИНДЕМ отмечается, что «главная характеристика оценок коррупции – «относительное спокойствие и равнодушие»» (Исследование коррупции, 2011).

Второе важное свойство распространяемого в обществе отношения к коррупции состоит в том, что выраженное осуждение получают не сами по себе акты коррупции, а лишь запредельные размеры взяток, в особенности если они «непропорциональны» должности коррупционеров.

Третья регулярно акцентируемая особенность формируемого в обществе отношения к коррупции – непоследовательность и противоречивость. Как и во многих других ситуациях, проявляется система двойных стандартов: «я и мое окружение – другие». Свое собственное коррупционное поведение, равно как и аналогичное поведение родных и близких, воспринимается как вынужденный ответ на объективные обстоятельства («не подмажешь – не поедешь» и т. п.), не ассоциируется с коррупцией и не получает отрицательной эмоциональной оценки, в то время как аналогичное поведение других лиц рассматривается как коррупционное и выражающее их негативные личностные качества. Отвечая на вопрос о том, кто чаще проявляет инициативу при совершении коррупционных сделок, более трети респондентов называют чиновника; оценивая же свой собственный опыт таких сделок, чиновника в качестве инициатора взятки указывают двое меньше опрошенных – лишь 17 % (Исследование коррупции, 2011). Очень симптоматично и восприятие некоторыми нашими согражданами своего поведения в соответствии с формулой: «Да, взятки берем, но решаем по совести». Подобная «асимметрия восприятия» органично вписывается в закономерности атрибуции ответственности, хорошо известные в социальной психологии (Андреева, 1997; и др.).

Важная социально-психологическая особенность нашей культуры, создающая благоприятную среду для коррупции, состоит в приоритете неформальных социальных отношений над формальными, «неуставных» над «уставными». Как отмечает Т. А. Нестик, «патернализм, иерархичность и опора на неформальные отношения с властью, подкрепляемые подарками и услугами, стали фундаментальными характеристиками самой российской (психологической. – А. Ю.) культуры» (Нестик, 2002). В результате такая форма коррупции, как обмен ненормативных услуг на деньги, дополняется такими ее видами, как обмен услуг на услуги, обмен услуг на приобретение более высокого статуса в различных социальных структурах и мн. др.[51]51
  Следует подчеркнуть, что «в словаре коррупция (от лат. corrumpere – портить) определяется как использование должностным лицом своих властных полномочий и доверенных ему прав в целях личной выгоды, противоречащее установленным правилам» (Социально-психологические исследования…, 2010, с. 191). В международных документах, определяющих коррупцию, взятки в денежной форме вообще не упоминаются. Например, коррупция определяется как «злоупотребление властью или понятием доверия ради персональных привилегий или в пользу привилегий другому лицу или группе лиц, к которым наблюдается отношение лояльности» (цит. по: Церкасевич. 2012, с. 532).


[Закрыть] «Взятка, – пишет В. Радаев, – это всего лишь примитивная начальная форма отношений, которая опосредует короткие (разовые) взаимодействия и характерна преимущественно для чиновника мелкой и средней руки, а также для представителей малого бизнеса. Элементарная взятка перерастает в систему обмена услугами, которые уже не принимают денежную форму и даже не сводятся к личным подаркам-подношениям» (Радаев, 1998, с. 162). Вместе с тем подобные виды коррупции, в отличие от ее материальных форм, вообще не учтены законодательством, что создает для них практически неограниченные возможности.

Нашей российской, как и другим культурам с элементами патриархальности, свойственны клановость, семейственность, кумовщина, телефонное право, «теневые» способы решения проблем, в том числе и властными структурами, всевозможные «серые кардиналы», «банановый»[52]52
  Появление этого термина связано с тем, что в т. н. «банановых» республиках вся родня их президентов, как правило, тоже состоит во власти.


[Закрыть] механизм приближения к власти и т. п. Они создают психологическую среду, в которую коррупция вписывается очень органично: социальные связи в коррумпированных системах реализуются как частные взаимодействия членов дружеского или родственного круга (Алексеев, 2008). Отсюда проистекают такие явления, как, например, то, что жены наших высоких чиновников часто оказываются «успешными предпринимателями», зарабатывающими в десятки раз больше своих мужей; «Родственники чиновников высокого ранга из таможенных или налоговых органов вдруг, независимо от квалификации, оказываются на весьма денежных должностях в коммерческих структурах. (Не менее удачливы и родственники некоторых высокопоставленных служащих из других органов власти.)» (Белай, 2011). Сами чиновники, оставляющие свои высокие посты, как правило, уходят в коммерческие структуры, где активно используют свои прежние связи, что создает крайне благоприятную среду для коррупционных отношений, хотя и не проявляющихся в открытой денежной форме. Справедливо отмечается, что «не работает у нас и норма о конфликте интересов: когда личные чаяния должностного лица вступают в противоречие с его служебными интересами» (Цепляев, Пивоварова, 2011, с. 4) – в отличие от западных стран, где чиновник обязан незамедлительно сообщать о подобных конфликтах. Нет и закона об инсайдерстве, который запрещал бы чиновникам использовать служебную информацию в целях личного обогащения, а также предоставлять ее своим родственникам и знакомым. Бытовой лексикон россиян изобилует такими выражениями, как «искать выход на» (далее указывается имя «большого начальника»), а для поведенческой практики большой доли наших сограждан характерно, попав в какую-либо неприятную ситуацию, например, в ДТП в качестве их виновников, тут же начинать звонить своим друзьям и знакомым, дабы «отмазали». Как пишет Б. Дубин, «реформаторы постсоветских лет воспитали лукавого гражданина: не доверяющего власти, но полностью от нее зависящего, готового взаимодействовать с государством только через „черный ход“ беззакония» (Дубин, 2011, с. 19).

Привычка добиваться чего-либо «через черный ход» – по знакомству», по блату и т. п. – является характерной чертой поведения многих наших соотечественников и, крайне актуальная во времена всеобщего дефицита, сохранилась и поныне, будучи теперь обращенной не на товары народного потребления, а на другие цели. Исследование, проведенное в Нижнем Новгороде Институтом социологии РАН, продемонстрировало: на вопрос «Что необходимо, чтобы стать богатым в России?», 63,6 % выбрали ответ «иметь нужные связи» (Нестик, 2002). Другой опрос показал, что проблему борьбы с коррупцией 86 % населения считают самой острой или одной из важнейших для современной России, но при этом 40 % выражают положительное или нейтральное отношение к прямому или косвенному участию в теневой экономике (Клямкин, Тимофеев, 2000), очевидно, не видя связи одного с другим. По данным фонда ИНДЕМ, необходимость избегать коррупции усматривают лишь треть отечественных предпринимателей и менее половины наших сограждан, предпринимательством не занимающихся, активную же антикоррупционную установку имеют лишь 13 % предпринимателей и 15 % граждан (Исследование коррупции, 2011).

По всей видимости, получают подтверждение все три основные модели, объясняющие российскую склонность к коррупции: 1) коррупция – это пережиток советской экономики дефицита, 2) психология взятки укоренена в традиционных для патриархальных культур отношениях одаривания, 3) взятка представляет собой рациональный инструмент нашей специфической рыночной экономики (Алексеев, 2008). Самым простым подтверждением их конъюнкции служит то, что мздоимство было у нас всегда, но нынешний уровень коррупции беспрецедентен. В то же время идея о том, что коррупция не возникает на пустом месте, а служит продолжением отношений, характерных для данного общества, нуждается в уточнении применительно к разным уровням таких отношений. В частности, если на низшем уровне коррупция представляет собой «верхушку айсберга» традиций одаривания и других видов патриархальных отношений, то на высшем выглядит как порождение безнаказанности приближенных к власти.

Надстраивание коррупции над системой неформальных, «неуставных» отношений, обладающих в сейчас во многих сферах жизни приоритетом над отношениями формальными и «уставными», способствует формированию определенной структуры коррупции, придавая ей организованный характер. Как отмечает С. П. Глинкина, «коррупционер-одиночка в современной России – вымирающий вид. Ему на смену пришли неформальные структуры – коррупционные сети. Происходит процесс корпоративизации коррупции» (Глинкина, 2010, с. 443). В результате Россия причисляется не просто к коррумпированным, но к системно коррумпированным странам (Ниненко, 2012).

В этих «сетях» отчетливо выражены горизонтальное и вертикальное «измерения». Горизонтальное проявляется в тех случаях, когда, например, «трясти палаточников» приходят двое полицейских, и невозможно представить, чтобы один из них брал с них «дань», а другой – воздерживался от этой практики. Вертикальное измерение – в ситуациях построения коррупционных структур как «коррупционных вертикалей», в рамках которых низшие чины непременно делятся с вышестоящими, те – со своим начальством и т. д. Попадая в коррупционные «сети», практически невозможно остаться некоррумпированным. Если же такой человек появляется, от него стремятся избавиться. Коррупционеры «своих не сдают», отчетливо проявляется феномен «круговой поруки» (Алексеев, 2008), а что-либо изменить в соответствующих структурах можно только извне и при личном участии высокого начальства. Все это не только придает коррумпированным организациям характер «боевых единиц» и делает их очень устойчивыми, но и порождает хорошо известный в психологии феномен дистрибуции вины и ответственности. В частности, «субъективное восприятие риска снижается, если чиновник делится взяткой с начальством, продавец отдает часть „отката“ руководителю фирмы и т. д. Чем многочисленнее сеть участников коррупционной сделки, тем чувство вины меньше, как, впрочем, и риск испортить репутацию в случае разоблачения» (Глинкина, 2010, с. 443).

Следует отметить и то, что в отечественной культуре весьма размыты границы между собственно взяткой и тем, что рассматривается как благодарность. Еще с советских времен у нас принято считать, что некоторые виды услуг предполагают благодарность, причем не в устной, а в товарно-денежной форме, несмотря на то, что за оказание этих услуг человек получает зарплату. Скажем, многие считают просто неприличным прийти, например, к врачу, не подарив ему коробку конфет (или горячительный напиток, если врач мужского пола). Любопытно, что и подношения деньгами, например, тем же врачам, как правило, осуществляются добровольно, без какого-либо принуждения и вымогательства с их стороны, – просто потому, что «так принято». (Вспоминаются слова из песни Б. Окуджавы про черного кота: «Каждый сам ему выносит и спасибо говорит».) Неудивительно, что основная часть коррупционного оборота приходится в нашей стране не на долю постоянно критикуемых чиновников, а на такие профессиональные группы, как врачи, учителя, таможенники и т. п. «Подношения» некоторым из них воспринимаются в нашей стране не как коррупционные, а как выражающие лишь естественную человеческую благодарность, тем более что их адресат совсем не требует от них этого. Однако подобные формы поведения встречают непонимание в других культурах. Например, российские эмигранты на Брайтон Бич ставят в полное недоумение американских полицейских, пытаясь заплатить им за то, что они выполняют свою работу, а добрые финские транспортные полицейские превращаются в свою противоположность, когда наши водители пытаются вознаградить их доброту денежной купюрой.

Мы считаем нормальным и обыденным то, что в западных странах расценивается как коррупционные преступления. Подобное отношение к коррупции имеет в России давние традиции. Так, например, еще в XVIII–XIX вв. воровство и мздоимство также было распространено в государственных учреждениях, что нашло отражение во множестве пословиц и поговорок (Антонян, 2011). Сейчас, согласно данным различных опросов, практически невозможно найти россиянина, который если не брал бы, то, по крайней мере, время от времени не давал бы взятки в той или иной форме, причем, как показывают социологические исследования, коррупционное предложение, т. е. количество ситуаций, когда гражданин готов дать взятку, намного превышает коррупционный спрос, т. е. количество случаев вымогательства (Исследование коррупции, 2011).

В общем, можно сделать очень неутешительный вывод о том, что коррупция в России, особенно в современной, «это больше, чем коррупция», даже при самом широком толковании последней, характерном для международных программ борьбы с нею. Она оценивается, причем даже высокопоставленными отечественными чиновниками, как наш образ жизни (Гудков, 2010). Возможно, это преувеличение, но трудно не согласиться с тем, что «Коррупция в нашей стране образует давно укорененную систему социальных отношений, теснейшим образом переплетенную с другими социальными отношениями», а «правильное лечение страны от коррупции эквивалентно лечению страны вообще» (Исследование коррупции, 2011).

При этом наша страна вписывается и в общемировые закономерности коррупции, находясь под влиянием соответствующих факторов. Так, например, уровень коррупции возрастает в период модернизации, когда политическая и экономическая активность населения опережает институциональное оформление ее новых форм, которые еще не закреплены в законах, и принятие соответствующих решений во многом определяется произволом чиновников (Huntington, 1968). Поэтому, в частности, радикальное уменьшение количества разрешительных и запретительных функций чиновников рассматривается в качестве одного из главных направлений борьбы с коррупцией. По мнению исследователей, большое влияние на расцвет коррупции оказывают также аномия, равнодушие значительной части населения к нарушению социальных норм, массовые цинизм и утрата здравого смысла (Klitgaard, 1991). Она связана и с различными национальными особенностями общественной жизни, например, с традицией делать подарки (Antvig, 1991; Arunthanes, Tansuhaj, Lemac, 1994), с такой характеристикой культур, как «коллективизм – индивидуализм» (LaPalombara, 1994), с особенностями религиозных конфессий (LaPorta, Lopez-De-Silanes et al., 1999) и с другими факторами. В результате «коррупция трактуется не как временное, болезненное состояние, а как явление, постоянно воспроизводимое культурной традицией, опирающееся на постоянные, устойчивые черты национальной культуры» (Нестик, 2002).

Подобная трактовка подкрепляется результатами многочисленных исследований социокультурной обусловленности коррупции. Высказывается, например, точка зрения, согласно которой «антикоррупционная этика базируется на определенном западноевропейском идеале» (Церкасевич, 2012, с. 538), что подтверждается более низким уровнем коррупции в европейских странах, по сравнению с неевропейскими (Transperancy International, 2013)[53]53
  В целом же по Индексу восприятия коррупции (ИВК) из 174 стран, для которых он рассчитывается, лишь 24 страны (14 %) определяются как страны с низким уровнем коррупции, а для остальных она представляет серьезную проблему (Нисневич, 2012). При этом и в странах с низким уровнем коррупции, например, в Швеции, тоже далеко не все благополучно (Церкасевич, 2012). Отмечается, что «коррупция имеется во всех странах, но особенно она распространяется в государствах, где правовая система, средства массовой информации и государственное управление слабые и неразвитые» (Церкасевич, 2012, с. 534).


[Закрыть]. Вместе с тем следует подчеркнуть и опасность абсолютизации подобных позиций, ведь если уровень коррупции определяется вековыми особенностями национальной культуры, то попытки его снижения выглядят обреченными на провал. Существуют и их опровержения, состоящие в том, что, например, некоторые страны Юго-Восточной Азии добились ощутимых успехов в борьбе с коррупцией, сохранив свою самобытную культуру. Оптимизм в данном плане внушают также исследования, демонстрирующие, что люди, переехавшие из стран с высоким уровнем коррупции в страны, где она практически отсутствует, в большинстве своем прекращают совершать коррупционные действия (Психологи изучили причины коррупции, 2011). Однако, возвращаясь в родные, высококоррумпированные, страны, они снова берутся за старое – начинают давать и брать взятки, что позволяет сделать вывод: «Психология человека, которую изучали исследователи, в таких государствах подчиняется социальным институтам, а не доминирует над ними» (там же).

Социально-психологические факторы коррупции можно сгруппировать в системе трех основных компонентов, которыми являются: 1) коррупционер, 2) коррумпирующий, 3) их окружение – косвенные участники коррупционных актов. Как отмечает Т. А. Нестик, «коррупция – это активное взаимодействие даже не двух, а трех сторон… эти стороны представлены бизнесом, государством и обществом, а в сознании непосредственных участников коррупционных сделок – чиновником, предпринимателем и фигурой незримого Другого (референтной группой, общественным мнением), на которую опирается легитимация любой незаконной деятельности» (Нестик, 2002). Следует подчеркнуть, что традиционная трактовка коррупционных актов обычно игнорирует их третью сторону, учитывая лишь коррумпируемого и коррумпирующего, в результате чего за пределами анализа остаются важнейшие механизмы коррупции и соответствующие социально-психологические процессы.

Можно выделить и основные проблемы, возникающие в связи с социально-психологическим изучением коррупции. К их числу относятся: 1) макропсихологические факторы коррупции, 2) социально-психологические особенности коррупционеров, 3) социально-психологические характеристики коррумпирующих, 4) социально-психологические факторы отношения к коррупции в обществе, 5) психологические меры противодействия коррупции, 6) психологический мониторинг антикоррупционных законов, 7) этнопсихологические типы коррупционного поведения и др.