Текст книги "Ржа"

16

Всем известно, что стрелять в куропаток из ружья – дело неблагодарное. У опытных охотников считается глупостью тратить патрон для убийства столь медлительного и доверчивого существа. В крайнем случае, полагается одним выстрелом убить двух или трех мирно пасущихся серо-белых толстеньких птиц. А если подстрелишь только одну – будут смеяться.

Среди сельских якутов и эвенов принято куропаток, как древних грешников, побивать камнями. Хорошим результатом для мальчика-подростка считается – убить одну птицу с нескольких бросков, с первого попадания. Куропатки весьма недогадливы и странно меланхоличны, когда дело касается их жизни и смерти. Камень, пролетевший в сантиметре от клюва, они игнорируют. И продолжают мирно пастись, видя свет этого мира последние мгновения, пока охотник снова заносит руку для броска. Кидать нужно метров с десяти. Попадать в голову.

Но у русских так не получается. Видимо, дело все же в практике. Потому что полукровки-сахаляры, если живут в селе, кидают камни ничуть не хуже якутов. И, наоборот, городские саха, как правило, неотличимы в этом деле от нуучча – русских.

Пашка мог легко наворовать у своего отца патронов с утиной дробью. Эти патроны годились только на развлечение, бросать в костер, потому что ружье украсть он, естественно, не мог. У Алешки не было даже патронов – его отец не имел ружья и никогда не ездил на охоту. Поэтому Алешка мечтал сам добыть куропатку, задолго до того, как стал индейцем.

Алешка знал один способ. Удивительный. Невообразимый. Который мог появиться только в той местности и в то время, где проходила Алешкина, еще такая недлинная, жизнь. Трудно даже предположить, каким жизненным опытом мог обладать человек, впервые применивший этот метод птичьей охоты.

Впрочем, тайны никакой не было. Каждый русский мальчик в поселке у ржавой реки знал: чтобы поймать куропатку – нужен снег, какая-нибудь крупа и бутылка из-под шампанского. В бутылку нужно положить крупу, желательно размоченную в теплой воде, чтобы она пахла (почему-то предполагалось, что куропатки хорошо различают запах). Потом нужно воткнуть бутылку в снег, под углом, чтобы в отверстие горлышка могла заглянуть птица. Привлеченная запахом зерна, куропатка наивно и бездумно сунет голову в бутылку. При каждом движении назад перышки на ее шее будут топорщиться и не позволят освободиться. А с тяжелой бутылкой на голове птица не сможет убежать. Только стандартные бутылки из-под советского шампанского годились для охоты. Горлышки других были слишком узкими или слишком широкими, и не имели изнутри выступа, как у бутылок из-под шампанского, который нужен, чтобы помогать проволочной закрутке снаружи удерживать пробку и чтобы не давать выскользнуть наружу маленькой оперенной голове.

Правда, Алешка не знал никого, кто бы на практике применял этот поражающий одновременно изощренностью и простотой охотничий прием. Откуда все знали методику – также не известно. Она передавалась изустно, как предания предков у любого неграмотного народа. А дети в рабочих поселках на краю света всегда ощущают себя отдельным народом – потерянным и мало цивилизованным.

Они с Пашкой вышли на охоту февральским субботним утром, в двадцатиградусный мороз – почти в оттепель, по их представлениям. В черную клеенчатую сумку положили две бутылки из-под шампанского, маленький горняцкий термос с гречневой кашей, и маленькую баночку авиационного керосина, которую Алешка украл у своей мамы. Мама работала в типографии и там этим керосином чистила свою страшную громоздкую и гремливую машину – линотип, на которой железными большими буквами было написано «Россия». Это слово казалось Алешке странным. Он привык воспринимать страну в которой жил исключительно как Советский Союз. В слове Россия ему мерещилось что-то первобытное, и поэтому удивительно было видеть стилизованные под русскую вязь буквы на дышащем свинцовым паром автомате, произведенном в конце 20 века в СССР. Россия выглядела безнадежно устаревшей на рубчатом железном боку.

Сложно сказать, для чего мама приносила керосин домой. Алешка не помнил, чтобы его использовали в каких-то домохозяйственных мероприятиях. Разве что однажды он пригодился для отмывания от белой краски шамана Дуди, но это было делом будущего. Впрочем, керосин время от времени заканчивался, благодаря незаметным Алешкиным стараниям, и мама исправно пополняла его запас.

Керосин придумал взять Пашка. Он в недолгом споре объяснил Алешке, что если их в пути застигнет ночь или снежный буран (в двухстах метрах от крайнего дома), то придется разжигать костер из веток промороженной лиственницы. А это не так-то просто сделать. Никакие бумажки не помогут разжечь пламя на ледяных деревяшках. Только керосин. Ну, или бензин, но бензина под руками не было. Нужно ли добавлять, что никто из них ни разу не разжигал костра в снегу, да еще при помощи горючих жидкостей…

Куропатки поймались на удивление быстро. Первая – уже минут через пять. Алешка хотел вытащить ее и сберечь живой, но нечаянно свернул птице шею стеклянным горлышком. Зато двух других они посадили в сумку невредимыми. И пока шли домой (костер жечь так и не пришлось), обсуждали куропачью судьбу – Пашка говорил, что любит, когда у них хрустит поджаренная шкурка, Алешка же мечтал о небольшом куропатководческом предприятии и куропачьих яйцах. Ведь яйца в северном поселке тоже были дефицитом, и сделанный из яичного порошка омлет обычно напоминал по вкусу и текстуре подошву резинового сапога.

Куропатки задохнулись в сумке насмерть, потому что там разлился керосин из неплотно закрытой баночки. Сначала птиц отнесли домой к Алешке, а потом к Пашке, но домашние, лишь только учуяв авиационный дух от белых перьев, сразу выгоняли охотников на улицу, а на их добычу не хотели и смотреть. Пришлось все выбросить, кроме термоса. Даже сумку.

А потом Алешкин папа принес домой зайца. Это было как чудо. Он пришел, а запазухой у него сидел большой белый зверь, прижав от страха длинные уши. Мама ахнула, Алешка прыгал от радости, как заяц.

Зайца выпустили на пол, и он убежал под стол, приволакивая заднюю ногу.

– Нога у него, наверно, отвалится, – сказал папа.

Этого зайца папе принес знакомый якут, который ставил капканы за сопкой, недалеко от продснаба. Обычно пойманных зайцев он убивал. Но папа специально попросил его оставить одного живым. Правда, неизвестно было – сколько времени ушастый провел на сорокаградусном морозе с ногой, зажатой стальными зубьями. Его конечность одеревенела и поначалу, когда зайца пустили пробежаться в бытовке продснаба, даже пристукивала деревянно по полу.

Алешка сидел на корточках и смотрел, как заяц под столом ест сырую картошку. У него были большие пятисантиметровые когти на мощных задних лапах, и было так жалко, что одной из этих лап придется отвалиться.

Под столом заяц прожил два дня. Он там гадил, и поэтому его переселили в большой террариум, который принес папа – сменял на пару бутылок водки. В террариуме когда-то жили черепаха и улитки, но зайцу там понравилось. Он устроил себе гнездо из старых тряпок, и любил грызть овощи. Через несколько дней он, наконец, утолил свой дикий голод и стал разборчив – меланхолично жевал яблоки, а от морковки и картошки отказывался.

Алешка забрал из школьной библиотеки все книги про зайцев, какие там были. Он узнал, что зайцы – очень опасны: иногда они убивают охотничьих собак, падая на спину и распарывая длинными когтями собачьи животы. Впрочем, его заяц был миролюбив. Через неделю он уже спокойно позволял себя гладить и даже брать на руки. Было так приятно ощущать его живую пушистую тяжесть и подрагивания длинных ушей. Нога его не отвалилась, и даже наоборот: скоро он скакал по квартире, опираясь на все четыре лапы.

– Вот еще выздоровеет немножко, и я его отпущу, – думал Алешка.

А сам все оттягивал этот момент. Все хотел, чтобы зайчик еще окреп, еще поел картошки и яблок, чтобы у него совсем хорошо двигалась обмороженная лапа.

Через месяц он с грустью в сердце взял мамино эмалированное ведро с крышкой, и положил на дно тряпок – чтобы отнести зайца подальше в тундру и отпустить. Весь день он рассказывал знакомым мальчикам о своем намерении, и даже собрал небольшую команду желающих участвовать в освобождении окончательно выздоровевшего ушастого зверя.

А вернувшись в тот день из садика, он зайца не нашел. В террариуме лежали тряпочки, сбитые зайцем в подобие гнезда. Недогрызеные яблоки и картошки. Недопитая вода в пластмассовой ванночке.

Алешка бросился по комнатам, заглядывал под кровати, даже под ванну и за унитаз. Не было зайца. Только странный пух налип на край обеденного стола. Белый пух. Мама, приведшая Алешку из детского сада, сначала тоже искала зайца, а потом замолчала и стала заниматься какими-то своими делами.

– Кто выпустил зайца без меня? – спрашивал Алешка гневно, – Зачем?!!

А потом вдруг понял. Бросился к кухонной раковине. И там тоже был пух и пятна ржавого цвета на белой эмали.

Мама вышла из квартиры. Скоро пришла назад и сказала, что папа и сосед дядя Степа сейчас сидят у дяди Степы в квартире, этажом выше, и едят зайца. Пьяные.

Алешка так и не смог понять, зачем они это сделали. Ведь в доме было много еды, и мясо в морозилке. Он плакал два дня. Отец не попросил у него прощенья, да и вообще не принял во внимание это малозначительное событие.

17

Фффшшик! Вырезанный из тонкой листовой стали стилизованный цветок, о восьми лепестках, мелькнул в воздухе и воткнулся в цокольные доски длинного двухэтажного дома. Фффшшик! Еще один уверенно засел в дереве рядом с первым.

– Сюрикены, – объяснил Коля, – Оружие ниндзя!

Фффшшик! Стальные цветки образовали на синей крашеной доске красивый треугольник. От этих кусочков железа на индейцев повеяло мужеством.

– Здорово! – сказал Пашка, – А я и не знал, что звездочки ниндзя – это сюрикены.

– Слово-то какое дурацкое, – сказал толстый Дима.

– Ну, можно говорить шурикены, но это не совсем правильно, – сказал Коля, – Я читал книгу «Белый ниндзя», и там в предисловии было написано шурикены, а в книге – сюрикены. Получается, что про сюиркены там написано больше, чем про шурикены, и значит, так правильнее…

– И про что была книжка? Про сюрикены? – спросил Дима.

– Нет, про секс, – сказал Коля, – Я у мамы взял…

И чтобы скрыть легкое смущение, бросил в дощатую стену сразу три сюрикена.

Они отскочили от дерева и, звякнув, упали на асфальтовую дорожку. Дуди, не закрывая приоткрытого от удивления рта, бросился их подбирать.

Индейцы знали, что такое секс. Они не раз натыкались на это слово в книжках, вроде «Белого ниндзи», и видели в кино. Алешка даже видел кино «Интердевочка» и «Маленькая Вера» – специально ходил посмотреть на секс. В кинотеатр пускали всегда и всех. Потом рассказывал соплеменникам.

– Наверное, секс – это больно, – сказал однажды индеец Пашка, – Взрослые так стонут ночью в спальне… А один раз я слышал, как мама сначала стонала, а потом говорит «Хватит, больше не могу!», и перестала стонать. Представляешь, как это тяжело?

– Неужели когда мы вырастем, нам тоже придется этим заниматься, – сказал тогда удрученно Алешка.

– Да, – не менее удрученно ответил Пашка, – Взрослые обязаны это делать. Водка, вот, тоже невкусная. А они ее пьют.

– От водки они бывают пьяные, – сказал Алешка.

– А от секса бывают дети, – сказал Пашка.

Потом подумал и добавил:

– Но, видимо, не каждый раз.

Потом опять подумал:

– Куда им еще дети? Я и так на кухне сплю…

Новое индейское оружие – сюрикены – Коля обнаружил на кладбище. Его продолжала терзать все та же мысль: как правильно хоронить мертвых? Все способы, о которых он знал, никак не подходили к тому, что он видел вокруг. И чтобы лишний раз в этом убедиться, он отправился на поселковое кладбище, расположенное на невысоком плато, часах в двух ходьбы.

Нужно было идти широкой, как река, рудовозной дорогой. Днем по этой грунтовке, твердой, как бетон, сновали туда-сюда могучие БелАЗы. И ходить здесь было опасно. С такой высоты водитель мог не заметить пешехода.

А вечером БелАЗов не было. Вечером на дорогу опускалась зыбкая северная тишина – без певчих птиц, без звона кузнечиков, без шелеста листвы. Только мерный и тонкий комариный гуд висел в воздухе, и солнце, выглядывая между горными склонами, стелило по дорожной пыли рыжий свет.

Могилы, за неимением высоких деревьев, показались издали – блеснули страшно веселенькой голубизной оградок. Коля остановился. Он чувствовал набегающий покой, будто подходил не к искалеченному вечной мерзлотой погосту, а к берегу океана.

Крестов на кладбище не было. Только железные крашеные стелы, узко-пирамидальные, с овалами выцветших или новых фотографий. На Колю живо и пристально смотрели мертвецы. Травы на могилах тоже не было – только камни и ягель, хранившие форму двухметровых прямоугольников. Могилы, возрастом в несколько лет, первые с краю, до сих пор были голыми – лишайник еще не успел прорасти на их камнях. В этой земле, где даже автомобильный след на тундровом ковре не зарастает десятилетиями, вырытая могила была вечным рубцом и каждое лето сочилась свежей ледяной сукровицей.

Коля вздохнул, оперся, оглядываясь вокруг, на оградку ближайшей могилы, и ощутил боль в ладони: железный цветок, украшавший железные прутья, кольнул его своим лепестком.

Сам цветок был с ладошку, и крепился сквозь дырку в центре к длинной проволоке, навитой на оградку.

– Хха! – сказал Коля неизвестно кому, и около часа потратил на то, чтобы развязать с помощью острых камней стальной узел, удерживающий проволоку. Потом он ссыпал на камни штук тридцать железных цветочков, чуть прихваченных первой ржавчиной. Оглянулся еще раз: на каждой могиле висели такие цветы. Исключений не было.

Воинам понравились звездочки мертвых ниндзя с поселкового кладбища. Пусть Фенимор Купер ничего не писал о сюрикенах, и они не вжикали по экранам советских вестернов, это было настоящее оружие – скрытное, опасное, поражающее на дистанции в десять шагов или даже больше. Алешка охотно согласился слегка изменить индейские законы и внести сюрикены в список всяких боевых штук, достойных сурового воина прерий.

Однако на первой же тренировке проявились две главные проблемы. В старые доски цокольных этажей сюрикены втыкались неплохо, но было ясно, что телам десятиклассников серьезный ущерб они причинить не могут – слишком уж тупыми были края железных цветков. И потом, их было просто мало. Каждому досталось всего несколько штук (даже учитывая, что Дуди, как шаман, по-прежнему обходился без оружия, хотя и бегал подбирать упавшие сюрикены после каждого неудачного броска). Таким образом назрела еще одна экспедиция – за боеприпасами.

Сюрикены разной степени заржавленности были оборваны со всех могил на краю кладбища. Так индейцы заручались помощью предков в предстоящей битве. Правда, не их прямых предков и только из самого свежего ряда. Дальше на погост индейцы заходить не то чтобы боялись, но не хотели тревожить тех мертвецов, которые этим летом решили последний раз взглянуть на солнечный мир.

Набралось сотни две звездочек. Их сложили в небольшую холщовую сумку. Алешка решил отнести новое оружие на работу к своему папе – заточить там на станке. Правда, он не знал точно, пребывает ли его отец в трезвом состоянии. И поэтому отпустил всех воинов, велев им возвращаться в поселок, а при себе оставил только Дуди.

– Мы с шаманом пойдем, поколдуем немного над оружием, – усмехнулся только что придуманной шутке вождь, – Ждите в нашем дворе, а лучше под домом. К вечеру будем.

Воины пытались возмущаться, но авторитет вождя был подкреплен законом и когда-то данным обещанием слушаться. Вяло поругиваясь, он потянулись в сторону поселка.

Дуди млел от счастья, таща сумку с сюрикенами в обход поселкового кладбища. Впервые он остался наедине с вождем и считал это безусловным знаком особого к нему расположения. Никто не знал, понимает ли Дуди, что такое «индейцы», но что такое вождь – он знал отлично. Дуди улыбался вождю особенно тщательно и подолгу, так что Алешке это надоедало, и он командовал:

– Дуди! Отвернись!

Или:

– Дуди! Перестань улыбаться!

Тогда шаман могучим усилием воли стягивал пухлые губы в ровную линию и продолжал улыбаться одними глазами, ловя каждый взгляд и жест вождя, каждый его вздох. В такие моменты Дуди, действительно, напоминал собачку.

До пилорамы они дошли меньше, чем за час. Папа отвел вождя и шамана в слесарную мастерскую, где собственноручно принялся точить им сюрикены. Время от времени он хмыкал и косился на сына:

– Вы где их взяли?

– На свалке, – врал Алешка, потому что понимал, что нехорошо рассказывать про разобранные могильные оградки.

– Да, ты бы сказал, что тебе нужно! – недоумевал папа, – У нас их тут целые ящики! Вон!

Алешка поглядел туда, куда кивнул отец и, правда, увидел деревянные ящики, наполненные новыми, еще не крашеными и ничуть не ржавыми, сверкающими в полутьме звездочками ниндзя. Их железные лепестки торчали в разные стороны угрожающе.

– А зачем они тут? – автоматически спросил Алешка.

– Их тут делают, – ответил папа. Он осторожно прижал очередной могильный цветок к точильному кругу. Из-под пальцев полыхнули искры. Дуди вздрогнул и даже задышал часто от восторга, – Могилы украшать. А вам они зачем? В людей кидать не будете?

– Нет, – почти честно ответил Алешка, – Мы будем тренироваться. Нам бы еще мишень сделать…

– Там у входа лист пенопласта стоит порченый. Посмотри, может, пойдет вам на мишень.

Алешкин папа заточил все принесенные индейцами сюрикены, а сам Алешка на пару с шаманом вырезали из большого куска пенопласта человеческий силуэт в натуральную величину, без ног, по пояс. Сюрикены втыкались в него с легким хрустом. Радостные, они провели у слесарной мастерской остаток дня, прислонив мишень к стене и метая в нее мертвецкие украшения, отточенные до остроты хорошего ножа. Потом пришел папа, у которого закончилась смена, и Алешка с Дуди побежали по дороге, в сторону большого поселка, чтобы успеть на автобус. Папа шел не торопясь. Он вообще никогда не спешил. И в этот раз пришел вовремя.

Алешка и его маленький черноглазый товарищ стояли, растерянные и с красными лицами у дощатого домика автобусной остановки. Перед ними валялись куски пенопласта и стоял долговязый парень с длинной сальной челкой. Алешкин папа всегда ходил тихо, что было удивительно при его массивности и тяжелом взгляде, который, казалось, сам по себе должен был производить стук, падая на предметы.

– Кто это сделал? – спросил Алешкин папа тихим, но угрожающим голосом, из-за плеча долговязого, так что парень даже подпрыгнул на месте и резко обернулся, взмахнув длинной черной челкой.

– Он! – выпалил Алешка, указав пальцем.

Прыгун посмотрел в глаза Алешкиного папы, потом на Алешку, и вдруг осклабился, мотнулся развязно всем телом и попытался что-то объяснить деланно-ленивым тоном, но папа уверенным движением протянул руку к лицу паренька и запрокинул тому голову, вставив средний и безымянный пальцы ему в ноздри. От неожиданности Прыгун замычал жалобно, по-телячьи, и привстал на цыпочки, потому что его нос больно тянули вверх чужие пальцы, сильные и жестокие.

– Бе-ги… – тихо-тихо сказал Алешкин папа, а губы его были белыми от злости.

– Отпустите! – прогундосил подвешенный за нос.

– Пошел!!! – рявкнуло ему в лицо что-то страшное, что держало его так сильно.

Он прыгнул вверх, срывая себя с этих деревянных пальцев, развернулся еще в воздухе, упал, по-кошачьи, одновременно на ладони и стопы, и рванул из такого положения вперед, наискось через полотно грунтовки, смутно видя перед собой и чувствуя мокрое и горячее по губам.

Мальчишки смотрели во все глаза на Алешкиного папу. Тот еще несколько мгновений не отводил неподвижного взгляда от стремительно удаляющейся спины прыгуна, а потом перевел его на испуганных индейцев. Его губы еще были белыми, но с лица уже сползало выражение окаменелой ярости.

– Ты его знаешь? – спросил он Алешку сухо и неприязненно.

Алешка боялся так, что готов был бежать за Прыгуном.

– Нет, – сказал он, и в этом коротком слове его голос сорвался.

– Вы же полдня себе эту мишень делали, а позволили сломать, – выцветший отцовский голос оживал нормальными человеческими интонациями, – Не могли защититься, так хоть ко мне бежали бы… Узнай, кто это и скажи мне!

– Да, папа, – сказал Алешка.

Дуди смотрел очень внимательно на стоящего перед ним великана в пыльной робе. Пристально. Без тени улыбки.