Текст книги "Смута"

Юрий Мнишек, предвидя опасности, писал письма и к королю Сигизмунду, и к папскому нунцию Рангони. Это сыграло свою роль. Опасность миновала…

Они несколько дней стояли на берегу Днепра, так как все лодки и паромы были заблаговременно угнаны подальше. Но помогли им православные мужики Киева, которые подогнали свои лодки для перевоза через реку. После переправы царевич подписал им грамоту, цена которой сейчас была невелика. Но вера людей в истинного царевича обнадеживала.

А вскоре к ним подошли еще две тысячи донских казаков, приведенных Свирским. Тут же были плохо вооруженные севрюки, с объятиями встреченные своими земляками.

Все они были привлечены запахом близкой добычи. Среди этого разношерстного сброда было мало приличных людей, в основном это были либо холопы, давно бежавшие из Москвы и окрестностей, либо северские мужики, прижившиеся здесь с недавних времен и не знавшие, куда голову приклонить – к Москве или к Западной Руси. Посулы новоявленного царевича много обещали темным душам, которые метались меж Русью и Речью Посполитой без особой надежды обрести себе настоящую родину. Как говаривал тот же Мелентий Лыков, его родина была там, где он имел знатную добычу и добрый покой на некоторое время. Хотел он когда-то податься на Дон, но не принимала двуличная натура его тамошних порядков. То же самое касалось и Запорожской Сечи, которая держала казаков в строгости и порядке и не любила чужаков, признающих только собственные волю и желания.

Шляхтич Дворжицкий, предводитель одной польской хоругви, увидев подъезжавших донских казаков, тихо сказал одному из своих приближенных, чей отец когда-то воевал вместе с его отцом:

– Видишь, Тадеуш, прав был твой отец, у них на Руси есть много таких, кто хотел бы заменить старого царя. Я теперь многому готов поверить, ежели так пойдет и дальше.

– Более всего, ясновельможный пан, они хотят наживы, – усмехнулся Тадеуш, с видимым интересом разглядывая новоприбывших казаков.

– А разве это плохо? Они хотят поживиться, а мы хотим увидеть Русь на коленях. И цели наши в чем-то близки.

– Никогда не мог себе представить, ясновельможный пан, что буду когда-нибудь воевать на одной стороне вместе с донскими казаками.

– Что ж, и я себе этого никогда не представлял ранее. Но видит бог, сейчас началась такая интрига, что никому далекое неведомо. Но мы готовы к битвам.

Дворжицкий внимательно наблюдал за тем, как казаки располагаются в стане войска русского царевича. С этого момента не только у него, но и у многих его соотечественников зародилась мысль о справедливости устремлений Дмитрия, так как он видел несомненный успех, который не приходит просто так.

Ему надо было сейчас идти к старому Мнишеку, чтобы составить план действий. Там его ожидал полковник Жулицкий и остальные польские офицеры. Прибытие донских казаков настраивало на хороший лад и поднимало их в собственных глазах, так как слышали они немало резких выпадов по свою душу, когда выступили на стороне новоявленного русского царевича. Но это уже в прошлом, и черные времена прошли. Дворжицкий верил в это.

Ведь как ни крути, а многое они, польская шляхта, должны делать по своему разумению, не считаясь с чужим мнением. Он не раз спрашивал себя, насколько сам уверен в предприятии? Но четкого ответа не было и у него. Однако в тот день настроение было приподнятым.

* * *

Из путевых записей голландского путешественника Яна Бергена:

…В этой земле временами происходит чудное. На ум приходят разные легенды, блуждающие здесь испокон веков.

Вот даже византийские хроники указывают на осаду Константинополя киевскими скифами Олега, что само по себе говорит об их силе и воинственных порядках. И хотя впоследствии удалось распространить на этой земле византийскую веру, все же низовой народ, тот, кто живет у самой земли и воды – те по-прежнему кое-где исповедуют языческие обычаи, коим я был не раз свидетель. Но сейчас не это занимает меня более всего. В жизни каждого народа и государства время от времени происходят переломные вещи, события, которые подчас изменяют многое в самой сути устройства.

Вот и сейчас русский народ как будто преобразился, он живет ожиданиями, для кого-то – надеждами, для кого-то – печалями. Это начало нового преображения. Хотя, честно сказать, и не все это понимают в должной мере. Впрочем, истинная оценка происходящего будет видна много позже, когда большинства ныне живущих уже не будет на этом свете. А теперь по порядку…

Довольно затруднительно будет сказать даже просвещенному европейцу, если его коснется что-либо подобное – как отнестись к известию о том, что некогда убиенный сын царя Иоанна Грозного вдруг оказывается живым?

Слухи о том, что он объявился в Польше, ползли еще весной. И я сам не знал, чему верить.

Вообще говоря, в истории случаев, подобных этому – немало. Из недалекого прошлого возьму хотя бы Перкина Уорбека, который выдал себя за убитого сына короля Эдуарда Четвертого. Он был повешен спустя пару лет.

И это только малость!

Многие европейцы, по разным делам оказавшиеся на Руси, в разговорах друг с другом держались мнения, что это сказки, некие вымыслы каких-то людей, которым интересно было посмотреть, как на это глянут? И потом, как у всякого нового начинания, у этого дела были свои оборотные стороны.

Но время идет, и то, что было только слухами, вдруг оказывается явью. Сам польский король Сигизмунд оказал ему доверие. События так быстро разворачивались, что иные на Руси только отдаленно ждали перемен, а они не заставили себя долго ждать. Малое войско царевича взяло крепости Моравск, Чернигов.

Это обстоятельство удивило многих, и меня в том числе. Но кажется мне, что более всего могут быть удивлены люди европейские, привыкшие к логике.

Но совсем не то здесь, на самой Руси.

Гуляя по Москве, я своими глазами видел странное одушевление, царившее в народе. И ведь спроси иного, отчего он так весел, то он лишь посмотрит не тебя, как на сумасшедшего. И не скажет ничего, потому как и говорить ничего не надобно. Они понимают это все каким-то внутренним чувством, сродни религиозному.

Надо сказать, что во многом удачи новоявленного царевича обязаны тому, что люди русские, в большинстве своем так и не признавшие власть царя Бориса, ныне готовы посадить на престол царевича, даже не пытаясь объяснить себе, каким образом он вдруг оказался в живых? В Москве брожение великое.

Многие люди так легко поверили в то, что убиенный царевич выжил, что не утруждают себя излишними догадками на этот счет. Что касается меня самого, то я лично не очень верю в чудесное воскрешение русского царевича, ибо знаю дотошность этих людей. Насколько мне ведомо из разных источников, что когда царевича Дмитрия убили, то было произведено следствие, и проведено оно было со всей тщательностью, коей можно было поверить, хотя бы оттого что слишком многое было поставлено на карту.

И ошибка убийц дорого бы стоила многим другим лицам, стоявшим за ними. А когда на Руси что-то хотят сделать наверняка, то делают с большим упорством и старанием.

Потому и не верится мне в чудеса, сродни библейским, когда дело касается власти.

* * *

Уже поздней ночью Васька Рязанский по прозвищу Заноза пришел в самую крайнюю избу села Раздольное.

Вокруг сплошной стеной стоял лес. Холодный ветер раскачивал деревья, и порой казалось, что в лесу кто-то бродит, не то леший, не то кто еще нечеловеческого рода. Он и издавал разные звуки, создавая впечатление какого-то шумного сборища темных сил.

На стук дверь отворила хозяйка Марфа Метель. Она была худая, нескладная, но в глазах ее, если вглядеться, мелькали некие огоньки, как на обманчивой воде с глубокими омутами. Они влекли, звали к себе, и Заноза, встряхнув плечами, поспешил избавиться от наваждения. Он-то знал, что означают эти огоньки. Марфа была вдова, и когда-то он знавал ее мужа, ныне лежавшего на кладбище. Два года назад он помер, и никто не догадывался почему. Занозе было известно куда больше, чем односельчанам. Но о своих догадках он предпочитал помалкивать.

– Чего там? Кого надо?

– Да это я, Марфа, – ответил Васька, поеживаясь от ветра. – Заноза.

– Чего надо?

– Переночевать бы.

– Нашел время! Ночь на дворе! – Хозяйка чуть не закрыла дверь перед запоздавшим гостем.

– Так потому и пришел, негде больше, – заспешил Заноза, боясь остаться без ночевки. – Я, кроме тебя, никого в деревне не знаю.

Хозяйка помедлила немного, раздумывая.

– У меня уже есть постоялец.

– Кто таков?

– Все тебе расскажи!

– Я заплачу.

– Еще бы! Много вас таких ходит!

Хозяйка все же отстранилась, пропуская гостя в избу. Известие о плате всегда производит хорошее впечатление, хотя и было видно, что Марфа не горела желанием пускать на ночь еще одного гостя. Васька осторожно вошел, огляделся. Избу освещал огарок свечи. В левой половине дома за столом сидел какой-то мужик. Перед ним чашка с варевом. На вошедшего он глянул из-под плеча и снова продолжил вечерять.

– Здорово гостям! – приветствовал незнакомца Васька Заноза.

– И тебе того же! – равнодушно молвил мужик.

– Жрать, что ли, будешь? – спросила Марфа, забрав деньги за постой.

– А как же? Я с самого утра и корочки черствой не едал!

– И чего тебе дома не сидится? – притворно зло сказала хозяйка, но было заметно, что нового гостя она хорошо знает. И его приход для нее не новость.

Быстро собрала она ужин. На край стола положила краюху черного хлеба.

Васька сел за стол, исподлобья посмотрев на мужика. Тот уткнулся в свою чашку и не выказывал большого желания начинать разговор. Был он помоложе Занозы, роста, пожалуй, небольшого, если прикинуть. Бородка маленькая и глаза какие-то ускользающие. Немного похож на монаха, по крайней мере, его лицо обладало той тонкой неподвижностью черт, которые часто наблюдал Заноза именно у монахов, ведущих отшельнический образ жизни и строго соблюдающих посты.

– А что, хозяйка, найдем чего? – спросил Заноза.

– Найти просто!

Заноза положил на стол монету. Хозяйка махнула рукой, и денег как не бывало. А через несколько мгновений на столе стояла чарка с водкой и кружка поменьше.

Заноза спокойно налил себе вина, выпил, отставил кружку и глянул на мужика.

– Будешь, что ли?

– Не откажусь.

Когда мужик выпил, лицо его смягчилось.

– Откуда же ты? – спросил его Заноза.

– Я из Псковщины прибиваюсь.

– А куда?

– Все тебе знать надобно! – усмехнулся мужик, взглядывая на него как-то высокомерно.

Этот взгляд не понравился Занозе. Но делать нечего. Других постояльцев в избе не было. Поэтому приходилось мириться с положением.

– А чего там? – Заноза выпил еще, держась непринужденно, как свой в доме человек. – Я вот сам с Рязани. У Марфы еще раньше бывал. У меня родственник тут недалече жил. А зовут меня Василий.

– Меня – Григорий.

– Я потому спросил, куда идешь, что завтра мне в Москву идти. Может, попутчик будешь.

– Не-а… – покачал головой Григорий. – Мне в деревню одну надо.

– А что за деревня? Может, я знаю? – пытливо спросил Заноза, не сводя с собеседника внимательных глаз.

– Ну ты занудный! – продолжал усмехаться Григорий. – Она в другой стороне.

– Ладно, не хочешь как хочешь.

– Ты не обижайся, Василий, – примирительно сказал мужик. – У меня делов много, как тараканов в хлеву. Не знаю, как и разобраться.

– А ты не спеши, не спеши. К чему? – с улыбкой молвил Заноза, ладонью смахивая со стола крошки. – Дела разбегутся сами. Как круги на воде.

Заноза видел, что чарка быстро пустеет, а потому выпил еще и начал укладываться спать. За день утомился и потому уснул мгновенно, как только улегся в углу на старую овчину, постеленную хозяйкой.

А сама Марфа еще долго сидела, поначалу наблюдая за Григорием, который все не ложился, а чего-то копался в своих вещах. Потом и он улегся. Хозяйка сидела, прислушиваясь к порывистому шуму ветра за стеной. Постояльцы спали. Заноза, как убитый, не шелохнувшись. А второй гость ворочался, вроде засыпал. Потом снова ворочался, словно все ложе под ним из старого тряпья на самом деле было из чего-то твердого, будто из старых досок, сброшенных без всякого порядка.

А едва забрезжил рассвет, Григорий был на ногах. Он быстро собрался, прихватил хлеба в котомку и был таков. Заноза исподтишка наблюдал за ним, чуть раскрыв веки. Григорий так и не взглянул в его сторону, и легко было понять, что этот незнакомый ему прежде ночной гость Марфы совсем не хочет встречаться с ним поутру.

Когда Григорий ушел, Заноза свесил ноги со скамьи, встряхивая сбившимися от сна волосами цвета лежалой соломы.

– Чего он так навострился? Куда спешил?

В натопленной избе было хорошо, и не очень хотелось вставать и куда-то идти. Он бы и остался, но…

– Да мне он зачем, Заноза? – досадливо поморщилась Марфа, суетясь у печки.

– Темный он какой-то. Откуда тебе известен?

– Его Нефедов Павел знает.

Этот Нефедов был ныне богатым купцом. И род свой вел из этого села. Тут еще его давняя родня жила. Занозе про это было хорошо известно, и хозяйка в душе надеялась, что он, услышав о Нефедове, отстанет со своими расспросами. Нефедов все-таки имел силу.

Но не тут-то было!

Заноза был человеком въедливым и пытливым. Не случайно его прозвали Занозой. К тому же он в известной мере обладал той степенью дерзости, которая сильна в свободных людях, ведущих свое происхождение из крестьян, но давно сменивших род занятий.

– Кто же он таков? – Заноза хмурил брови.

– Говорит, монах был, – пожала плечами Марфа Метель, искренне не понимая, зачем он учиняет этот допрос.

– Прямо-таки монах? – с подозрением спросил Заноза, еще более укрепляясь в своих мыслях. – А вино хлещет не хуже меня. Если б я не подсуетился – всю чарку залил бы себе за ворот.

– Монах, верно, – сказала хозяйка, отводя глаза от пытливого взгляда Занозы. – С Чудова монастыря.

– А чего он тут рыскал?

– Он кого-то искал.

– Вона! – Заноза не верил, зная лживую натуру хозяйки. – И чего это Нефедов с чернецами знается?

– А ты у него и спроси. Мне незачем, – отмахнулась женщина. – Он хорошо заплатил за постой. А про остальное мне знать не надобно.

– Гляди-ка! – изумлялся Заноза, продолжая сверлить ее взглядом. – Больше, чем я дал?

Он намеренно подводил разговор к какой-то черте, приближаться к которой хозяйка явно не хотела.

– Может, и больше. Я забыла уже.

– Ты забывчивая, я гляжу, стала, Марфа. А я тебе напомнить могу.

– И чего ты мне напомнишь? – Хозяйка глянула на него с вызовом, но в глазах прятался страх.

– А про мужа твоего. Или и его забыла?

– Его мне не забыть!

– Вот и хорошо, что помнишь. Мужа забывать не след! А теперь давай собирай на стол. Мне тоже идти надо!

Заноза начал одеваться.

* * *

Холодное октябрьское солнце проглядывало сквозь бегущие серые облака. И странное безлюдье невольно бросалось в глаза. Видно было, что люди спешно ушли отсюда. А куда – сомневаться не приходилось.

– Вон он, Северский! – глухо проговорил кто-то из казаков, указывая рукой в сторону городка.

– Да ить там, говорят, пушки хорошие есть?

– Ничего, – отвечал другой казак. – Они сдадутся, как и Чернигов, без боя!

– Это мы поглядим!

Среди донских казаков царило оживление. После взятия Чернигова многим казалось, что так и пойдет дальше. Но иные старые казаки совсем не разделяли таких настроений.

По слухам, туда царем Борисом были направлены два воеводы, князь Никита Трубецкой и Петр Басманов, брат того Басманова, который погиб в прошлом году в схватке с шайкой Хлопка.

– Басманов сдаваться не будет! – уверенно заявил старый седой казак, придерживая свою пегую лошадь, норовившую вырваться дальше, где виднелась оставленная с покоса копна сена.

– Да откуда ты это знаешь, Павел?

– Уж знаю. Я с этим Басмановым встречался уже.

– Ничего! – хохотнул чернявый молодой казак, ехавший сзади. – Эта встреча ныне последней будет!

– Дай-то бог… – проворчал себе под ус казак Павел Лапшин.

Но веселья своих более молодых товарищей он все же не разделял. Шальные удачи в Чернигове и Моравске его не впечатлили. Он хорошо понимал, что самое тяжелое впереди. Когда царь Борис и его окружение поймут всю серьезность намерений царевича, будет жарко. И многие лягут в землю, так и не найдя свою долю. Но ему отступать было некуда. Ненависть к московскому царю он носил в своей душе уже давно, с тех самых пор, как был неоднократно бит плетьми и умирал.

Новгород-Северский был крепостью с гарнизоном в пятьсот стрельцов, да вдобавок там были тяжелые орудия.

Петр Басманов, сын любимца Ивана Грозного, и впрямь слыл человеком мужественным и верным. Потому с первых дней своего появления в Северском начал готовиться к обороне.

Так случилось, что царь послал их в Чернигов с тем, чтобы они помогли тамошнему воеводе, но они прибыли в окрестности города уже поздно. Чернигов был захвачен войском новоявленного царевича. Воеводы Татев и Шаховской поспешили присягнуть царевичу. А вот дворянин Воронцов-Вельяминов, смеясь, отказался признать Дмитрия законным царевичем. За это и немедленно поплатился. Его тут же казнили, и казнь его устрашила остальных колеблющихся.

Петр Басманов и Никита Трубецкой, узнав такие невеселые новости, решали, что им делать дальше. Отступать вот так просто, без боя, было зазорно. Да и гнева царя не избежать. А потому, посовещавшись немного, они подались в Новгород-Северский.

Эта крепость лежала на пути царевича, и не было сомнений, что ляхи и казаки с севрюками придут сюда, чтобы не оставлять позади себя города, не отказавшиеся от власти царя Бориса.

– Нет, шалишь! – говорил своим людям Басманов. – Им Северский так просто не взять! У нас измены не будет!

И говоря, пытливо заглядывал в глаза, словно отыскивая возможного предателя. Взгляд его не выдерживали и опускали очи вниз. Многим и в самом деле казалось удивительным, что новоявленный царевич имеет успех действительный. Ведь поначалу его не воспринимали всерьез.

Но такова сила удачи!

– Казаки – сволочи! – грозился Басманов. – Я их вешать на деревьях буду десятками!

Войско Дмитрия подступило к Новгороду-Северскому. Впереди шли казачьи дозоры. Но с ходу взять Северский не удалось. И ляхи, и казаки начинали понимать, что здесь им придется надолго задержаться.

На второй день осады Северского настроение у царевича немного упало.

Ляхи, спешившись, пошли на приступ с легкими пушками, которые тащили под прикрытием плетеных тур. Но атака ничего не дала. Осажденные отвечали огнем пищалей и пушек. Кто-то даже слышал смех русских стрельцов.

В один из моментов на стену взошел и сам Басманов. Он смотрел на ляхов со злорадным торжеством.

– Что, не вышло?

Настроение воеводы быстро передавалось защитникам крепости. А в это время на другой стороне, среди севрюков, бродили волны сомнений. Теперь надо было прикидывать, сколько их погибнет при штурме крепости. Сдача Моравска и Чернигова ныне виделась легкой прогулкой.

– Вон, глядь-ка! – Мелентий указал Чугайнову на воеводу. – Это никак сам воевода?

– Может, и он, – согласился Федор, размышляя о том, не совершил ли он ошибку, поддавшись уговорам Мелентия.

Поляки также заметили воеводу и открыли бесполезную стрельбу по крепостным стенам. Басманов уходить не торопился и сделал неприличный жест в сторону стрелявших по нему солдат.

– Мой бог, – произнес, потирая лоб, Юрий Мнишек, – а здесь, пожалуй, пожарче будет!

Царевич, не отвечая, пристально вглядывался в очертания Северского, как будто хотел понять, что его ждет здесь. К ним подошел командир одной из хоругвей.

– Пан Мнишек, – осторожно начал он, – днем эти атаки бесполезны…

– Что же ты хочешь мне сказать, друже? – Мнишек повернулся к нему, всем видом показывая, что готов внимательно слушать.

И в самом деле, он был бы сейчас рад внять любому стратегическому решению, лишь бы это дало успех.

– Надо попробовать ночную атаку.

– Что же, пан Владислав, это мне нравится, – сказал Юрий Мнишек, раздумывая над услышанным. – Что вам для этого потребуется?

– Я думаю, пан Мнишек, нам нужны будут зажигательные приспособления, – раздумывая, ответил офицер, человек бывалый, принимавший участие не в одном сражении. К его мнению стоило прислушаться. – Стены здесь деревянные, если удастся их поджечь – удача нам улыбнется. Я в этом уверен.

– Дай-то бог! – Мнишек перекрестился. – А ты говорил с полковником?

– Еще не успел.

– Ступай, пан Владислав. Я сам переговорю с Жулицким.

Когда хорунжий ушел, царевич обратился к Мнишеку:

– Едва ли это что-то даст. Басманов, как я слышал про него, упрямый, как черт.

– Для черта мы найдем управу, – ответил Мнишек, уже заразившись новой идеей штурма крепости. – Ты написал письма?

– Я уже отдал их своим людям.

– Посылай в Путивль немедля!

– Это уже сделано.

Мнишек улыбнулся своим мыслям, как будто умел предвидеть будущее, и глянул на царевича с весельем во взоре.

– Ничего. Скоро поддастся и Белгород, и Оскол, – быстро проговорил он, стараясь придать своим словам больше убедительности. – Вся Северщина должна отложиться от Бориса.

– Почему вы так уверены, пан Мнишек?

– Я уверен, потому что ничего не делаю без веры! – высокопарно заметил Мнишек. – Ты раньше был тоже весьма уверен. Эта вера заражала и нас. Но сейчас… Я не узнаю тебя.

– Пустое! – встряхнул головой Дмитрий. – Это пройдет!

– Дай-то бог! Мы зашли уже достаточно далеко. Не хочу, чтобы Замойский подумал, что мы испугались.

– Этого не будет! – с принужденной уверенностью сказал царевич, жутко не любивший Замойского.

Он чувствовал, что этот человек не верит ему ни на грош. Даже сам король Сигизмунд оказывал ему куда больше доверия, и это доверие дорогого стоило.

– Верю.

Юрий Мнишек пошел к своим, чтобы отдать последние приказания.

* * *

– Вон, вишь ты, идут! – Стоявший в карауле высокий стрелец показал своему товарищу на темные силуэты, приближающиеся к крепости.

– Это что же такое?

Второй стрелец вглядывался в темноту, силясь разглядеть, что и как. Обладая более острым зрением, чем его напарник по караулу, он увидел, что движущиеся к крепости враги как будто несут впереди себя громоздкие укрытия, похожие на щиты каких-то диковинных варваров.

– Они чем-то прикрываются, Петр!

– Давай – к сотнику! И поднимай наших!

Через некоторое время на стенах Северского уже стояли стрельцы, готовясь отразить нападение неприятеля.

Перт Басманов, не надеясь на случай, уже заранее заслал в лагерь царевича лазутчиков под видом перешедших к истинному царевичу московитов и севрюков. Ночью несколько их вернулось назад в крепость. Они и донесли воеводе о приготовлениях ляхов. Выходило так, что ляхи не оставят попыток овладеть Новгородом-Северским. И прибегнут для этого к разным хитростям. Под прикрытием деревянных забрал подойдут к крепости и попробуют поджечь стены при помощи приметов, а проще – заранее подготовленных связок хвороста и соломы.

Так что ночная атака было не так неожиданна для обороны Северского. Нападение были готовы встретить и только ждали сигнала.

Стоявший на взгорке царевич Дмитрий напряженно вглядывался вдаль, но кроме темной массы, напоминавшей какое-то огромное существо, разобрать ничего не мог. Ему хотелось понять, выйдет ли что толковое из военных задумок ляхов.

Поляки из окружения Юрия Мнишека стояли неподалеку.

– Вот, Адам, если пройдут еще немного, то мы войдем в Северский! – сказал Юрий Мнишек находившемуся рядом с ним Адаму Дворжицкому.

– Не загадывайте, пан Мнишек, – со скрытым скепсисом ответил Дворжицкий. – Этот Басманов – хитрый черт!

Он уже успел понять, что им не видать легкой жизни при осаде Новгорода-Северского. Предательство и уныние при обороне предыдущих русских крепостей не ввели его в заблуждение. Грохот пушек и пищалей внезапно разорвал зыбкую ночную тишину. В огненных сполохах были видны мятущиеся люди. Русские палили нещадно, и стало очевидно, что эта стратегическая затея гетмана и его окружения провалилась самым постыдным образом…

Вскоре стали видны отступавшие в панике поляки и их союзники. Погибло не очень много, но сама неудача воспринималась болезненно. В лагере царевича поутру царило уныние, но тогда-то и пришла к ним весть о сдаче Путивля. Это было как гром среди ясного неба.

Воевода Путивля князь Василий Рубец-Масальский подбил горожан на мятеж и связал окольничего Михайлу Салтыкова. Помогал ему при этом дьяк Сутупов. Салтыкова горожане привели к царевичу на веревке, привязанной к его бороде.

Сдача Путивля подняла боевой дух войска царевича, что было для Дмитрия и его польского окружения как нельзя кстати. Сопротивление Северского смутило многих, и в лагере начали подумывать о бегстве. Ведь впереди зима.

А вскоре пришли и другие добрые вести. Курск, Рыльск да и вся Комарицкая область были готовы присягнуть царевичу.

Юрий Мнишек потирал руки.

* * *

Бледное солнце проглядывало сквозь разорванные серые облака, низко плывущие над Москвой.

Денис оглядывал идущих мимо него людей, будто пытался что-то разузнать, что-то такое, что еще не было известно ему, но должен был знать каждый из них, каждый начиная от последнего холопа и убогого нищего до именитых бояр, которые хаживали в Кремль и видели царя Бориса собственными глазами.

Последние сомнения появились у Дениса после встречи с одним старым бродягой, который знал еще атамана Верескуна и когда-то видел вместе с ним и Дениса. Встретились они под Москвой. Бродяга сильно истощал и был рад, когда его накормили.

Он жадно поглощал пищу и, казалось, никогда не насытится. Денис, немного жалостливо глядя на него, не мог дождаться, когда тот заговорит. Бец также устал ждать и лишь поглядывал на товарища понимающим взглядом. Но вот старик окончил есть, простецки обтер о грязную рубаху пальцы и посмотрел осмысленным взором на обоих разбойников.

Денис тогда мельком подумал, что сейчас услышит нечто особенное, совсем не то, чего можно было ожидать от какого-то там нищего бродяги. Это и случилось.

Старик так и сказал, вращая глазами, как филин:

– Нету царя Бориса в Москве!

При этом одно веко у него быстро дергалось не в такт с другим. И разбойники не смогли уловить выражения его взгляда, оно уходило, менялось, как от черного колдовства. Но Денис не стремился разглядеть его взор, больше вслушиваясь в речь. И почувствовал, что в словах бродяги будто таилось что-то ужасное, еще не до конца понятное остальным людям.

– Откуда знаешь?

Денис и Алексей поначалу ловили каждое его слово, потому как бродяга был вором многоопытным, повидал всякого, и про Москву у него сам Верескун любил выспрашивать разное.

– Чего ж не знать? – старик как будто умилился от такого легкомыслия разбойников. – Это всякий знает.

– Прям так и всякий? – возмутился Алексей, который не знал старика и потому смотрел на него недоверчиво.

Жалкий вид грязного бродяги вызывал у него презрение, и только его старое знакомство с Денисом как-то усмиряло гнев бывшего холопа. Постепенно Бец приходил к мысли, что этот стародавний знакомец Дениса был горазд сказки рассказывать. Но старого вора взять было не так просто.

– Оно, конечно, которые малы али глупы, так им и неведомо! – отбрил он не поверившего ему Алексея.

– Ну, ладно! – сурово вмешался в разговор Денис. – Сейчас не время попусту балакать!

– Я никогда попусту не балакал! – обиделся старик. – Сам меня знаешь, Дениска!

Он поднял кверху указательный палец, будто намекал на что-то великое, известное только им обоим.

– Знаю, знаю, – успокоил его Денис.

Сейчас не время было спорить со старым бродягой.

Но сам крепко призадумался. Старику верить не следует. Был он человеком темным и всю сознательную жизнь провел во лжи. Может, он что-то и вправду знает, но таким россказням грош цена. И так выходило, что ему самому надо идти в Москву, чтобы на месте посмотреть, что и как. У Дениса всегда так было. Что задумал – немедля исполнить.

Он быстро собрался и бросил удивленно наблюдавшему за его сборами Алексею:

– Я пойду в Москву!

Бец хотел было удержать его, но махнул рукой, осознав, что это бесполезно. Денис был как одержимый, но что мучило его? Этого Алексей понять не мог. Ведь для этого нужно было знать подлинную историю жизни его друга, историю, которую он крепко хранил от всех.

Сам Бец не очень-то верил в воскрешение некогда убиенного царевича. Но глубоко не задумывался над этим. Для него все это были игры царей, в которых простому человеку из самых низов никогда не разобраться.

С именем Бориса Годунова он жил с малых лет, еще когда тот стоял за спиной царя Федора, делая все от его имени. Весь народ жил, зная о великой власти Годунова, бывшего любимца царя Иоанна Грозного. И сам Алексей нисколько не удивился, когда узнал о том, что Борис Годунов стал царем Руси. Появление царевича Дмитрия, настоящего или мнимого, конечно, заботило Алексея. Он ждал чего-то необычного, удивительного. Но жизнь среди разбойников приучила его к простым вещам, составлявшим суть разбойничьего промысла. Нужно жить, выживать, искать выгоду, богатые обозы и пленников, с которых можно получить что-то еще. А потому, проводив Дениса, он занялся приготовлением ужина, равнодушно глядя на старика-бродягу. Тот же, заметив его отношение к себе, не беспокоил Беца напрасными вопросами и терпеливо ждал, когда разбойник позовет его ужинать.

Денис уходил от них быстро и легко, хорошо зная дорогу.

И вот, добравшись до Москвы, многое увидел и узнал. Но ответа на свой главный вопрос так и не получил.

Этой поздней осенью 1604 года от Рождества Христова на лицах московских жителей было видно смятение. Но попадались и такие, которые как будто откровенно радовались тому, что происходило на Северщине и ближних к Москве землях. Какой-то юродивый в рваном рубище зыркал безумными глазами на прохожих и вещал:

– Вот оно! Грядет апокалипсис! И спасения нет!

Денис, получивший кое-какое образование, смутно представлял себе, что такое апокалипсис. Выходило, что это конец всего света. Но верить ли этому?

К Москве и раньше подступали недруги, но она еще стоит. Прохожие оглядывались на юродивого, и кое-кто даже смотрел весело, будто конец света – это некое представление вроде Масленицы. Юродивый, накричавшись, вдруг сел прямо на землю и начал бить поклоны. Денис некоторое время наблюдал за ним, удивляясь этому неистовству, потом пошел восвояси. Еще многое предстояло понять, хотя в душе поднималось что-то нехорошее. Ему казалось, что прохожие поглядывают на него с подозрением, будто в его облике есть какая-то диковина. Но вскоре он успокоил себя, признав свою мнительность состоянием души. Ведь и впрямь давно он не был здесь, а с тех пор сколько перемен!

Денис продолжал бродить по Москве, насыщаясь увиденным и услышанным. Во всем этом не было ничего ясного, всего лишь догадки да наметки. И вдруг поймал себя на чудной мысли: а ведь ему втайне хотелось гибели царя Бориса.