Текст книги "Смута"

Андрей Николаевич Зайцев
Смута

© ГБУК «Издатель», оформление, 2018

© Зайцев А. Н., 2018

Пролог

Суровой зимой в начале 1570 года от Рождества Христова царь Иоанн Грозный с войском подступил к Новгороду.

На Великом мосту встречал его архиепископ Пимен с чудотворными иконами. Но не принял царь его доброго участия, обвинив окольно и его, и новгородцев в измене государству.

Тогда еще в городе никто и не догадывался об истинных замыслах царя.

А было это ни много ни мало как продолжение тайного похода, который уже унес жизни многих жителей Твери. Но Тверь, Клин и другие небольшие города – это была лишь малая часть задуманного.

Однако прежде чем царю и его ближнему кругу войти в Новгород со своим судом, вошли туда верные ему войска, основу которых составляли опричники. Они окружили город заставами и опечатали дома всех богатых горожан. И мышь не могла выскользнуть из города. Все чувствовали приближение какого-то ужасного события, не понимая его природы.

А началось все с Софийской церкви.

Там, отслушав литургию, Иоанн вдруг повелел схватить архиепископа и всех слуг его. Для Великого Новгорода начались кровавые дни казней и разрухи. Ежедневно погибали сотни новгородцев. Река Волхов стала наполняться трупами несчастных людей, которые лишились всего имущества и своих близких. Изощренные в таких делах опричники, умелые палачи и ревностные слуги, работали не покладая рук своих…

А за несколько дней до этих страшных событий на дворе купца Григория Лебедева шел такой разговор:

– Вот что, Феня, надо дочку нашу Настю из Новгорода отправлять. – Купец, дородный мужик, с покатыми плечами, суровый с виду, всегда убавлял голос, когда говорил о своей дочери. Он любил ее до безумия.

– Да куда же ее отправлять, Гриша?

Жена не понимала мужа, решила, что выпил он лишку. Вчера прибыл к ним из-под Твери старый товарищ мужа, Лактион. Мужики много говорили, разошлись далеко за полночь. А с утра, верно, похмелились.

– Ты, часом, не много ли вина с Лактионом выпил с утра? Что-то заговариваешься.

Не сказать чтоб она сильно не любила этого старого дружка ее мужа, но он слишком молчалив всегда был. И глаза такие темные, как у зверя. Но муж говорил ей обычно на ее сомнения, что Лактион проверенный человек, жизни за него не пожалел когда-то.

– Вина я выпил, это правда, – Григорий погладил свою густую бороду. – Но речь не о том. Ты не знаешь, Феня, что скоро здесь будет.

Говорил он так, как никогда раньше не говорил. Будто другой, незнакомый человек сидел перед ней.

– А что же будет?

Странный разговор все больше приводил к мысли: с мужем не все ладно.

– Ты слыхала, что ныне делается в Москве?

– Откуда же? Мы от Москвы далече.

– А вот известно мне стало, что царь вышел из Москвы и движется к Новгороду. А с ним много служилых людей, а проще – кромешников. Побывали они в Клину и в Твери…

Сказал он это с выдержкой, не подавая виду, но сдерживаться было трудно ему. Едва голос не дрогнул.

– Так что ж? – жена все еще не понимала мужа, не догадывалась о том, какую страшную тайну узнал он прошлой ночью. – Пусть себе делает, что хочет. Мы царским делам не указ.

– Так-то оно так, но…

Григорий все еще колебался. Рассказать жене все, что услыхал от Лактиона, верного человека, который пришел к нему вчера поздней ночью из Твери – значит признаться и себе самому в том, что на самом деле испытываешь к царю, узнавая такие подробности.

Если признать, что хотя бы половина из того правда, так волосы на голове дыбом встанут. Не хотелось ему пугать раньше срока жену, но о дочери подумать надо было. Она молода, невеста уже. Ей жить и жить.

Потому как ни крути, а сказать придется. Близость опасности подчас укрепляет дух в человеке. А это сейчас нужно больше всего.

– Лактион сказал, что царевы люди многих в Твери побили.

– Как так?

– А ты не догадываешься как? Это все кромешники, Малюты слуги. Они кровью дорогу себе прокладывают по Руси.

– Не могу я понять тебя.

– Царь Иоанн не случайно сюда пришел. – Григорий наклонился к жене, переходя на шепот. – Много крови прольется, блазнится мне.

– Да побойся бога, Гриша! – воскликнула жена, отмахнувшись от него, как от злого наваждения. – Не верю я!

Мнилось ей, что муж ее чуть ли не тронулся умом. Да что такого наговорил ему давеча этот Лактион, темная душа?

– То-то не веришь, – Григорий почесал на груди, прислушиваясь к вою ветра за стеной. – Настю отправим завтра же. И весь сказ.

– А как же Елисей? Ему что скажем?

Елисей был женихом их дочери. Свадьбу думали сыграть этим летом.

– А мы ничего ему не скажем, – раздумчиво молвил Григорий. – Пусть подождет маленько.

– Так он придет, спрашивать начнет?

– Скоро, чую, о другом задумается он, да и остальные, – пророчески сказал купец, перекрестившись на образ в углу.

– Не говори так.

– Говорю как есть.

– Куда же она поедет?

– С Лактионом отправлю ее к брату двоюродному в Углич. Там переждет. Если все успокоится – я за ней приеду.

– Да верный ли он человек?

Тяжело было ей сознавать, что дочь ее будет сопровождать этот скрытный молчальник.

– Я ему верю, как себе, жена, – отрезал Григорий, не желая больше обсуждать этот вопрос.

Лактион, скрываясь за дверью, все слышал. Но ведь для того он и прибыл сюда, рискуя жизнью, чтобы спасти Григория и его родных. Сам он, можно сказать, чудом спасся, а во многом благодаря тому, что был человек ловкий, предприимчивый. Долгие годы опричнины научили его не доверять царским людям, даже когда те улыбаются и шлют посулы. То, что в декабре произошло в Твери, и сейчас не укладывалось у него в голове. Но он своими глазами видел, как убивали и мучили людей, самому пришлось убить кое-кого, лишь бы живым уйти. По слухам, истинная правда которых открылась много позже, Малюта Скуратов убил даже святого старца Филиппа, который последние годы жил в Отроч-монастыре. Убиты были и многие другие близкие ему люди.

Утром, несмотря на девичьи слезы, Григорий отправил дочь из Новгорода. И как угадал! Царское войско вошло в Новгород. Начался сыск.

Купец Григорий сидел с женой, закрывшись в своем доме, и слухи о том, что происходит в городе, только легонько стучали в его дверь. Одним из вестников был его старый дружок Анисим. Он и рассказал обо всем, что знал.

Любой человек, находясь в здравом уме и памяти, как истый христианин все же надеялся, что беда обойдет его стороной.

Должно же это кончиться когда-нибудь?

Вот и Анисим вторил такому шаткому убеждению.

– Ищут измену кромешники, – говорил он, тряся жидкой бороденкой, заглядывая в глаза Григорию, как заглядывает птенец в клюв своей матери, ожидая прокорма. – Сказывают, кто-то имел отношения с Сигизмундом Августом, леший его раздери!

– Да не может такого быть! – возмутился Григорий. – Не поверю я!

Сам того не заметив, купец вдруг начал говорить словами своей жены. Уж больно невероятным казалось все происходящее.

– Ты не поверишь – царевы слуги поверят, – убежденно возразил ему Анисим. – У Малюты руки длинные, когти острые. До каждого дотянется.

– Авось пронесет!

Григорий знал, что вроде Малюта ранен. Но о том, что рассказал ему Лактион, – промолчал. Если Анисим узнает больше того, что знают сейчас все новгородцы, это может обернуться еще большей бедой. Григорий не хотел рисковать. Русский народ терпелив. И каждый надеялся, что несчастье обойдет его стороной. Была мысль: найдут изменников. А остальные в живых останутся.

– Дай-то бог!

Но не пронесло.

Уже на следующий день, к вечеру, узнал Григорий, что Анисим исчез. Что, как? Никто ничего не знал. Во всяком случае, ходил слух, что он пропал и больше не появлялся. А именно так и происходило со всеми, кого выбирали царские палачи. Опричники опечатывали дома знатных новгородцев.

«Неужто и мой черед настал?» – подумал Григорий, перекрестившись.

В этом бедламе нельзя было угадать, кого коснется безумие, а кого милует.

Утром на тихой улочке, где лежали сугробы грязного снега, объявился всадник в красном кафтане. Сбоку его седла были приторочены метла и собачья голова. Этот знак царских опричников означал для каждого свое.

Для царя и его доверенных лиц – это был знак преданности. Для других же знак смерти.

Кто-то увидел его издалека и скрылся из глаз. Все дворы вокруг будто вымерли.

Увидел его и Григорий.

Несмотря на просьбы жены, вышел он из дома поглядеть на город, в котором, ожидая своего часа, затаилась смерть. И хмурое небо, с утра сыпавшее мелким снежком, казалось предвестником чего-то ужасного, необъяснимого по человеческим меркам.

И вот он, всадник. Было в его позе что-то выжидающее. То ли он размышлял, осадив коня, то ли ждал кого. Григорий внимательно наблюдал за ним. Но вскоре все разрешилось.

К всаднику присоединилось еще пятеро, все вооружены. Григорий следил за ними, боясь оторвать взор.

Стрельцы шли по улице, миновали один двор, второй. Ближе, ближе…

Тут Григорий опомнился. Феня! Ее спасать надо!

Он быстро пошел к своему двору, но вдруг услышал окрик:

– Эй, стой!

Григорий обернулся. Всадник, направив коня рысью, догнал его. Нахмурившись, оглядел прохожего человека, словно что-то прикидывая в уме.

– Где тут дом купца Лебедева?

– А зачем он нужен?

– Ты, холоп, говори, что спрашивают! – крикнул всадник, замахнувшись плеткой. – Не то – гляди!

– Да какой я тебе холоп, пес безродный? – взъярился Григорий, хватая коня под уздцы.

Собачья голова, висевшая на конском боку, выглядела устрашающе.

В этом была какая-то скрытая усмешка. Но Григорию теперь было все равно.

– Так ты, изменщик, сейчас поплатишься!

Всадник было выхватил саблю, но тут же, чувствуя, как сильная рука вывернула его ногу в стремени, сковырнулся из седла в сугроб. Он, осыпанный, как мукой, снежной грязью, запоздало глянул на своих пеших товарищей, которые бегом спешили ему на помощь.

Сильный удар снова опрокинул его в снег. Григорий вырвал из его руки саблю и одним взмахом, как истинный боец, разрубил ему лоб надвое.

Кровь забрызгала снег, каплями упав на сапоги Григория.

Отставшие пятеро уже были на подходе. Все они были вооружены саблями, только у одного в руках был бердыш.

Григорий оглядел снаряжение убитого им кромешника. Так и есть. За поясом у того был пистоль.

«Заряжен ли?» – подумал купец.

Но медлить было поздно. Он вытащил пистоль и направил на окружавших его людей.

– Эй ты, шелудивая труха! – крикнул один из них, тот, что нес бердыш. – Ты знаешь, что тебя ждет за убийство царского человека?

Они стояли с какой-то откровенной безучастностью, презрительно глядя на него, будто не верили, что он сможет оказать им сопротивление. Слишком много людей было убито несколько недель тому назад в Твери, и большинство умирало в беспредельной покорности. Новгородцы пока не сознавали надвигавшейся на них смертельной опасности. Поэтому стрельцы привыкли, что никто ничего не спрашивает, все согласны и ждут. Когда они опечатывали дома по заранее приготовленному списку, хозяева в большинстве своем молчали. С царскими людьми не поспоришь. Было известно только, что ищут изменников.

Напряжение возрастало.

Стрельцы привыкли, что их появление вызывает смятение и ужас. Они просто шли и делали все, что хотели. И вот неизвестный прохожий убил главного в их маленьком отряде, коих были десятки, рассыпавшиеся по всему Новгороду.

– Вот не ждал, да ты сам напросился.

Купец прицелился в него и выстрелил.

Стрелец пошатнулся, раненный в грудь, и присел, выронив бердыш.

– Умираю, братцы…

Стрельцы бросились на Григория. Схватка была жестокой, но короткой. Купец был силен, но в ратном деле стрельцы были куда ловчее. К тому же их было больше. Вскоре Григорий упал, исколотый в нескольких местах, проклиная царя. Последней была мысль о жене.

– Слышал, как он о царе-то? – один из стрельцов, самый молодой, повернулся к остальным.

– Молчи ты, Трифон, – грубо оборвал его другой стрелец, кряжистый, плечистый, вытирая клинок о снег.

Этот стрелец, опытный ветеран многих сражений, по сути, и срубил купца.

– А Ефрем-то, честное слово, не ожидал, как он сгибнет, – сказал третий стрелец, глядя на убитого всадника.

– Промашку дал.

– Не думай про того плохо, пока самого не укусит блоха! Новгородцы озлобились, братцы, теперь каждый будет кидаться.

– Иди коня поймай, стратег!

Стрельцы еще долго переговаривались, обсуждая, что делать дальше. Они не знали, что убитый ими человек и есть купец Григорий Лебедев, которого было приказано доставить на суд, а дом опечатать.

Когда же в город вошел царь Иоанн, начались казни. Все самое худшее, что ожидалось горожанами, сбылось. Волхов был красный от крови.

– Волхов – река глубока! – смеялись царские палачи, сбрасывая с моста в воду очередную жертву.

Потом следили, подготовив лодки. Кто был еще жив и не хотел тонуть, добивали баграми и кольями. Опричники плавали по реке и указывали на всплывшего.

– Вона аспид! Всплыл! Давай туда!

Человек, надеясь на удачу, стремился выплыть к другому берегу. Но тщетно! От наметанных глаз стрельцов было не уйти! Беднягу убивали руки, привычные к убийству.

Начались страшные грабежи по городу.

Все это бедствие, постигшее Новгород по воле царя Иоанна, длилось больше месяца. И только в феврале казни окончились.

Такая же участь ожидала и Псков. Но защитил его юродивый Салос Никола.

Когда царь вошел к нему в келью, тот предложил ему кусок сырого мяса.

– Я христианин, не ем мяса в Великий пост!

– Ты-то! – молвил ему юродивый. – Еще хуже делаешь! Ты питаешься и плотью, и кровью, забывая не только пост, но и самого Бога!

Ужаснувшись, царь Иоанн отступил от Пскова, успокоившись лишь малыми грабежами. В Москве ему было вольготнее, и туда уже стремилась его душа.

Спустя несколько месяцев летним днем в Новгород пробрался Лактион.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он пришел на то место, где стоял двор купца Лебедева.

Вместо знакомых хором он увидел пепелище, уже сильно заросшее бурьяном. Лактион перекрестился, глядя на это запустение. Рой мыслей пронесся в его голове, одна страшней другой. Про то, что делалось в Новгороде, доходили вести. И знал – все это правда. Ему ли не знать? Но надежда оставалась.

По улочке шел бродяга. Остановившись неподалеку от Лактиона, долго наблюдал за ним, потом решился и подошел.

– Что, человече, знавал Гришку Лебедева?

– А ты кто, чтобы мне вопросы задавать?

Он обернулся, намереваясь ударить бродяжку. Не до того ему сейчас было, чтоб с каждым встречным лясы точить. И вдруг осекся, приглядевшись к морщинистому, почерневшему лицу. Изменилось оно сильно, хоть времени прошло немного. Но признать можно.

– Анисим?

– Он самый.

Нищий также приглядывался к Лактиону.

– А… ты – Лактион, узнаю, – кивнул он, улыбаясь, как мальчишка. – Жива ли Настена?

Он говорил как-то буднично, будто и не было ужасной зимы в Новгороде, не было гибели сотен людей.

– Она-то жива, – отвечал Лактион, чувствуя эту будничность в его голосе, страшную в своей обыденности. Не хотелось ему душой принять эту убийственную простоту. – А что мне сказать ей о родителях?

Ответ был ему известен, но он ждал чуда.

– Убили обоих, – прошамкал беззубым ртом Анисим. – И Гришу, и Феню. А я сумел спастись. Убежал раньше, чем за мной пришли. Вишь как!

– Убили, значит… – опустил голову Лактион. – Не уберегся Григорий.

От пепелища веяло холодом смерти. А ведь Григорий был ему как брат. Как это в жизни принять, чтобы русские убивали русских?

– Уберечься – не то слово! – с каким-то полубезумным наставлением молвил Анисим, не замечая раздумий собеседника. – В землю зарыться и то проще было.

– Ты-то выжил!

Лактион сказал без всякого упрека, но Анисим обиделся.

Он вообще с тех пор, как потерял все нажитое за долгие годы, стал легко обижаться на одно и прощать другое, чего раньше за ним не водилось. Вот стоит он в грязном рванье посреди пепелища на месте житья его старого друга. Но кажется, само его нынешнее нищенство не так ему обидно, как то, что его вроде упрекают в том, что он выжил, когда другие погибли.

– Я выжил! Хо-хо! – с шутовской присказкой пробубнил Анисим. – А легко ли мне было, человек хороший? Я, может быть, сам бы в костер полез, да детишек жалко было.

– А где ж твои-то? – с теплотой спросил Лактион, еще ни о чем не подозревая.

– Их нет, – пожал плечами Анисим. – Но где-то они есть. Ведь так?

Он глянул на Лактиона, и тот, нахмурившись, только сейчас разглядел в его глазах огонек безумия.

– На вот. – Лактион быстро сунул ему в руку несколько монет и поспешно стал удаляться от этого места. Ему казалось, что еще немного и это безумие перейдет и к нему.

Часть первая

Глава первая
Вольные люди

Пятеро всадников неторопливо ехали вдоль правого донского берега, и каждый из них по привычке внимательно осматривался вокруг, дабы не пропустить внезапного появления татар азовских или крымских, весьма опасных гостей в здешних местах.

Чаще всего всадники, в которых легко угадывались казаки, смотрели на юг: оттуда со стороны Азова приходила главная опасность. Но азовцы, хитрые как звери, могли устроить засаду и совсем рядом, в таком месте, что и не подумаешь сразу. Все разговоры о перемирии имели какое-то значение лишь в самой Москве. Здесь же, у самой черты противостояния двух миров, смерть, кровь, засады и ночные нападения были делом обычным. Справедливости ради надо отметить, что и сами казаки не гнушались набегов. Так что все участники здешних кровавых событий, происходивших время от времени, стоили друг друга.

Один из казаков, широкоплечий, даже слегка грузный, несмотря на нестарый еще возраст, поднял руку, показав своим товарищам канюков, кружащих над степью не так далеко от них.

– Вон, гляди-ка, кружат чего-то…

– Высматривают, Матвей, – согласился другой, с рябым лицом, моложавый на вид, но с сединой на висках.

Ему, как и почти всем остальным, скорей хотелось домой. Задание от атамана выглядело каким-то странным. Выехать, посмотреть что и как. Атаман Горлик откуда-то прознал, что азовские татары вылазку готовят. И надо было упредить их. Была в этом задании некая неопределенность. Опытный казак Матвей Ширшов сразу угадал ее. Но никому ничего не сказал. Были у него мыслишки. Но с атаманом не поспоришь. Себя невзначай откроешь – и жизнь потерять недолго.

Матвей огляделся. Степь была обманчиво спокойна.

С татарами вроде было перемирие. Никто не ждал набега. Но с тех пор как умер Иван Грозный и воцарился его сын Федор Иоаннович, в перемирие и добрые посулы от татар никто особо не верил. Они ведь, как и ногайцы, сделают быстротечный набег и уходят с добром, а то и людей заберут с собой. Это как придется. Но с жалобой в Москву по такому случаю не поедешь. У казаков этого не бывает. С давних пор у них с царским окружением свои отношения. Бывает, князья за услуги присылают пороха, свинца, сукна да и вина. Царь Иван-то все хотел дончаков извести или принудить к службе. Но не задалось. Так ведется и поныне.

Ермаку вот грамоту дали. Воевать Сибирское царство. А повезло или нет – у него не спросишь теперь. Думал иногда Матвей, если бы его отрядили куда, пошел бы? Ведь он привык к вольной жизни. Как и отец его. А пришел на Дон Архип Ширшов из Рязанской земли. Почти сорок лет тому назад.

Тогда царь Иоанн Грозный мальчишкой еще был. И о делах его будущих кровавых никто и понятия не имел. Может, только монах какой и знал. Среди них есть такие, что сквозь землю видят. Встречал такого и Матвей. Худосочный, бледный. На хлебе, знать, и воде только и живет. А глаза, как острые иголки. В душу глядят. Легче с ногайцем одному в дикой степи повстречаться, чем стоять и смотреть, как этот монах тебя молчанием изводит. Нет, не хотел бы Матвей в Москве жить. Таким, как он, там не место. Вольные донские и волжские степи. Ни дьяков, ни князей. Ни подати, ни оброка. Матвей ныне и сам мог бы атаманом стать. Его подбивали друзья. Но пока не задалось.

Время покажет. Таким, как Горлик, туго приходится. Ведь они тайно с москвитянами вяжутся. Если ошибется – каюк ему. Но Матвей Ширшов никогда свару не затевал понапрасну. Если повода нет – сиди спокойно и жди. Так всегда говорил ему отец.

С самого утра они кружили по степи без всякого успеха. Кто помоложе, тот даже ожидал крымцев, хотя Матвей в этом не находил ничего хорошего.

Помнил он давешний случай, пару лет тому назад, когда казачий разъезд попал в засаду, устроенную татарами. Жестоко рубились они тогда, а в живых остался только он один! Как уцелел – только Всевышнему ведомо. Но, похоже, сейчас здесь они были одни. Никаких признаков присутствия крымских гостей.

Матвей призадумался. В тот набег татары до Перемышля дошли. И в Мещерскую землю. Как раз тогда в Новгороде, Пскове мор, слышал, случился большой. Много людей поумирало. Татары, как аспиды, пришли с юга. Вовремя в Москве спохватились. На речке Выси воевода Михаил Безнин со своей ратью татар смог одолеть, многих в полон забрали. Говорят, и сейчас за знатных крымцев выкуп дают. Вот так бы ему повезло. Была как-то у него возможность богатого мурзу захватить. Да случай помешал.

– А взглянуть бы надо, – вдруг предложил Никита Репей, кивнув на хищных птиц. – Уж больно любопытно. Не станут они так беспокоиться, если…

– А что? – встрепенулся и Матвей Ширшов, отвлекаясь от невеселых мыслей. – Татар там нет, думаю, но поглядеть надо.

Казаки повернули лошадей на запад и прошли саженей двести мелкой рысью.

– Гляди-ка!

Казаки, придерживая лошадей, удивленно глазели в траву. Там кто-то копошился.

– Вишь ты! – присвистнул Никита. – Человек!

Подъехали ближе, стали кругом. Человек в грязном рванье был жив и всадников видел. Пытался он привстать и что-то сказать, но, видно, сил не хватало.

Двое казаков спешились, подходя к незнакомцу. Был он страшно худ, глазами только зыркал на казаков, рукой махнул, пробормотав что-то невнятно. Слова тонули в грязной, свалявшейся, как пучок соломы, бороде. Несмотря на внешний вид, чувствовалось, что человек еще молод.

И чуткий Матвей Ширшов слова разобрал:

– Он про татар говорит, братцы!

Показалось ему, что он где-то уже видел этого мужика.

– Подкова твоему волу! – вдруг крикнул Никита. – Так ведь это Тимоха Медников! – И повернулся к Ширшову: – Узнаешь, Матвей?

И верно, то был Тимофей Медников, теперь уж и Ширшов не сомневался. Три месяца назад исчез он бесследно вместе с несколькими другими казаками. А полтора десятка их мертвыми нашли на шляхе. Понятно всем стало, что остальных татары с собой увели в Крым.

Матвей быстро соскочил с коня, подошел к Тимофею, присел, проведя рукой по спутанным блеклым волосам:

– Тимофей, слышишь меня? Это я, Матвей Ширшов! Узнаешь?

Тимофей еле заметно кивнул.

– Откуда ты? Из Крыма? От татар?

И снова кивок. В помутневших глазах Тимофея как будто прояснилось.

– Попить дай…

– Сейчас, сейчас.

Дали ему вина. Он сделал несколько глотков, помолчал, потом выдохнул:

– Из Крыма я… убег…

– Мы уж тебя схоронили.

– Рано хоронить.

– А еще кто с тобой был?

– Игнат, Самоха…

– Где же они?

– Игнат погиб. Его татарин зарубил. Про Самоху не знаю.

– А с тобой еще кто бежал?

– Я один смог убежать.

– Про Архипа ничего не слышал?

– Нет. А разве не убили его?

– Среди мертвых его не было. Семен от тоски изводится. Думает, что Архип у татар в неволе.

Подняли Тимофея казаки, он стоял пошатываясь.

– Наверное, на твоего посадим, – сказал Матвей, глянув на Арсения. – Он у тебя смирный.

Рябое лицо Арсения на солнце покраснело. Сам он хмурился, как будто не нравилось ему, что Тимофея Медникова нашли они в степи.

– Ладно, может, и так, – сказал он, отвернувшись.

Тимофея доставили на хутор Лебяжий.

* * *

Солнце клонилось к закату. Снизу оно казалось каким-то невероятно огромным темно-красным, тяжело остывающим шаром, выплавленным в небесной кузнице. И жара начала спадать.

Алексей смотрел по сторонам, опасаясь нежданной встречи. Но в этом краю, похоже, кроме птиц и зверушек никого не было.

Вон там место подходящее для ночлега. У опушки леса – поляна, трава по колено. Если ляжешь, никто не найдет. А если найдут…

О таком не хотелось думать. Алексей облизал пересохшие губы. Страх еще гнездился в нем, там, в глубине души. Сколько же он прошел за три дня? Немало. Но, кажется, недостаточно. Так маленький зверек бежит от хищного зверя, ищет норку, чтобы укрыться. Так укрыться, чтоб никто и никогда не нашел. Но разве такое возможно?

Слышал ведь он не раз, как ловили беглых холопов, ловили, били нещадно и возвращали хозяину. А там как бог даст. Кого – под батоги и до самых печенок, кожа лезла клочьями, кровь стекала ручейками, образуя лужицу под человеком. Выжил – хорошо, нет – жалеть некому. Другого и не довезут, сразу прибьют, хоть это и не по закону. Но если далеко везти, зачем лошадей ломать? Можно, конечно, у себя оставить. Но если прознают, в Москву донесут.

А что с ним сделают? Алексей содрогнулся, представив жуткую картину…

Он лежит, и его бьют кнутами. За смерть господского сынка ему тоже смерть! Но умрет он не так быстро и очень мучительно. Который уже раз вспомнилось ему, как все было. И была ли возможность избежать этого? Алексей пытал себя беспощадно. Иной раз уж думал: легче умереть зараз.

Сынок хозяйский, Алексашка, почти ровесник ему, может, года на два постарше. И зачем ему Улька понадобилась? Неужто других девок нет? Но как подумал об этом – сразу мысль: таких нет.

Ульяна в последний год очень похорошела, это все замечали. Заметил и Алексашка.

Вот оно как все вышло… Искал он Ульку, везде искал и нашел. Лучше бы не увидел ее тогда. Хотя как угадать, что дальше было бы?

Со двора господского вышла она в разорванном платье, на лице бледном подтеки от ударов, но глаза невидящие, чужие. Он к ней подскочил, глядит, а она смотрит и не видит. Пусто в глазах.

– Что, что, Ульяшка?

– Ничего…

Он все понял сразу, но как будто хотел убежать от этого, ждал иного разъяснения. Не верил, что ли?

– Да кто, кто?

Ничего не добился. Девушка ушла. А он отстал от нее, все равно без толку. Слонялся по деревне, как чумной. Ему и подвернулся старик этот, по прозвищу Мизяй. Последние годы он частенько в пастухах бывал. Его прозвали «коровий человек».

Он-то и сказал, как будто о чем-то обыденном, что не стоит особого внимания.

– Видел, как Ульяшку барин молодой захватил.

В глазах его маленьких мелькнуло любопытство. Он слыхал о том, что Алешка вроде ухаживал за Ульяной.

– Врешь, врешь! Черт рогатый! – закричал Алексей, тряхнув его за плечи, но знал уже, что это все правда.

Не будет у него больше Ульяшки…

– Чего мне врать? – обиделся Мизяй, не ожидавший такого отношения. – Не я один видел.

– Когда это было?

– Утром и было, – просто ответил старик.

Вроде понимал он, что обида Алешке нанесена тяжкая, смертельная.

Но, с другой стороны, чего теперь зря переживать? Не она первая в таком положении оказалась. Он бы мог многое рассказать этому непутевому пареньку, но видел, что тот вне себя. Поэтому предпочел поскорее убраться с его глаз. Не верил Мизяй, что Алешка сможет что-то серьезное предпринять. Но начудить мог.

Поэтому лучше ему пока не перечить и поперек дорог не становиться. Само все уляжется.

Но сам Алексей думал иначе. Он взял нож и отправился на хозяйский двор. Во дворе ему встретился Григорьич, барский прихлебатель.

Тот его тоже увидел и кричит:

– Иди-ко сюда! Ты мне нужен.

Алексей подошел и развязно так спросил:

– Хозяин где? Молодой?

Как спросил, так сразу и полегчало на душе. Вроде как перешел незримую черту, за которой все иначе. И уж теперь смерть не смерть, своя, чужая – разницы нет никакой.

Григорьич прямо опешил от такого своевольства. Чтоб вот так запросто у него спрашивать?

– А тебе зачем?

Видать, ничего не знал, а по виду не догадался. Алексей уже спокойный был, словно из церкви только вернулся.

– Мне урок задавал.

– Какой же?

Григорьич злился, не зная, как холопа урезонить. Физически он был слабее, а потому не решался в одиночку на холопа узду надеть. Оглядывался в поисках помощника. Его замешательство Алексей ясно видел и думал вскользь, что хорошо бы и Григорьича к земле пригнуть. Уж слишком много зла он людям в Кремневке причинил. Да времени мало было.

И тут он сам Алексашку увидел. Тот шел с ухмылкой через двор.

Алексей подумал тогда: «Знает или нет?».

Ведь об их отношениях с Ульяшкой в Кремневке еще мало кто знал. Мизяй не в счет. Он каким-то образом умудрялся обо всем узнать одним из первых. И наверняка много знал такого, о чем знать ему не следовало. Но умел, когда нужно, помалкивать. Вот сейчас не удержался, сказал. Может, вскоре пожалеет об этом.

Но о том, что после будет, Алексей не задумывался. Весь подобрался, посуровел. Однако нельзя выдать себя. И потому продолжал гадать, глядя на молодого хозяйчика. Если знает, сразу все поймет. Не даст подойти. Но Алексашка оставался беспечным и тогда, когда Алексей с ним поравнялся. Значит, ни о чем не догадывался.

Еще несколько шагов оставалось. Григорьич хотел было ему помешать, но будто чья-то рука невидимая его придержала на месте.

– Чего, дурак, прешь?

Алексашка видел, что холоп слишком беспечно по двору идет. Так ходить не полагалось.

– Мне надо, – сухо и небрежно ответил Алексей, неуклонно приближаясь к нему.

– Чего надо?

Алексашка, судя по виду, начал недоумевать. Такое первый раз в жизни видел. Холоп шел по господскому двору, как хозяин.

Вот и сблизились они.

– Я вот хотел…

– Ты, сучья голова! – разъярился было Алексашка, но вдруг почувствовал, как что-то острое вошло в живот.

И сразу жуткая боль. Что такое? Второй удар отбросил его на землю.

Все закружилось в страшной кутерьме. Руку прижал к животу, кровь хлестала как из ведра. Неужто убил?

– Вот и все, Алексашка, – буднично проговорил холоп и пошел со двора. Григорьич ужаснулся, увидев происшедшее. Что делать?

Он было хотел ему помешать, но так, без лишней суетливости. Больше для видимости. Про нож в руке Алешки забывать не стоило. Хотя барский сын ему не смог бы потом попенять. Кончился он через несколько мгновений, корчась в агонии. Глаза какие-то удивленные были, вроде никак не мог он осознать, что смерть вот так запросто к нему пришла.

Старый прислужник все разглядел и решил малой кровью обойтись. Вдруг кто смотрит?

– Ты, Алешка…

Когда Григорьич придвинулся, Алексей тыльной стороной ладони вдарил и тот упал.

Все происходило как во сне. Но помнил он, что легко ушел, людей во дворе не было больше. И это его удача была.

Когда за ним кинулись, он уже у речки находился. Видел нескольких всадников. Они по дороге кинулись на юг, туда все беглые уходили, как будто повинуясь какому уговору. И там их всегда ловили. Алексей же в речку бросился и – на другой берег. Если с дорожной торбой уходить – речку не переплыть. Но никто не хотел без пищи в бега подаваться. Он первый такой. Но это и помогло ему в конце концов.