Текст книги "Эрлик"

12

И всё вернулось. Так же внезапно, нежданно, незаметно, как и ушло несколько дней назад. Обыкновенное, устойчивое, сглаженное сенью вековых устоев течение жизни, человеческого существования – когда мгновенье длится одно лишь мгновенье. Всю земную нашу жизнь мы путешествуем во временном океане именно в таком темпе и ни в каком другом. Сложно представить себе, что в земной нашей жизни именно такое течение времени и является первозданным сокровищем – сродни любви и телесному уюту, знаниям и чистейшим, как гладь волшебного родника, радостям, обогащающим нашу душу и все духовное и материальное, что вблизи от нас. В особенности человек вспоминает об этой драгоценности – исконном временном течении – в час, когда ему приходит конец. Когда края лекал, по которым из века в век проходило оно свой путь, на которые в самом начале бытия настроены небесные реки времени незримой божественной дланью, уже не кажутся руслами, преображаясь в лезвия, лишенные остроты… но не лишенные неумолимого следствия от своей измененной формы. И временные реки, соскакивая с краев лекал, спадают с них, словно со скал, обескураженным потоком… И данность вся сия в мгновение уходит. И дольше века длится день…

Ребята со спокойной радостью восприняли столь мгновенное возвращение времени к его привычному руслу. Точно так, как и полагается вести себя в подобных условиях аномалии лучшим молодым ученым мира во время проведения чрезвычайно важных исследований, прошедшим перед ними особенно тщательную психологическую подготовку. Сдержанно, логично, отважно и разумно – таковой была негласная установка каждого из них. Их всех будто настроили, приумножив лучшие качества личности каждого необыкновенно высоко, до непомерных для среднего человека величин. Настроили очень надолго, и безукоризненное, небывалое доселе нигде в мире совершенство их подготовки истово служило тому, что настрой этот не знал себе ни единого сбоя, как казалось, что бы ни случилось, какое бы препятствие неумолимой ужасной тенью ни легло на пути у молодых людей, пребывающих одиноко здесь, на краю света, ютясь незримо в облачении тайны на осколке человеческой цивилизации в своем подвижническом научном поиске во благо всего сущего.

Утро, свое первое спокойное утро за несколько удивительных дней исследователи встретили восхитительно! Всё-таки как чудесно проснуться, зная, чувствуя, что всё позади! На следующий день ребята скромно отметили 35-летие Великой Победы.

Через несколько дней, как это и было установлено, минута в минуту, в лагере приземлился невидимый небесный корабль. Но непроницаемая незнакомая тревога томилась в сердцах молодых ученых считанные мгновения до его прибытия, найдя свой выход и испарясь, когда в открывшемся входе показалась темная фигура человека, облаченная в строжайшие очертания острых углов и прямых линий. На землю ступил мужчина в скромной форме серых тонов, военного покроя, судя по всему, но без погон. Головного убора на нём не было, черные волосы средней длины, зачесанные назад, казались ненастоящими. Не уходило ощущение, что они и появились на нём сразу именно такой длины в прическе этой формы и не меняли облик всё свое существование. Глаза его смотрели одновременно прямо перед собой и никуда, взгляд черных, как химическая сталь, зрачков был механически остр, они никогда не двигались в глазах диагонально – только под строгим прямым углом. Обликом этот человек напоминал военных, что отвозили исследователей из аэропорта в Хабаровске. И в то же время отличался от них столь же разительно, как механический робот из научно-популярного журнала от человека. Прежние военные, действительно, напоминали вышедшего к ним сейчас мужчину, у тех тоже был безликий, расчетливый, непроницаемый, точный взгляд, который запоминался навсегда или забывался мгновенно. Но у них зрачки двигались в точности как у людей. Вот только… ни у одного из ребят уже не было никакого сомнения в том, что и те прежние могли с одной долей вероятности и быть людьми, и не быть ими, и вышедший к ним сейчас военный тоже. Ведь он был военным… его одежда говорила об этом. Было ясно одно – по облику, впечатлению от себя тех он всё-таки не напоминал. Что-то было не так.

– Товарищи, – металлически произнес мужчина, точно, не сделав ни одного лишнего движения или шага, подойдя к ученым, – начиная с этого дня служба иностранного лица, осуществившего ваше прибытие в точку предстартовой дислокации и плановые полеты, завершена. Доставка продуктов питания и иных необходимых предметов первой необходимости будет производиться сотрудниками организации. График прилета не подлежит изменению. Деятельность экспедиции будет осуществляться в установленном ранее порядке. Уведомляю, что посадка на вертолет состоится 21 июня с 09:00 до 09:00:18 по местному времени. За 12 часов до посадки ваши палатки должны быть сложены, а вещи приготовлены к погрузке на летательное средство. Сегодняшняя плановая выгрузка продуктов питания и предметов первой необходимости будет произведена мной.

После этой речи военный сделал паузу, словно полностью выключив самого себя и замерев на некоторые считанные секунды.

– Хорошо, – ответил на этот доклад военного Степан. Юноша постарался выразить как можно меньше эмоциональности при ответе. Выражение положительных эмоций в ответ на происходящее, даже отражающих усердие и готовность сотрудничать, а уж тем более вопрошающих о чём-то или отрицательных, было лишним. Даже очень лишним, это вмиг поняли все участники экспедиции, вот о чём на самом деле была нахлынувшая на них тревога.

Военный при этих словах развернулся достаточно быстро и отмеренным скорым шагом направился к открывшемуся трюму. Такие выверенные и скорые движения даже на военных парадах не в силах были бы воспроизвести самые образцовые вымуштрованные солдаты с идеальной строевой подготовкой. Нельзя было представить, ожидал ли он от кого-то из исследователей ответа на свой доклад, всё говорило о том, что он принялся бы выкладывать продукты из вертолета, даже если бы никто из них ничего не сказал. Та пауза, что он выдержал, была, скорее, частью невероятно четкого, требующего особенно тщательного выполнения инструктажа, вложенного в него руководством экспедиции и запрограммированного для этого военного заранее.

Мужчина в одиночку крайне скоро вынес из трюма один за другим два объемных кофра с продуктами и всем необходимым на неделю. Раньше, когда на «Соколе» прилетал Оливье, ребята дружно помогали ему всё выносить, а добрые деликатесы, которые он не забывал с собой захватить в каждый свой прилет, бережно выносились всеми вместе самыми первыми. Сколько радостей было в тех прилетах! С самой разгрузки трюма начинался праздник: к молодым ученым прилетал гость. Сейчас всё изменилось и стало уже вовсе не таким, как прежде. Всё скупо, будто холодный и черствый в своей седости иней накрыл лагерь поздней весной и навеки охладил в нём это, уже ставшее традиционным, гостеприимство. Перенеся кофры ближе к центру лагеря и поставив их возле неспешно горящего костра, военный так же быстро развернулся и скрылся в салоне вертолета.

Невидимая машина тут же беззвучно и незримо набрала высоту. Исследователи представили, что уже в следующую секунду она скрывается очень далеко на юге, вдалеке за могучими горами и кряжами величественного хребта Ям-Алинь. Какая всё-таки красота там, на юге. Не передать и в мыслях всю полноту горной красы, спокойную, добрую силу тех гор. Ребятам же предстоит отправиться на запад, переступив далеко за те двенадцать шагов от опушки тихо спящего западного леса, которые пешком им строго-настрого запретили переступать, не объясняя это никакими причинами. Не в звучащие золотом и природной добротою горы юга зовут их научные искания, а в край далекий и непредсказуемый. Туда, где официально до них не зафиксировано ни одного следа человека на протяжении многих веков, ни одной записи или устного фольклорного сказания о пребывании там когда-либо людей. В одинокие и неведомые никому доселе природные покои нашей планеты, где река Уда держит свой путь в чертогах хребта Джагды.

Ярослав подошел к кофрам и облегченно воскликнул:

– Наше снабжение осталось на прежнем уровне коллеги, в чём в чём, но в нём ничего не изменилось!

– Это самая первая и главная хорошая новость за весь день, – радостно вторил другу Спартак. Эти двое очень сдружились несколько дней назад, после того эксперимента, на который оба храбро отважились. Часто стали друг с другом разговаривать, делить беседы у костра. Все остальные восторженно восприняли не только веселые слова двух друзей-ученых, но и это сближение между ними. Ведь теперь между всеми ними стало гораздо больше теплых нитей дружбы, неотступно и крепко связывающих молодых исследователей.

– Но тем не менее… мы должны обсудить происшедшее только что все вместе, – заметил Степан. – Не так что-то… Такое чувство… Не знаю. Давайте поговорим через полчаса за ужином? И решим, как будем действовать дальше.

При этих словах юноша отвел взгляд от коллег. Он поднес ладони к костру, словно хотел найти им опору, и… не находя ее, автоматически опустил обе руки в огонь только что в один миг вспыхнувшего ввысь пламени.

– Степан! – воскликнул один из ребят, это был Спартак.

Юноша мгновенно отдернул обе руки и вновь не вскинул ни на кого взгляд… Сказал едва различимо: «Мне нужно побыть немножко одному. Извините, пожалуйста. Извините. Встретимся за ужином», – и скрылся в тиши своей палатки.

– Хочу верить, Степа в порядке… Боюсь за него, – сказал Станислав.

– Не переживай, Стас, – Карл заботливо положил на его спину ладонь. – Не переживай, всё в порядке. Ты же видел и знаешь – ожогов не будет, всё обошлось. А остальное наладится.

– Разве? – спросил Карла Станислав. – Разве случившееся сказало всем нам… о хорошем? Простите меня, друзья, я расчувствовался о друге, у меня нет слов… тоже.

– Произошедшее лишь в точности воплотило в себе чувства, потаенные сейчас в сердце каждого из нас. Давайте мы лучше все на несколько минуток разойдемся?

Коллеги ответили Карлу негласным согласием.

Через полчаса, когда настало время ужина и все собрались возле костра, ребята условились не готовить мясо, по крайней мере сегодня, и ограничиться бокалами с чаем. Аппетита не было. Когда чай был готов, Степан сказал:

– Мне хочется еще раз извиниться перед каждым из вас. Мне стыдно за мой поступок, мы ученые и сдаваться не должны, смена настроения – не наш удел. И всё-таки мы поступим нелогично, если ничего не предпримем. У кого-то из вас есть мысли по поводу прилета этого… человека?

– Ну… – начал Ярослав. – Как тебе сказать… Вертолет вел он. Я не знаю, как это подтвердить, но «Сокол» пилотировал он, больше в вертолете никого не было. У меня в самом деле нет доказательств, но уверенность в этом уж слишком сильна. Друзья, может быть, кому-то показалось иное?

– Нет-нет, ты прав, Ярослав, – подтвердил слова юноши Геннадий, – у меня, как и у тебя возникло то же самое впечатление, я как раз думал об этом, слушая его, следя за ним, когда он уходил. Нам всем сейчас нужно следовать голосу логики, избегая надуманностей и игры воображения. Теории должны быть доказуемы. Но этот вертолет правда можно вести в одиночку. Как я понял, этому можно научиться. Нет никакого сомнения, всё просто. Кем бы он ни был, он был один. О… друзья, сразу скажу, я заметил, что мы как-то незаметно друг для друга по вине нашего гостя перешли на «ты» и стали обращаться друг к другу неофициально. Признаюсь, мне было сложно соблюдать нормы научного этикета, когда мы стали так доверительны друг другу по прошествии времени, что живем здесь. Надеюсь, и всем вам также, поэтому предлагаю… но вот только ни в коем случае не обижаться… без обид… обращаться друг к другу кто как хочет. Можно как раньше, можно… неофициально.

– Да… нет в этом ничего зазорного, хочу надеяться, скажу за всех нас, конечно, давайте! – ответил Ярослав. Остальные без тени сомнения кивнули – сегодня все они незаметно для самих себя изменили характер речи в отношении друг друга. – Скажи лучше, с тобой все в порядке? Как ты? – вопрос был обращен к Степану.

– Да я-то нормально, руки тоже. Ожогов нет, они почти не болят. А сейчас уж тем более. Не могу объяснить, как всё это получилось, со мной впервые в жизни такое произошло. Я не знаю… как объяснить мой проступок. Честное слово. Я не волновался, не уходил в себя. Размышлял, задумался, но не более, я был логичен и адекватен, клянусь. Но даже не могу сказать, помню или нет, как мои руки оказались в огне и почему я выставил их перед собой. Не знаю.

– А пламя? Ты заметил?

– Я… я стоял прямо, но оно было высоким, мы с вами и вечерами уж несколько дней как не разводили костер высоко. Оно… костер ведь еле-еле горел, были почти лишь угли.

– Да, пламя было едва заметным, чуть синеватым над огоньками углей, как и всегда у нас в дневной период, – заметил Ярослав. – Но за секунду перед тем, как ты поднес руки, огонь вспыхнул ярко-алым пламенем. И пламя было всё в дыму. Ну, не всё, а… вообще, странный костер появился, у нас такого никогда не бывает. Если пламя составляло 65 процентов, то дым – все 35, и он… как-то струился сквозь него, наравне с ним, но не выше. Будто они с огнем – единая субстанция, нераздельная, обладающая теми же физико-химическими характеристиками, что невозможно… Друзья, вы же знаете.

– Словом, – вступил в беседу Карл, – то, что ты назвал проступком, на самом деле является аномалией. Самой настоящей. Степа, ты просто всего лишь так же тактичен, как мы все. Мы все видели то же, о чём сказал Ярослав только что.

– Ну… Если объективно… Вы правы, друзья. И всё равно спасибо вам! Серьезно, вы ведь и в любом случае подбодрили бы меня и не оставили наедине с проблемами на душе.

– О да… – засмеялся Ярослав.

– Обращайся в трудную минуту с любой кручиной. Надежно поможем, обещаем, и все обойдется! – добавил Геннадий.

В лагере воцарилось вечернее веселье, что всегда приходило к ученым во время ужина и раньше.

– Думай, но скорее, предложение действительно всего 400 лет, – весело пошутил Спартак.

И вновь все без исключения в лагере разразились радостным и добрым смехом.

– А если быть до конца честным, – задумчиво улыбаясь, произнес Степан. – То со всей объективностью мы можем утверждать, что не случись ничего, мы никогда не обнаружили бы этой аномалии. Только представьте! О… Да-да, и это у меня еще не все возможные гипотезы, каждая из которых может оказаться доказуемой научной истиной! Возможно, геологический характер местности, на которой стоит наш лагерь, а геологические условия здесь в точности те же, что там, куда мы полетим, зависит от внешних факторов. Почвенный покров сам воспринял данные внешней среды, ну, например, что на нём горит едва слабый костер. Затем вблизи появляется субъект во всех отношениях противоречивый, странный, ну… не знаю, как конкретнее можно его охарактеризовать. 8 молодых ученых, до этого прекрасно живущих здесь много месяцев, переживают от его визита эмоциональную деконструкцию. И хоть зрительно она слаба и себя почти не обнаруживает, всё же имеет свою научную величину. Один из этих ученых оказывается вблизи у огня – в итоге происходит спутанность сознания, перед этим пламя делается больше.

– Психокинетических нарушений в нашем лагере не было, Степа, я… посмотрел показания всех датчиков в нашей палатке прямо перед ужином, – сказал Станислав.

– Значит, то, что случилось с моим сознанием, произошло не на психокинетическом уровне, а на химическом. Молекулярном! Только представьте!

– Это… более чем возможно, – согласился Станислав. – А с учетом того, что и без этого с нами приключилось, в этой местности безмерный горизонт для научного труда!

– О да, друзья мои, какое неповторимое счастье для нас исследовать здесь всё первыми! – восхитился Степан. – И всё-таки, давайте вернемся к самому важному фактору на данный момент. Тот летчик, что прилетел к нам. До сих пор мысли о нём меня занимают. Казалось бы, у нас всё есть, всё, что нужно, всё хорошо, и, несмотря на это, случившееся сегодня словно отразило отношение нашего руководства к нам, чувство такое…

– Что к нам изменилось их отношение, – дополнил товарища Ярослав. – В точку, это объективное чувство. Давайте будем исходить из самых первых очевидных всем вещей. Во-первых, то, с чем мы уже согласились: тот, кто вышел к нам, пилотировал «Сокол» и прилетел на нём один. Следовательно, он полностью заменил Оливье. И здесь сразу напрашивается неувязка, к которой мы будем и будем возвращаться вновь: руководство нам известно только в одном лице – Аркадия Владимировича, Андропова. Еще тогда, перед прилетом сюда, в ангаре, он представил Оливье как нашего пилота. Думаю, имелось ввиду достаточно определенно, что он будет нашим единственным пилотом, ведь никто не говорил обратное. Сам Оливье, когда мы прилетели, сказал, что четыре месяца, пока мы здесь, будет обкатывать вертолет. Сегодня 14 мая. Мы прилетели 20 февраля, и четырех месяцев не прошло, как его сменил этот человек. Ведь Оливье даже не предупредил об этом, неужели он не знал?

– Он знал, – внезапно прозвучал голос Кима. Все оглянулись на юношу.

– Но как? – удивился Ярослав. – Ким, откуда тебе это известно? Он тебе сказал? Одному?

– Да. Это было в частной беседе, никто кроме меня не мог слышать его слова, поэтому о них знаю только я.

– Оливье сказал что-то о том, что будет? Когда это было?

– 28 февраля, после вечернего ужина.

– Значит, всё гораздо более сложно, ведь это было всего спустя 8 дней после нашего прилета. Он говорил, что-то конкретное? Может быть, он все-таки объяснил, из-за чего так случилось? – спросил Ярослав.

– Поверьте, так хочется, чтобы он тогда сказал мне хоть что-то, что лишит нас сомнений, что-то полезное, что поможет нам найти ответы на наши вопросы сейчас, но он не знал. Правда, он сам не знал. Произнес лишь только самую малость, что была ему известна, – испытания «Сокола» опережали все ожидания нашего руководства и шли много быстрее, чем оно рассчитывало. Он был испытателем, нанятым со стороны, и предположил, что уже через две-три недели «Сокол» будет пилотировать кто-то другой из тех самых «сотрудников организации», о которых нам и сказал сегодня тот человек.

– Значит, он думал, что уже через две-три недели его с нами не будет… Но пробыл значительно дольше.

– Тут-то как раз всё просто. Я уверен, что испытания не затянулись и его прогноз оказался верным. Мы все полюбились Оливье, он не хотел расставаться с нами столь скоро и, вероятно, выпрашивал у руководства те последние недели, не рассказывая об этом нам… Ведь мы все знаем, насколько сильной души был этот человек, насколько великие чувства были ему даны.

– Да… И тогда, неделю назад, он даже не сказал нам о том, что навсегда покидает наш лагерь, даже не попрощался со всеми нами. Не хотел… вызвать в нас расстройство, даже сиюминутное?

– Конечно. Он бы никогда не позволил себе нас растревожить.

– Это точно, иное о нём сложно вообразить себе…

– Больше всего тревожит другое, – заметил Станислав. – Только представьте, чуть более месяца осталось нам до отлета. Всё это время единственная связь, которая только может быть осуществлена с нашим руководством, то есть с миром, будет возможна лишь с этими людьми, такими, как он. Почему же руководство не заменило Оливье кем-нибудь более… человечным, ну хотя бы похожим на тех солдат, что встречали нас в аэропорту и сопровождали до ангара. У тех можно было хотя бы спросить о чём-нибудь в чрезвычайном случае, доложить обстановку. Но сейчас… всё, что доносит до нас руководство, будет ограничено краткими и отчеканенными словами этих людей. Если он сказал «сотрудниками» во множественном числе, значит, этого человека непременно сменят, но мне не кажется, что те, которые сменят его, будут как-то отличаться в лучшую сторону. Посмотрите, у него было выражение лица такое, будто он и не прилетал сюда. Похоже было, что это не человек вовсе, а… заключенный в человеческий облик набор осязательных рецепторов некой ЭВМ, у которого по какой-то причине отключена «функция записи» того, что происходит. Он словно не видел нас, не озаботился даже тем, чтобы осмотреть наше состояние… физическое, общее. Ведь у него наверняка поинтересовались этим, когда он прилетел обратно.

– Согласен, – сказал Степан. – Мне тоже кажется, что будут прилетать теперь летчики, подобные ему, и у них ни один из нас физически не сможет что-то спросить. И доложить обстановку тоже. Хоть у него и облик живого существа, тем не менее лицо, вся внешность… он как бесчувственный камень. Не представляю, что нужно сотворить с человеком, чтобы он так себя вел. И мы никогда не сможем чувствовать себя с такими, как он, полностью свободно, комфортно… уютно. Поверьте, друзья, было бы просто сказочно, если бы с ними просто невозможно было поговорить, и всё. Но их облик, тот холод, что исходит от одного их приближения, вот это угнетает действительно.

– Интересно, что побудило руководство отправлять сюда таких, как он? – спросил Геннадий. – Особенно после того, как ранее с нами контактировали вполне логичные люди, и, без сомнения, после того, как к нам вот так запросто отправили летать Оливье, который не только никакого отношения не имеет к нашему предприятию и нанят со стороны, но к тому же и является гражданином капиталистического государства. Ведь казалось, что нам доверяют… А если бы не доверяли, то с самого начала отправляли бы их, а Оливье просто оставался бы в кабине пилота, мы его даже не знали бы.

– Да, очень интересная проблема… и не ожидаемая нами. Может, у кого-то из нас есть объяснение ей, теоретическое? – спросил Степан. – Увы, размышлять – всё, что мы можем.

Геннадий тут же ответил:

– Знаете, я думаю… что не нам не доверяют, а у них что-то случилось.

– То есть? – спросил Степан.

– Ну… ведь, правда, ни в каких наших бумагах не было написано, что у нас будет связь с внешним миром такая, как и положено в любой геологической экспедиции, но и о таком, что происходит сейчас, тоже нигде не было написано. И тут возможны две теории. Первая состоит в том, что у нас нет страны.

– Это как это так? – оживленно и настороженно спросил Станислав.

– Ну, Владимир Андреевич же совершенно ясно сказал, что неминуем распад нашего государства, оно через десять лет прекратит свое существование. И мы проводим эти исследования затем, чтобы спасти нашу страну от исчезновения. Вот… собственно, распад и произошел, только не через десять лет, а через десять дней или через пару месяцев – все что угодно могло быть. Мир во всем мире деградировал за кратчайший срок… Кто знает, возможно, как такового и нашего руководства больше нет, и кто прилетает и привозит снабжение – неизвестно.

– Но мы чуть больше недели назад наблюдали за тем, как жители Чумикана находились на улице, облик села и населяющих его людей был вполне обычный, – возразил Ярослав.

– До них еще не дошло… – философски ответил Геннадий.

– Что… не дошло?

– Мы ведь… в затерянном мире, в глуши, и они в глуши. Они очень легко могут не по своей вине еще месяца полтора не знать ничего.

– Действительно, возможно всё что угодно, но будем надеяться, что эта теория в итоге несостоятельна, – заключил Степан.

– Да уж, – согласился Геннадий. – А вот вторая – предположим, что мы сейчас не состоим на службе у нашего государства, как считаем.

– Но у какого же тогда? – спросил Степан.

– Ни у какого.

– М-м-м-м…

– На самом деле всё очень просто. Делает ли человека русская внешность и русская речь гражданином Советского Союза? Нет! Это я не случайно вот так издалека. Они всегда говорят и пишут «организация». Но что за организация? Пока мы все еще были дома и доучивались в своих институтах, получая дипломы, в их документах мелькало «Академия наук СССР», «СССР». Мы проходили их обучение и всю подготовку под ширмой Академии наук, чуть ли не в стенах наших же учебных заведений. При том, что во время подготовки мы ни разу не встречали ни одного более менее известного ученого, представителя нашей Академии наук. С того момента, как мы попали в Хабаровск, любые обозначения нашей страны… да что уж говорить, ни герб, ни флаг, ни на одной страничке каких-либо инструкций, нигде, ни в комнатах, в которых нас разместили в Хабаровске, ровно нигде больше не встречались. Всё может быть неприкрытым обманом. А то, что нам говорили, – сплошная липа. Скажу больше, это не происки капиталистической страны, даже все вместе конкурирующие с нашей страной государства не в силах провернуть то, что эта «организация», как они себя называют, провернула с нами.

– Постой, постой, это ты уж и вовсе что-то фантастичное. К чему же такое упадничество, – со спокойствием произнес Степан.

– Хотя… и правда, глупость беспросветная, – согласился Геннадий. – Извините, пожалуйста, друзья, не моя научная область… из этого и приходят некомпетентные раздумья о чём-то, чего я вовсе не понимаю.

– Всё хорошо.

– Итак, – вновь прозвучал голос Ярослава, – у меня ко всем предложение. Поскольку такая обстановка будет сопровождать нас до самого отлета, будем придерживаться в точности того спокойствия, которому мы следовали сегодня при этом человеке. Всё же он привез то, что нам необходимо, и сказал, по сути, всё, что нам и нужно знать, ничего лишнего, а нуждаемся ли мы в этом лишнем? Мы на задании, работе, имеющей очень важное значение для всех людей в мире безо всякого исключения. Нам не нужно общение ни с кем, до того, как исследования, которых ждет от нас вся человеческая цивилизация, не завершатся. Нас лучше всего подготовили к этому.

– Согласен, – ответил юноше Степан. – Лучшее предложение, что только и может иметь место! Так что всем спокойной ночи и до завтра! Через месяц нас ждут просто безграничные океаны самоотверженной и интереснейшей работы.

Все уже приготовились расходиться по своим палаткам, когда юноша добавил:

– И всё-таки… странно… что это за люди, отчего они такие, в чём же причины подобного облика и вида, невозможно и догадываться…

– Всё бы ладно, по виду это явно человек, в нём, несмотря ни на что, нет признаков искусственной природы, но есть одна странность… жутко, как покоя не дает, – задумчиво заметила Анна.

Ученые вопрошающе обратили к девушке взор.

– Он не дышал.