Текст книги "Крепость права"

Часть 2. Механизмы самосохранения тоталитарного общества

Поскольку система тоталитаризма существует для того, чтобы существовать, и отражает интересы лишь архемалой группы населения, такая система нуждается в повышенной прочности. Эту прочность также обеспечивает широкое потенциальное или текущее применение насилия. Именно на насилии и побуждении желания к нему держались и держатся многие правители несвободных стран.

Отдельным вопросом стоило бы рассмотреть то, каким образом правитель приходит к власти. Во многих случаях абсолютный контроль над государством передается по наследству, во других же выбирается новый правитель из ближнего окружения старого. Важно лишь то, что правитель не является избранным обществом и потому вряд ли отражает его интересы.

В сложившейся ситуации личностное развитие индивидуумов уходит на второй план. Ради активного продвижения в обществе не требуется быть лучше для общества – нужно быть лишь лучше для власти. Ключевым параметром лучшего в данном случае выступает лояльность. Правильнее будет отметить следующее: лояльность выступает множителем, на который умножаются сложенные в совокупности другие полезные качества человека. И если лояльность системе равна нулю, то и все его социальное продвижение станет таким же. Впрочем, отдельно отметим, что такое положение дел в абсолютной степени характерно лишь для жестко тоталитарных режимов. При автократической власти у людей сохраняются некоторые социальные лифты. Однако в целом и это не отменяет самой тенденции: в несвободном обществе продвижение во власти мало связано с интересами общества.

К сожалению, это ситуация, где нет хороших решений. Мы видим, что, запертые на собственный замок, несвободные общества имеют свойство доживать до возраста в несколько сот лет, не претерпевая особых изменений. Другими словами, идеалы, характерные для диких времен, там сохраняются в почти первозданном виде. Нередко вместе с идеалами сохраняется и уровень технологического совершенства.

Существует популярное высказывание о том, что церкви и секты отличаются лишь размерами занимаемых площадей. И действительно: история знает немало примеров, когда секта, дорастая до определенных масштабов, начинала считаться полноценной религий. При этом само слово «секта» имело и имеет исключительно негативный подтекст, даже несмотря на то, что весьма многие секты гораздо более мирные, чем некоторые религии.

Сознание жителей тоталитарных стран нельзя назвать извращенным: понятие нормы крайне относительно даже в рамках медицины. Будет более правильным назвать такое сознание неэффективным. В декларируемых ведомым обществом целях прослеживаются как абстрактные (мир, свобода, нравственность, равенство), так и формально конкретные, но объективно абстрактные цели: лучшая наука, лучшая медицина, лучшее благосостояние. Лучшее, чем у кого-либо еще.

Своих целей тоталитарное общество успешно не достигает. Критиковать его стоит как минимум из-за этого. Как минимум из-за этого, не считая сотни миллионов убитых тоталитарными системами только за один цивилизованный XX век.

Охранник, допустивший хищение товара, будет уволен. Врач, по чьей вине оборвалась жизнь пациента – отстранен от деятельности и осужден. Несвободное общество – это охранник, допускающий хищения, которого не увольняют, объясняя это тем, что тогда охранять товар будет вообще некому. При этом призывающий его объявляется наймитом воров и стремящимся оставить товар без присмотра вовсе, либо под присмотром тех, кто сам отдаст товар ворам.

Таким образом, ставимые несвободным обществом перед самим собой задачи не решаются. Гонению при этом подвергается не только тот, кто призывает к смене власти, в силу наличия которой не решаются задачи, но и тот, кто открыто заявляет о том, что поставленные задачи не решаются.

В роли украденного товара, приведенного мною в примере, могут выступать как просто украденные материальные блага, так и тысячи человеческих жизней. Именно поэтому несвободное общество, где все считают себя довольными системой, подлежит упразднению.

Несвободное общество выстраивается на принципах жестких правил. Однако необходимость их соблюдать обычно снижается, при этом сама возможность их соблюдать зачастую полностью отсутствует.

Как итог, практически каждый член несвободного общества оказывается вовлеченным в нарушение этих правил. Это имеет за собой сразу два последствия: ощущение неправоты перед обществом и постоянная уязвимость. Второе последствие чаще используется для прямого воздействия на каждого члена общества, первое – для косвенного, упреждающего. Живя с ощущением того, что индивид сам является нарушителем закона, обвинять кого-то в этом для него кажется лицемерным. Даже в том случае, если нарушение с его стороны по сути произошло исключительно в силу выстраивания системы таким образом.

Несмотря на то, что для любой тоталитарной системы ключевой является материальная ценность, главной мишенью, выбранной для истребления, является личность. В XXI веке, где личность является двигателем любой системы, без личности не может развиваться ни одна система, будь она тоталитарной или свободной, коммерческой или государственной.

Главным инструментом истребления личности является всякое ограничение ее возможностей. В предельно тоталитарных моделях, подразумевающих коллективную собственность, личность ограничена изначально: все ресурсы для реализации чего бы то ни было находятся в руках диктатуры.

Менее тоталитарные общества, предполагающие распространение частной собственности, вынуждены работать над тем, чтобы любая частная инициатива, относящаяся к изменению структуры общества или государства, оказалась подавленной. Даже в тех случаях, когда прямой угрозы государству инициатива не представляет.

В сегодняшних несвободных системах прессингу зачастую подвергаются даже организации, занятые в помощи животным и охране природы, выделении грантов ученым и спортсменам. Парадоксально, но государство активно прикладывает усилия к тому, чтобы не давать решать проблемы, которые должно решать оно само, но решает в силу тех или иных причин недостаточно эффективно.

Логика такой политики достаточно проста. Во-первых, это способ показать: государство может всё и никогда не ошибается, поэтому не нуждается ни в каких альтернативах; во-вторых, это дает понять: ничего внутри государства не может быть изменено без помощи самого государства.

В то же время, на существование частных фондов экологии или помощи ученым государство может выделить довольно много ресурсов. Это и создает имитацию существования гражданского общества, и укрепляет авторитет самого государства, и усиливает зависимость авторитетных в тех или иных кругах лиц от государства.

Предотвращение перехода от автократии к жесткой диктатуре часто происходило благодаря действующим на данный момент международным договоренностям, подразумевающим введение санкций против лидеров тех режимов, где свобода личности оказывается под серьезной угрозой.

Важно понимать, что сегодняшнее открытое общество создает слишком большой спектр преимуществ, который никакие материальные блага, получаемые инструментами тоталитаризма, восполнить не в состоянии. Чтобы не терять доступ к ресурсам внешнего цивилизованного мира, многие политические режимы осознанно балансируют на грани между гибридным и тоталитарным режимом.

Одним из наиболее характерных примеров такого поведения является Российская Федерация в 2000-х годах нашего века. Выстроенная Владимиром Путиным вертикаль власти фактически уничтожила все реальные демократические институты, появившиеся в государстве за годы становления общественной свободы. Однако, уничтоженные почти под корень, реальные демократические ресурсы были заменены на декларативные. Так, политические партии стали сателлитами партии реальной власти, профсоюзы стали полностью зависеть от решений госслужащих, гражданская активность стала обеспечиваться исключительно под контролем действующей власти и почти исключительно в ее интересах. При этом в минимальном, не создающем угрозы размере, были сохранены независимые средства массовой информации и другие реальные демократические институты. Все это делалось с одной простой целью: декларативное представление России как нетоталитарного государства.

Как итог, российские госслужащие не теряли своей возможности выезжать в страны ЕС и США, используя все нажитые в России активы там, но в то же время не теряли и своего избыточного административного ресурса, наделявшего их зачастую неограниченной властью.

Отлаженная система дала сбой только после случившейся в марте 2014 аннексии Крыма. Характерно, что, утратившие возможность выезжать за границу, многие российские чиновники включились в ликвидацию существовавших до тех пор демократических институтов – единственная цель, которой эти институты служили для российских госслужащих, теперь все равно становилась недоступной.

Здесь важно отметить, что применение стандартных ненасильственных санкций свободных стран в отношении несвободных при ухудшении положения прав и свобод человека в них отнюдь не всегда идут на пользу. Напротив, во многих случаях это приводит к еще большему снижению уровня свобод именно в силу того, что действующей политической элите становится нечего терять. При этом трудно привести пример хоть одной страны, вставшей на путь демократического развития из-за одной лишь угрозы введения санкций со стороны свободного мира. Поэтому стоит признать сегодняшние методы воздействия на несвободные страны недостаточно эффективными.

Часть 3. Ключевые особенности и отличия несвободного общества

Со стороны может показаться, что человечество, даже загнанное в самые разные рамки, развивается примерно одинаково. Конечно, нельзя сказать, что люди в свободном и несвободном обществе отличаются друг от друга столь же, сколь здоровые люди отличаются от людей с синдромом Маугли, однако и отрицать этот факт также будет ошибкой.

Мне было трудно выделить ключевое отличие несвободного общества, служащее базой для всех остальных отличий. Однако начнем с того, которое, как кажется, лежит в основе.

Искаженное представление о собственном.

Нельзя сказать, что в несвободном обществе притяжательное к себе исключительно отчуждается. Однако представление о собственном в значительной степени искажается.

Поскольку тоталитарное общество служит чьим-то конкретным интересам, главный бенефициант этой системы обычно старается получить от нее так много, как только много представляется возможным. Как правило, примеру бенефицианта следуют и рядовые члены общества.

Декларируемое чувство братства и солидарности так и остается декларируемым. На практике же каждый старается урвать себе столь много, сколько возможно. Даже в тех случаях, когда ни физическим, ни моральным потребностям уже точно ничего не угрожает.

То, что для жителей свободных стран является общим, для жителей несвободных является ничьим.

Декларация духовных ценностей как ключевых при фактической ключевой роли материальных ценностей.

Интересно, что в свободном обществе ровно наоборот: в качестве наиболее важных провозглашаются материальные ценности, однако на самом деле их роль оказывается ниже, чем роль духовных: люди отказываются идти на подлости даже тогда, когда они прибыльны и безопасны, сотрудничество с преступниками в любом виде считается соучастием в преступлении и так далее.

Духовные ценности являются предельно удобным инструментом: они не имеют никакой измеримости, следовательно, ссылаться на них можно сколь угодно много. При этом материальные ценности признаются не такими важными.

На практике выходит, что материальная составляющая имеет абсолютную доминанту. Ценность игрушки для ребенка и ценность ее для взрослого отличается прежде всего тем, что что взрослый имеет возможность заработать и купить другую, в то время как ребенок оказывается полностью зависимым от воли своих родителей. Утрата в этом случае оказывается особенно тяжелой – своими силами он не сможет ее возвратить.

Поскольку доступ к самостоятельной добыче материальных благ достаточно ограничен, их ценность значительно возрастает. При этом обладающие материальными благами еще больше возрастают в глазах не обладающих ими. Таким образом, вертикаль доверия к власти укрепляется еще больше.

Политический синдром Маугли.

Большой проблемой постосвободительного развития несвободного общества является факт того, что зачастую вновь освобожденные общества скатываются обратно к диктатурам.

Родившиеся и выросшие в автократических и тоталитарных системах люди никогда не видели других систем. Даже визиты в свободные страны в этом случае не меняют ситуации – в этом случае люди видят только результаты, но не процессы.

Положение усугубляется действием фактора, приведенного в первом пункте. У людей-элементов тоталитарного общества, с детства видящих рвачество и борьбу за выживание, зачастую просто отсутствует понимание того, что кто-то, придя к власти, может начать использовать власть не только ради собственного блага.

В качестве характерного примера опять можно привести Россию. У россиян сформировался устойчивый условный рефлекс, заставляющий их негативно реагировать на демократию. Голодные и неопределенные 90-е годы, последовавшие за распадом СССР, характеризовались не только демократией, но и открытой коррупцией, а также обнищанием населения. Как итог, население России запомнило действие этой системы только с худшей стороны. При этом у россиян вообще никогда не было правительства, в значительной степени отвечающего интересам общества. Таким образом, люди в России просто не могут понять, что может быть как-то иначе.

Отсутствие измеримости чего бы то ни было.

«Здесь суставы вялы, а пространства огромны

Здесь составы смяли, чтобы сделать колонны» NP

Один из ключевых факторов становления тоталитарного общества – отсутствие измеримости. Это разрешает целый ряд задач, главным из которых является отсутствие лишних вопросов у индивидов по любому из возможных поводов.

Предельная строгость соответствия стандартам позволяет не допустить на рынок нежелательного игрока в случае с квазирыночной экономикой, в то время как огромная масштабность не позволяет понять результатов. Невозможно оценить размер собственного (или, что еще важнее, соседского или начальничьего) вклада в развитие системы, представляющей собой целую страну. Благодаря этому тоталитарное общество при любой ситуации остается с возможностью оправдать любые трудности.

Как было указано в предыдущей главе, несвободное общество выстраивает внутренние правила таким образом, что соблюдать их с одной стороны почти невозможно, но их соблюдение в то же время мало контролируется. Как итог, нарушающими правила оказываются фактически все члены несвободного общества.

Это же правило используется для устранения тех или иных игроков с рынка: абстрактные формулировки позволяют не дать попасть на рынок одним, освободив тем самым дорогу для других.

Неотличимость людей.

Как правило, несвободные общества прикрываются идеями равенства. Важно отметить, что равенство в определенном смысле этого слова действительно представлено.

Индивидуумы в несвободном обществе могут отличаться друг от друга только по вертикали. Оказавшись на одном уровне, люди едва ли масштабно отличаются между собой. Для того, чтобы начать извлекать из жизни новый уровень удовольствий, необходимо переходить на следующий социальный уровень.

Несмотря на декларируемое равенство, культ социального превосходства играет абсолютную роль. Этот самый культ во многом играет на поддержание несвободного общества. В частности, абсолютное превосходство начальника учит индивида не спрашивать ни о чем, так как спрашивать попросту страшно. На подсознательном уровне это также утверждает правоту любых решений вышестоящих.

Недопущение развития социальных лифтов.

Социальные лифты несвободного общества сильно ограничены. В тоталитарных системах зачастую единственным социальным лифтом служит лояльность существующей системе, в автократических возможны более широкие варианты, но также требующие как минимум сохранения нейтралитета в отношении существующей политической системе.

По сути, в несвободном обществе не должно существовать вообще никакой элиты, помимо элиты от преданности государству. Возникновение любого другого истеблешмента приводит к развитию ощущения альтернативной силы в государстве. По сути, одновекторность всей системы, необходимая для сохранения несвободного общества, рушится таким образом.

С другой стороны, мягкие автократы предпочитают не забивать, а доить корову большого бизнеса. Даже развитый самостоятельно, большой бизнес может существовать в странах с гибридными режимами. Во всяком случае, до тех пор, пока не начинает приносить вред системе или до тех пор, пока кто-то из номенклатурных работников не почувствует в нем конкуренцию собственному бизнесу или желание овладеть самим бизнесом.

Планомерное развитие стокгольмского синдрома.

Как правило, несвободные государства имеют также воинскую повинность. На ее примере будет проще всего отобразить сущность данного явления. При этом служба по призыву ни в одной несвободной стране мира, за исключением страны серьезно готовящейся к настоящей войне, не подразумевает полноценное исполнение воинских обязанностей.

Как правило, военнослужащие по призыву являются кем-то вроде заключенных исправительных учреждений, огромную часть своего времени посвящая бесполезной и изматывающей работе. Чтобы не нивелировать до нуля статус армии по призыву, во всех воинских частях с той или иной периодичностью проводятся занятия по боевой подготовке. Обязательно содержится и определенный процент воинских частей, состоящих из военнослужащих по призыву, чья служба действительно проходит в формате настоящей армейской службы.

Однако после возвращения со службы лишь немногие утверждают, что служба в армии вредна и бессмысленна, начиная гордиться своим пребыванием в рядах Вооруженных Сил, каким бы бессмысленным на самом деле оно не было. В обществе начинает формироваться стереотип о том, что те, кто служил в армии есть единственные настоящие мужчины, что воинская служба необходима каждому.

В этом случае хорошо срабатывает принцип, описанный в книге Р. Чалдини «Психология влияния»: совершив что-то, индивид сам начинает искать оправдания своему поступку. Не желая верить в то, что значительное время его жизни прошло зря, пострадавший сам начинает искать оправдания такому ходу событий. Как итог, система зачастую продолжает работать на самосохранение еще долго после своего разрушения. Один из характерных примеров мы можем наблюдать в сегодняшней России.

В более глобальном формате стокгольмский синдром проявляется на арене международных отношений. Пусть и думающие в глубине души обратное, индивиды внутри несвободных обществ считают свой общественный строй более благополучным, чем другие, и посему стремятся вовлечь внутрь него как можно больше сторонних государств. Характерный пример можно было наблюдать зимой 2013—2014 годов, когда россияне стали высказывать свое мнение против интеграции Украины в Европейский Союз и за поддержку интеграции в Союз Таможенный, даже несмотря на то, что сами явно не были удовлетворены положением дел внутри ТС и наверняка сами бы предпочли Европейский путь.

Самым масштабным и абсурдным проявлением стокгольмского синдрома в наше время является возрождение культа Иосифа Сталина. В российском интернете одно упоминание имени бывшего генсека как правило приводит к многочасовым диалогам в комментариях, одни из которых преисполнены любви и обожания, другие – ненависти и гнева.

Десятки миллионов людей по всей России по-прежнему не хотят верить, что миллионы жертв репрессий были просто кровавым террором, а не платой за индустриализацию, промышленный подъем и победу во Второй Мировой.

Инфантилизация

Одной из ключевых особенностей всех тоталитарных обществ является заметная инфантильность всех его адептов. Скрытая на первый взгляд, инфантильность хорошо дает о себе знать в случае сравнения несвободного общества со свободным.

Так, а несвободным обществе любое проявление странности, даже если странность нейтральная или позитивная, вызывает вполне детскую реакцию непонимания или смеха.

Поскольку в отличие от свободного общества, люди как правило не повышаются сами, а оказываются повышенными извне, как таковой личностный рост адептов несвободного общества заметно отстает. Например, в конфликтных ситуациях индивид из несвободного общества опирается на те же преимущества, что и дети в своих конфликтах: авторитет родителей или друзей, обладание какими бы то ни было материальными предметами и так далее.

Как это ни странно, именно инфантилизация является одной из ключевых проблем развития вновь освободившегося общества. Чтобы было проще рассматривать этот пример, можно отметить, что зачастую вновь освободившееся государство выглядит так, как могло бы выглядеть государство, гражданами которого являлись бы исключительно 15-летние подростки. Разумеется, они не смогут выстроить справедливую политическую систему, работающую на общее благо.

Несоответствие собственным установленным правилам.

Надо сказать, из этого пункта есть несколько исключений. Так, несвободные общества, построенные на угнетении определенной группы лиц (Нацистская Германия с угнетением определенных наций, современная Саудовская Аравия с угнетением женщин) в целом могут следовать собственным установленным правилам. Остальные тоталитарные общества достаточно ясно для всех его членов декларируют одни принципы, следуя при этом совершенно другим.

Опять же, наиболее характерной микромоделью такого общества является армия по призыву. Огромный свод бессмысленных правил презирается не только рядовым и сержантским составом, но и профессиональными военными вплоть до уровня тех, кто принимает такие законы. Существует всеобщее понимание несоответствия правил нормам, тем не менее, происходит их всеобщая поддержка, продолжающаяся ровно до того момента, когда продолжается контроль. С прекращением контроля прекращается и деятельность самих правил. Для многих индивидов зачастую нарушение таких правил является возможностью демонстрации собственного превосходства, поэтому они идут на их нарушение даже в том случае, если это не несет никакой пользы кому бы то ни было.

В целом, практически любой тоталитаризм так или иначе строится на демонстративном несоблюдении установленных собою же правил.

В заключении части стоит сказать, что представлены различные варианты отличий, и в каждом конкретном случае некоторые из них могут выпадать из общей картины. Тем не менее, все эти отличия являются инструментами для создания тоталитарного общества. Вряд ли хоть одно свободное общество мира обладает хотя бы одним признаком, рассматриваемым в данной части.