Текст книги "Ведьмак (сборник)"

– Говори.

– Я хотела бы остаться здесь. Здесь, в Дарн Роване. У госпожи Стеллы.

Он не удивился. Он предполагал нечто подобное.

Тактичность удержала его от вопросов, которые были бы унизительны для обоих.

– Я дал слово, – холодно сказал он. – И да будет все по твоему желанию.

– Благодарю, ваше императорское величество.

– Я дал слово, – повторил он, стараясь не избегать ее взгляда. – И сдержу его. Однако, думаю, ты выбрала не самое лучшее. Высказала не то желание. Если ты изменишь…

– Я не изменю, – сказала она, когда стало ясно, что император не закончит фразу. – Да и зачем менять? Я выбрала госпожу Стеллу, выбрала то, чего так мало видела в жизни… Дом, тепло, добрые отношения… Сердечность. Невозможно ошибиться, выбирая такое.

«Бедная, наивная зверушка, – подумал император Эмгыр вар Эмрейс Деитвен Аддан ын Карн аэп Морвудд, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов. – Если б только ты знала, что именно выбирая такое, совершают самые страшные ошибки».

Но что-то – может, далекое, давно забытое воспоминание – не позволило императору произнести это вслух.

– Интересно, – сказала Нимуэ, выслушав рассказ. – И правда интересный сон. Были еще какие-то?

– О! – Кондвирамурса быстрым и точным взмахом ножа срезала верхушку яйца. – У меня все еще в голове кружится после той сценки! Но это нормально. Первая ночь на новом месте всегда приносит сумасшедшие сны. Знаешь, Нимуэ, о нас, сновидицах, говорят, будто наш дар не в том, что мы умеем снить. Если опустить снения в трансе или под гипнозом, то наши сонные видения не отличаются от снов других людей ни интенсивностью, ни разнообразием, ни багажом предвещания. Нас отличает и о нашем даре говорит нечто иное. Мы помним сны. Редко когда забываем, что нам снилось.

– Потому что у вас нетипичная и только вам присущая работа желез внутренней секреции, – оборвала Владычица Озера. – Ваши сны, говоря несколько упрощенно, не что иное, как выделения в организм эндорфина. Как и многие стихийные магические таланты, ваш дар прозаически органичен. Впрочем, к чему я говорю о том, что ты и сама прекрасно знаешь? Я слушаю тебя. Так какие же сны ты помнишь еще?

– Молодого парня, – нахмурила брови Кондвирамурса, – странствующего по голым полям с котомкой за плечами. Голые весенние поля. Вербы… У дороги и на межах. Вербы кривые, дуплистые, растопырившие ветви… Еще не зазеленевшие. Парень идет, осматривается. Наступает ночь. На небе загораются звезды. Одна из них движется. Это комета. Красная, рассыпающая искры, она наискосок пересекает небосклон.

– Браво, – улыбнулась Нимуэ. – Хоть я и понятия не имею, кого ты видела во сне, можно по крайней мере точно определить дату события. Красная комета была видна в течение шести дней весной в год заключения цинтрийского мира. Точнее, в первые дни марта. В остальных снах тоже появлялись какие-нибудь календарные события?

– Мои сны, – фыркнула Кондвирамурса, подсаливая яйцо, – не календарь огородника. В них нет табличек с датами. Но, чтобы быть точной, я видела сон о битве под Бренной, вероятно, насмотревшись на полотно Николая Цертозы в твоей галерее. А дата битвы под Бренной тоже известна. Та же самая, что и год кометы. Я ошибаюсь?

– Не ошибаешься. Что-нибудь особенное было в твоем сне о битве?

– Ничего. Кони, люди, оружие. Люди толкались и орали. Кто-то, вероятно, ненормальный, ревел: «Орлы! Орлы!»

– Что еще? Ты сказала, что снов был полный мешок.

– Не помню. – Кондвирамурса осеклась.

Нимуэ улыбнулась.

– Ну хорошо. – Адептка гордо вскинула голову, не давая Владычице Озера возможности позлословить. – Да, случается, что и я забываю. Идеальных людей не бывает. Повторяю: мои сны – видения, а не каталожные карточки.

– Знаю, – обрезала Нимуэ. – Я не проверяю твои сновидческие способности. Это не экзамен, а анализ легенды. Ее загадок и пробелов. Кстати, у нас получается вовсе недурственно, в первых же снах ты распознала девушку с портрета, двойника Цири, которую Вильгефорц пытался выдать за наследницу цинтрийского престола.

Они замолчали, потому что в кухню вошел Король-Рыбак. Поклонившись и буркнув что-то, он взял с буфета хлеб, горшок-двойчатку и полотняный сверток. Вышел, не забыв поклониться и снова что-то пробурчать.

– Он сильно хромает, – сказала Нимуэ, по возможности равнодушно. – Он был тяжело ранен. Кабан распорол ему на охоте ногу. Поэтому он почти все время проводит в лодке. В гребле и рыболовстве рана ему не мешает, на лодке он забывает о своей беде. Это очень порядочный и добрый человек. А мне…

Кондвирамурса тактично молчала.

– А мне необходим мужчина, – деловито пояснила миниатюрная чародейка.

«Мне тоже, – подумала адептка. – Черт побери, как только вернусь в академию, первым делом дам… кому-нибудь себя совратить. Целибат, конечно, вещь хорошая, но не дольше одного семестра».

Нимуэ кашлянула.

– Если ты закончила с завтраком и мечтаниями, идем в библиотеку.

– Вернемся к твоему сну.

Нимуэ раскрыла папку, перебросила несколько акварелей, вынула одну. Кондвирамурса узнала сразу.

– Аудиенция в Лок Гриме?

– Разумеется. Двойника представляют императорскому двору. Эмгыр делает вид, будто позволил себя обойти, строит хорошую мину при плохой игре. Вот взгляни, послы Северных Королевств, для которых разыгрывается этот спектакль. А вот здесь мы видим нильфгаардских герцогов, получивших афронт: император пренебрег их дочерьми, отверг предложения вступить в родство. Жаждущие мести, они перешептываются, наклонившись друг к другу, уже готовят заговор и убийство. Девочка-двойник стоит склонив голову, художник, чтобы подчеркнуть таинственность, даже надел на нее скрывающую лицо вуаль.

– И ничего больше, – продолжила после паузы чародейка, – мы о фальшивой Цири не знаем. Ни одна из версий легенды не сообщает, что сталось с ней впоследствии.

– Однако можно догадываться, – печально заметила Кондвирамурса, – что ее судьбе не позавидуешь. Когда Эмгыр получил оригинал – а мы знаем, что он его получил, – он освободился от фальсификата. Когда я снила этот сон, я не почувствовала трагедии, а ведь в принципе должна была бы что-то ощутить, если б… С другой стороны, то, что я вижу, не обязательно происходило в реальности. Как каждый человек, я вижу сонные миражи, мечты. И… страхи.

– Знаю.

Они беседовали до обеда, просматривая папки и фасцикулы[57]57
  пакет, небольшая папка (fasciculum, лат.).


[Закрыть] с гравюрами. У Короля-Рыбака, видимо, выдался удачный день, потому что на обед подали лосося на вертеле. На ужин тоже.

Ночью Кондвирамурса спала скверно. Слишком плотно поела.

Сон не пришел. Она была угнетена, но Нимуэ ничуть не расстроилась. «У нас есть время, – сказала она. – У нас впереди еще много ночей».

В башне Inis Vitre было несколько ванных, можно сказать роскошных, светящихся мрамором и сверкающих латунью, обогреваемых гипокаустами[58]58
  Гипокаусты – форма центрального отопления, при котором образующийся в центральной топке горячий воздух пропускается через систему отверстий или труб под полом или внутри стен, прежде всего в фермах.


[Закрыть], помещенными где-то в подвалах. Кондвирамурса не стеснялась занимать ванны часами, но все равно то и дело сталкивалась с Нимуэ в бане, маленьком деревянном домике с выходящим на озеро помостом. Мокрые, окутанные паром с поливаемых водой раскаленных камней, они вдвоем усаживались на скамеечках, от души похлестывая друг дружку березовыми вениками, и соленый пот ел им глаза.

– Если я правильно поняла, – Кондвирамурса отерла лицо, – моя работа в Inis Vitre сводится к тому, чтобы прояснять все белые пятна легенды о ведьмаке и ведьмачке?

– Ты поняла правильно.

– Днем, когда мы рассматриваем картинки, и во время беседы я как бы подзаряжаюсь для сна, чтобы ночью увидеть истинную, никому не известную версию данного события?

На этот раз Нимуэ не сочла нужным подтверждать. Она просто несколько раз прошлась веничком, встала, плеснула на раскаленные камни воды. Бухнул пар, от жара на миг перехватило дыхание.

Нимуэ вылила на себя остатки воды из ушата. Кондвирамурса восхищалась ее фигурой. Несмотря на малый рост, чародейка была сложена на удивление пропорционально. Ее формам и здоровой коже могла бы позавидовать двадцатилетняя девушка. Кондвирамурсе было, кстати сказать, двадцать четыре. И она завидовала.

– Если я даже что-то выясню, – начала она, снова отирая вспотевшее лицо, – то где уверенность, что я вижу истину? То, что было на самом деле? Честное слово, не знаю…

– Об этом через минуту, – отрезала Нимуэ. – Пошли на воздух. Я уже достаточно здесь насиделась. Охладимся, потом поговорим.

Это тоже входило в ритуал. Они выбежали из бани, шлепая босыми ступнями по доскам помоста, и прыгнули в озеро, издавая при этом дикие вопли. Наплескавшись вдоволь, выбрались на помост, принялись отжимать волосы.

Сидевший в лодке Король-Рыбак, встревоженный плеском и воплями, оглянулся, посмотрел на них, прикрыв глаза рукой, но тут же отвернулся и занялся рыбацкими аксессуарами. Кондвирамурсе такое поведение мужчины показалось унизительным и обидным. Ее мнение о Короле-Рыбаке значительно улучшилось, когда она заметила, что время, которое он не посвящал рыбной ловле, он отдавал чтению. Он ходил с книгой даже до ветру. А книга называлась – хо-хо! – не как-нибудь, а Speculum aureum[59]59
  Золотое зеркало (лат.).


[Закрыть] и была произведением серьезным и сложным. Так что, если в первые дни пребывания на Inis Vitre Кондвирамурса немножко удивлялась Нимуэ, то теперь перестала. Было ясно, что Король-Рыбак казался невежей и грубияном исключительно внешне. Скорее всего вел себя так из соображений безопасности. Мимикрия!

«Тем не менее, – подумала Кондвирамурса, – оскорбительным и необъяснимым афронтом следует считать то, что он отдает предпочтение удочкам и блеснам, когда на помосте разгуливают во всей красе две обнаженные мазели, чьи тела совершенством не уступают телам нимф и наяд, от которых – ё-моё! – глаз не оторвешь».

– Если я что-нибудь выясню, – вернулась она к теме, вытирая грудь полотенцем, – то где гарантия, что я увидела истину? Я знаю все литературные версии легенды от «Полвека поэзии» Лютика до «Владычицы Озера» Андреи Равикса. Знаю преподобного Ярре, знаю все научные разработки, не говоря уж о популярных изданиях. Все прочитанное оставило след, оказало влияние, я не в состоянии выделить это из моих снов. Есть ли какая-то возможность продраться сквозь фикции и выяснить истину?

– Есть.

– И сколь же она велика?

– Столь же, – Нимуэ кивком указала на лодку, стоящую на приколе, – как у Короля-Рыбака. Сама видишь, он без передышки закидывает свои крючки. Зацепляет водоросли, корни, затопленные коряги, стволы, старые башмаки, утопленниц и черт знает что еще. Но время от времени что-то там вылавливает приличное.

– Стало быть – удачной ловли, – вздохнула Кондвирамурса, одеваясь. – Закидываем невод и ловим. Ищем истинные версии легенды, отпарываем обшивку и подкладку, простукиваем сундук, надеясь найти второе дно. А что, если второго дна не существует? При всем уважении к тебе, Нимуэ, я должна сказать: мы не первые на этой рыбалке. Откуда такая уверенность, что какие-да-нибудь подробности, какой-то штришок упущен теми, кто занимался легендой до нас? Что они оставили нам хотя бы одну-единственную рыбешку?

– Оставили, – убежденно сказала Нимуэ, расчесывая мокрые волосы. – То, в чем они сами не разобрались, чего не поняли, они заштукатурили выдумками и красивой ложью. Либо обошли молчанием.

– Например?

– Например, чтобы далеко не ходить, зимовку ведьмака в Туссенте. Все версии легенды обходят эпизод молчанием, отделываются ничего не говорящей фразой «Герои провели зиму в Туссенте». Даже Лютик, посвятивший своим деяниям в том княжестве две главы, во всем, что касается ведьмака, поразительно немногословен. Так не следует ли узнать, что происходило в ту зиму? После бегства из Бельхавена и встречи с эльфом Аваллак’хом в подземном комплексе Tir na Bea Arainne. После стычки в Каэд Мырквиде и приключений с друидками. Что делал ведьмак в Туссенте с октября по январь?

– Что делал, что делал! Зимовал, – фыркнула адептка. – Не мог до оттепели перебраться через перевал, вот и зимовал, и скучал. И неудивительно, что позднейшие авторы обходили этот скучный фрагмент лаконичным «Прошла зима». Но если это так уж важно, попытаюсь выяснить. У нас есть какие-нибудь картины или рисунки?

Нимуэ улыбнулась:

– У нас есть даже один рисунок на рисунке.

Наскальная фреска изображала сцену охоты. Тощие, намеченные небрежными движениями кисти человечки с луками и копьями гнались, дико подпрыгивая, за огромным фиолетовым бизоном, на боку которого были намалеваны тигриные полосы, а над лирообразными изогнутыми рогами висело нечто вроде стрекозы.

– Так, – покачал головой Регис. – Стало быть, это и есть картина, нарисованная Аваллак’хом, многознающим эльфом.

– Да, – сухо подтвердил Геральт. – Это она и есть.

– Проблема в том, что в тщательно исследованных нами пещерах нет ни следа эльфов или других созданий, о которых ты упоминал.

– Они здесь были. А сейчас попрятались. Или же убрались вон.

– Сие есть факт бесспорный. Не забывай, аудиенция тебе была дана исключительно после вмешательства фламиники. Видимо, сочли, что одной такой встречи вполне достаточно. После того, как фламиника категорически отказалась сотрудничать, я, поверь, не знаю, что еще можно предпринять. Мы таскаемся по пещерам целый день, и я не могу отделаться от ощущения, что таскаемся впустую.

– Я тоже, – горько сказал ведьмак, – не могу отделаться. Никогда не пойму эльфов. Но по крайней мере уже знаю, почему большинство людей не питает к ним нежных чувств. Трудно, понимаешь, отделаться от ощущения, что они насмехаются над нами, измываются, презирают. Смеются.

– В тебе говорит антропоморфизм.

– Разве что самую малость. Но ощущение остается.

– Что дальше?

– Возвращаемся в Каэд Мырквид за Кагыром, друидки уже наверняка подлатали его оскальпированную головенку. Потом садимся на лошадей и воспользуемся приглашением княгини Анны Генриетты. Не гримасничай, вампир. У Мильвы сломаны ребра, у Кагыра разбита башка, небольшая передышка в Туссенте обоим пойдет на пользу. Надобно также вытянуть Лютика из аферы, потому как, сдается мне, он вляпался крепко.

– Ну что ж, – вздохнул Регис, – да будет так. Стану держаться подальше от зеркал и собак, сторониться чародеев и телепатов. А если меня, несмотря на все, раскроют, рассчитываю на тебя.

– Можешь, – серьезно ответил Геральт. – Я тебя в беде не оставлю. Дружище.

Вампир улыбнулся, а поскольку они были одни, позволил себе показать полный комплект резцов, клыков, коренных и зубов мудрости.

– Дружище?

– Во мне говорит антропоморфизм. Ну ладно, выбираемся из этих пещер, дружище. Ибо здесь, похоже, мы не найдем ничего, кроме, как сказала бы Мильва, ремонтизма.

– Ревматизма… Разве что… Геральт? Tir nu Bea Arainnee, эльфий некрополь, судя по тому, что ты видел, находится за наскальной картиной, как раз за этой стеной… Туда можно попасть, если… Ну, понимаешь? Если ее раздолбать. Об этом ты не подумал?

– Нет, не подумал.

Королю-Рыбаку, видать, снова подфартило, потому что на ужин были копченые гольцы. Рыбы оказались настолько вкусными, что про ученые разговоры забыли. Кондвирамурса объелась снова.

Копченые гольцы отыгрались на сновидице. «Пора спать, – подумала она, второй раз поймав себя на том, что страницы книжки переворачивает машинально, вовсе не улавливая содержания. – Пора!»

Она зевнула, отложила книжку. Раскинула подушки из положения «читать» в положение «отдыхать», заклинанием погасила лампу. Комната моментально погрузилась в непроницаемый, тягучий как патока мрак. Тяжелые бархатные шторы были плотно затянуты – адептка давно уже на практике убедилась, что в темноте видеть сны легче. «Что выбрать? – подумала она, потягиваясь и ворочаясь на простыне. – Отдаться онейроидной стихии или попытаться ловить на крючок?»

Вопреки общераспространенным утверждениям сновидицы не помнили даже половины своих вещих снов, значительная часть их оставалась в памяти в виде смешения картинок, меняющих расцветки и формы, словно в калейдоскопе, детской игрушке из зеркалец и стеклышек. Еще полбеды, когда перемежающиеся картинки были просто лишены какого-то склада, лада и даже намека на значимость. Тогда можно было спокойно перейти к следующему пункту «повестки дня», вернее, ночи. По принципу: «не помню, значит, и не стоило помнить». На жаргоне сновидиц такие сны назывались ни на что не годной замазкой.

Худшими и более постыдными были «призраки» – сны, из которых сновидицы запоминали лишь отрывки, клочки знаний, сны, от которых к утру оставался только туманный привкус воспринятого сигнала. Если же «призрак» повторялся, это значило, что имеет место сон, содержащий немалую информационную ценность. Тогда сновидица концентрацией и самовнушением принуждала себя повторно, на этот раз во всех подробностях, вылущить конкретного «призрака». Наилучшие результаты давал метод принуждения себя к новому сну сразу после пробуждения – это называлось «тралением». Если сон не давал себя «зацепить», следовало попытаться вновь вызвать данную картину на одном из последующих сеансов путем концентрации и медитации, упреждающих погружение в сон. Такие программированные снения назывались загарпуниванием.

После двенадцати проведенных на острове ночей Кондвирамурса заполнила уже три листа, три комплекта снов. Был перечень достойных похвалы успехов – список «призраков», которые сновидица успешно «затралила» или даже «загарпунила». К таким относились сны о бунте на острове Танедд, а также о путешествиях ведьмака и его группы через снежные заносы перевала Мальхеур, через весенние разливы и раскисшие дороги в долине. Был перечень провалов, то есть снов, которые, несмотря на все усилия, так и остались для слушательницы академии загадкой. И был список, так сказать, рабочий – перечень снов, ожидавших своей очереди.

И был один сон – странный, но очень приятный, – который то и дело возвращался в отрывках и мерцаниях, в неуловимых звуках и шелковистых прикосновениях.

Милый, чудесный сон.

«Хорошо, – подумала Кондвирамурса, прикрывая глаза. – Да будет так».

– Похоже, я знаю, чем занимался ведьмак, зимуя в Туссенте.

– Ну-ка, ну-ка. – Нимуэ оторвалась от оправленного в кожу гримуара и поверх очков взглянула на сновидицу. – Наконец-то ты что-то выяснила?

– А как же, – горделиво сказала Кондвирамурса. – Увидела! Ведьмака Геральта и женщину с коротко стриженными черными волосами и зелеными глазами. Не знаю, кто это мог быть. Может, та княгиня, о которой пишет в своих заметках Лютик?

– Видимо, ты читала невнимательно, – немного охладила ее пыл чародейка. – Лютик описывает княгиню Анарьетту детально, а другие источники подтверждают, что волосы у нее были, цитирую: «каштанового цвета, с сияющим, воистину злату подобным ореолом». Конец цитаты.

– Стало быть, не она, – согласилась адептка. – «Моя» женщина была брюнеткой. Ни дать ни взять – настоящий уголь! А сон… хм-м-м… интересный.

– Слушаю внимательно.

– Они разговаривали. Но это был не совсем обычный разговор.

– И что же в нем было необычного?

– Большую часть времени она держала ноги у него на плечах.

– Скажи, Геральт, ты веришь в любовь с первого взгляда?

– А ты?

– Верю.

– Тогда я знаю, что нас соединило. Притяжение противоположностей.

– Не будь циником.

– Почему? Цинизм, говорят, доказывает наличие интеллекта.

– Неправда. Цинизм, при всем своем интеллектуальном обрамлении, отвратительно неискренен. Я не переношу никаких неискренностей. Однако, коли уж мы об этом заговорили… Скажи, ведьмак, что ты любишь во мне больше всего?

– ЭТО.

– Ты из цинизма шарахаешься в тривиальность и банал. Попытайся еще раз.

– Больше всего я люблю в тебе твой ум, твой интеллект и твою духовную глубину. Твою независимость и свободу. Твою…

– Не понимаю, откуда в тебе столько сарказма.

– Это был не сарказм. Это была шутка.

– Терпеть не могу таких шуточек. Тем более не ко времени сказанных. Всему, дорогой мой, свое время, и время всякой вещи под небом. Время молчать и время говорить, время плакать и время смеяться, время насаждать и время вырывать, пардон, собирать посаженное, время шутить и время размышлять…

– Время обнимать и время уклоняться от объятий?

– Не принимай сказанного столь буквально. Давай примем лучше, что сейчас пришло время комплиментов. Любовь без комплиментов отдает физиологией, а физиология плоска. Говори мне комплименты!

– Ни у кого от Яруги до Буины нет такой прелестной попки, как у тебя.

– Везет же! Теперь ради разнообразия ты поместил меня где-то между варварскими северными речками. Опуская вообще сомнительное качество метафоры, нельзя было разве сказать: «От Альбы до Вельды»? Или от «Альбы до Сансретуры»?

– Мне ни разу в жизни не доводилось бывать на Альбе. Я стараюсь избегать сравнений, если они не подкреплены личным знанием вопроса.

– И-ах! Так ты серьезно? Отсюда вывод: попок – а речь, как ни говори, все еще о них – ты повидал и опробовал опытным путем достаточно много, чтобы сделать соответствующие сравнительные выводы? А, белоголовый? Так сколько же женщин было у тебя до меня? Э? Вопрос поставлен, ведьмак. Нет-нет, лапы прочь, таким манером ты не отвертишься. Так сколько женщин у тебя было до меня?

– Ни одной. Ты у меня первая!

– Ну то-то же!

Нимуэ уже достаточно долго разглядывала картину, изображающую в мягком кьяроскуро десять сидящих за круглым столом женщин.

– Жаль, – бросила она наконец, – что мы не знаем, как они выглядели на самом деле.

– Великие мэтрессы, – прыснула Кондвирамурса. – Но ведь их портретов – завались! В одной только Аретузе…

– Я сказала: на самом деле, – обрезала Нимуэ. – Я имею в виду не льстивые подобия, намалеванные на основании других, не менее льстивых портретов. Не забывай, было время уничтожения портретов чародеек. Да и самих чародеек заодно. А потом был период пропаганды, когда мэтрессы должны были самою своею внешностью пробуждать уважение, изумление, восхищение и священный ужас. Именно из тех времен идут все собрания ложи, заговоры и договоры, полотна и графика, изображающие стол, а за ним десять изумительных, обворожительно прекрасных женщин. А истинных, аутентичных портретов нет. Не считая двух: чудом уцелевший портрет Маргариты Ло-Антиль, что висит в Аретузе на острове Танедд, и портрет Шеалы де Танкарвилль в Эссенаде в Лан Эксетере.

– А написанный эльфами портрет Францески Финдабаир, который выставлен в венгербергской пинакотеке?

– Фальшивка. Когда открыли Двери и эльфы ушли, они забрали с собой или же уничтожили все произведения искусства, не оставили ни одной картины. Мы не знаем, была ли Маргаритка из Долин действительно так прекрасна, как гласит предание. Вообще не знаем, как выглядела Ида Эмеан. А поскольку в Нильфгаарде портреты чародеек уничтожали страстно и старательно, постольку мы не имеем понятия об истинной внешности Ассирэ вар Анагыд и Фрингильи Виго.

– Однако примем и условимся, – вздохнула Кондвирамурса, – что все они были именно такими, как их изображали позже. Властными, добрыми и мудрыми, предусмотрительными, справедливыми и благородными. И прекрасными, убийственно прекрасными… Примем так. Тогда как-то жить становится легче.

Дневные дела в Inis Vitre обрели черты довольно утомительной рутины. Анализ снов Кондвирамурсы, начинающийся за завтраком, обычно затягивался до полудня. Время между полуднем и обедом адептка проводила на прогулках – да и они вскоре сделались рутинными и скучными. И неудивительно – за один час остров можно было обойти дважды, насмотревшись при этом на такие «увлекательные» объекты, как гранит, карликовая сосна, щебень и галька, беззубки, вода и чайки.

После обеда и долгой сиесты начинались дискуссии, просмотр книг, манускриптов и свитков, разглядывание картин, графики и карт. И долгие, затягивающиеся до ночи диспуты о том, как соотносятся между собой легенда и истина.

А потом были ночи – и сны. Различные сны. Воздержание давало о себе знать. Вместо загадок ведьмачьей легенды Кондвирамурсе снился Король-Рыбак в самых разнообразных ситуациях, начиная от предельно неэротичных и кончая эротически экстремальными. В предельно неэротическом сне Король-Рыбак волок ее на леске за лодкой. Греб медленно и отупело, так что она погружалась в воду, тонула, задыхалась, и к тому же ее раздирал на части жуткий страх – она чувствовала, что от дна озера отрывается и взмывает к поверхности нечто жуткое, что-то такое, что жаждет заглотить тянущуюся за лодкой наживку, коей была она. Это «нечто» уже вот-вот должно было схватить ее, но тут Король-Рыбак сильней налегал на весла, утягивая ее за пределы досягаемости челюстей невидимого хищника. Она захлебывалась и просыпалась.

Во сне недвусмысленно и экстремально эротическом она стояла на коленях на дне раскачивающейся лодки, перегнувшись через борт, а Король-Рыбак держал ее за шею и «прочищал» с великим запалом, бурча при этом, хрипя, отхаркиваясь и сплевывая. Несмотря на физическое удовлетворение, Кондвирамурса чувствовала перекручивающий внутренности ужас – что будет, если Нимуэ их прихватит? Неожиданно в воде озера возникало расплывчатое и искаженное яростью лицо маленькой чародейки, и адептка просыпалась вся в поту.

Тогда она вставала, отворяла окна, захлебывалась ночным воздухом, лунным светом, наплывающим от озера туманом.

Потом ложилась и продолжала снить дальше.

У башни Inis Vitre была терраса, опирающаяся на столбы и нависающая над озером. Вначале Кондвирамурса не обращала на это обстоятельство внимания, однако в конце концов стала задумываться. Странная терраса – совершенно недоступная. Ни одно известное ей помещение не имело сюда выхода.

Понимая, что жилища чародеек не могут обойтись без таких тайных аномалий, Кондвирамурса не задавала вопросов. Даже когда, прогуливаясь по берегу озера, замечала глядящую на нее с террасы Нимуэ. Террасы, недоступной, видимо, только для непосвященных.

Возмущенная тем, что ее считают простофилей, она обиделась и повела себя так, будто ничего не случилось. Однако вскоре «страшная тайна» перестала быть таковой.

Это произошло после того, как на нее снизошла череда снов, активированных акварелями Вильмы Вессэли. Увлеченная, по-видимому, одним из фрагментов легенды, художница посвятила все свои произведения Цири и Башне Ласточки.

– Странные у меня бывают после этих картинок сны, – посетовала Кондвирамурса на следующее утро. – Я сню… картинки. Все время одни и те же картинки. Не ситуации, картинки. Цири на зубцах башни… Неподвижная картинка.

– И ничего больше? Никаких ощущений, кроме зрительных?

Нимуэ, конечно, знала, что такая способная сновидица, как Кондвирамурса, снит всеми органами чувств – воспринимает сны не только зрительно, как большинство людей, но также слухом, обонянием, осязанием и даже… вкусом.

– Ничего, – покачала головой Кондвирамурса. – Только…

– Ну-ну…

– Мысль. Упорная мысль. Что над тем озером, в той башне, я вовсе не хозяйка, а узница.

– Пойдем со мной.

Как Кондвирамурса и полагала, выйти на террасу можно было только из личных комнат чародейки, чистеньких, ухоженных, пахнущих сандалом, миррой, лавандой и нафталином. Надо было воспользоваться маленькой потайной дверью и винтовой лестницей, ведущей вниз. Лишь после этого можно было попасть куда следовало.

В комнате в отличие от остальных помещений на стенах не было ни панелей, ни обоев, простая побелка, а потому здесь было светло. Свет вливался и сквозь огромное трехстворчатое окно, вернее, остекленные двери, ведущие прямо на террасу, что нависла над озером.

Единственными предметами мебели в комнате были два кресла, огромное зеркало в овальной раме красного дерева и что-то вроде стойки с поперечным горизонтальным плечом, на котором, касаясь фестонами пола, висел гобелен размером пять на семь футов.

Скальный обрыв над горным озером. Замок, утопленный в склон обрыва, словно часть каменной стены. Замок, который Кондвирамурса хорошо знала по многочисленным иллюстрациям.

– Цитадель Вильгефорца, место заключения Йеннифэр. Здесь завершилась легенда.

– Верно, – с деланным равнодушием подтвердила Нимуэ. – Здесь завершилась легенда, по крайней мере в ее известных версиях. Мы знаем именно эти версии, поэтому нам кажется, будто мы знаем финал. Цири сбежала из Башни Ласточки, где, как ты выснила, она была в заточении. Убежала, когда сообразила, что с ней намерены сделать. Легенды приводят множество вариантов ее бегства…

– Мне, – перебила Кондвирамурса, – особенно нравится та, в которой говорится о бросании за спину предметов. Гребня, яблока и носового платка. Но…

– Кондвирамурса!

– Прости.

– Версий бегства, как я уже говорила, множество. Но до сих пор не совсем ясно, каким образом Цири из Башни Ласточки попала прямо в замок Вильгефорца… А ты никак не можешь выснить Башню Ласточки? Попытайся выснить замок. Внимательнее приглядись к гобелену… Ты меня слушаешь?

– Зеркало… Оно магическое, да?

– Нет. Я выдавливаю перед ним прыщи.

– Прости.

– Это зеркало Хартманна, – пояснила Нимуэ, видя сморщенный нос и надутые губы адептки. – Если хочешь, загляни. Но, пожалуйста, будь осторожна.

– А правда ли, – спросила дрожащим от возбуждения голосом Кондвирамурса, – что через Хартманна можно перейти в другие…

– Миры? Конечно. Но не сразу, не без подготовки, медитации, концентрации и множества других действий. Советуя тебе быть осторожной, я имела в виду нечто другое.

– Что именно?

– Зеркало действует в обе стороны. Из Хартманна в любой момент может что-нибудь выйти.

– Знаешь, Нимуэ… Когда я смотрю на гобелен…

– Ты снила?

– Снила. Но странно. С высоты птичьего полета. Я была птицей… Видела замок снаружи. Но не могла в него проникнуть. Что-то не давало, перекрывало доступ.

– Смотри на гобелен, – приказала Нимуэ. – Смотри на цитадель. Смотри внимательно, сосредоточься на каждой детали. Концентрируйся сильно, глубоко, врежь это изображение в память. Я хочу, чтобы во сне ты туда вошла. Попала внутрь. Очень важно, чтобы ты туда вошла.

Снаружи, за стенами замка, судя по всему, бушевала прямо-таки адская метель, в камине огонь так и гудел, быстро пожирая поленья. Йеннифэр блаженствовала в тепле. Ее теперешняя «келья» была, правда, в тысячи раз теплее той мокрой дыры, в которой она провела, пожалуй, месяца два, но все равно и тут у нее зуб на зуб не попадал. Там она полностью потеряла счет времени, да и потом никто не торопился сообщить ей дату, но она была уверена, что на улице зима, декабрь, может, даже январь.

– Ешь, Йеннифэр, – сказал Вильгефорц. – Ешь, не стесняйся.

Чародейка и не думала стесняться. А если ела медленно и с трудом справлялась с курицей, то исключительно потому, что ее только-только зарубцевавшиеся пальцы все еще были неловкими и почти не гнулись. Удержать нож и вилку ими было трудно. А есть руками она не хотела – предпочитала демонстрировать свое превосходство Вильгефорцу и остальным пиршествующим гостям чародея. Ни одного из них она не знала.