Текст книги "История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века"

Поэтому Жаботинский ориентировал свою партию на еврейский средний класс в Польше, представляющий националистическую еврейскую молодежь. В отличие от социалистической риторики и символов левых Жаботинский принял символы, которые превозносили нацию и требовали подчинения классовых интересов национальным. В дебатах, которые продолжались во время Четвертой алии, следует ли строить страну за счет частного или национального капитала, Жаботинский встал на сторону первого. В отличие от рабочих, утверждавших, что только они первопроходцы страны – именно так их воспринимала большая часть сионистской общественности, – Жаботинский представлял мелкую буржуазию как еще одного борца за звание воплотителей сионистской идеи. Он потребовал, чтобы рабочие воздерживались от забастовок и согласились с обязательным арбитражем и нейтральной биржей труда (не принадлежащей ни работодателям, ни наемным работникам), а также чтобы работодатели избегали локдаунов и использовали только еврейскую рабочую силу. Он утверждал, что заработная плата должна определяться экономическими возможностями. В отсутствие обязательного социального законодательства эти требования равносильны уступкам по отношению к рабочим.

Жаботинский был блестящим оратором с пламенной риторикой и тонким политическим чутьем. Он умел формулировать броские лозунги. «Железная стена» была батальоном, который он стремился создать под британской эгидой, чтобы не дать арабским националистам помешать евреям построить страну. Его лозунг «Одно знамя», или «монизм», в отличие от шаатнеза, «несочетаемой смеси», пропагандировал полностью националистическое мировоззрение вместо рабочего сочетания национализма и социализма. «Да, мешай им!» поддерживало срыв забастовок Histadrut. Все эти фразы были предназначены для консолидации его блока, молодежное движение которого, Betar (акроним от Brit Yosef Trumpeldor, Союз имени Иосифа Трумпельдора), было основано в Восточной Европе и находилось под влиянием польского правого национализма.

Жаботинский не делал упор на социальной и экономической идеологии своего движения, но принял ее из-за политической необходимости определить свою партию по отношению к рабочим, а также потому, что этого требовал общепринятый дискурс той эпохи. Его интересовала прежде всего политическая доктрина. Жаботинский ратовал за создание еврейского государства и считал, что это вполне достижимо, нужно только склонить на свою сторону европейское общественное мнение и, в частности, заручиться поддержкой Британии. На сионистском конгрессе 1931 года, вскоре после публикации письма Макдональда, он потребовал, чтобы конгресс объявил создание еврейского государства конечной целью сионизма. Тогда подобное заявление считалось провокационным и ненужным. Когда конгресс отклонил его, он демонстративно порвал свою карточку делегата и вышел из зала. С этого времени он вознамерился исключить ревизионистов из сионистской организации; окончательно они вышли из нее в 1935 году.

Ревизионисты были одной из двух сил, представлявших массы на этом конгрессе. Другой силой была Mapai, образованная в 1930 году в результате слияния Ahdut Haʻavoda и Hapoʻel Hatzaʻir. Рабочие имели большую электоральную силу на съезде, но разница между рабочими партиями и ревизионистами не была значительной, поскольку остальные центристские и правые партии поддержали ревизионистов, сделав их ведущей партией правого блока. Отныне ревизионисты и «рабочие сионисты» боролись за гегемонию над сионистской организацией. Это соперничество разворачивалось главным образом в Польше, где оба движения боролись за влияние среди еврейских масс. В результате экономических трудностей и роста антисемитизма тысячи польских евреев присоединились к сионистскому движению. В то же время борьба между двумя движениями в Палестине пошатнула сионистский консенсус и обнажила слабость общества добровольцев перед лицом решительных идеологических групп.

Источником силы сионистской организации было ее право представлять движение перед мандатными властями – например, помогая отбирать иммигрантов в категории «рабочие» каждые шесть месяцев в соответствии со списками. Мандатное правительство устанавливало правила, но именно «Палестинское бюро» в каждой европейской стране составляло списки иммигрантов. Эти бюро были укомплектованы представителями организаций и партий исходя из их пропорционального представительства в Сионистском конгрессе. До начала 1930-х гг. отбор иммигрантов был не столь жестким, поскольку кандидатов было немного, но когда гонения на евреев усилились и иммиграционное давление повысилось, в процессе отбора все чаще стали звучать заявления о политической дискриминации.

Право отбирать иммигрантов давало Исполнительному комитету Еврейского агентства огромную власть, но у этой власти были пределы, потому что Агентство можно было обойти. Если Агентство поступало своевольно, работодатели ишува могли напрямую обращаться к мандатному правительству с просьбой предоставить иммиграционные сертификаты. В 1933 году Жаботинский попытался поступить так, заключив соглашение с фермерской организацией работодателей Hanoteah («Сеятель»). Hanoteah должна была обратиться в мандатное правительство за иммиграционными сертификатами и выдать их членам Betar. (Приказ Betar № 60 предписывал своим членам не обращаться в отделения Палестинского бюро за сертификатами, а ждать сертификатов из Hanoteah.) В том же году представитель Союза фермеров подал в мандатное правительство запрос на сертификаты для рабочих, которых выбрал профсоюз: не пылких молодых социалистов, а семейных, скромных фермеров с Карпат. Таким образом, фермеры и ревизионисты стремились подорвать прерогативу Агентства при отборе переселенцев из категории рабочих, утверждая, что все люди, прибывающие в Палестину, одного социалистического покроя. Поскольку половина иммигрантов из этой категории были выпускниками учебных ферм Hechalutz и идентифицировали себя с левыми, социалистам действительно был отдан приоритет. Эти попытки обойти сионистскую организацию не увенчались успехом, поскольку лишь незначительно увеличили количество иммигрантов, однако серьезно обострили межпартийную вражду.

Ревизионисты продолжали бороться с авторитетом Еврейского агентства, бойкотируя сионистские фонды и заставляя сотни тысяч евреев подписать петицию, призывающую британское правительство изменить свою политику в Палестине. Петиция нарушала монополию Еврейского агентства в проведении сионистской политики. Ревизионисты сосредоточились на подрыве власти Histadrut. Признавая ее авторитет как источник власти и среди рабочих, и среди работодателей, они оспаривали ее претензии на то, чтобы быть единственным представителем рабочих и распределять рабочие места. Их действия включали в себя срыв забастовок, организованных Histadrut, отправляя рабочих Betar в качестве штрейкбрехеров. Они утверждали, что забастовки были организованы для того, чтобы усилить «организованный труд», то есть создать монополию Histadrut, а не для разумных целей улучшения условий труда или продвижения еврейской рабочей силы.

В первой половине 1930-х годов напряженность между левыми и правыми, фермерами и рабочими достигла пика и переросла в уличные столкновения. Эти события можно понять только в контексте того, что происходило в Европе в те годы: приход нацистов к власти в Германии, репрессии против левых и подъем фашизма в других европейских странах. Латентная гражданская война в ишуве и взаимные упреки были локальным отражением европейских правых и левых и их кровавой борьбы. Напряженность в ишуве и вспышки уличного насилия угрожали разрушить внутреннюю солидарность. В июне 1933 года глава политического отдела Еврейского агентства Хаим Арлозоров был убит на пляже в Тель-Авиве. Арлозоров был блестящим молодым человеком, на которого ревизионисты устроили покушение из-за его переговоров по соглашению о трансфере с нацистской Германией. В его убийстве подозревались члены Betar. Накал борьбы обострился до новых высот, Betar и его сторонники заявили о «кровавом навете», в то время как левые считали их убийцами.

В 1934 году была предпринята попытка достичь соглашения между Бен-Гурионом, сменившим Арлозорова в Исполнительном комитете Еврейского агентства, и Жаботинским, чтобы не допустить ухудшения ситуации. Удивительно, но два лидера нашли общий язык и духовную близость. Но это соглашение было отклонено референдумом Histadrut. Похоже, что рядовые члены заразились взаимной пропагандой ненависти даже больше, чем лидеры. Тем не менее этот эпизод ознаменовал собой начало более умеренной борьбы на палестинской улице. Сионистский конгресс 1935 года в Люцерне проводился под лозунгом «Мир в ишуве», за которым последовал процесс примирения, сначала между Mapai и религиозно-сионистской партией Mizrachi («исторический союз», продержавшийся до 1977 года), а позже – между Исполкомом ВСО, властью и фермерами. Mapai пришлось уступить часть своей власти в обмен на поддержку фермеров и их сторонников – пример уступки, сделанной ради укрепления консенсуса. Когда разразилось арабское восстание и начался экономический кризис, от которого пострадали фермеры, обе стороны искали точки соприкосновения. В последующие годы политические споры в ишуве не утихли, но попытки обойти сионистскую организацию и обратиться непосредственно к мандатному правительству прекратились. Рабочее движение заняло доминирующее положение в сионистской организации благодаря выходу ревизионистов из сионистской организации и основанию Новой сионистской организации (НСО), однако возник прецедент отделения и раскола.

В то время как в 1920-х годах в центре напряженности были дебаты о роли частного и национального капитала в строительстве страны, в первой половине 1930-х годов основной вопрос заключался в том, какие иммигранты лучше всего подходят для строительства страны и кому следует отбирать их. Также затрагивался вопрос о еврейском труде и трудовых отношениях в ишуве. В то же время велись дебаты о политических методах сионистской организации. Должна ли она попытаться противостоять британцам или просто сделать все возможное, признавая власть мандатной администрации? Все эти вопросы упирались в дилемму, будет ли принята власть большинства или нет. Каждый раз, когда фермеры, ревизионисты или ультраортодоксы оказывались в невыгодном положении по сравнению с большинством, они искали способы обойти эту ситуацию. В отсутствие конституционного правления большинство было вынуждено пойти на компромисс с меньшинством, желая сохранить целостность системы. Так, например, в то время как предписание о мандатных муниципалитетах давало жителям право голоса без имущественного ценза, Mapai согласилась с определенным цензом в мошавах, чтобы сохранить мир. Она также согласилась с учреждением национальных бирж занятости, которые обеспечивали равное распределение работы между всеми работниками, включая тех, кто не был членом Histadrut. Кризисы конца 1930-х годов, подчеркнувшие необходимость национальной дисциплины, работали в пользу Исполкома сионистской организации. Однако каждый раз, когда исполком хотел выступить единым фронтом либо перед властями, либо перед мировым общественным мнением – например, во время дачи показаний перед UNSCOP, – он был вынужден пойти на уступки партии Agudat Yisrael или фермерам, чтобы сохранить единогласие.

Во второй половине 1930-х гг. споры о национальном самоуправлении сосредоточились на вопросах безопасности. 1920-е годы были свидетелями создания Haganah, гражданского ополчения, функции которого были переданы Histadrut после ее основания. До 1936 года Haganah не уделялось должного внимания, что отражалось в скудных ресурсах, выделяемых на него в сионистском бюджете. В 1931 году отдел Haganah, известный как Irgun B (организация Бет[101]101
  В значении «Вторая организация», бет – вторая буква ивритского алфавита.


[Закрыть]), вышел из его состава, заявив, что Haganah недостаточно активен. Члены Irgun B были в основном правого толка. После начала арабского восстания Haganah достигло соглашения с Irgun B, большинство членов которого вернулись в Haganah. Однако меньшинство из них, члены Betar, основали Etzel (аббревиатура от Irgun Tzvaʻi Leumi, национальная военная организация, на английском языке была сокращена до Irgun), которая признавала только авторитет Жаботинского. Осенью 1937 года Etzel нарушила политику сдержанности, проводимую Haganah в соответствии с инструкциями Исполкома ВСО. Подразумевалось, что евреи не будут совершать террористические акты в ответ на арабские злодеяния. Таким образом, сионистская исполнительная власть стремилась заручиться поддержкой мандатного правительства в подавлении арабского восстания и даже в создании еврейских сил обороны.

Вопрос о монополии на применение силы стал камнем преткновения между ишувом и теми, кто стал известен как «раскольники». В последнее десятилетие мандата это стало одной из самых острых проблем в отношениях большинства и меньшинства. Etzel, а позже и Lehi (аббревиатура от Lohamei Herut Yisrael, Борцы за свободу Израиля, или, как их называли британцы, «банда Штерна»), возглавляемая Авраамом Штерном и основанная в 1940 году экстремистской группой, отколовшейся от Etzel, были подпольными организациями, неподконтрольными гражданским властям. Они считали себя боевым авангардом, несущим на своих плечах освобождение нации, и были подотчетны только себе. После смерти Жаботинского в 1940 году они даже отказались признать авторитет ревизионистского движения. Независимая деятельность этих подпольных организаций подорвала власть Исполнительного комитета и повредила его политической репутации. Исполком попытался изолировать подпольные организации от их правых сторонников, согласившись создать «национальное командование», в котором левые отказались от своего статуса большинства и разделили лидерство наравне с другими группами ишува. Взамен правые группы согласились на национальное командование вместо существующей фрагментированной региональной структуры Haganah. Моше Снэ из партии «Всеобщие сионисты», который только недавно сбежал из Польши в Палестину, был назначен главой национального командования. Но все попытки создать структуру, которая стала бы обязательной для подпольных организаций (должны были быть представлены правыми в национальном командовании), потерпели неудачу. Попытки Haganah как самостоятельно, так и совместно с мандатными властями усмирить эти организации провалились. До создания государства руководству Еврейского агентства не удавалось получить монополию на применение силы евреями.

Применение силы было серой зоной в делах Исполнительного комитета Еврейского агентства. Его главе было поручено вести дела с мандатным правительством, и он был обязан неукоснительно соблюдать закон. Было немыслимо, чтобы такой орган занимался какой-либо подпольной деятельностью. Следовательно, Haganah официально не была связана с сионистским Исполкомом; первоначально ею руководила Histadrut, а затем – национальное командование. На самом деле с начала 1930-х годов, после того как Mapai присоединилась к руководству Еврейского агентства, и особенно после того, как Бен-Гурион присоединился к нему в 1933 году, преобладала двусмысленная ситуация: глава Исполнительного комитета Еврейского агентства якобы был ни при чем, но Haganah приняла его авторитет. В Mapai небольшой круг людей не имел официальных должностей в сионистской исполнительной власти, но им было поручено инструктировать и руководить военизированными формированиями. Самыми значимыми из них были Берл Кацнельсон и Элиаху Голомб. Во времена военного сотрудничества с властями, например во время арабского восстания и первых двух лет мировой войны, двусмысленность несколько разрешалась, хотя Haganah никогда не отказывалась от своей независимости и самостоятельной структуры. В периоды конфликтов и беспорядков, например после публикации Белой книги 1939 года и после мировой войны, Haganah уходила глубже в подполье. Тем не менее власти хорошо знали о ее связи с Исполнительным комитетом Еврейского агентства. Неслучайно во время британской военной операции «Черная суббота» (официальное название операция «Агата») в июне 1946 года правительство арестовало всех лидеров Histadrut и членов сионистского Исполкома, до которых ему удалось дотянуться.

Еще одной серой зоной деятельности сионистской исполнительной власти была нелегальная иммиграция, которая началась с организации Hechalutz в Польше. Долгое ожидание, прежде чем евреи смогут эмигрировать, натолкнуло участников на мысль, чтобы доставить в Палестину корабли с нелегальными иммигрантами без ведома властей. Эта идея была подхвачена движением Betar, которое из-за схемы Жаботинского обойти администрацию Еврейского агентства для получения иммиграционных сертификатов вовсе потеряло право на их получение. В течение 1930-х и вплоть до 1941 года Betar организовало несколько судов для нелегальных иммигрантов. В качестве прикрытия для нелегальной иммиграции также использовался туризм на Маккабиаду 1935 года; многие люди, приехавшие в Палестину в качестве туристов, остались там нелегально.

Исполнительный комитет Еврейского агентства двусмысленно относился к этим операциям, ограничивавшим единственные прерогативы, которыми оно располагало, – отбор иммигрантов в категории рабочих, – и делал иммиграцию менее избирательной, тем более что в любом случае более половины иммиграционных виз не подпадали под контроль исполнительной власти. Более того, мандатные власти вычли количество нелегальных иммигрантов из иммиграционной квоты, что стало еще большим ударом для исполкома. Однако после 1938 года, когда мандатная администрация начала ограничивать иммиграцию по политическим мотивам, Бен-Гурион перестал выступать против нелегальной иммиграции и начал ее поддерживать. На Двадцать первом сионистском конгрессе в Женеве Берл Кацнельсон выступил с речью в поддержку нелегальной иммиграции, что вызвало одобрение у Бен-Гуриона. С тех пор Исполнительный комитет открыто поддерживал как легальную, так и нелегальную иммиграцию. После мировой войны нелегальная иммиграция стала одним из основных инструментов Исполкома ВСО в борьбе с британскими ограничениями на иммиграцию евреев.

Эта стратегическая двусмысленность в политике сионистской исполнительной власти между скрупулезным соблюдением закона мандата и его игнорированием, когда критически важные национальные интересы висели на волоске, была принята большинством ишува, но не всеми. Некоторые группы считали, что такая политика наносит ущерб репутации движения, и одобряли действия, подрывающие его авторитет. Однако Исполнительный комитет Всемирной сионистской организации во главе с Бен-Гурионом сумел достичь общенационального консенсуса. Хотя этот консенсус был оспорен как правыми, так и левыми силами, он содержал эмоциональные, психологические и организационные основы, позволившие мобилизовать большинство институтов, организаций и групп ишува на борьбу за независимость. Была признана власть Еврейского агентства, что стало нормой, так что немногие уклонисты рассматривались как наносящие ущерб национальному единству. Одним из проявлений этой нормы стало осуждение раскольников. В последнее десятилетие действия мандата подавляющее большинство в ишуве отождествляли себя с борьбой за еврейское государство, хотя большая его часть приехала в Палестину всего несколькими годами ранее и не придерживалась ярко выраженной сионистской идеологии. Для большинства это была невольная форма идентификации. Только избранные группы зарекомендовали себя рьяными активистами. И все же это всеобщее единение под знаменем националистических целей стало тем связующим элементом, который позволил иммигрантскому обществу слиться с ядром зарождающегося государства.

6
Ишув: общество, культура и дух

В 1922 году поэт Давид Шимонович опубликовал стихотворение, ставшее девизом:

 
Не слушай, сын мой, назидания твоего отца,
Не прислушивайся к учению твоей матери[102]102
  Отсылка к Притчам Соломона / Мишлей 1:8.


[Закрыть],
Ибо «Строка за строкой» – наставление отца
И учение матери: «Медленно, но верно…»
А весенняя буря говорит правду:
Внимай, муж, песне сына![103]103
  Shimonovitz D. Mered haben (Бунт сына), впервые опубликовано в журнале «Ха-Шомер ха-Цаир» в Варшаве, 1922 г. Перепечатано, в частности, в Songbook. Tel Aviv: Yakhdav, 1965, p. 76.


[Закрыть]
 

Это стихотворение, опубликованное в Варшаве, олицетворяет молодежный протест, бывший частью сионистского опыта. Прежний иудаизм казался старомодным и нездоровым, неподходящим для нового мира, зарождавшегося после Первой мировой войны. Старый еврей, еврей из диаспоры, изображался как психологически ущербный, физически слабый, склонный к luftgesheftn (букв. «воздушный бизнес», означающий торговлю вразнос, посредничество и участие в других сомнительных делах), чуждый природе и чему-либо естественному и спонтанному, материалистическому, неспособный действовать во имя чего бы то ни было, кроме своих непосредственных интересов. Новый еврей должен был стать полной противоположностью: нравственной, культурной личностью, руководствоваться идеалами, восстать против унижающей достоинство реальности; свободный, гордый человек, готовый сражаться за свою собственную честь и честь нации. Стремясь к свободе и равенству между народами, любуясь красотой природы, открытыми пространствами, новый еврей должен отказаться от удовольствий лицемерного, буржуазного мира, скованного устаревшими условностями, и искать новые жизненные ценности. Преданность коллективу соответствовала основным принципам – сохраняя верность себе, жить в простоте, честности, воплощая свои мечты. Новый еврей стремился к равенству, справедливости и правде в человеческих отношениях и был готов погибнуть за них.

Подобный тип мышления был присущ тем, кто безоговорочно посвятил себя революционным или национальным движениям. Он представляет собой перенос моделей мышления и поведения, характерных для религиозных сект, в светский мир. Такой идеализм обычно нравится молодежи. И действительно, сионистское движение было, по сути, молодежным движением, привлекавшим также и взрослых. Сионистский первопроходец, солдат-доброволец в борьбе за нацию – молодой мужчина или женщина. Он или она посвятили свою жизнь вдохновляющему опыту самопожертвования ради высоких идеалов. Стихотворение Шимоновича отражает культ молодежи, который был неотъемлемой частью этого движения. Эти молодые мужчины и женщины отвергли существующее общество, чтобы создать общество будущего. В такой ситуации движение заменяет и общину, и семью, а группа сверстников становится единственной группой, на которую можно положиться. Настоящее становится проспектом, ведущим в будущее. Отказ от материальной собственности становится обрядом посвящения в новое общество. «Развод» с общиной, семьей и домом символизирует отказ от старых привязанностей ради завета верности новому обществу. Ури Цви Гринберг провозглашал в стихотворении «Армия труда»[104]104
  Greenberg U. Z. Tzvah ha’avoda (Армия труда) // Be’emtza ha’olam uve’emtza hazmanim (В середине мира, в середине времени). Hakibbutz Hameuhad, 1979, p. 32.


[Закрыть]:

 
О, мама, знай, что, если ты увидишь меня,
Ты больше не узнаешь меня.
Я с теми, кто идет босиком по пустыне.
Бедность здесь ходит в короне из чертополоха и в мантии
И несет большой золотой скипетр
На берегу Средиземного моря!
 

Новая идентичность брала на вооружение старые еврейские образцы, изменяя их значение. Так, поэт Авраам Шлёнский благословляет дорожные работы:

 
Одень меня, добрая мать, в великолепную разноцветную одежду
и на рассвете приведи меня к [моему] труду.
Моя земля окутана светом, как молитвенной шалью.
Дома выступают, как фасады,
и дороги, вымощенные вручную, текут вниз,
как ремни филактерий[105]105
  Shlonsky Avraham. Amal (Труд) // Poems. Merhavia: Hapoalim Publishing, 1965, p. 165.


[Закрыть].
 

А Ури Цви Гринберг провозглашает: «Иерусалим – налобные филактерии[106]106
  Он же тфилин – предмет еврейского религиозного культа, состоит из ремешков и пары коробочек, содержащих внутри отрывки из Торы, которые повязывают на голову и левую руку.


[Закрыть] и Эмек – наручные!»[107]107
  Greenberg U. Z. Hizdaharut (Освещение) // Be’emtza ha’olam uve’emtza hazmanim (В середине мира, в середине времени). Hakibbutz Hameuhad, 1979, p. 52.


[Закрыть] Новая идентичность создала свои собственные разнообразные тексты и символы: стихи, песни, лозунги, образ жизни. Новое общество было основано на искренности человеческих отношений: люди говорили то, что они имели в виду, и имели в виду то, что они говорили. При том аскетическом образе жизни бедность и лишения наделяли людей особой ценностью. Это было общество, жившее в крайнем напряжении: день за днем его члены проверяли свою верность на прочность как в собственных глазах, так и в глазах своих сверстников. Только молодые люди, энтузиазм которых позволил им сменить одну культуру на другую, одно общество на другое, могли жить в таких условиях.

Преобразование старых евреев в новых было основано на идее «отрицания диаспоры». Эта идея возникла у отцов сионизма – Пинскера и Герцля – и их веры в то, что евреи в диаспоре были в меньшинстве, в экзистенциальной опасности, поэтому им нужна была родина. Авраам Мапу, И. Л. Гордон, Давид Фришман и Менделе Мойхер-Сфорим (Шолем Абрамович) – все несионистские писатели и поэты – также опирались на эти основополагающие идеи. Они отвергли еврейский образ жизни в диаспоре, продолжая линию критики, направленную против него всеми движениями, стремившимися модернизировать еврейскую улицу со времен Хаскалы. Они изображали вырождавшееся еврейское общество и призывали к продуктивизации, секуляризации и образованию. Бердичевский и Бреннер, помимо этого, призывали к ментальной и психологической трансформации, «изменению ценностей» в духе виталистической философии, превознося приземленность над духовностью, возделывание почвы в противоположность жизни вдали от природы, мужественность в противоположность трусости.

Чем больше первопроходцы были очарованы утопическим видением другого, более справедливого общества, тем яростней была их критика общества, из которого они вышли. Чем суровее была действительность Палестины и чем больше жертв она требовала от них, тем важнее для них было преодолеть желание вернуться домой. «Дом» все еще существовал в Восточной Европе, и семьи часто убеждали сыновей или дочерей вернуться в родное гнездо. В популярном стихотворении Авигдора Хамейри Two Letters («Два письма») сердечная разлука получила свое лирическое выражение. Мать пишет:

 
Моему доброму сыну в Иерусалиме,
Твой отец умер,
Мать больна.
Возвращайся домой, в диаспору.
 

И сын отвечает:

 
Прости меня, моя больная мать,
Я никогда не вернусь в диаспору.
…Если ты действительно любишь меня,
приди сюда и обними меня.
 

Далее следует символ веры сионизма:

 
Я больше не буду скитальцем!
Я никогда не сдвинусь с места!
Я не сдвинусь с места,
Я не сдвинусь с места,
Нет![108]108
  Hameiri A. Shnei mikhtavim (Два письма), популярная песня.


[Закрыть]
 

Необходимость повторять клятву верности снова и снова на самом деле указывает на слабость.

Чтобы поддержать энтузиазм молодежи и ее преданность делу, писатели и поэты описывали европейские «местечки» как человеческое, национальное и культурное дно, источник слабостей, не позволяющий евреям достичь Утопии. Вероятно, самыми резкими критиками диаспоры были Менделе и Бреннер, с горьким сарказмом описавшие все беды еврейской общины, ее зависимость от неевреев, слабость и убожество. Поселенцы, вышедшие из диаспоры, знали ее реалии, поэтому их собственный опыт смягчал литературное влияние. Иначе обстояло дело с теми, кто родился и получил образование в Палестине; для них литературная карикатура отражала реальность, разительно отличавшуюся от свободной жизни в Палестине в худшую сторону. На самом деле Менделе и Бреннер неоднозначно относились к диаспоре, поскольку она отражала их собственный жизненный опыт и их народ. Несмотря на резкую критику евреев диаспоры, в конце концов они отождествили себя с ними и любили их. Однако рожденные в Палестине восприняли критику без той любви, которая смягчила ее.

Первопроходец был моделью, используемой для идеологической обработки молодежных движений, возникших в Восточной Европе в период между двумя мировыми войнами. Эта идеальная фигура служила символом, привлекавшим идеалистически настроенных молодых людей для сионистского движения. Источников у образа первопроходца было два. Русский народник, революционер, который оставил дом и семью и вел жизнь, полную самоотдачи и самопожертвования ради революции, вдохновлял на новаторство как образ жизни – не смелым разовым поступком, а пожизненным обязательством. Вторым источником, по всей видимости, был хасидизм, также ценивший энтузиазм, готовность отказаться от материального мира и преданность общине верующих. Другие источники вдохновения включали польское национальное движение, которое повлияло на формирование Betar. Разница между пионером Betar и пионером левых движений заключалась в конечной цели их идеологической обработки. В то время как член Betar был призван выполнять любую миссию, необходимую для реализации сионизма, особенно военную, левые молодежные движения направляли своих членов в сельскохозяйственные поселения, предпочтительно на границе, для жизни в кибуцах. Дух поселенца был мощным, он ставил перед молодым человеком конкретную миссию, важность которой никогда не вызывала сомнений и не ослабевала со временем. Сила этого духа очевидна; даже несоциалистические движения, такие как Hapoʻel Hamizrachi, также ратовали за то, чтобы их члены селились в кибуцах. Труд на границах стал ведущим сионистским начинанием того времени; даже Betar внесло свою лепту и попыталось создать в мошавах трудовые бригады.

Культ молодежи был неотъемлемой частью представления о новом еврее. Взрослые люди, как в Палестине, так и в диаспоре, считались «поколением пустыни», которые не доживут до возвращения в Землю обетованную, то есть до реализации сионизма. Молодые люди, выросшие в свободе, принесут искупление. В своем стихотворении Creed («Я верую») Шаул Черниховский восхваляет будущее поколение в Палестине:

 
И тогда свободный, мощный
Зацветет и мой народ,
Он расторгнет цепи рабства,
Полной жизнью заживет, —
Заживет не в грезах только,
Не в одних лишь небесах…
Песню новую о жизни
На земле, о лучших днях[109]109
  Перевод Л. Яффе.


[Закрыть][110]110
  Tschernichovsky S. Ani ma’amin (Я верую) // Kol kitvei ShaulTschernichovsky (Собрание сочинений Саула Черниховского). Vol. 1. Tel Aviv: Am Oved, 1990: Poems and Ballads, p. 27–28.


[Закрыть].
 

Предполагалось, что это поколение обладает здоровыми инстинктами, страстью, чувственностью и жизненным чутьем. Прямая связь между страной и молодежью, получившей в ней образование, приведет к возрождению еврейского народа как мужественного, связанного с природой и отвергающего чрезмерную зацикленность на религиозности, свойственную диаспоре. В этом культе молодежи особое место отводилось тем, кто родился и вырос в Палестине. В то время как их отцы пытались привыкнуть к физическому труду, выбиваясь из сил, сыновья без труда работали в поле. В то время как старшее поколение говорило о своей любви к стране, но почти не знало ее, их дети бродили вдоль и поперек и отождествляли себя с ее климатом и пейзажами. Они не мечтали о другом доме и других пейзажах и не страдали от того, что поэтесса Леа Гольдберг назвала «душевной болью двух родных земель»[111]111
  Goldberg L. Oren (Сосна) // Barak baboker (Утренняя гроза). Merhavia: Sifriat Hapoalim, 195, p. 39.


[Закрыть].

Старшее поколение много говорило о необходимости самообороны и ношения оружия, но на самом деле мало кто брался за это. Напротив, Ицхак Табенкин, лидер движения Hakibbutz Hameuhad, описал молодого пионера как человека, несущего в одной руке мотыгу, а на плече винтовку, что объединяло земледельца с борцом-защитником. «Ваши парни однажды принесли вам мир с плугом. Сегодня они несут мир с винтовкой!» – так выразился Натан Альтерман в песне конца 1930-х годов, которую пели члены Haganah. Сабра, пустынный кактус[112]112
  Опунция индейская.


[Закрыть], с которым столкнулись иммигранты, дала название этому поколению: его плоды имеют колючую кожуру, но мякоть сладкая и сочная. Говорилось, что сабры – откровенные и прямые, честные и храбрые, свободные от лицемерных манер буржуазного общества, с силой, которая заключается не в словах, а в делах. Так поселенцы идеализировали здешних сыновей, которые казались их родителям воплощением всех мечтаний о свободных детях природы, растущих в Палестине. Молодая американская студентка, столкнувшаяся с этой породой сабров, определила их следующим образом: «Жесткие и неотесанные, бесхитростные, раскованные, часто застенчивые, незамысловатые, прямые, нежные, безжалостные, неустрашимые, самоуверенные, с даром к импровизации»[113]113
  Porath Z. Letters from Jerusalem, 1947–1948. Scranton: Temple Israel, 1998, p. 51.


[Закрыть].