Текст книги "Анжелика в Новом Свете"

Глава IV

Анжелика добралась до места, где Жан Ле Куеннек сторожил ее лошадь. Всадники уже были в седлах, но полураздетая Онорина все еще плескалась в воде. В руках она держала что-то белое, что, видимо, очень забавляло ее.

– Мне его дал Мопунтук, – сияя, сказала матери Онорина, выходя из воды.

Анжелика увидела пушистую шкурку горностая, причем так умело выделанную, что зверек выглядел живым.

– Мы с ним поменялись. Он мне – зверька, а я ему бриллиант… – добавила девочка.

– Тот самый, что отец подарил тебе в Голдсборо?

– Да, Мопунтуку он очень понравился. Он его приделает к волосам, когда будет танцевать. Вот увидишь, как будет красиво!

В том состоянии, в котором была сейчас Анжелика, от слов дочери у нее чуть не начался нервный припадок.

«Ну что мне с ней делать… – едва сдерживаясь, подумала она. – Жоффрей, правда, говорил, что камень стоит не дороже початка кукурузы, и все-таки… Ведь он дал его Онорине в тот самый вечер, когда сказал ей: „Я твой отец“. Иногда она приводит меня в отчаяние!»

Без лишних слов она подхватила девочку на лошадь, натянула поводья и выбралась на тропинку.

Довольно долго она ехала как в тумане, не отдавая отчета, куда идет лошадь. Потом заметила, что глинистая тропинка, которую ступенями перерезали огромные корни, поднимается в гору. Возможно, мул нашел бы такую дорогу вполне сносной, но аристократку Волли она явно не устраивала.

Тропинка резко свернула в сторону, и Анжелику тут же оглушил грохот падающей воды. Срываясь с крутых скал тремя бурными потоками, вода с ревом низвергалась в кипящую белой пеной реку, несущуюся в глубине ущелья. Деревья, сплетаясь кронами, почти скрывали его.

Из-за густой листвы не видно было неба, но солнечные лучи пробивались сквозь медную стену леса и, пронизывая пещерный мрак, слепили глаза. Анжелика уже давно потеряла из виду индейцев, которые шли впереди. Шум водопада заглушал теперь те звуки, по которым, даже не видя никого из своих спутников, Анжелика угадывала, что караван где-то близко. Словно всадница из страшной сказки, она очутилась у пределов опасных земель, где не слышно было даже шагов ее лошади.

Грохот становился чудовищным.

Вдруг со склона, вдоль которого тянулась тропинка, скатился огромный плоский камень и, тяжело рухнув под самые копыта лошади, преградил ей дорогу. Затем, будто под колдовским действием сине-зеленого цвета, эта овальная глыба вдруг задвигалась, приподнимаясь, начала раздуваться, превратившись в какой-то морщинистый серый пузырь, и наконец, лопнув по швам, выбросила наружу маленькую головку, отвратительно раскачивающуюся на вытянутой тонкой шее.

Волли в ужасе взвилась на дыбы. Анжелика закричала, но сама не услышала звука своего голоса. Должно быть, кричала и Онорина… Вздыбившаяся лошадь била копытами в воздухе и пятилась к пропасти. Еще минута, и, запутавшись в поводьях, она скатится вниз, увлекая за собой Анжелику с ребенком. Сделав над собой нечеловеческое усилие, Анжелика бросилась на шею лошади и, навалившись всей тяжестью своего тела, заставила ее опуститься на передние ноги. Но это не спасло положения. Волли продолжала отступать к роковому обрыву.

А между тем на тропинке была всего-навсего безобидная, правда гигантских размеров, черепаха. Но как это объяснить обезумевшему животному? Ужасный грохот вокруг заглушал все звуки. Анжелика не слышала, как трещат ветки, хотя на ее глазах они ломались, разлетаясь в разные стороны. Все ближе бесновалась вода в потоке, все ближе видела Анжелика бешеный танец бурлящей пены, которую, казалось, изрыгает таинственное чудовище, но она не осознавала сейчас, что оглушающий ее грохот исходит именно оттуда.

Вдруг перед глазами Анжелики мелькнуло что-то красное. «Кровь», – пронеслось у нее в голове. Это длилось долю секунды. Потом ей почудился глухой шум падения – это катились на дно пропасти их тела, и она даже ощутила, как подхватил ее с ревом несущийся поток.

В этот момент ветка, больно хлестнув по лицу, привела ее в чувство. Каменистая почва уже осыпалась под копытами Волли, топтавшейся в нескольких дюймах от края пропасти. Но со смертью еще можно было бороться. Мысль об Онорине, маленькие ручонки которой вцепились в нее, побудила Анжелику к действию. Ей казалось, что вся ее воля и до предела обострившаяся мысль сосредоточились сейчас на этих ручонках. Теперь она знала, что надо делать. Она совсем бросила поводья и дала лошади полную свободу. Волли, не ждавшая этого освобождения, только успела мотнуть головой, как Анжелика до крови пришпорила ее. Лошадь скакнула вперед, спасительное пространство было отвоевано. У Анжелики хватило сил вывести лошадь на тропинку, но она снова остановилась там с дрожащими коленями – гигантская черепаха по-прежнему преграждала путь.

– Черепаха! Это же черепаха! – прокричала Анжелика, словно лошадь могла ее понять.

Она не слышала звука собственного голоса. Но теперь она чувствовала, как мучительно ноют у нее руки и ноги. Она знала, что никто не придет к ней на помощь, никто не поможет справиться с лошадью, никто не отгонит с тропинки это чудовище.

И вдруг она заметила, что совсем рядом безмолвно стоят индейцы. Должно быть, они видели, как она укрощала лошадь, как отчаянно боролась со смертью, с каким бесстрашием, удивительным даже для существа необычного, смотрела она в глаза смерти. Анжелике показалось, что лица индейцев искажены ужасом и они пребывают в каком-то странном оцепенении…

Онорина все еще была за ее спиной. Анжелике удалось повернуть голову и прокричать, чтобы та прыгала на землю. Девочка, видимо, поняла… Анжелика с облегчением увидела, как дочь скатилась на сухие листья и подбежала к индейцу, который стоял ближе всех.

Тогда и она сама спрыгнула с лошади. Сделать это было нелегко. Волли вся напряглась, пытаясь вырваться и ускакать в чащу. Она снова вздыбилась, и Анжелика чудом избежала удара копытом. Ей удалось удержать повод, и, сильно стегая лошадь, она заставила ее сойти с тропинки – необходимо было увести Волли от черепахи, которая наводила на нее такой страх.

Наконец лошадь начала понемногу успокаиваться. Вся еще дрожащая и взмыленная, она дала привязать себя к дереву; она больше не вырывалась и, вдруг смирившись, беспомощно опустила к самой земле свою узкую, породистую голову.

Тогда Анжелика вернулась на тропинку и медленно направилась к черепахе. Индейцы замерли. Затаив дыхание, они ждали, что же сейчас произойдет. Панцирь черепахи был похож на овальный гостиный столик, а покрытые чешуей лапы были толщиной с руку подростка.

Гнев Анжелики был сильнее того омерзения, какое вызывало у нее это допотопное чудовище, которое, видя, что она приближается к нему, начало медленно втягивать голову. Упершись ногой в черепаху, Анжелика столкнула ее с тропинки. Не удержавшись на обрыве, огромная колода перевернулась, подскочила и покатилась вниз. Все кончилось тем, что в воду, подняв столб брызг, рухнула черепаха.

Анжелика была как в тумане. Она вытерла руки о сухие листья и на минуту опустилась на землю, потом медленно встала и пошла к лошади. Она довела ее до вершины, крепко держа за повод. Вскоре они спустились к поляне, поросшей спелой черникой и маленькими голубыми елочками. Как по волшебству, рев водопада стих, его словно поглотила бездна. И сразу стало слышно, как поют птицы, звенят кузнечики, гудит ветер. У подножия гор, насколько хватало глаз, простиралась долина, по которой продолжал свой путь караван. Вслед за Анжеликой на поляне появились и индейцы. Они снова обрели дар речи и что-то живо обсуждали на своем гортанном языке. Анжелика слышала, как позади, едва поспевая за ней, тихонько всхлипывает Онорина. Но вот девочка заплакала навзрыд. Пришлось снова садиться на лошадь. А она многое бы сейчас отдала, чтобы упасть в траву и хоть ненадолго забыться сном.

– Иди ко мне, – сказала она Онорине. Анжелика посадила ее перед собой, вытерла нос и распухшие от слез глаза, поцеловала девочку и прижала к себе.

Вдруг в нескольких шагах она увидела де Пейрака, который вместе с сыновьями и большей частью отряда, вернувшись назад, ехал к ней навстречу.

– Что у вас случилось?

– Ничего особенного, – ответила бледная как смерть Анжелика.

Она понимала, что в эту минуту, в разорванном платье, с плачущей девочкой на руках, на окровавленной лошади, она являет собой зрелище довольно жалкое в глазах мужа, не привыкшего обременять себя семьей во время своих экспедиций.

– Мне сказали, что вы встретили ирокезов? – допытывался де Пейрак.

Анжелика отрицательно покачала головой. Подоспевшие индейцы, перебивая друг друга, начали что-то пространно объяснять де Пейраку. В разговор, собрав все свои познания в языке индейцев, вступили Флоримон и Кантор.

– Мопунтук продолжает настаивать, что там были ирокезы.

При одном упоминании об этом племени со всех сторон послышалось щелканье взводимых курков. Испанские солдаты подошли ближе.

Анжелика не могла произнести ни слова. Наконец она пробормотала:

– Там была черепаха… Черепаха на… тропинке.

И в нескольких словах она рассказала обо всем, что произошло. Граф де Пейрак нахмурил брови и так взглянул на лошадь, что Анжелика ощутила себя перед ней виноватой. Онорина снова зарыдала.

– Бедная черепаха, – приговаривала девочка. – Она была такая глупая, такая неловкая… А ты… ты ее столкнула в пропасть… Какая ты злая!

Анжелика почувствовала, что она тоже сейчас разрыдается. Тем более в эту минуту она заметила, что Онорина босиком. Должно быть, она оставила свои башмаки у озера. Это была настоящая катастрофа. Как раздобыть детские башмаки в этих диких лесах? Капля переполнила чашу. Если бы ее руки не были заняты – приходилось держать и лошадь, и Онорину, – она бы достала носовой платок и спрятала в нем свое горе. А так она просто отвернулась, чтобы скрыть брызнувшие из глаз слезы.

Индейцы были в страшном возбуждении, при помощи мимики и жестов они пытались объяснить белым, которые их засыпали вопросами на всех языках, что же все-таки произошло. Испанцы требовали, чтобы им показали, где враг. Граф, приподнявшись в седле, негромко сказал:

– Тихо!

Но тон, которым это было сказано, возымел немедленное действие. Индейцы затихли. Когда на лице де Пейрака появлялось такое выражение, всем становилось ясно, что следует тут же повиноваться. «Он мог бы сейчас убить человека», – содрогнувшись, подумала Анжелика. Граф де Пейрак мягко опустил руку на голову Онорины.

– Черепахи прекрасно плавают, – сказал он. – Черепаха, которая вас так испугала, уже выбралась из воды и сейчас гуляет по берегу и ловит мух.

Девочка доверчиво взглянула на него и тут же успокоилась. Затем, спешившись, граф подошел к Мопунтуку. Они стояли рядом, оба одного роста, и граф де Пейрак внимательно слушал слова сагамора. Подоспевший Николя Перро помог окончательно разобраться в недоразумении. Жоффрей де Пейрак улыбнулся, сел на коня и подъехал к Анжелике:

– Оказывается, это одно из их суеверных толкований… Для них черепаха – символ ирокезов. Встреча с ней – плохое предзнаменование, почти точное подтверждение того, что их самый грозный враг где-то рядом. Потому они и застыли на месте от ужаса при виде этого безобидного животного, довольно распространенного в этих краях.

Николя Перро добавил:

– Они говорят, что тотем ирокезов появился на пути белой женщины, чтобы погубить ее, но белая женщина не испугалась, не отступила, а взяла над ним верх. Отныне, сударыня, как утверждают металлаки, ни одно из племен, входящих в ирокезский союз, вам не страшно.

– Вашими бы устами да мед пить… – ответила Анжелика, с трудом выдавив из себя улыбку.

– Вы поедете рядом со мной, дорога здесь это позволяет. Мы сейчас выезжаем на тропу, на длинную trail, как ее называют англичане, она тянется на сотни лье вдоль хребта Аппалачей. Держитесь подле меня, дорогая!

Оттого что голос де Пейрака звучал спокойно и уверенно, у Анжелики сразу стало легче на душе. И то, что теперь она поедет рядом с мужем, очень ее обрадовало. Но вид у него был довольно мрачный, и Анжелике подумалось, что случай с черепахой все-таки расстроил его, но, прекрасно умея владеть своими чувствами, он этого не показывает.

Наконец они добрались до большого озера со светло-зеленой водой. Сильно изрезанная линия берега кое-где глубоко вдавалась в него длинными языками, поросшими чахлыми соснами. Перед путниками раскинулась лощина, узкая и довольно глубокая. Как раз напротив них над лощиной возвышался холм, похожий на огромную клумбу, усеянную розовыми, красными, оранжевыми и лиловыми цветами, среди которых мелькали пятна зелени изумительных оттенков. Что-то в этой цветущей горе показалось Пейраку подозрительным.

Он приказал подать ему подзорную трубу. Погода уже давно начала портиться, и сейчас тучи спускались все ниже, навстречу туману, постепенно заволакивающему землю.

– Скоро будет совсем темно, – сказал граф. Он быстро протянул подзорную трубу Анжелике. – Взгляните-ка, вы ничего там не видите?

Перед глазами Анжелики прежде всего встали белые и черные стволы, поддерживающие пылающую массу листьев. И вдруг в стеклянном кружочке она с удивлением заметила мелькающие среди деревьев фигуры людей. Над их головами она ясно различила уборы из перьев.

– Что вы видите?

– Я вижу индейцев… двух или трех, нет-нет, погодите… больше.

– Вы не видите, какие у них прически?

– У них бритые головы и на самой макушке торчат волосы, украшенные перьями. – Она опустила подзорную трубу. – Жоффрей, такие прически были у кайюгов…

– Да!

Он медленно сложил трубу.

– Неужели ваша встреча с черепахой действительно явилась предзнаменованием? Я не хотел бы прослыть за человека суеверного… и тем не менее готов биться об заклад, что перед нами ирокезы…

Один за другим люди стягивались к опушке леса. Индейцы, смешавшись с белыми, со злобой, уже порядком всех раздражавшей, смотрели на пестрый пригорок, где скрывался невидимый враг.

– Вот не повезло! – воскликнул повар Малапрад. – До Катарунка-то рукой подать. Еще немного, и мы бы увидели нашего славного О’Коннела и могли бы насладиться благами цивилизации. Мессир де Пейрак, по приезде я собирался приготовить вам фрикадельки из дичи с капустным соусом… Только как бы из нас самих сейчас не сделали фрикадельки…

Одно из пяти племен, входивших в союз ирокезов.

– Что это вы вдруг приуныли, люди добрые! – воскликнул Флоримон. – Мы с удовольствием отведаем ваше блюдо, Малапрад. Здесь, на Севере, ирокезы нагнали на всех такой страх, что все разбегаются при одном упоминании о них. Я встречал ирокезов в Новой Англии, их там называют могавками. Они ничуть не страшнее могикан. Они даже помогали англичанам защищать Нью-Йорк от недругов, которые время от времени вырезают белых, живущих вдоль границ.

– Хорошо бы узнать, за кого они нас принимают, за французов или за англичан? Во всяком случае, металлаков, которые нас сопровождают, они, мягко выражаясь, недолюбливают. Вообще они считают, что те, кто не принадлежит к их расе, годятся только на жаркое. И металлаки это прекрасно знают. Взгляните-ка на них!

Действительно, индейцы под предводительством своего сагамора готовились к битве. Они быстро сбросили ношу на землю. Женщины и дети мгновенно исчезли, их словно втянула в себя чаща багряного леса. Воины разрисовывали себя красной, черной и белой краской; лучники проверяли тетиву и стрелы, снабженные на концах перьями для более точного полета.

У каждого к левой руке был прикреплен тяжелый кастет, а в правой зажат нож – индейцы приготовились снимать в бою скальпы. Взяв нож в зубы, чтобы освободить руки, они натягивали тетиву луков.

Несколько разведчиков как змеи проскользнули в пунцово-желтые заросли. Индейцы во главе с Мопунтуком подтянулись ближе к белым. Жестокая радость озаряла их татуированные физиономии.

Европейцы, за исключением, может быть, таких юнцов, как Флоримон, не разделяли энтузиазма краснокожих. Их лица, почерневшие за долгие дни пути, выражали усталость и досаду. Если правда, что всего несколько часов отделяли их от Катарунка, где они смогли бы укрыться за палисадом и где их ждали, пусть даже самые примитивные, удобства человеческого жилья, было действительно очень обидно, натолкнувшись на засаду, рисковать своей жизнью.

Анжелика взглядом спросила у мужа, что он собирается делать.

– Подождем, – ответил он. – Решим, когда вернутся разведчики. Если ирокезы нападут на нас, будем защищаться, если они нас не тронут, мы тем более не тронем их. Я предупредил Мопунтука: если он развяжет бой без враждебных выпадов с той стороны, я его поддерживать не стану.

С оружием в руках они ждали.

Ирокезы не только не проявляли намерения атаковать белых, но, возможно, они просто их не заметили; на холме уже никого не было. Они как сквозь землю провалились. Металлаки повернули к Анжелике свои размалеванные лица. Они покачивали головой. Белая женщина обратила в бегство страшных ирокезов.

Глава V

– У каждого племени есть свой тотем. Но черепаха – это общий тотем всех ирокезов, – объяснял Николя Перро в этот вечер на привале.

Холод выползал из ущелий, люди жались ближе к кострам. Жоффрей де Пейрак показал рукой на блестящую ленту реки, плавно извивающуюся в долине:

– Это Кеннебек…

И люди де Пейрака возликовали, словно древние евреи, завидевшие Землю обетованную. Сейчас они особенно радовались, что скоро окажутся под надежной защитой палисада, потому что, после того как в зарослях были замечены индейцы, а особенно после происшествия с черепахой, в сердца их закралось чувство смутного страха.

Нудно звенели комары. Анжелика, завернув Онорину в свою накидку из толстой шерсти, сидела, укачивая девочку. Время от времени глаза обращались к блестящей полоске реки, петляющей по долине. Там был Катарунк, их пристань.

– Волк – тотем могавков, – продолжал Николя Перро, – косуля – онондагов, лисица – онеидов, медведь – кайюгов, паук – сенеков. Но черепаха – это тотем всех ирокезов, входящих в союз пяти племен.

Николя Перро задумался, и кожа на его обветренном лбу собралась в глубокие складки.

– Здешние племена индейцев ведут кочевой образ жизни, они питаются из одного котла и не знают, что такое хлеб и соль… Ирокезы – совсем другое дело. Это великий народ земледельцев…

– Оказывается, вы их большой поклонник, – заметила Анжелика.

Канадец подскочил:

– Сохрани боже! Это сущие дьяволы! У нас, канадцев, нет более заклятых врагов. Я жил у них, – помолчав, продолжал он. – Забыть об этом времени невозможно. Тот, кто делил с ними кров и хлеб, поймет меня. Я хорошо знаю Священную долину… там царят три божества, чтимые у ирокезов…

– Три божества?

– Да! Маис, тыква и фасоль, – ответил Перро без тени улыбки.

Онорина уснула. Осторожно, чтобы не разбудить девочку, Анжелика встала и отнесла ее в палатку, которую на ночь разбивали для детей и женщин. Она заботливо укутала ее в медвежью шкуру и снова вернулась к костру, чтобы помочь госпоже Жонас, вместе с Малапрадом готовившей ужин.

Аппалачи, залитые лучами заходящего солнца, казались багровыми. Лагерь расположился на высоком, выступающем вперед горном отроге, его хорошо со всех сторон обдувал ветер, и потому тут было меньше комаров и мошкары, да с него и удобнее было обозревать окрестности.

Флоримон с Кантором запекали в золе завернутую в листья рыбу, которую они руками поймали в реке. На вертеле жарились огромные куски лося, а в котелке варилось изысканное блюдо – язык лося, приправленный душистыми травами.

Котел с маисовой кашей уже сняли с огня, и госпожа Жонас принялась раскладывать ее в миски. Ее постоянно раздражала бесцеремонность индейцев, которые первыми тянули свои немытые посудины. Они всюду совали свой нос, хватали все, что попадется под руку, с невозмутимой дерзостью мешали всем, но ведь они были здесь у себя дома, и, в сущности, белые пользовались их гостеприимством и покровительством.

Госпожа Жонас поджимала губы и, как ей казалось, бросала весьма красноречивые взгляды на графа де Пейрака. Она никак не могла взять в толк, как такой благородный, такой воспитанный человек может терпеть их присутствие. Анжелика тоже иногда думала об этом.

Холодный голубоватый свет залил долину. Вдоль опушки леса ходили часовые.

День был богат волнениями, закончился еще один этап пути. Что-то принесет им следующий?

Анжелика глазами поискала мужа, он стоял чуть в стороне ото всех и смотрел куда-то вдаль. Он был один. Вся его фигура выражала глубокую сосредоточенность.

Анжелика заметила, что, когда он таким образом замыкался в себе, никто не смел его потревожить. Особое уважение окружало графа де Пейрака. Все эти люди, столь различные и в большинстве своем живущие постоянно настороже, вручили ему свои судьбы. И они с недоверием и ревностью приняли Анжелику, неожиданно появившуюся в жизни их господина.

– Кто не знает, что даже самого сильного человека баба может превратить в тряпку, – пробурчал овернец Кловис, щуря раскосые глаза.

– Ну нет, такой не размякнет, – возразил ему бретонец Жан Ле Куеннек. И, бросив восхищенный взгляд в сторону Анжелики, добавил: – Да и женщина не из таких…

– Много ты в этом смыслишь! – пожал плечами Кловис. Черные вислые усы придавали его лицу выражение горечи.

Анжелика без труда угадывала подобные разговоры. Она сама когда-то командовала такими же людьми. Но это были не ее люди.

Их сплотили вокруг графа де Пейрака пережитые вместе опасности и общие победы. Всех их связывали узы неподкупной, нерушимой, скупой на проявления мужской дружбы с тем, чья воля и опыт заставили их видеть в нем своего единственного господина и единственную свою надежду. Вместе с ним они сражались с маврами и христианами, бороздили воды Карибского моря, грудью встречали штормы. Вместе с ним они делили добычу. С его милостивого разрешения устраивали кутежи и вели разгульную жизнь в портах. И щедрый хозяин раздавал золото полными пригоршнями.

Анжелика иногда пыталась вообразить, как жил Жоффрей, когда ее не было рядом с ним. Чаще всего он почему-то представлялся ей окруженным своими приборами. Она видела его склоненным над картой или глобусом в каюте покачивающегося на волнах корабля или на какой-нибудь башне в Канди наблюдающим далекие звезды в астрономическую трубу, стоящую огромных денег. Но ведь в этом прошлом были вечера, когда слуга пропускал к нему в комнату женскую фигуру, закутанную в покрывало, где-нибудь на островах Карибского моря. Это могла быть прекрасная испанка, пылкая мавританка или тоненькая, гибкая индианка.

И всякий раз ради этих женщин он прерывал свои труды и принимал их с такой изысканной галантностью, был так остроумен, так предупредителен, так умел пленять их, что они сторицей воздавали ему за все его старания.

Все-таки у нее был необыкновенный муж!

Анжелика встретилась с ним вновь в пору расцвета его сил и способностей; сейчас это был зрелый человек, привыкший рассчитывать только на самого себя. И Анжелике по праву принадлежало место рядом с ним. Но когда она видела его таким далеким, поглощенным своими мыслями, она не осмеливалась подойти к нему.

Стало совсем темно. У костра Кантор пел мелодичную тосканскую песенку, подыгрывая себе на гитаре. Его бархатистый и очень верный голос, в котором иногда прорывались еще высокие детские ноты, звучал пленительно. Когда он пел, казалось, нет счастливее человека на свете.

Ей до сих пор так и не удалось поближе познакомиться со своими сыновьями, узнать, что такое они, ее дети, и подружиться с ними.

Когда же наконец они доберутся до Катарунка?

Прежде чем вернуться к костру, Анжелика решила пойти взглянуть на свою лошадь, ей почему-то стало неспокойно за нее. Она спустилась на берег реки, где оставила пастись Волли.

Предчувствие не обмануло ее. Лошади на месте действительно не было. И только на дереве, за которое она была привязана, болталась длинная веревка. Анжелика знала, что далеко Волли уйти не могла. Приподнявшись на носки, она отвязала веревку и, намотав ее на руку, пошла вдоль реки, тихонько окликая лошадь.

В небе поднялась бледная луна. У ног Анжелики журчала меж камней сильно обмелевшая за лето река. Где-то поблизости потрескивали ветви. Анжелика пошла в том направлении. И вскоре в неверном свете луны она увидела свою беглянку, которая спокойно щипала траву на маленькой поляне. Но стоило только Анжелике приблизиться к ней, как норовистая лошадь бросилась куда-то в сторону. Лишь на вершине скалы Анжелике удалось наконец заарканить ее, и тогда она поняла, что потеряла из виду огни лагеря. Впрочем, в этом не было ничего страшного: ей нужно было снова спуститься к реке и пойти вниз по течению. Потуже подтянув подпругу, она крепко держала лошадь и изо всех сил напрягала слух, чтобы уловить журчание реки.

Ей вдруг показалось, что, сливаясь с далеким зовом оленя, с шумом листвы и глухим рычанием водопадов, из глубины леса до нее донеслись звуки церковного песнопения.