Текст книги "Анжелика в Новом Свете"

Глава ХVI

Анжелика с Малапрадом заканчивали ревизию кладовой, где неожиданно для них оказались большие запасы маиса и солонины; к балкам были подвешены куски сушеного мяса и даже свиные окорока.

– Ирландец, на которого мессир де Пейрак оставлял свой форт, рассказал мне, что он откормил несколько свиней, вывезенных из Старого Света, – сообщил ей Малапрад. – Сейчас их осталось четыре или пять, пока они пасутся в лесу, но еще до первого снега их поставят в загон и будут откармливать отбросами с кухни. К Рождеству их можно будет заколоть. Я подсчитал: из них мы получим пятьсот локтей сосисок, триста фунтов малосольной свинины, сто локтей кровяной колбасы. С такими запасами зима нам не страшна, даже если не повезет с охотой…

– Все зависит от того, сколько людей придется нам кормить, – заметила Анжелика. – Если и дальше весь этот гарнизон будет сидеть на нашей шее…

Малапрад поморщился:

– Во всяком случае, это не входит в намерения графа. Он только что говорил со мной. Кажется, господа канадцы и их союзники должны покинуть нас завтра на заре…

– О’Коннел – это тот рыжий толстяк, что старается держаться в тени, и стоит взглянуть на него, как он тут же отводит глаза в сторону?

– Он самый. Его очень смущает прыть канадцев… а при виде священника, который прибыл сегодня утром, он и вовсе растерялся… Он только что отправился на лодке вместе с абенаками с миссией, чтобы получить благословение отца д’Оржеваля и исповедаться ему. Я, конечно, тоже добрый католик, сударыня, но мне кажется, что сейчас главное – уточнить, как обстоят дела с продовольствием. Зима приближается, а зимовать в этих краях даже с хорошими запасами – дело нешуточное.

– Вам уже приходилось бывать здесь?

– Да, в прошлом году я сопровождал сюда мессира графа.

Болтая со своим новоиспеченным мажордомом, Анжелика продолжала осматривать запасы провизии. К своей великой радости, она обнаружила, что заготовлено довольно много сухих грибов и ягод. Они очень пригодятся к концу зимы, когда истощенный организм уже с трудом переносит солонину. Она вспомнила: ее друг, бывалый путешественник Савари, считал, что в дальних плаваниях гораздо меньше людей погибает от цинги, если за неимением свежих плодов ежедневно съедать горсть сухих фруктов.

– Если эти ягоды размочить, ими можно очень красиво украсить торты и пироги. О, теперь я знаю, чего здесь не хватает! Октав, здесь нет белой муки. А так бы хотелось испечь пирог или хотя бы просто хлеб, белый хлеб! Мы так по нему соскучились.

– Нет, мука должна быть здесь. По-моему, вон в тех мешках.

Анжелика была в восторге от этой находки. Но, ознакомившись с содержимым мешков, Малапрад нахмурился:

– Тут вряд ли наберется и двадцать фунтов пшеничной муки. Остальные мешки – с ржаной и ячменной. К тому же мука куплена у бостонцев. А у них зерно никуда не годится, да и смолото оно отвратительно. Одна пыль… Англичане ничего в этом деле не смыслят. Но уж сегодня-то вечером мы выпечем хлеб на славу! Поставим его на пивных дрожжах… – И Малапрад отсыпал в выдолбленный из тыквы сосуд муку, необходимую для осуществления их грандиозных замыслов.

По мере того как они обследовали кладовую, Малапрад заносил обнаруженные запасы в список на бересте, натянутой на двух палочках. Осмотр вполне удовлетворил обоих. Анжелика сразу почувствовала себя уверенней: хозяйке не придется сидеть здесь без дела, она снова попадала в привычную для себя обстановку.

Увы! Через минуту жизнь уже вернула ее на землю. Не успела они с Малапрадом достигнуть ворот, как откуда ни возьмись на них нахлынула молчаливая толпа индейцев. Малапрад, решив, что они собираются ограбить кладовую, быстро захлопнул за собой дверь и заложил ее на щеколду.

– Если дикари ворвутся туда, от наших запасов останутся одни воспоминания! Что им здесь надо? Чего они хотят от нас?

Собрав все свои знания в языке индейцев, он пробовал выяснить, в чем дело. Но индейцы как будто воды в рот набрали.

Между тем, отчаянно работая локтями, к ним пробирался лейтенант Пон-Бриан. Он схватил Анжелику за руку и, встав между ней и туземцами, как стеной, загородил ее своим могучим телом:

– Не волнуйтесь, сударыня! Я издали увидел, что тут происходит что-то неладное. Что случилось?

– Откуда я знаю? Мы сами никак не можем добиться, что им от нас надо.

Теперь индейцы заговорили все сразу. Они что-то кричали Пон-Бриану, и было трудно понять, восхищаются они или, напротив, что-то беспокоит их.

– Легенда о вашем единоборстве с черепахой всю ночь кочевала из вигвама в вигвам. И они пришли, чтобы услышать из ваших уст, что ирокезы действительно побеждены, что вы подчинили их себе… Для них, видите ли, символ и сон имеют иногда большее значение, чем то, что происходит в реальной жизни. Но ради бога, не бойтесь. Я огражу вас от их назойливого любопытства!

Пон-Бриан бросил несколько слов индейцам, и они послушно отошли в сторону, продолжая что-то шумно обсуждать между собой. Пон-Бриан был счастлив, оттого что этот неожиданный случай помог ему оказаться рядом с Анжеликой, он все еще стоял, наклонившись к ней, будто защищая ее от опасности. Он вдыхал запах ее кожи, но Анжелику было нелегко провести, она отстранилась от него и высвободила руку.

– Сударыня, я хотел вам задать один вопрос…

– Ну что же, задавайте его!

– Неужели вы действительно тот самый меткий стрелок, который поверг меня в столь жалкое состояние у переправы? Мне сказали об этом еще вчера, но, клянусь, я не могу в это поверить!

– И тем не менее это я. И должна вам признаться, что еще никогда в жизни мне не приходилось иметь дело с таким упрямцем, как вы. Я уже решила, что придется вас слегка царапнуть, чтобы заставить наконец остановиться, ведь я получила приказ никого не пропускать на тот берег. Честное слово, лейтенант, до вас с трудом доходит то, что вам стараешься объяснить. – И она выразительно взглянула на него.

Он понял, что Анжелика считает его ухаживания навязчивыми и бесполезными. Но покинуть ее у него не было сил. Поскольку он явился сюда в роли спасителя, Анжелике пришлось некоторое время еще поболтать с ним, затем, кивнув ему и милостиво улыбнувшись, она удалилась. Он стоял словно в пьяном чаду, слегка покачиваясь. Воздух перед ним дрожал, и в нем мелькало ее смеющееся лицо. Сколько было пережито за эти два дня! Мир для него изменился, ему казалось, что теперь у него дугой цвет и другой запах. И почему только де Ломени отказался от боя с Жоффреем де Пейраком? Он, Пон-Бриан, первым бы захватил эту женщину, ему бы принадлежало право увезти ее пленницей в Квебек… и там он обратил бы ее в свою веру. «Разве мне не дано право возвратить небу заблудшую душу?.. А там, глядишь, она и осталась бы у меня…» Какими только чарами этот долговязый черный дьявол с закрытым маской лицом обошел их всех, сделал их мягкотелыми и покладистыми, как бараны?

«Берегись, брат, берегись колдовства! – подумал он. – А не все ли равно, если даже она и дьявол и явилась сюда прямо из ада? С ней я готов отправиться куда угодно!»

Глава ХVII

Несмотря на внешнее спокойствие, день был очень напряженным, и казалось, он никогда не кончится.

– Что будет с нами? – приговаривала госпожа Жонас, заливаясь слезами. Приезд в Катарунк иезуита окончательно сломил ее мужество. – Не отпускай от себя ни на шаг детей, Эльвира. Они убьют их.

За последние дни Анжелика прониклась искренним уважением к соратникам своего мужа. Дисциплина, царившая среди них, могла вызывать только восхищение, а их невозмутимость прежде всего говорила о том доверии, какое они испытывают к своему господину. А ведь среди них были и англичане, и испанцы, и французы с весьма сомнительным прошлым, которые не могли рассчитывать на дружеский прием канадцев. И тем не менее каждый их них вошел в форт вслед за графом де Пейраком с высоко поднятой головой. И канадцам ничего не оставалось, как приветствовать их. Потом они все вместе пировали, балагурили, пели. И не спускали друг с друга настороженных глаз. Едва окончив беседу с полковником, де Пейрак отправлялся к вождям алгонкинов и гуронов или посылал им щедрые дары: табак и жемчуг.

Люди де Ломени и де Пейрака целые дни проводили вместе, и со стороны все выглядело совершенно мирно.

«Господи! Хоть бы они ушли скорее! Хоть бы они наконец убрались отсюда, к черту!» – почти с отчаянием думала Анжелика.

А пока приходилось играть комедию, все время быть начеку и не проявлять страха и нетерпения.

Она старалась показать, что в Катарунке налаживается обыденная жизнь, и подчеркнуто создавала уют в своем новом жилище, хотя в душе было не до уюта. Нервы у всех были напряжены до крайности.

Утром, достав из колодца воду в тяжелом деревянном ведре, стянутом железным обручем, Анжелика попросила Кантора, который оказался поблизости:

– Помоги-ка мне, сынок!

И вдруг, надменно вскинув голову, он ответил:

– За кого вы меня принимаете? Разве мужское дело – носить воду?

Анжелика почувствовала, как кровь отлила у нее от лица. Схватив ведро, она единым махом выплеснула его на Кантора:

– Вот так охлаждают горячие головы великих воинов вроде тебя, слишком прославленных для того, чтобы помочь матери донести тяжесть.

Она снова привязала к цепи пустое ведро и с грохотом сбросила его в колодец, закусив губы от гнева. Кантор, промокший с головы до ног, свирепо сверкая глазами, смотрел на мать. Но на него были обращены разъяренные глаза.

Этот безмолвный поединок пылающих гневом совершенно одинаковых зеленых глаз ужасно развеселил старого Маколле. Он подошел ближе, усмехаясь беззубым ртом:

– Вот это я понимаю! Так и надо воспитывать молодых!

Откуда-то сразу набежали индейцы; покатываясь со смеху, они показывали пальцами на Кантора, на его мокрую одежду и рассказывали друг другу, что здесь произошло. Потом они вплотную подошли к Анжелике, они разглядывали ее и хохотали прямо в лицо, как будто перед ними был какой-то диковинный зверь. Они даже толкали ее, и она едва не утопила ведро в колодце, да и сама боялась свалиться туда.

– Назад! Назад! – закричал Маколле.

Он оттеснил индейцев, не скупясь на сильные выражения.

– Сейчас я вам помогу, красавица! Ох, люблю женщин с характером! Ну и молодежь нынче пошла! Такую только учить да учить! Разве не так? Ничего-то они не смыслят. Сейчас я вам отнесу ваше ведерко. Я сделаю это с большим удовольствием для такой знатной дамы. И ничего в этом зазорного для себя не вижу… А ведь воин-то я куда более бывалый, чем этот молокосос…

– Тоже мне, ухажер нашелся! – закричал Кантор срывающимся от бешенства голосом. – Лезет тут со своими уроками вежливости! А самому и в голову не приходит отвинтить с макушки свой дурацкий колпак, когда разговаривает с дамой. Да и во время мессы не мешало бы стаскивать его, я ведь сегодня утром все видел…

– Мой колпак ты оставь в покое! Впрочем, я могу его снять, чтобы доставить тебе удовольствие.

– О нет, лучше не надо! – в один голос вскричали проходившие мимо Л’Обиньер и Перро. И, бросившись к старику, схватили его за руки.

– Не смотрите на него, сударыня. У него самый страшный череп во всей Новой Франции. В молодости с него сняли скальп…

– Под Монреалем, – с гордостью уточнил Маколле.

– После такой процедуры обычно не выживают… Но он выжил! Его выходила мать Маргарита Бургуа. Но на последствия этой операции смотреть жутковато. Хорошо, что он никогда не снимает свой колпак. Успокойся, Элуа!

– Нет уж, позвольте, я проучу этого олуха…

Но Кантор уже убежал, чтобы скрыть свою досаду и переодеться.

Этот яркий солнечный день тянулся необыкновенно медленно, но еще медленнее собирались в путь и покидали наконец Катарунк гуроны и алгонкины. Им сказали, что сражения не будет, и, чтобы подсластить горечь разочарования, сделали богатые подарки.

Издали де Пейрак наблюдал, как они садились в лодки, и каждый раз, как от берега отрывалась новая лодка и устремлялась вниз по реке, его охватывало чувство огромного облегчения. Он смотрел на черную стену сосен, уходящую на север, на плавные изгибы реки, бегущей, как золотая змея, через царство могучих деревьев, неся свои воды на юго-восток… На сей раз призрак войны отступил, теперь начиналась их новая жизнь с обычными для этих диких мест занятиями: охотой, рыбной ловлей, долгим сном и курением табака…

Индейцы из небольших местных племен тоже начали собираться в путь; они меньше всего задумывались над событиями, приведшими их в Катарунк, жертвой которых они могли бы стать, как и все малые нейтральные народы, попавшие между двумя могучими враждующими силами.

Веселый детский голосок зазвенел в прозрачном вечернем воздухе. Жоффрей де Пейрак оглянулся. Маленькая Онорина, как всегда, играла со своими приятелями, Бартелеми и Тома. Ее румяная перемазанная рожица казалась счастливой. Она дышала здоровьем и задором ребенка, напоенного своей полной свободой. Он испытывал к этой девочке особую привязанность, родившуюся из тех богатых и сложных чувств, таящихся в глубине мужского сердца, из которых при первом же испытании главным оказывается чувство справедливости. Поскольку Онорина была отдана на его милость, он считал своим долгом дать все этому маленькому человечку, что было в его силах, такому слабому и беззащитному, который, появившись на свет, был лишен всего, даже материнской любви.

Де Пейрак был очень внимателен к девочке. Он видел, что здесь, в Катарунке, она счастлива, чувствуя себя дома, в родной семье. Больше того, теперь – так она решила своей детской головенкой с выпуклым лбом – ей принадлежало первое, самое первое место, потому что она была дочерью графа де Пейрака.

Того самого де Пейрака, кого называли монсеньором, склоняясь перед ним. Ну а если она дочь такого большого человека, значит она и сама важная персона, и, преисполненная гордости, Онорина наслаждалась радостью жизни, которая сейчас звучала в ее криках опьяневшей ласточки.

Все шло хорошо. Он улыбнулся. Это была его дочь, которую он себе выбрал, так же как и она выбрала его, о чем он никогда не пожалеет.

Часть вторая
Ирокезы

Глава I

Наступил вечер, и в воздухе запахло дымом – кругом вспыхнули костры, пробивая красными языками пламени непроглядную синюю мглу.

Анжелика расставляла на столе миски, собираясь кормить детей ужином, когда в дальней комнатке раздался душераздирающий вопль. Несколько минут назад туда ушла Эльвира готовить постель.

«Кого-то убивают», – молнией пронеслось в голове Анжелики. Она схватилась за рукоятку пистолета, который всегда был при ней.

Посреди комнаты стоял индеец, вцепившись в руку полуобезумевшей от страха Эльвиры. Индеец был еще страшнее того, которого она заметила на холме. Его безобразное рябое лицо было к тому же вымазано сажей, как и все его голое тело. Длинный пук волос, перевязанный на макушке грязной красной тряпкой, торчал в разные стороны, придавая ему сходство с дикобразом. «Ирокез!» – сразу решила Анжелика. Индеец зажал Эльвире рот; бедная женщина сначала пыталась отбиваться, но потом от недостатка воздуха лишилась чувств.

Анжелика медленно подняла пистолет… но в последнюю минуту что-то удержало ее. Индеец, сверкая глазами, бормотал непонятные слова, но по его мимике она догадалась, что он заклинает ее не кричать.

– Не двигайтесь, – сказала Анжелика супругам Жонас, которые застыли, прижавшись к двери.

Видя, что все молча замерли на своих местах, индеец сунул руку за пояс засаленной повязки, прикрывавшей его бедра, извлек оттуда какую-то вещицу и протянул ее в сторону Анжелики. Знаками он попросил, чтобы она подошла к нему ближе, так как понимал, что, если он это сделает сам, женщина испугается.

Анжелика неуверенно шагнула вперед. Индеец показывал ей перстень с сердоликом, на котором она с изумлением увидела вырезанную на красном камне печать Рескатора… печать ее мужа. В памяти тут же вспыхнули слова, сказанные им вчера вечером: «Кое-кто из ирокезских вождей меня поддерживает». Она вопросительно взглянула в раскосые глаза индейца.

– Текондерога, Текондерога, – монотонно твердил он хриплым голосом.

– Пейрак?

Он энергично закивал.

– Николя Перро, – назвала она имя траппера.

Снова утвердительный кивок, и подобие довольной улыбки промелькнуло на страшном лице.

– Я отнесу ему этот перстень…

Он, словно тисками, сжал ее руку. И стал что-то быстро, с угрозой в голосе говорить. Анжелика поняла: он не хочет, чтобы о его появлении кто-нибудь узнал.

Супруги Жонас с ужасом ухватились за Анжелику:

– Не оставляйте нас одних с этим дьяволом.

– Тогда придется вам, мэтр Жонас, сходить за графом. Скажите моему мужу, что его здесь ждет один человек. Взглянув на этот перстень, он, конечно, сразу же все поймет. И никому ни звука! Мне кажется, что индеец требует от нас сохранить в тайне его присутствие здесь.

– Это ирокез, я уверена, что это ирокез, – шептала госпожа Жонас, опустившись на колени перед своей племянницей, лежащей без сознания на полу.

Насторожившись, индеец крепко держал Анжелику за руку. И только когда граф де Пейрак и Николя Перро появились в проеме двери, он отпустил ее и приветствовал их гортанным криком.

– Тахутагет! – с изумлением воскликнул Перро. И, ответив на приветствие индейца, сказал: – Это Тахутагет, второй вождь племени онондагов.

– Значит, это не ирокез! – с облегчением воскликнула госпожа Жонас.

– Ирокез! Да к тому же еще один из самых свирепых. Важная персона в совете старейшин. Ах, старый Тахутагет, как я рад тебя видеть! Но как он попал сюда?

– Через трубу, – слабым голосом промолвила Эльвира, которая начала приходить в себя. – Только я вошла в комнату, как вдруг совсем бесшумно он выскочил из очага, словно черт из адского пламени.

Де Пейрак с удовлетворением взглянул на индейца:

– Он принес перстень, который я ему оставил. С этим перстнем ирокезы должны были послать ко мне гонца, если в один прекрасный день их совет решит вести со мной переговоры.

– Этот день, по-видимому, наступил, – сказал Николя Перро, – но момент для встречи выбран очень неудачно. Если кто-нибудь из алгонкинов, гуронов, абенаков или французов, собравшихся сейчас здесь, узнает, что в форт проник ирокез, да еще сам Тахутагет, я его скальп дорого не оценю… Вот что, – обратился он к супругам Жонас, – идите-ка пока в свою комнату и спокойно принимайтесь за ужин. Если вдруг кто-нибудь заглянет сюда, ничего о случившемся не говорите и вообще забудьте, что вы видели этого человека.

– Это будет довольно трудно… – проговорила, поднимаясь с пола, смертельно бледная Эльвира.

Анжелика принесла миску с рагу и протянула ее ирокезу, но Тахутагет решительно отстранил ее, так же как и трубку с табаком, которую гостеприимно предложил ему Жоффрей де Пейрак.

– Он говорит, – перевел Перро, – что не станет ни есть, ни курить, пока мы не сообщим ему о наших намерениях, которые он должен передать совету старейшин.

Ирокез тем временем присел к очагу, собрал с пола угли, вылетевшие оттуда во время его «прыжка», и подбросил несколько маленьких поленьев. Он снял висевший на поясе его повязки мешочек, в нем было немного желтоватой, очень мелкой муки. Немного отсыпав ее в ладонь, он что-то сказал Перро.

– Воды, – перевел тот.

В углу на табурете стоял кувшин со свежей водой. Анжелика подала его Николя, и тот чуть-чуть отлил ее в руку Тахутагета.

Ирокез указательным пальцем перемешал муку с водой. Получилась прозрачная, малоаппетитная с виду масса; проглотив ее маленькими порциями, он рыгнул, вытер руки о мокасины и начал говорить.

Николя Перро опустился на корточки напротив индейца. Он терпеливо, с дружелюбным вниманием слушал его, внешне не проявляя никаких чувств, и затем тщательно переводил каждое его слово де Пейраку, который, придвинув табурет, уселся рядом. Анжелика устроилась в углу на кровати, и ее почти не было видно.

Вот что сказал Тахутагет, который, казалось, даже не думал об опасности, что угрожала ему, единственному ирокезу, проникшему в стан врагов, сказал тому, кого ирокезы называли Текондерога, что значило «Человек Гром»:

– Уже прошло десять лун с тех пор, как ты, Текондерога, – мы зовем тебя так потому, что от твоей руки взлетают в воздух горы, – прислал нам подарки и два вампума[1]1
  Вампум – ожерелье или пояс из раковин, служившие североамериканским индейцам для различных целей: для украшения одежды, в качестве денежной единицы. Главная функция вампума – передача сообщений.


[Закрыть]. Мы сразу поняли, как ценны эти вампумы. Такими обмениваются только великие народы и только при заключении самых важных договоров. И тогда сам Сваниссит, верховный вождь нашего союза, пожелал узнать, что это за белый человек, который так желает дружбы с народами Длинного Дома, что не скупится на такие богатейшие дары. Ты оставил мне свой перстень, и я ратовал за тебя. Разве можно, говорил я ему, забыть о других подарках, что нам сделал белый человек? Он прислал нам порох, пули, одеяла из красной материи, которые не линяют от дождя, не выгорают от солнца, котлы, которые звенят, если по ним щелкнуть пальцем, сделанные из такого черного и крепкого металла, что мы не стали готовить в них свою пищу, а оставили их нашим мертвым. Он прислал нам топоры и ножи, такие блестящие, что в них можно рассматривать свое лицо, и, наконец, горсть такого крупного жемчуга, что я даже не знаю, на какой вампум, в день какого великого торжества мы могли бы его нашить. И еще он прислал ружье, у которого вспышка происходит внутри, а приклад отделан перламутром. С тех пор как Сваниссит его носит с собой, оно его еще ни разу не подводило. Кроме того, ты обещал нам чудесного порошка, от которого будет лучше родить земля, и приглашал нас к себе в Катарунк, чтобы здесь заключить наш союз. Видя все это, Сваниссит обдумал твое предложение, и созвал совет матерей и совет старейшин, и сказал, что надо соглашаться на союз с белым, который не повинуется ни англичанам, ни французам, ни Черным Платьям и который к тому же такой щедрый. Сваниссит стар, так же как стар и я, и мы оба знаем, что народы Союза пяти племен уже, к сожалению, не те, что были прежде. Нас ослабили нескончаемые войны и торговля мехом, которой мы занялись в ущерб земледелию. Случались такие зимы, когда голод уносил каждого десятого. Молодежь хотела бы по-прежнему идти тропою войны, мстить за мертвых и обиженных, но Сваниссит сказал: «Хватит убивать, иначе ирокезский народ перестанет быть великим и сильным. Если этот белый будет помогать и поддерживать нас, мы сможем передохнуть. Скоро этот человек будет сильнее всех канадских французов, и он сумеет объединить наши живущие в мире племена, как поется и предсказывается в наших песнях о Гайавате». Так сказал Сваниссит, и бо́льшая часть народа его поняла. И мы пришли сюда, чтобы встретиться с тобой, Текондерога. Но что мы застали в Катарунке? Мы увидели, что здесь собрались все наши враги, которые только и ждут случая, чтобы истребить нас!

Однако негодование старого индейца, к тому же скорее наигранное, не произвело большого впечатления на Николя Перро. Ибо он знал, что ирокезов привело сюда не только одно желание встретиться с Человеком Громом.

– Но каким образом, отправляясь в Катарунк, вы попали в места гораздо восточнее его? – невинным голосом спросил он.

– Э, нам надо было свести кое-какие счеты с нашими врагами из долины Сен-Жан.

– И вы сожгли там несколько деревень и вырезали их жителей?

– Подумаешь, всего несколько красных хорьков, так обожаемых французами, не умеющих даже ткнуть в землю маисового зерна или семечка подсолнуха. Дикари и рабы, вот кто они!

– Допустим! Но тогда так и надо говорить, что, возвращаясь из военного похода с реки Сен-Жан, вы решили дойти до Катарунка и встретиться здесь с Человеком Громом.

– Но с кем мы здесь встретились! – с возмущением и гневом снова воскликнул старый ирокез. – Это ты, Текондерога, устроил нам эту ловушку? Ведь здесь собрались все наши злейшие враги!.. Я уж не говорю об алгонкинах и гуронах, у которых одна мечта: снять скальп с ирокеза, чтоб получить за него хорошую награду в Квебеке. Но здесь и полковник Ломени, давший клятву своему безумному богу, что уничтожит всех нас, прежде чем сам отправится на тот свет, и, наверно, это так и будет, потому что никакая пуля не берет его в бою. Здесь и Пон-Бриан, тот, что бесшумно проходит по военным тропам. Белый человек, к тому же тяжелый, как бизон, но его приближение не может уловить даже ухо индейца. Кто же тут еще? Да! Как только мои глаза смогли вынести этих двух несчастных предателей? Трехпалого, которого когда-то я называл своим братом, и Модрея – приемного сына Сваниссита… Они здесь, и они кричат о мести, хотя сами они первые из всех изменников. Разве не Трехпалый убил двух наших братьев, когда бежал от нас? А ведь он целый год ел с нами из одного котла. А Модрей? Он попал к Сванисситу совсем ребенком. Он был красивым мальчиком и очень ловким на охоте, и наши сердца наполнились печалью, когда нам пришлось обменять его на двух наших вождей, попавших в плен к французам. Неужели Модрей забыл о том, как хорошо ему жилось у нас? Забыл о тепле наших хижин? Сейчас он здесь, и он твердит, что должен отомстить за смерть своей семьи, за смерть своего отца, матери и сестер, которых когда-то убил Сваниссит. Но это неправда. За всю свою жизнь Сваниссит не снял скальпа ни с одной женщины или ребенка. И Модрей это знает лучше, чем кто-либо другой. Это белые научили нас убивать детей и женщин. И что можем поделать мы, старейшины, если наши молодые воины начали подражать им? Но я так и умру, верный обычаям моих отцов, никогда не убив ни женщины, ни ребенка. Когда я бывал в Квебеке, сколько раз я слышал собственными ушами, как говорят французы: «Коварный, как ирокез!» Но ответь мне, кто коварнее – мы или те, кто, подобно Модрею, предает своих приемных отцов, которые, вместо того чтобы убить, усыновили их?.. Вакия тутавеза!

И он повторил несколько раз «вакия тутавеза», что значит: «При одной мысли об этом меня бросает в дрожь…»

– А Черное Платье, Этскон Гонси, который сейчас находится в Модезеане? Для чего он приехал сюда? Колдовать? Наводить на нас порчу? А Пиксарет, вождь патсуикетов, один из самых злейших наших врагов, у которого при входе в вигвам прибито тридцать скальпов наших братьев, – он для чего явился сюда?

– Абенаки заключили мир с англичанами и Текондерогой, – ответил Перро.

– Пиксарет этого мира не заключал. Пиксарет не похож на других абенаков. За скальп англичанина или ирокеза он нарушит любое соглашение. Он слушает только один голос, голос Черного Платья. А тот говорит им, что крещение пойдет на пользу абенакам, что бог белых поможет им одержать победу. Черное Платье имеет полную власть над ними, и Черное Платье хочет гибели ирокезов.

– Но ведь не Черное Платье командует армией. Приказ о битве отдает полковник де Ломени. А он тоже хочет мира с Текондерогой.

– Но сможет ли полковник удержать своих верных друзей, патсуикетов? Уже много дней, как они вынюхивают наши следы… На днях они даже захватили в плен Анхисеру, вождя онеидов, и пытали его чуть не до смерти. Ему удалось ускользнуть от них, и он добрался до нас. А мы забились в норы и не смеем приблизиться к твоему жилищу, которое пропахло этими койотами и шакалами. Ты устроил нам западню, Текондерога? – еще раз спросил он торжественным тоном.

Де Пейрак при посредстве Николя Перро спокойно и коротко объяснил ему, что сам был чрезвычайно озадачен вторжением французов и сейчас ждет не дождется, когда же они наконец уйдут отсюда.

Как ни странно, но слова де Пейрака, казалось, не вызвали недоверия у посланца ирокезов, они просто встревожили его. Он понял, что де Пейрак говорит правду. Но положение от этого не становилось менее серьезным.

– На том берегу нам было бы гораздо легче уйти от них. Но теперь мы не можем переправиться через реку. Слишком много людей рыщут между Катарунком и Модезеаном. Мы загнаны в лес. Ты думаешь, нам еще долго удастся скрываться от этих шакалов, идущих по нашим следам? Если это в твоих силах, помоги нам, Текондерога, перейти через Кеннебек, защити нас от этих койотов…

– Я думаю, что сумею договориться об этом с полковником де Ломени, – ответил де Пейрак. – Вы ничего предосудительного не учинили в этих краях?

– Мы пришли, чтобы повидаться с тобой.

– Потерпите два дня. Индейцы – союзники французов уже садятся в лодки и отплывают на север. В ближайшие дни многие уедут, и вы сможете явиться в Катарунк с мирным посольством.

Тахутагет задумался, и его большое, похожее на земляной клубень лицо сморщилось. Затем морщины разгладились, и он сказал:

– Думаю, на это можно согласиться. Ведь даже если наше предложение о перемирии будет отвергнуто и мы не сможем переправиться через реку, по крайней мере число наших врагов уменьшится. Ты говоришь, что племена уходят на север?

– Во всяком случае, мы прилагаем все силы, чтобы они скорее туда отправились, – ответил ему Николя Перро.

– Теперь мне остается самое трудное, – продолжал индеец. – Убедить Уттаке, вождя могавков, в необходимости заключить с тобой мир. Ты знаешь, что нужно согласие вождя каждого племени, входящего в наш союз, чтобы какое-то решение было принято. А Уттаке и слышать ничего не желает. Он говорит, что от белых можно ждать лишь предательства. Он за войну, только за войну. Он хочет броситься со своими воинами на патсуикетов, а мы тем временем напали бы на вас.

– Это безумие. Ты сам это понимаешь, Тахутагет, и Сваниссит это тоже понимает. Неужели он не может уговорить Уттаке?

– Ты не знаешь Уттаке, его голова крепче гранита. А кроме того, он сказал Сванисситу ужасную вещь, он сказал, что видел сон, из которого узнал, что ты, Текондерога, явишься причиной его смерти, смерти Сваниссита, верховного вождя наших племен.

– Я?! – воскликнул де Пейрак, мастерски изобразив благородное негодование. – Уж не станет ли меня обвинять в предательстве этот несчастный могавк, которого я даже не видел ни разу в жизни!

– «Как может он стать причиной моей смерти, если он желает со мной союза?» – так ответил Сваниссит вождю могавков. Но все мы очень встревожились, потому что знаем: Уттаке дружит с Духом Снов… Хотя мы знаем и другое: он – большой лгун и выдумщик, рассказывает, что слышал от алгонкинов, как твоя жена уничтожила тотем ирокезов у водопада Мокси, а это значит, что ты готовишь нам гибель.

Маленькие глазки с красными веками перебежали с де Пейрака на Анжелику. Видимо, старый Тахутагет надеялся, что белые опровергнут эти страшные обвинения Уттаке, сильно поколебавшие его собственное доверие к белому по прозвищу Человек Гром, за которого он так горячо выступал на совете.

– Разве ирокезы желают смерти моей жены? – спросил де Пейрак. – Разве Сваниссит, ты сам или кто-нибудь из ваших воинов решился бы испугать лошадь так, что, обезумев, она чуть не увлекла в пропасть мою жену вместе с ребенком? Ведь нет? А черепаха это сделала. И я не сваливаю ее вину на тебя и на всех ирокезов. Так и вы не должны обвинять мою жену в намерениях навредить вам только потому, что, спасая свою жизнь, она столкнула со своего пути черепаху.