Текст книги "Анжелика. Путь в Версаль"

Когда в покосившуюся дверь зала проскальзывал этот бледнолицый человечек с мутными глазами дохлой рыбы, она вздрагивала.

Пожалуй, даже змея навела бы на нее меньший ужас.

Жан Тухляк был торговцем детьми. Где-то возле Сен-Дени, прямо во владениях принца нищих, у него имелся большой, слепленный из грязной глины ветхий дом, о котором даже самые ожесточенные обитатели Двора Чудес говорили вполголоса. Днем и ночью оттуда доносился плач невинных мучеников. Там находились бездомные и краденые дети. Самых слабых он увечил и сдавал нищенкам, чтобы разжалобить прохожих. Зато хорошеньких мальчиков и девочек заботливо растил, чтобы потом, совсем еще юными, продать развратникам, которые заранее заказывали их для своих мерзких утех.

Самыми счастливыми были те, кого покупали бездетные женщины, жаждущие увидеть в своем доме детскую улыбку или ублажить обеспокоенного мужа. Иные таким образом обеспечивали мнимым потомством возвращение наследства.

Акробаты и скоморохи за несколько су получали здоровых детей, чтобы научить их выделывать трюки.

Этот достойный жалости товар был предметом бесконечной масштабной торговли. Маленькие жертвы умирали сотнями. И тем не менее у Жана Тухляка они никогда не переводились. Он был неутомим. Он посещал кормилиц, посылал своих людей в деревни, собирал подкидышей, подкупал прислугу общественных ясель и сиротских приютов, воровал маленьких савояров и овернцев, которые приезжали в Париж со своими сурками и инструментами трубочистов или чистильщиков сапог и исчезали навсегда.

Париж поглощал их, как всегда поглощал слабых, бедных, одиноких, неизлечимо больных, увечных, стариков, солдат без пенсий, изгнанных войнами с их земли крестьян, разорившихся торговцев.

Всем им раскрывала свои тошнотворные объятия воровская шайка, делясь с ними всеми секретами веками выработанных промыслов.

Одни научались изображать эпилептиков, а другие научились красть. Старики и старухи нанимались в похоронные процессии. Девушки торговали своим телом, а матери – своими дочерьми. Иногда знатный сеньор нанимал группу драчунов, чтобы где-нибудь в темном углу убить своего недруга. Или во Двор Чудес приходили, чтобы набрать участников бунта для победы какой-нибудь придворной интриги. Их нанимали, чтобы они кричали и ругались, и люди парижского дна от всего сердца отдавались этому делу. Перед натиском опасных голодранцев многие министры предпочитали не быть брошенными в Сену, а уступить давлению своих противников.

А в канун больших церковных праздников в самые опасные логова порой проскальзывали силуэты духовных лиц. Завтра по городу пронесут раку святой Оппортуны или святого Марселя. Каноники капитула желали, чтобы своевременное чудо оживило веру толпы. Где можно найти чудом исцеленных, как не при Дворе Чудес? Получив изрядную плату, мнимый слепой, мнимый глухой, мнимый паралитик вставали на пути следования процессии и внезапно, обливаясь слезами радости, возвещали о своем исцелении.

Кто осмелится сказать, будто подданные королевства нищих живут в праздности?

Легко ли Красавчику с его батальоном проституток? Разумеется, они приносили ему свой заработок, но ему приходилось усмирять их склоки и воровать тряпки, необходимые при их ремесле…

Снегирь, Гобер и прочие здешние «шутники» и «весельчаки» порой ощущали, что ночь холодна, а дичи нет.

Сколько долгих часов засады, сколько криков и мороки ради одного снятого плаща!

А изрыгать мыльную пену, катаясь по земле посреди тупых зевак, если ты «припадочный»? Это что, так уж забавно?

Особенно если в конце пути вас ждет только одинокая смерть в прибрежных камышах. Или, что еще хуже, пытки в тюрьме Шатле – пытки, от которых рвутся нервы и вылезают из орбит глаза. А в заключение виселица – виселица на Гревской площади. Площади, у обитателей Двора Чудес получившей название Аббатство Виселицы.

* * *

Впрочем, пользующаяся покровительством Каламбредена и дружбой Жанена Анжелика чувствовала себя под защитой и жила свободно в королевстве нищих. Она была неприкосновенна. Она заплатила свою долю, став подругой бандита. Законы воровского мира жестоки. Все знали, что ревность Каламбредена беспощадна, и Анжелика могла среди ночи оказаться бок о бок с самыми грубыми и опасными людьми вроде Снегиря или Гобера, не опасаясь двусмысленных поступков с их стороны. Какие бы желания она ни вызывала, пока главарь не снял запрета, она принадлежит лишь ему.

Так ее с виду убогая жизнь делилась на долгие часы сна и подавленности и бесцельные прогулки по Парижу. В Нельской башне ее всегда ожидала пища и огонь в очаге.

Она могла бы достойно одеваться, потому что порой воры приносили прекрасные наряды, благоухающие ирисом и лавандой. Но Анжелика их разлюбила. Она по-прежнему носила коричневое саржевое платье с обтрепанной юбкой. Волосы покрывал все тот же чепец. Полька дала ей специальный пояс для кинжала, который прежде Анжелика прятала в корсаже.

– Если хочешь, я научу тебя им пользоваться, – предложила бывшая соперница.

После сцены с оловянным горшком и зарезанным фараоном между ними установилось уважение, от которого недалеко и до дружбы.

Анжелика редко днем покидала башню и далеко не уходила.

Инстинктивно она подчинилась ритму жизни своих товарищей, которым буржуа, торговцы и полицейские по молчаливому соглашению оставили ночь.

Так что именно ночью прошлое возникло перед ней и так жестоко пробудило ее ото сна, что она едва не попрощалась с жизнью.

Банда Каламбредена грабила дом в предместье Сен-Жермен. Ночь была безлунной, улица освещалась скудно. Мальчишка с проворными пальцами, по кличке Отмычка, сдвинул щеколду на маленькой дверце черного хода, и бандиты без особых предосторожностей проникли в дом.

– Дом большой, и здесь нет никого, кроме старика и его служанки, которая спит где-то наверху, – сказал Никола. – Мы спокойно сделаем свою работу.

Он разжег потайной фонарь и повел сообщников в гостиную. Точное расположение комнат ему указал Сухарь, частенько приходивший в дом за подаянием.

Анжелика замыкала шествие. Она не в первый раз участвовала в подобных приключениях. Поначалу Никола не хотел брать ее с собой.

– С тобой что-нибудь случится, – говорил он.

Но она всегда поступала по-своему. Она ходила не для воровства. Ей нравилось вдыхать запахи спящего дома: ковров, вощеной мебели, еды и выпечки. Она брала в руки статуэтки, ставила их на место. И никогда внутренний голос не говорил ей: «Что ты здесь делаешь, Анжелика де Пейрак?» Никогда, до той самой ночи, когда Каламбреден грабил дом старого ученого Глазера в предместье Сен-Жермен…

В ту ночь Анжелика обнаружила на консоли канделябр со свечой. Она зажгла свечу от фонаря воров, пока те набивали мешки. Потом, заприметив низкую дверь в глубине комнаты, с любопытством толкнула ее.

– Вот черт! – раздался у нее за спиной шепот Труса. – Это еще что?

Пламя свечи отражалось в больших стеклянных сосудах с длинными носами и в разноцветных склянках. На тянущихся из фаянсовых банок медных трубках можно было различить латинские надписи.

– Что это? – повторил пораженный Трус.

– Лаборатория.

Очень медленно Анжелика приблизилась к столу и остановилась возле выложенного из кирпича прилавка со стоящим на нем нагревательным прибором.

Тщательно вглядываясь в каждую деталь, она заметила запечатанный красным воском пакетик с надписью «Для г. де Сент-Круа». Потом в открытой банке Анжелика увидела какой-то белый порошок. Ее ноздри затрепетали. Запах показался ей знакомым.

– А это что? – спросил Трус. – Мука? Хорошо пахнет. Чесноком…

Взяв щепотку порошка, бандит поднес его ко рту. Анжелика непроизвольно хлопнула его по руке. Ей казалось, она вновь слышит, как Фриц Хауэр восклицает: «Gift, gnadige Frau!»

– Брось, Трус. Это яд. Мышьяк!

Анжелика испуганно огляделась.

– Яд! – ошеломленно повторил Трус.

Сделав шаг назад, он опрокинул колбу, которая упала на пол и с хрустальным звоном разлетелась вдребезги.

Незваные гости торопливо покинули комнату. Гостиная опустела. И тут все услышали, как по плиткам пола верхнего этажа застучала трость и старческий голос на лестнице прокричал:

– Мари-Жозефа, вы снова забыли запереть кошек! Это невыносимо. Придется мне спуститься посмотреть.

Затем, склонившись над лестничным пролетом, старик продолжал:

– Это вы, Сент-Круа? Вы за своим составом?

Анжелика и Трус поспешно проскользнули в кухню, потом в погреб и через взломанную грабителями низкую дверь выскочили на улицу.

Отбежав подальше, они остановились.

– Уф, – вздохнул Трус, – ну и страху же я натерпелся! Думали ли мы, что залезли к колдуну!.. Только бы это не принесло нам беды! А где остальные?

– Должно быть, вернулись другой дорогой.

– Могли бы подождать нас. Теперь ни зги не видать.

– Ох, да не ной ты все время, бедняга Трус. Люди вроде тебя должны видеть в темноте.

Но он вдруг схватил ее за руку.

– Ты что, не слышишь? Послушай… – с неописуемым ужасом повторял он.

Неожиданно он как-то странно прохрипел:

– Собака! Собака! – И, бросив на землю мешок, бросился бежать.

«Бедняга повредился умом», – подумала Анжелика, машинально наклоняясь, чтобы подобрать добычу вора. И тут она тоже услышала. Шум шел со стороны погруженных в тишину улиц.

Это напоминало легкий, очень быстрый галоп. Он приближался. Вдруг на противоположной стороне улицы Анжелика увидела зверя, похожего на скачущее белое привидение. Охваченная невыразимым ужасом, Анжелика тоже побежала. Она мчалась как сумасшедшая, не разбирая дороги и не обращая внимания на дурную мостовую, ранившую ее ступни. Она понимала, что погибла, ей хотелось закричать, но горло не могло исторгнуть ни единого звука.

Обрушившийся на плечи зверь свалил ее лицом в грязь. Она ощущала на себе его тяжесть, челюсть с острыми, как гвозди, зубами уже готова была сомкнуться на ее затылке.

– Сорбонна! – воскликнула она.

И тихо повторила:

– Сорбонна…

Затем очень медленно повернула голову. Без всякого сомнения, это была Сорбонна. Собака уже вовсю облизывала ее. Анжелика подняла руку и погладила огромную голову датского дога. Он с удивлением обнюхивал ее.

– Сорбонна, милая Сорбонна, как же ты меня напугала! Знаешь, ведь это нехорошо.

Шершавым языком пес облизал ей все лицо.

Анжелика с трудом поднялась на ноги. Падая, она сильно ударилась.

В тот же момент она различила шум шагов. Кровь застыла у нее в жилах. После Сорбонны… это мог быть только Дегре.

Анжелика рывком выпрямилась.

– Не выдавай меня, – умоляющим голосом обратилась она к собаке. – Только не выдавай…

Анжелика едва успела спрятаться в уголке какого-то крыльца. Сердце готово было выскочить из груди. На мгновение ей в голову пришла безумная мысль, что это не Дегре. Ведь он уехал из города. Он не мог вернуться. Он принадлежал мертвому прошлому…

Шаги слышались совсем близко. Вот они остановились…

– Как же так, Сорбонна? Что с тобой? Ты не схватила ту нищенку? – раздался голос Дегре.

Сердце болезненно билось у Анжелики в груди.

Такой знакомый голос – голос адвоката! «А теперь, господа, настало время услышать величественный голос – голос, который над человеческой подлостью и мерзостью…»

Ночь стояла глубокая и черная, как пропасть. Ничего не было видно, однако в двух шагах от Анжелики находился Дегре. Она могла бы прикоснуться к нему. Она ощущала его движения, догадывалась, что он озадачен.

– Проклятая Маркиза Ангелов! – воскликнул он. – Кто знал, что она заставит нас так долго преследовать ее. Ну же, нюхай, Сорбонна, нюхай. Нищенка хорошо придумала оставить в карете свою косынку. Теперь она от нас не уйдет. Пошли, вернемся к Нельским воротам. След ведет туда, я уверен.

Дегре свистнул, чтобы подозвать собаку, и они ушли.

Пот стекал по вискам Анжелики. Ноги подкашивались. Наконец она решилась сделать несколько шагов из своего убежища. Если Дегре рыщет вокруг Нельских ворот, туда лучше не возвращаться.

Она попробует добраться до лачуги Жанена и попроситься к нему на ночлег.

Во рту у нее пересохло. Анжелика услышала журчание фонтана. Небольшая площадь была слабо освещена факелом, прикрепленным возле лавки галантерейщика.

Подойдя к фонтану, Анжелика подставила испачканное лицо под струи прохладной воды и вздохнула с облегчением.

Когда она выпрямлялась, чья-то твердая рука схватила ее, а грубая ладонь заткнула ей рот.

– А вот и ты, красавица, – произнес Дегре. – Думаешь, от меня так просто отделаться?

Анжелика попыталась вырваться. Но он так крепко держал ее, что она не могла шевельнуться, не вскрикнув от боли.

– Ну уж нет, цыпленочек, от меня не уйдешь! – с хмурой улыбкой проговорил Дегре.

Лишенная возможности двигаться, Анжелика вдыхала знакомые запахи изношенной одежды, кожаного ремня, чернил, пергамента и табака. Это был адвокат Дегре со своим сумрачным лицом. Она почти теряла сознание от одной-единственной мысли: «Только бы он меня не узнал… Я бы умерла со стыда… Хоть бы мне удалось сбежать, прежде чем он меня узнает!»

По-прежнему удерживая ее одной рукой, Дегре поднес к губам свисток и трижды резко свистнул.

Через несколько минут пять или шесть солдат появились из прилегающих улочек. Слышался звон их шпор и шпаг. Это были стражники.

– Думаю, пташка поймана, – бросил Дегре.

– Ну что же, славная ночка. Мы вон там взяли двух грабителей. Если вдобавок мы возьмем Маркизу Ангелов, можно будет признать, сударь, что вы удачно нас привели. Видать, эти места хорошо вам знакомы…

– Это собака нас привела. С косынкой нищенки она должна была привести нас прямо к ней. Только вот… кое-чего я не понял. Девка чуть не сбежала от меня… Вы ее знаете, эту Маркизу Ангелов?

– Это шлюха Каламбредена. Больше мы ничего не знаем. Единственный, кто мог ее видеть, мертв. Это стражник Мартен, которого укокошили в кабаке. Но нам достаточно привести девчонку. Если это она, госпожа де Бренвилье ее узнает. Когда на ее карету напали, было еще светло и она прекрасно видела сообщницу грабителей.

– Однако какая дерзость! – проворчал один из стражников. – Эти бандиты уже ничего не боятся! Напасть на карету собственной дочери начальника гражданской полиции, да еще средь бела дня, в центре Парижа!

– Они за это заплатят, поверь мне.

Анжелика слушала реплики, которыми обменивались вокруг нее. Она старалась не шевелиться, надеясь, что Дегре ослабит свою хватку. Тогда бы она одним прыжком скрылась в благодатной ночи и сбежала. Анжелика была уверена, что Сорбонна не стала бы ее преследовать. А этим неповоротливым людям, закованным в тяжелую форму, ее не схватить.

Однако бывший адвокат не был расположен забывать о своей пленнице. Умелой рукой он ощупывал ее.

– Это еще что? – прорычал он.

И Анжелика почувствовала, как его пальцы скользнули за ее корсаж. Адвокат присвистнул:

– Да это кинжал, честное слово! Не перочинный ножик, прошу мне поверить. Что же, малышка, вид у тебя не слишком кроткий.

Сунув нож Родогона Цыгана в один из своих карманов, он продолжил осмотр.

Анжелика вздрогнула, когда его горячая грубая ладонь коснулась ее груди и остановилась.

– Как же бьется твое сердечко! – усмехнувшись, вполголоса заметил Дегре. – Вот ведь бешеная. Вытащим-ка ее под фонарь, посмотрим, на кого она похожа.

Анжелика резко рванулась, и ей удалось высвободиться. Но десять железных рук немедленно снова схватили ее, и на нее посыпался град ударов.

– Подлая тварь, хочешь заставить нас снова бегать за тобой?

Пленницу подвели к фонарю. Грубо схватив за волосы, Дегре запрокинул ее голову назад.

Анжелика закрыла глаза. Грязь у нее на лице смешалась с кровью, и Дегре не мог ее узнать. Она дрожала так сильно, что стучали зубы.

Секунды, которые она провела вот так, прямо под фонарем, показались ей вечностью.

Разочарованно чертыхнувшись, Дегре отпустил ее:

– Нет, это не она. Это не Маркиза Ангелов.

Стражники тоже выругались.

– Откуда вы знаете, сударь? – осмелился спросить один из них.

– Я ее уже видел. Однажды мне ее показали на Новом мосту. Девушка похожа на нее, но это не она.

– И все же прихватим ее. Она поможет нам кое-что прояснить.

Казалось, Дегре был в замешательстве.

– Впрочем, здесь что-то не так, – задумчиво продолжал он. – Сорбонна никогда не ошибается. Так вот, она не схватила эту девушку. Она спокойно дала ей пройти в нескольких шагах от себя. Нужно быстро обследовать дом. Пойдем к месту ограбления… Доказательство того, что девица неопасна.

И со вздохом заключил:

– Промашка. Счастье еще, что вы взяли двух грабителей. Где они промышляли?

– На улице Пти-Льон, у старого аптекаря, некоего Глазера.

– Вернемся туда, может быть, там нападем на след.

– А с этой что делать?

Дегре колебался:

– Я думаю, лучше отпустить. Теперь, когда я видел ее лицо, я уж его не забуду.

Стражники не стали настаивать, отпустили молодую женщину и, громко звеня шпорами, исчезли во тьме.

Анжелика поспешно выскользнула из светового круга. С облегчением оказавшись в тени, она кралась вдоль стен. Но возле фонтана она различала белое пятно и слышала, как Сорбонна лакает воду. Возле собаки маячила тень Дегре.

Анжелика снова замерла. Она увидела, как Дегре приподнял плащ и бросил что-то в ее сторону.

– Держи, – раздался голос бывшего адвоката, – возвращаю тебе твое перо. Никогда не воровал у девушек. К тому же для барышни, прогуливающейся в столь поздний час, кинжал может оказаться полезен. Ладно, прощай, красавица.

Анжелика молчала, и он добавил:

– Даже не попрощаешься?

Ей пришлось собрать все свое мужество, чтобы выдохнуть:

– Прощайте.

Анжелика слушала, как стучат по гулким плитам мостовой тяжелые, подкованные гвоздями башмаки полицейского Дегре. А потом принялась бесцельно бродить по Парижу.

Глава V

Заря застала Анжелику на окраине Латинского квартала, недалеко от улицы Бернардинцев. Предрассветное небо окрашивало крыши черных коллежей в розовый цвет. В чердачных окнах вставших засветло студентов виднелись отблески свечей. Анжелике повстречались и другие, которые, зевая, с мутным взором, вываливались из борделя, где сострадательная проститутка несколько часов баюкала этих жалких юнцов. У них были грязные манишки, поношенная одежда из дешевой саржи отдавала чернилами, черные чулки гармошкой спадали на тощие лодыжки.

На колокольнях начинали перекликаться колокола.

Анжелика спотыкалась от усталости. Она шла босиком, потому что потеряла оба башмака. На лице застыла маска отупения.

Придя на набережную Турнель, она ощутила аромат свежего сена. Первого весеннего сена. Здесь же болтались привязанные цепью баржи со своим невесомым пахучим грузом. Они наполняли весенний парижский воздух волнами теплого ладана, ароматом тысячи сухих цветов, обещанием грядущих прекрасных дней.

Анжелика спустилась к берегу. В нескольких шагах от нее грелись у огня лодочники. Они ее не заметили. Она вошла в воду, ухватившись за нос баржи, подтянулась и с наслаждением зарылась в сено. Под навесом запах был еще более пьянящим: влажным, теплым и чреватым грозой, как в летний день. Откуда могло взяться это раннее сено? Из тихой богатой деревни, плодородной и привыкшей к солнцу. Сено наводило на мысли о сквозящих и иссушенных ветром просторах, о полных света небесах, а еще о тайне огороженных равнин, берегущих тепло и питающих.

Раскинув руки, Анжелика вытянулась на сене. Глаза ее были закрыты. Она погружалась, тонула в этом сене. Она парила в облаке этих сильных запахов и больше не чувствовала своего разбитого тела. Ее обволакивал Монтелу, баюкал на своей груди. Воздух наполнился ароматом цветов, вкусом росы. Ветер ласкал ее. Она медленно плыла и уносилась к солнцу. Анжелика покидала эту ночь с ее кошмарами. Солнце ласкало ее. Как давно ее так никто не ласкал…

Она находилась во власти дикого Каламбредена; была подругой волка, которому порой, во время кратких объятий, удавалось исторгнуть из ее груди крик животного сладострастия, хрип покоренного зверя. Но тело ее забыло нежность истинной ласки.

Она бродила по Монтелу и ощущала в сене аромат малины. Ручеек холодил ее горящие щеки и пересохшие губы прохладой воды. Анжелике казалось, что на пылающих щеках и сухих губах она ощущает воду живительного источника. Приоткрыв губы, она вздыхала:

– Еще!

Во сне слезы текли по ее лицу и пропадали среди локонов. То были не слезы боли, но слезы слишком большой нежности.

Она вытягивалась, вся отдавалась вновь обретенному блаженству. Она отдавалась ему, убаюканная бормотанием полей и лесов, нашептывающих ей на ухо:

– Не плачь… Не плачь, моя милая… Ничего… Горе позади… Не плачь, бедняжка.

Анжелика открыла глаза. В темноте она различила чье-то тело, лежащее в сене подле нее. Два смеющихся глаза спокойно рассматривали ее.

Анжелика пробормотала:

– Кто вы?

Незнакомец приложил палец к губам:

– Я ветер. Ветер с окраины Берри. Когда косили сено, меня подкосили… Смотри, меня действительно совсем подкосили…

Он быстро встал на колени и вывернул карманы:

– У меня нет ни гроша! Совсем подкосили. Как сено. Меня погрузили в баржу, и вот я в Париже. Забавная история для сельского ветерка.

– Но… – Анжелика попыталась собраться с мыслями.

Молодой человек был одет в поношенный и местами порванный черный костюм, затянутый поясом. У него было приятное открытое лицо, он улыбался. На шее болтались лохмотья брыжей, а пояс, стягивающий камзол, подчеркивал его худобу.

Но у него было интересное лицо, почти красивое, несмотря на вызванную голодом бледность. Его тонкие продолговатые губы словно были созданы для того, чтобы без умолку болтать и смеяться без причины. Его лицо не знало покоя. Он гримасничал, смеялся, корчил рожи. Эту забавную физиономию венчала непокорная, белая, как лен, шевелюра, а спадающая на глаза челка придавала лицу какую-то крестьянскую наивность, полностью опровергаемую хитрым взглядом.

Пока Анжелика изучала его, незнакомец говорил без остановки:

– Но что же делать бедному ветерку вроде меня в Париже? Я, привыкший дуть в изгороди, стану дуть в дамские юбки, да меня же еще и вздуют… Я стану срывать шляпы с попов, и меня отлучат от Церкви. Меня заключат в башни Нотр-Дам, и я заставлю колокола звонить когда ни попадя! Какой скандал!

– Но… – снова сказала Анжелика, пытаясь приподняться.

Быстрым движением он вернул ее на прежнее место.

– Не двигайся… Тсс! – воскликнул незнакомец.

«Это слегка спятивший студент», – подумала Анжелика.

Он снова развалился на сене, поднял руку и потрепал ее по щеке, прошептав:

– Не плачь больше.

– А я и не плачу, – сказала Анжелика, но заметила, что ее лицо вновь залито слезами.

– Я тоже люблю спать в сене, – продолжал незнакомец. – Я залез на эту баржу и обнаружил тебя. Ты плакала во сне. Тогда я тебя погладил, чтобы утешить, а ты сказала: «Еще!»

– Я?

– Да. Я вытер тебе лицо и увидел, что ты прекрасна. Твои ноздри тонки, как раковины, что лежат на песчаном берегу. Знаешь, такие белые и такие тонкие раковины, что кажется, будто они просвечивают. Твои губы словно лепестки шиповника. Шея у тебя круглая и гладкая…

Анжелика слушала как в полусне. Да, ведь давно уже никакие уста не говорили с ней так. Его слова словно пришли откуда-то издалека, и Анжелика боялась, что незнакомец насмехается над ней. Как он может говорить, что она прекрасна, если она чувствует себя помятой, потускневшей, навсегда замаранной этой чудовищной ночью, когда она поняла, что не сможет больше смотреть в глаза свидетелям своего прошлого?

Он продолжал нашептывать:

– Твои плечи точно два шара слоновой кости. Твои груди можно сравнить разве что с ними самими – так они прекрасны. Они просто созданы, чтобы покоиться в мужской ладони, и у них есть восхитительный бутончик цвета розового дерева, какие бывают иногда в природе, когда приходит весна. Бедра твои подобны веретену с шелковой нитью. Живот твой – как валик из белого шелка, полный, напряженный, к нему сладко прислониться щекой.

– Хотела бы я знать, – смущенно заметила Анжелика, – как вы можете судить обо всем этом?

– Пока ты спала, я рассмотрел всю тебя.

Анжелика резко села в сене:

– Наглец! Распутный школяр! Приспешник дьявола!

– Тсс! Не так громко. Ты что, хочешь, чтобы лодочники выбросили нас за борт?.. Почему вы сердитесь, прекрасная госпожа? Разве не справедливо, найдя на дороге украшение, рассмотреть его? Хочется знать, из чистого ли оно золота, так ли прекрасно, как кажется, – короче, подходит оно вам или лучше оставить его там, где нашел. Rem passionis suae bene eligere princeps debet, mundum examinandum[2]2
  Государю до́лжно тщательно выбирать объект своего обожания, ибо мир взирает на него (лат.).


[Закрыть].

– Так это вы тот государь, на которого взирает мир? – язвительно поинтересовалась Анжелика.

С неожиданным удивлением он прищурился:

– Ты понимаешь латынь, малышка-нищенка?

– Для нищего вы неплохо на ней изъясняетесь.

Студент в задумчивости прикусил нижнюю губу.

– Кто ты? – мягко спросил он. – У тебя ступни стерты в кровь. Должно быть, ты долго бежала. Кто тебя испугал? Я – ветер.

Она не ответила, и он продолжал:

– У тебя есть нож… Страшное оружие, кинжал Цыгана. Умеешь им пользоваться?

Анжелика лукаво взглянула на него из-под ресниц:

– Может быть!

– Ай! – отодвигаясь, вскрикнул он.

Вытянув из сена стебелек, он принялся его покусывать. Светлые глаза сделались задумчивы. Вскоре Анжелике показалось, что он уже даже забыл о ней. О чем он думал? Быть может, о башнях собора Нотр-Дам, куда его заключат, как он сказал… Теперь, неподвижное и далекое, его лицо уже не выглядело таким молодым. В уголках его глаз она заметила следы увядания, которыми нищета или распутство может отметить мужчину в самом расцвете лет.

Впрочем, у него не было возраста. Его худое тело в слишком свободной одежде казалось бесплотным. Она испугалась, что он исчезнет, как видение.

– Кто вы? – шепнула она, коснувшись его руки.

Он обратил на нее глаза, казалось не созданные для света:

– Я уже сказал тебе: я ветер. А ты?

– А я – бриз.

Расхохотавшись, он взял ее за плечи и притянул к себе:

– Что делают ветер и бриз, когда встречаются?

Он нежно давил на нее своей тяжестью. Она вновь лежала в сене, а прямо над ней, совсем близко, были эти продолговатые чувственные губы. Была в них какая-то пугающая ее складка, но она не понимала почему. Что-то насмешливое, немного жестокое. Но взгляд был нежным и смеющимся.

Так он нависал над ней, пока она сама, первая, словно магнитом притянутая этим зовом, не сделала движения ему навстречу. Тогда он лег рядом и поцеловал ее.

Этот поцелуй длился долго, как десять поцелуев, когда любовники расплетаются и сплетаются снова.

Для огрубевших чувств Анжелики это было возрождением. Воскресали былые наслаждения, такие отличные от грубых утех, которыми наделял ее бывший лакей – при этом с каким жаром! – и к которым она уже привыкла.

«Только что я была такая усталая, – подумала Анжелика, – а теперь усталость прошла. Мое тело больше не кажется мне печальным и поруганным. Значит, я не совсем мертва…»

Она пошевелилась на сене, счастливая оттого, что в чреслах ее снова зарождалось желание, пока робкое, но скоро оно станет неотвязным.

Незнакомец приподнялся на локте и, улыбаясь, смотрел на нее.

Она не ощущала нетерпения, просто внимательно прислушивалась к теплу, распространяющемуся по ее телу. Очень скоро он вновь овладеет ею. У них полно времени.

– Вот ведь странно, – прошептал он. – Ты чувственна, как знатная дама. А ведь, глядя на твои драные юбки, и не подумаешь…

Она усмехнулась:

– Правда? Так вы посещаете знатных дам, господин судейский?

– Иногда.

Пощекотав ей кончик носа сухим цветком, он пояснил:

– Когда у меня пустое брюхо, я иду наниматься к мэтру Жоржу, в бани Сен-Никола. Туда как раз приходят знатные дамы за капелькой перца в свои светские любовные связи. О, разумеется, я не такой зверь, как Красавчик, и знаки благосклонности моего жалкого, плохо кормленного тела оплачиваются дешевле, чем услуги поросшего густой щетиной и воняющего луком и скверным вином крепкого грузчика. Но в моем арсенале имеются другие струны. Да, душечка. Ни у кого в Париже нет такого запаса непристойных анекдотов, как у меня. Моим партнершам это очень нравится, чтобы настроиться на нужный лад. Я смешу их, этих прекрасных потаскух. Главное, что надо женщинам, – это шутки. Хочешь, расскажу тебе историю про молот и наковальню?

– О нет, – поспешно ответила Анжелика. – Прошу вас, я не люблю подобных историй.

Похоже, он растрогался:

– Милая крошка! Славная милая крошка! Как странно! Я уже встречал знатных дам, похожих на нищенок, но никогда не видел нищенок, похожих на знатных дам. Ты первая… Ты так прекрасна, словно это сон… Прислушайся, слышишь карильон башни «Самаритянка» на Новом мосту?.. Уже полдень. Хочешь, пойдем на Новый мост и украдем на завтрак пару яблок? И букет цветов, в который ты уткнешь свое личико… Послушаем, как Большой Матье расхваливает свой товар, и поглядим, как пляшет сурок шарманщика… И покажем кукиш полицейскому, который ищет меня, чтобы повесить. Как… Разве ты не знаешь, что меня всегда хотят повесить? – с изумлением спросил он.

«Решительно, он немного не в себе. Но он забавный», – подумала Анжелика.

Она потянулась. Ей хотелось, чтобы он снова начал ласкать ее. Однако внезапно он как будто задумался о другом.

– Теперь я вспомнил, – неожиданно произнес он, – я тебя уже видел на Новом мосту. Может, ты принадлежишь к банде известного прохвоста Каламбредена?

– Да, верно, я принадлежу Каламбредену.

С выражением комического ужаса он отпрянул:

– Ай-ай-ай! Во что же я снова впутался, неисправимый я ловелас! Ты, случайно, не Маркиза Ангелов, которую так безумно ревнует наш проказник?

– Да, но…

– Вы только взгляните, к чему приводит женское легкомыслие! – трагическим голосом воскликнул он. – Неужели ты не могла сказать раньше, несчастная? Или ты хочешь посмотреть, как потечет бедная кровь из моих вен? Ай-ай! Каламбреден! Вот такой я счастливчик! Стоило мне найти женщину своей жизни, так надо, чтобы она оказалась женщиной Каламбредена!.. Что поделаешь! Самая восхитительная возлюбленная – это по-прежнему сама жизнь. Прощай, красавица!..

Схватив свою старую конусообразную шляпу, какие носят школьные учителя, он нахлобучил ее на светлую шевелюру и выскользнул из-под навеса.

– Будь добра, – шепнул он ей с улыбкой, – не говори своему хозяину о моих подвигах… Да, вижу, что ты ничего не скажешь… Ты сама любовь, Маркиза Ангелов… Я буду думать о тебе, пока меня не повесят… А возможно, и дольше… Прощай!

Она слышала, как он под баржей шлепает по воде руками. Потом увидела его бегущим по берегу в лучах солнца. Одетый во все черное, в своей островерхой шляпе, с тощими лодыжками и развевающимся на ветру драным плащом, он напоминал диковинную птицу.

Заметив, как он спрыгнул с баржи, лодочники принялись швырять в него камнями. Незнакомец повернул к ним свое бледное лицо и разразился громким хохотом. А потом исчез – внезапно, как сон.