Текст книги "Анжелика. Путь в Версаль"

– У-y-y! – С жутким улюлюканьем ночной птицы в игру вступил карлик. Сделав кувырок вокруг угрожающе заскрипевшей металлической вывески, он, как огромная жаба, ловко спрыгнул под ноги монаха Беше. Тот вжался в стену. – У-у-у! – повторил карлик.

Исполняя перед своей испуганной жертвой какой-то адский танец, Баркароль кувыркался, причудливо кланялся, гримасничал, делал неприличные жесты. Он буквально заточил Беше в дьявольский круг. Затем из темноты, ухмыляясь, выступило второе безобразное существо – кривоногий горбун. Колени его стукались друг о друга, а слишком широко расставленные бедра и ступни заставляли передвигаться с резким и устрашающим раскачиванием. Но фигура его не шла ни в какое сравнение с жуткой физиономией монстра, с чьего лба свисал гигантский кожный красный нарост.

В вопле, вырвавшемся из горла монаха, не было ничего человеческого:

– Аааааа! Демоны! Демоны!

Его длинное тело согнулось пополам и рухнуло на колени прямо в грязь. Глаза вылезли из орбит. Лицо приобрело восковой оттенок. Разведенные в омерзительной гримасе ужаса губы открыли два ряда стучащих от страха дурных зубов. Очень медленно, словно пребывая в кошмарном сне, он воздел костлявые руки с растопыренными пальцами:

– Сжалься… Пейрак…

Это имя, произнесенное ненавистным голосом, как лезвие стилета, пронзило сердце Анжелики. Ею овладело безумие.

– Убей его! Убей его! – принялась она вопить, не замечая, что вцепилась в руку Никола.

Каламбреден оттолкнул ее и вытащил из ножен служивший ему оружием огромный мясницкий нож.

Внезапно на улочке установилось тягостное молчание. Все услышали голос карлика:

– Готов…

Тело монаха рухнуло возле стены. Бандиты подошли поближе. Их главарь наклонился и приподнял голову лежащего. Нижняя челюсть отвалилась, огромная глотка распахнулась в последнем крике ужаса. Неподвижные глаза уже потускнели.

– Его больше нет. Он мертв, – констатировал Каламбреден.

– А ведь мы его даже не тронули, – произнес карлик. – Правда, Гребень, мы ведь его не тронули? Просто строили ему рожи, чтобы припугнуть!

– И вам это здорово удалось. Он и помер… Помер от страха!

Где-то наверху открылось окно, и дрожащий голос спросил:

– Что происходит? Кто тут поминает дьявола?

– Сматываемся! – приказал Каламбреден. – Нам тут больше нечего делать.

Обнаружив наутро труп монаха Беше без единой раны или следов побоев, горожане вспомнили слова колдуна, сожженного на Гревской площади:

«Конан Беше, через месяц встретимся перед Божьим судом!»

Посмотрев в календарь, горожане крестились: месяц заканчивался. Обитатели улицы Серизе, что возле Арсенала, рассказывали о странных криках, накануне вечером вырвавших их из первого сна. Могильщику, хоронившему проклятого монаха, пришлось заплатить двойную цену. Надгробный камень украсили такой эпитафией: «Здесь покоится отец Конан Беше, францисканец, убитый бесами в конце марта 1661 года».

Остаток ночи банда знаменитого проказника Каламбредена провела, последовательно посетив все кабаки и притоны между Арсеналом и Новым мостом. С ними была женщина с бледным лицом и растрепанными волосами. Анжелика напилась до бесчувствия, и ее страшно тошнило. Она уткнулась лбом в деревянный стол; безнадежная мысль билась в ее смятенной голове: «Как же низко я пала…»

Никола властно приподнял ее голову и с удивленным беспокойством взглянул на Анжелику:

– Я вижу, что тебе плохо, но мы еще ничего не выпили… Надо же отпраздновать нашу свадьбу…

Потом, видя, что она безнадежно пьяна и даже не в силах открыть глаз, он подхватил ее на руки и вышел на воздух.

Ночь была прохладной, в объятиях Никола Анжелика согрелась и чувствовала себя почти счастливой.

В ту ночь, лежа между ногами бронзового коня, Грязный Поэт с Нового моста видел знаменитого бандита, легко, словно куклу, несущего что-то белое со свисающими длинными волосами.

Когда Никола вошел в зал нижнего яруса Нельской башни, все его нищие сидели у огня. Какая-то женщина поднялась и с криком набросилась на него:

– Подлец! Ты нашел себе другую! Мне все уже рассказали. Да еще когда я надрывалась, обслуживая ораву распутных мушкетеров… Я зарежу тебя, как свинью, и ее тоже!

Никола спокойно опустил Анжелику на пол и привалил спиной к стене. Потом поднял мощный кулак, и женщина рухнула.

– Теперь слушайте все! – прорычал Никола Каламбреден, указывая на Анжелику. – Она моя и не будет принадлежать никому другому! Если кто-нибудь осмелится тронуть хоть один-единственный волосок на ее голове или попытается повздорить с ней, будет иметь дело со мной, а вы знаете, что это значит!.. Что касается маркизы Польки…

Схватив девушку за полу кофты, он с презрением отшвырнул ее в группу картежников:

– Делайте с ней что хотите!

С этими словами Никола Мерло, ставший матерым волком бывший пастух родом из Пуату, вернулся к той, которую любил всю жизнь и которую судьба ему вновь вручила.

Глава III

Подхватив ее на руки, он стал подниматься по лестнице. Каламбреден шел медленно, чтобы не споткнуться, поскольку винные пары дурманили его мозг. Медлительность придавала его движению некую торжественность.

Анжелика забылась в его крепких объятиях. Голова у нее кружилась, словно бы повторяя витки винтовой лестницы.

Оказавшись на последней ступеньке, Никола ударом ноги распахнул дверь в хранилище краденого и, подойдя к груде плащей и накидок, словно мягкий тюк, бросил на него Анжелику.

– Вот теперь мы вдвоем! – воскликнул он.

Падение на тряпье и торжествующий смех, исказивший сияющее в полумраке лицо молодого человека, заставили Анжелику выйти из пассивного безразличия, в которое она погрузилась в кабаке. После приступа рвоты Анжелика уже немного отрезвела. Она вздрогнула, встала, бросилась к окну и, сама не зная зачем, судорожно вцепилась в прутья решетки.

– Что ты хочешь сказать этим своим «мы вдвоем», глупец? – в бешенстве воскликнула Анжелика.

– Я… я хочу сказать… – промямлил он в полной растерянности.

Анжелика разразилась оскорбительным смехом:

– Уж не думаешь ли ты, что волею случая станешь моим любовником, а, Никола Мерло?

Он молча сделал два шага в ее сторону. Его лоб перерезала суровая складка.

– Я не думаю, я уверен в этом!

– Это мы еще посмотрим.

– Уже посмотрели.

Анжелика вызывающе смотрела на него.

Красные огоньки лодочников на пляже у подножия башни освещали их.

Никола глубоко вздохнул.

– Послушай, – с угрозой в голосе тихо сказал он, – я хочу с тобой поговорить, потому что это ты, и необходимо, чтобы ты поняла. Ты не имеешь права отказать мне в том, о чем я прошу. Я дрался за тебя, я по твоему желанию убил человека, принц нищих соединил нас… Все по законам королевства нищих. Ты моя!

– А если я не хочу подчиняться этим законам?

– Значит, ты умрешь! – закричал Каламбреден, и глаза его заблестели. – От голода или чего другого. Тебе не спасти свою шкуру, даже не думай. Теперь выбирай! Ты что, все еще ничего не поняла? – Он ткнул кулаком в висок молодой женщины. – Пораскинь своими куриными мозгами, графиня. Разве ты не поняла, что́ сгорело на Гревской площади вместе с твоим муженьком-колдуном? Все то, что прежде разделяло нас. Нет больше лакея и графини! Я – Каламбреден, ты – ничто! Твои близкие отказались от тебя. Те, что на другом берегу…

Он вытянул руку, показывая на противоположный берег Сены, где во мраке ночи вырисовывались темная громада Тюильри и мерцающие огнями галереи Лувра.

– Для них ты теперь тоже не существуешь. Теперь ты одна из нас… Ты часть отверженных… Здесь у тебя всегда будет еда. Тебя будут оберегать, за тебя отомстят. Только никогда не предавай…

Никола умолк, ему не хватало воздуха.

Анжелика ощущала его горячее дыхание. Он прикоснулся к ней, и жар его желания мучительным волнением передался ей. Никола раскрыл объятия, потом опустил руки, спрятал их, как бы не осмеливаясь…

И тихим голосом стал умолять ее на их родном диалекте:

– Сердечко мое… Не будь такой злой. Почему ты упрямишься? Ведь это так просто. Мы одни, как прежде… Мы хорошо поели… выпили… Теперь самое время заняться любовью. Или ты хочешь, чтобы я решил, что ты меня боишься?

Анжелика усмехнулась и пожала плечами.

Никола продолжал:

– Ну же! Вспомни! Мы чудно ладили. Мы ведь созданы друг для друга. Тут уж ничего не поделаешь. Я всегда знал, что ты будешь моей. Я так мечтал о тебе, и вот наконец время пришло!

– Нет! – воскликнула Анжелика, упрямо встряхнув рассыпавшимися по плечам волосами.

Вне себя он воскликнул:

– Берегись! Я могу взять тебя силой, как шлюху на панели.

– Только попробуй, и я выцарапаю тебе глаза!

– А я позову своих людей, и они будут держать тебя! – прорычал он.

– Подлец!

Взбешенный, Никола разразился страшной бранью.

Однако Анжелика почти не слышала его. Прижавшись лбом к ледяным решеткам бойницы, точно отчаявшаяся узница, Анжелика ощущала, как ее заливает волна изнуряющего отвращения.

«Твои близкие отказались от тебя…»

И, словно эхом откликаясь на то, что только что произнес Никола, у нее в голове зазвучали другие слова, смертельные, как нож гильотины:

«Я не хочу больше слышать о вас. Вы должны исчезнуть! Ни титулов, ни имени – ничего!»

А перед ее мысленным взором злой мегерой вставала сестра Ортанс с подсвечником в руке:

«Убирайся! Убирайся прочь!»

Да, Никола прав. Никола – Каламбреден, силач с дикой и горячей кровью.

Внезапно смирившись, Анжелика прошла мимо него к лежанке и принялась расстегивать корсаж из коричневой саржи. Затем сняла юбку и осталась в одной сорочке. Ей было холодно, но голова горела как в огне. Подумав немного, она быстро скинула последнюю деталь своего туалета и, обнаженная, легла на груду воровского тряпья.

– Иди ко мне, – спокойно сказала она.

Никола растерянно молчал, ее покорность показалась ему подозрительной. Он с недоверием подошел ближе и неторопливо тоже высвободился из лохмотьев. Почти достигнув исполнения своих самых смелых мечтаний, Никола, бывший лакей, теперь трепетал в нерешительности. В смутном отблеске костра лодочников на стене вырисовывалась его гигантская тень.

– Иди ко мне, – повторила Анжелика. – Мне холодно.

На самом деле ее тоже била дрожь – возможно, от холода, а быть может, от нетерпения, смешанного со страхом при виде этого огромного, замершего в неподвижности тела.

Одним прыжком он оказался на ней. Стиснув ее в объятиях и едва не переломав ей кости, он разразился прерывистым смехом.

– Ну вот и славно… Как хорошо! Ты моя… Теперь ты больше не убежишь… Ты моя! Моя! Моя! Моя! – исступленно твердил он.

Чуть позже она услышала, что он вздыхает, как насытившаяся собака.

– Анжелика… – прошептал он.

– Ты сделал мне больно, – пожаловалась она.

И, завернувшись в какой-то плащ, уснула.

В ту ночь он еще дважды овладел ею. В полном оцепенении она выныривала из тяжелого сна, чтобы стать добычей этого опасного человека, который с бранью хватал ее, принуждал к любви, испуская тяжкие хриплые стоны, потом внезапно валился рядом, бормоча что-то бессвязное. На рассвете ее разбудил шепот.

– Каламбреден, пошевеливайся, – требовал Красавчик. – Нам еще надо уладить одно дельце с колдуньями Родогона Цыгана на Сен-Жерменской ярмарке. С теми, что навели порчу на мамашу Юрлюрет и папашу Юрлюро.

– Иду. Только не шуми. Видишь, малышка еще спит.

– Надо думать. Что за гвалт стоял нынче ночью в Нельской башне! Крысы не могли уснуть. Похоже, ты всласть повеселился! Странно, что ты не можешь не орать, когда занимаешься любовью.

– Заткнись! – рявкнул Каламбреден.

– Полька не слишком убивается. Должен сказать, я в точности выполнил твои приказания. Всю ночь ублажал ее, чтобы ей не пришло в голову наведаться сюда с пером. В доказательство, что бывшая маркиза на тебя не сердится, она ждет внизу с полным котелком горячего вина.

– Ладно. Исчезни.

Когда Красавчик ушел, Анжелика решилась приоткрыть глаза.

Никола стоял в глубине комнаты. Он уже нацепил свои не имеющие названия лохмотья. Теперь, повернувшись к Анжелике спиной, он что-то искал, склонившись над сундуком. Сколько-нибудь искушенной женщине эта спина говорила о многом. Это была спина крайне смущенного мужчины.

Он закрыл сундук и, сжимая в ладони какой-то предмет, вернулся к кровати.

Анжелика поспешила сделать вид, что спит.

Он наклонился к ней и позвал вполголоса:

– Анжелика, ты меня слышишь? Мне надо бежать, но прежде я хочу тебе сказать… Я хочу знать… Ты не очень сердишься на меня за эту ночь?.. Я не виноват. Это сильнее меня. Ты так прекрасна!

Он положил шершавую ладонь на ее обнаженное нежно-розовое плечо:

– Ответь мне. Я знаю, что ты не спишь. Посмотри, что я для тебя выбрал. Перстень. Настоящий, мне его оценили у одного торговца с улицы Орфевр. Посмотри… Не хочешь? Ну ладно, я положу его возле тебя. Скажи мне, чего бы ты хотела? Может, хочешь ветчины? Хорошей ветчины! Совсем свежей! Ее нынче утром украли у колбасника с Гревской площади, пока он глазел, как вешают одного нашего приятеля… Или новое платье? У меня есть… Отвечай, или я рассержусь!

Анжелика удостоила его быстрым взглядом сквозь спутанные волосы и высокомерно сказала:

– Я хочу большой ушат с горячей водой.

– Ушат, – озадаченно повторил Никола и с подозрением уставился на нее. – Зачем он тебе?

– Чтобы вымыться.

– Ладно, – успокоившись, согласился он. – Полька сейчас принесет. Проси все, что хочешь. А если ты будешь недовольна, скажи мне, и я ее жестоко накажу.

Радуясь, что она чего-то пожелала, он повернулся к небольшому венецианскому зеркалу, стоящему на полке очага, и, чтобы изуродовать лицо, принялся наклеивать на щеку кусок раскрашенного воска. Анжелика вскочила.

– А вот это никогда! – непререкаемым тоном произнесла она. – Я ЗАПРЕЩАЮ тебе, Никола Мерло, показываться мне с этим мерзким лицом гниющего гадкого старика. Иначе я не смогу перенести, если ты еще хоть раз прикоснешься ко мне.

Детская радость осветила его грубое лицо, уже отмеченное следами преступной жизни.

– А если я повинуюсь… Ты захочешь снова…

Анжелика быстро прикрыла лицо полой накидки, чтобы скрыть волнение, вызванное светом, блеснувшим в глазах Никола – Каламбредена.

Потому что это был тот, знакомый взгляд маленького Никола, такого легкомысленного, непостоянного, но «с добрым сердечком», как говаривала эта бедная женщина, его мать. Того Никола, который, склонившись над замученной солдатами сестренкой, все твердил: «Франсина, Франсина…»

Вот что может сделать из маленького мальчика и худенькой девочки жестокая жизнь. Сердце ее наполнилось жалостью к себе, к Никола… Они одни, отвергнутые всеми…

– Ты хотела бы, чтобы я снова любил тебя? – прошептал он.

И тогда, впервые с тех пор, как они снова так странно встретились, Анжелика улыбнулась:

– Быть может…

Никола церемонно вытянул руку и плюнул на пол:

– Тогда клянусь: даже если я рискую попасться стражам и недоброжелателям, которые накостыляют мне посреди Нового моста, ты больше никогда не увидишь меня в образе Каламбредена.

Он сунул парик и повязку в карман:

– Переоденусь внизу.

– Никола, – снова позвала она, – я поранила ногу. Взгляни. Может, Большой Матье, знахарь с Нового моста, сможет меня вылечить?

– Пойду спрошу.

Никола порывисто схватил маленькую белую ножку и поцеловал ее.

Когда он вышел, Анжелика свернулась клубком и попыталась снова уснуть. В комнате было очень холодно, но она хорошо укрылась и не мерзла. Бледное зимнее солнце отбрасывало на стены прямоугольные отблески. Анжелика ощущала усталость и даже боль во всем теле, но это не мешало ей испытывать что-то вроде блаженства.

«Как хорошо, – думала она. – Это как утоление голода и жажды. Больше ни о чем не думаешь. Как хорошо больше ни о чем не думать».

Возле нее сверкал бриллиант в перстне. Анжелика улыбнулась. Ах, Никола! Ей всегда удается водить его за нос!

Позже, вспоминая время, проведенное на «дне» Парижа, она часто будет качать головой и мечтательно шептать: «Да, я была сумасшедшей».

На самом деле, наверное, именно сумасшествие помогло ей выжить в этом страшном и жалком мире. Или это было какое-то затмение сознания, нечто вроде животного сна.

Ее поступки и действия подчинялись самым простым нуждам. Она хотела есть, жить в тепле. Пугливая потребность в защите швырнула ее в грубые объятия Никола и сделала покорной его скотским и властным ласкам.

Она, любившая тонкое белье и кружевные простыни, спала на ложе из краденых плащей, впитавших в себя запахи всех обитателей Парижа. Она сделалась добычей мужлана, ставшего бандитом лакея, безумного ревнивца, гордившегося обладанием ею. А она не только не боялась его, но даже испытывала жгучее удовлетворение тем чувством, которое он к ней испытывал.

Вещи, которыми она пользовалась, пища, которую она ела, – все было добыто воровским путем, если не убийством. Друзьями ее были убийцы и нищие. Жилищем ей служили закоулки крепости, берега или трущобы. А единственным ее обществом было опасное и неприступное братство, называемое Двором Чудес, куда офицеры Шатле и жандармские сержанты осмеливались наведываться лишь средь бела дня. Слишком немногочисленные против этих изгоев, составлявших в то время пятую часть населения Парижа, ночь они оставляли им.

Однако позже, прошептав: «Да, я была сумасшедшая», Анжелика порой предавалась мечтам и вспоминала те времена, когда подле знаменитого Каламбредена она властвовала над старыми укреплениями и мостами Парижа.

Именно Никола пришла в голову мысль «населить» преданными ему хулиганами и нищими развалины старой крепостной стены, некогда построенной Филиппом Августом и окружавшей средневековый Париж. За четыре века каменный пояс лопнул под натиском города; укрепления на правом берегу исчезли почти полностью, левобережные устояли, разрушенные, поросшие плющом, но испещренные воровскими норами и спасительными тайниками.

Чтобы завладеть ими, Никола – Каламбреден вел медленную осаду, тайную и упорную, стратегия которой с мастерством, достойным лучшего применения, была выработана его советником, Деревянным Задом. Прежде всего тут и там были расставлены женщины в лохмотьях, с целыми выводками завшивевших детей, которых стражи порядка не смогли бы изгнать, не всполошив целого квартала. Затем в дело включились нищие.

Старики и старухи, больные, слепые, довольствовавшиеся малым: дырой в стене и каплей воды, лестничной ступенькой, нишей, где некогда возвышалась статуя, и уголком пещеры.

Наконец бывшие солдаты со шпагами или начиненными ржавыми гвоздями мушкетонами силой заняли лучшие места: еще прочные донжоны и потерны с прекрасными просторными залами и подземельями. За пару часов они выставили оттуда семьи ремесленников и подмастерьев, рассчитывающих за небольшую цену обрести там кров. Будучи не в ладах с городскими властями, эти бедняки не отваживались жаловаться и бежали, радуясь, если им удавалось унести какую-нибудь мебель и не получить укол рапирой в живот.

Однако не всегда поспешные набеги заканчивались так просто. Среди собственников существовала категория так называемых строптивцев. Это были представители других банд, отказывавшиеся уступать насиженные места. Нередко вспыхивали страшные сражения с поножовщиной, а утром Сена выбрасывала на пляжи одетые в лохмотья трупы. Труднее всего оказалось занять Нельскую башню с галереями и бойницами, возведенную в месте впадения в Сену древних рвов. Но стоило людям Каламбредена обосноваться там, какое это было чудо! Настоящий замок!..

Каламбреден сделал ее своим логовом. Именно тогда другие главари нищих заметили, что новичок среди их «братии» прибрал к рукам весь квартал Университета, Сен-Мишель, Сен-Виктор и наконец оказался на берегу Сены, в подземельях Турнельского замка.

Избравшим для дуэлей Пре-о-Клерк студентам, мелким буржуа, любящим в выходной половить пескаря в старых рвах, прекрасным дамам, жаждущим навестить приятельниц в предместье Сен-Жермен или повидать своих исповедников в Валь-де-Грас, оставалось лишь держать наготове кошельки.

Тучи нищих вырастали перед ними, останавливали лошадей, блокировали кареты в тесных проемах ворот или на переброшенных через каналы мостах.

Чужаки – приехавшие в город крестьяне или путешественники вынуждены были платить вторую въездную пошлину страшным «шутникам», которые встречали их уже после того, как они въехали в Париж. Сделав укрепления еще более неприступными, чем во времена цепных мостов, люди Каламбредена восстановили старые укрепления Филиппа Августа.

Это был мастерский ход в королевстве нищих. Управлявший им хитрый и корыстный принц нищих, недоносок Ролен Коротышка, не стал вмешиваться. Каламбреден платил по-королевски. Любовь к точному бою, смелые решения, предложенные гением организации Деревянным Задом, с каждым днем делали его все могущественнее.

Вскоре после Нельской башни он занял и Новый мост, привилегированное место Парижа с толпой зевак с вечно открытым ртом. Срезать у них кошельки было детской забавой, так что виртуозы вроде Жактанса этим занятием брезговали.

Битва за Новый мост была жестокой. Она длилась несколько месяцев. Каламбреден победил, потому что его люди заняли уже все вокруг.

В привязанных к мостовым пролетам и сваям старых заброшенных барках он поставил своих нищих. Казалось, они спят, но это были самые бдительные стражи.

Прошло несколько дней. Странствуя по подземному Парижу в обществе Легконогого, Баркароля или Жанена, Анжелика понемногу вникла в сеть попрошайничества и грабежа, старательно созданную ее бывшим товарищем по детским играм.

– Ты хитрее, чем я думала, – как-то вечером сказала она Никола. – У тебя тут кое-что есть. – И она прикоснулась рукой к его лбу.

Такой жест, совершенно несвойственный ей, потряс бандита. Никола схватил ее и посадил к себе на колени:

– Ты поражена? Не могла предположить такого от деревенщины вроде меня? Но я никогда не был деревенщиной, никогда не хотел быть им… – Он с презрением сплюнул на пол.

Они сидели в главном зале под Нельской башней. Здесь собирались сообщники Никола и всякий сброд, пришедший выслужиться перед своим князьком.

Как всегда по вечерам, эти грязные, шумные калеки сновали под сводами зала среди невыносимой вони старого тряпья и вина, под детские вопли, звуки отрыжки, брань, стук оловянных бокалов.

Собравшимся предлагалось все самое лучшее, что могли сыскать представители воинства знаменитого прохвоста. Тот желал, чтобы в его владениях всегда были открытые бочки с вином и мясо на вертелах. Подобная щедрость укрощала самые горячие головы.

И верно, в дождливую и ветреную погоду, когда улицы пустынны, благородные господа пренебрегают театром, а буржуа – кабаком, что может быть лучше для горе-«весельчака», вернувшегося с пустыми руками, чем пойти к Каламбредену и набить себе брюхо.

Деревянный Зад восседал на столе, с высокомерием доверенного лица и угрюмым видом непризнанного философа. Его кум Баркароль кувыркался от одних к другим и играл на нервах картежников. Крысолов продавал свою дичь голодным старушонкам. Бросая насмешливые взгляды сквозь щель шляпы, Тибо Музыкант вертел ручку шарманки, а его маленький спутник Лино, мальчонка с ангельскими глазами, бил по тарелкам. Мамаша Юрлюрет и папаша Юрлюро пускались в пляс, и отблески огня отбрасывали на своды зала их причудливые тяжелые тени. По словам Баркароля, у этой парочки на двоих был один глаз и три зуба. Слепой папаша Юрлюро терзал некое подобие коробки с натянутыми на нее двумя струнами, которую он называл скрипкой. Его подруга, одноглазая, тучная, с торчащей из-под грязного тюрбана паклей буйных седых волос, стучала кастаньетами и вскидывала толстые отекшие ноги, обмотанные несколькими слоями чулок.

Баркароль говорил, что она, видать, прежде была испанкой. С тех времен остались только кастаньеты.

Здесь были и другие люди Каламбредена: вечно задыхающийся бывший гонец Легконогий, Табело Горбун, Жактанс Карманник, Трус – вор, вечно хнычущий и трусливый, что не мешало ему участвовать во всех кражах, – Красавчик, который был «котом», то есть сутенером. Он одевался по-королевски и однажды якобы обманул самого короля. Были здесь проститутки, пассивные, как скотина, и шумные, как гарпии. Шарлатаны случались редко – они предпочитали власть Родогона Цыгана. В ожидании нового места, где они снова станут обворовывать своих хозяев, приходили темные личности – лакеи, старающиеся сбыть краденое. Беспутные студенты, навсегда отмеченные порчей нищенства, в которое толкнула их бедность, заглядывали сюда, чтобы в обмен на мелкие услуги получить право сыграть с прохвостами в кости. Этих верховных помощников прозвали латинистами, они создавали законы принца нищих. Одним из них был Большой Мешок, который, переодевшись монахом, завлек Конана Беше в ловушку.

Днем наживающиеся на общественной жалости, уроды, слепцы, хромые и умирающие с наступлением темноты тоже занимали свое место в Нельской башне. Старые стены, видавшие роскошные оргии королевы Маргариты Бургундской и слыхавшие предсмертные хрипы умерщвленных после ночи любви юношей, завершали свою страшную карьеру, принимая у себя худшие отбросы творения. Ибо здесь были и настоящие больные, идиоты, полубезумцы, уроды, вроде украшенного странным наростом на лбу Гребня, вида которого Анжелика не могла выносить.

В конце концов Каламбреден прогнал несчастного. Прóклятый мир: непохожие на детей дети, отдающиеся тут же, на соломе, женщины, беззубые старики и старухи с блуждающими глазами потерявшихся собак.

И все же здесь царила атмосфера непритворного спокойствия и согласия.

Нищета невыносима только тогда, когда не является всеобщей, и для тех, кто может сравнивать.

Обитатели Двора Чудес не имели ни прошлого, ни будущего. Многие здоровые, но ленивые типы жирели в праздности. Голод и холод были для слабых, для тех, кто к этому привык. Преступление и нищенство – их единственная работа. Неуверенность в завтрашнем дне никого не беспокоила. Какая разница! Неоценимая награда за эту неуверенность – свобода, право бить своих вшей на солнце когда заблагорассудится. Всегда может прийти городской сторож! Знатные дамы и их духовники всегда могут построить больницы, приюты… Нищие войдут туда лишь вопреки своей воле, по принуждению, несмотря на обещанную похлебку. Будто угощение у Каламбредена не лучшее, будто он не снабжается в хороших местах своими сбирами, подстерегающими баржи на Сене, рыщущими возле колбасных и мясных лавок, нападающими на крестьян, едущих на базар.

* * *

Сидя перед очагом, где потрескивал ворованный хворост, Анжелика прислонилась к крепким коленям Каламбредена. Бывший мальчуган, с ловкостью белки взбиравшийся на деревья, превратился в силача с крепкой и мощной мускулатурой. Только широкие плечи выдавали в нем крестьянское происхождение. Но он отряс прах прошлого со своих ног. Теперь это был городской волк, стремительный и ловкий.

Когда Никола заключал Анжелику в свои объятия, ей казалось, будто она замкнута в железное кольцо и никакая сила не сможет освободить ее. Порой она бунтовала, а иногда, словно ласковая кошечка, приникала лицом к щетинистой щеке Никола. Ей нравилось смотреть, как в глазах дикаря загорается огонь восхищения, и осознавать свою власть над Каламбреденом.

Он никогда не показывался ей в гриме. Черты того, давнишнего Никола из Монтелу делали ее более чувствительной к власти нового Никола. И когда он шептал ей на пуатевенском диалекте, их первом языке, слова, которые говорят пастушкам в стоге сена, Анжелика забывала о гнусном окружении. Это было словно какое-то зелье, заживляющее самые глубокие раны.

Гордость, которую этот мужчина ощущал от обладания ею, одновременно оскорбляла и волновала. «Ты была из благородных… Ты для меня была запретной, – любил он повторять, – а я твердил себе: она будет моей… И я знал, что ты придешь… И вот теперь ты моя…»

Она осыпала его оскорблениями, но защищалась слабо. Ведь нельзя же по-настоящему бояться человека, которого знаешь с детства: неохотнее всего мы расстаемся с отражениями своего детства. Близость, соединявшая их, имела слишком глубокие корни.

– Знаешь, о чем я думал, – сказал он, отхлебнув вина, – все, что я сделал в Париже, все, что помогло мне добиться успеха, пришло ко мне из детства, из наших с тобой детских приключений и прогулок. Мы заранее готовились к ним, ты помнишь? И вот, поняв, как организовать свое… дело, я все твердил себе…

Он умолк и в задумчивости провел языком по губам. Устроившийся у его ног мальчонка по имени Флипо протянул ему стакан вина.

– Довольно, – буркнул Каламбреден, отталкивая его руку. – Дай нам поболтать…

– Знаешь, – продолжал он, обращаясь к молодой женщине, – я часто спрашивал себя: «А как поступила бы она, Анжелика? Какой удачный ход родился бы в ее головке?» Это мне помогало… Почему ты смеешься?

– Я не смеюсь, а улыбаюсь. Мне вспомнился наш последний поход, не очень-то славный… Когда мы отправились в Америку, а оказались прямехонько в Ньельском аббатстве.

– Да уж, глупо получилось! Не надо было в тот раз тебя слушаться. – Он задумался. – Тогда твои идеи были не слишком хороши. Потому что ты взрослела, становилась женщиной. Женщины редко бывают благоразумны… Но тут дело в другом… – заключил он, игриво рассмеявшись.

Поколебавшись и краем глаза следя за своей подругой, он осмелился на ласку. Таков уж был характер Анжелики: Никола никогда не знал, примет ли она его любовные устремления. За какой-то поцелуй она могла накинуться на него с горящими, как у сердитой кошки, глазами; угрожать, что бросится с башни; осыпать его оскорблениями, достойными разве что базарной бабы, – она очень скоро их выучила.

Анжелика могла дуться по целым дням, быть такой холодной, что даже Баркароль пугался, а Красавчик и вовсе начинал заикаться.

Тогда Каламбреден собирал свою команду, чтобы каждый подумал о возможных причинах ее дурного настроения.

Зато в другие моменты она умела быть податливой, смешливой, почти нежной. Он узнавал ее. Это снова была она!.. Его всегдашняя мечта! Девочка Анжелика, босиком, в старом платье, с былинками в спутанных волосах, бегущая по дороге.

А бывало, она становилась апатичной, будто отсутствующей, покорной всему, чего он от нее хотел, но такой безразличной, что он отступал в беспокойстве и смутной тревоге… Честное слово, что за дрянь эта Маркиза Ангелов!..

На самом деле в таком поведении не было никакого расчета. Слишком расшатанные нервы повергали ее то в отчаяние и ужас, то в мрачное и почти блаженное забвение. Однако женское чутье научило ее единственному способу самозащиты. Как в детстве она подчинила себе маленького крестьянина Мерло, так теперь она обуздывала бандита, в которого он превратился… Она избежала опасности стать его рабыней или жертвой. Нежностью своих признаний она удерживала его в своей власти даже крепче, нежели твердостью отказов. И страсть Никола с каждым днем становилась все ненасытней.