Текст книги "Анжелика. Путь в Версаль"

Глава VIII

Как-то летним вечером Жан Тухляк заглянул в логово Каламбредена в Нельской башне. Он пришел проведать нищенку по кличке Фанни Несушка. У нее было десять детей, которых она поочередно сдавала то одним, то другим. На свои доходы она жила припеваючи, попрошайничеством занималась лишь для развлечения, а проституцией – по привычке. Впрочем, это совсем не мешало ее достоинствам производительницы, даже наоборот.

Жан Тухляк пришел «зарезервировать» ребенка, которого она ждала. Как настоящая торговка, она предупредила:

– За этого ты заплатишь дороже, потому что он будет колченогим.

– Откуда ты знаешь?

– Тот, кто мне его сделал, был хромым.

– О-ля-ля! – подняла ее на смех Полька. – Тебе повезло, что ты знаешь, каким был тот, кто тебе его сделал. Ты уверена, что не путаешь?

– Я всегда могу выбрать, – с достоинством отвечала Несушка.

И снова принялась прясть клок грязной шерсти. Это была активная женщина, она не любила сидеть без дела.

Обезьянка Пикколо прыгнула на плечо Тухляка и вырвала у него клок волос.

– Мерзкое животное! – заорал он, отмахиваясь шляпой.

Анжелика была довольна поступком своей любимицы. Она не скрывала неприязни к палачу. Но Жан Тухляк был личностью опасной. Его уважал сам принц нищих, с которым они делили логово. И Анжелика позвала обезьянку.

Тухляк потирал череп и ругался на чем свет стоит. Он уже докладывал принцу нищих, что люди Каламбредена стали дерзкими и опасными. Что они считают себя хозяевами жизни. Но придет день, когда другие банды возмутятся. Этот день…

– Давай-ка выпьем, – предложила Полька, чтобы утихомирить его.

Она плеснула Тухляку полный ковш горячего вина.

Он всегда мерз, даже в разгар лета. Видать, в жилах у него текла рыбья кровь. Впрочем, и глаза у него были мутные, а кожа липкая и холодная, как у рыбы.

Он выпил, и на губах его появилась улыбка, открывшая ряд скверных зубов.

В зал в сопровождении маленького Лино входил Тибо Музыкант.

– А вот и он, мой красавчик, – сказал Жан Тухляк, потирая руки. – Ну, Тибо, на сей раз решено. Я у тебя его покупаю и дам тебе – смотри не упади! – я тебе дам пятьдесят ливров. Целое состояние.

Старик растерянно смотрел на него сквозь прореху в своей соломенной шляпе.

– Но что я буду делать с пятьюдесятью ливрами? И потом, кто же вместо него будет бить в барабан?

– Выдрессируешь другого мальчишку.

– Но это мой внук.

– Ты разве не хочешь его счастья? – спросил Жан Тухляк, злорадно улыбаясь. – Ты только подумай, твой внук будет ходит в бархате и кружевах. Я тебя не обманываю, Тибо. Я знаю, кому я его продам. Он станет фаворитом принца, а потом, если не будет глупцом, достигнет высокого положения.

Жан Тухляк погладил ребенка по каштановым кудряшкам:

– Ну что, Лино, хотел бы ты иметь красивую одежду, вдоволь есть из золотой посуды и лакомиться конфетками?

– Не знаю, – скуксившись, ответил мальчонка.

Он плохо представлял себе подобные удовольствия, потому что никогда не знал ничего, кроме нищеты, как и его предки.

Пробивавшийся через приоткрытую дверь луч заходящего солнца освещал его золотистую кожу. У него были длинные загнутые ресницы, большие черные глаза и красные, как вишня, губы. Он с изяществом носил свои лохмотья. Мальчика можно было принять за маленького сеньора, переодетого для маскарада. И казалось поразительным, что такой цветок мог взрасти на подобной навозной куче.

– Пойдем-пойдем! Мы с тобой чудно поладим, – приговаривал Жан Тухляк.

И он обнял детские плечики своей белой рукой.

– Пойдем, лапочка, пойдем, мой барашек.

– Но ведь я не согласен! – завопил Музыкант. Его била дрожь. – Ты не имеешь права отнимать у меня внука!

– Я у тебя его не отнимаю, я его покупаю. Пятьдесят ливров! Так ведь? И вообще, успокойся-ка. Иначе ничего не получишь. Вот и все.

Он оттолкнул старика и пошел к двери, волоча за собой Лино.

Но перед дверью он обнаружил Анжелику.

– Ты не можешь увести его без разрешения Каламбредена, – спокойно сказала она.

И, взяв мальчонку за руку, отвела его обратно в зал.

Лицо торговца детьми побелело. Жан Тухляк добрых три секунды разевал рот и судорожно глотал воздух.

– Еще чего! Ишь чего выдумала!

Он подтащил к себе табурет.

– Ну ладно, подожду Каламбредена.

– Можешь сколько угодно ждать, – сказала Полька, – да только если Маркиза Ангелов не захочет, не получишь ты своего мальчишку. Он делает все, что она хочет! – добавила она со злобой и восхищением.

Каламбреден со своими людьми вернулся только к ночи. Прежде всего он потребовал выпить. О делах можно поговорить после.

Он утолял жажду, когда в дверь постучали. Среди нищих это не было принято. Все переглянулись, а Снегирь, вытащив шпагу, пошел открывать.

Женский голос за дверью спросил:

– Жан Тухляк здесь?

– Да входите же вы, – сказал Снегирь.

Воткнутые в железные кольца на стенах смоляные факелы осветили фигуру закутанной в накидку высокой девушки и лакея в красной ливрее, с корзиной в руке.

– Мы ходили к тебе в предместье Сен-Дени, – пояснила девица Тухляку, – но нам сказали, что ты у Каламбредена. Ну и заставил же ты нас побегать! Не говоря уже о том, что до Нельских ворот от Тюильри мы добрались бы скорее.

Говоря, она распахнула накидку и взбила пышные кружева своего корсажа, где сверкнул золотой крестик на черной бархатной ленте. Глаза мужчин разгорелись при виде этой бойкой бабенки с выбивающейся из-под тонкого чепца буйной огненной шевелюрой.

Анжелика отошла в темный угол зала. На висках выступили капельки пота. В пришедшей она не сразу узнала Бертилию, горничную графини де Суассон, которой всего несколько месяцев тому назад продала Куасси-Ба.

– У тебя для меня что-нибудь есть? – спросил Тухляк.

С многообещающим видом девица приподняла салфетку, прикрывающую корзину, которую лакей только что поставил на стол, и вынула из нее новорожденного младенца.

– Вот, – сказала она.

Жан Тухляк скептически осмотрел ребенка.

– Жирненький, хорошо сложен, – с гримасой промолвил он. – Честное слово, больше тридцати ливров дать не смогу.

– Тридцать ливров?! – возмущенно воскликнула та. – Ты слышишь, Жасент?! Тридцать ливров… Да ты на него и не посмотрел. Ты не способен оценить товар, который я тебе принесла. Посмотри хорошенько!

Маленькое разбуженное существо слабо зашевелилось.

– Ой! – воскликнула Полька. – Да у него писька черная!

– Это сын мавра, – прошептала служанка. – Помесь черного и белого. Знаешь, какими они становятся красавцами с золотой кожей. Такое не часто увидишь. Потом, когда ему будет пять-шесть лет, продашь его очень дорого в пажи. – Она злобно прыснула и добавила: – Кто знает, вдруг ты сможешь продать его собственной матери, Суассонше.

Глаза Тухляка алчно загорелись.

– Ладно, – решил он, – дам тебе за него сто ливров.

– Сто пятьдесят.

Подлец с негодованием воздел руки:

– Ты меня разоряешь! Вообрази, сколько денег понадобится на воспитание мальчишки, особенно если я хочу вырастить его откормленным и сильным?

Начался гнусный торг. Бертилия положила младенца на стол и уткнула руки в боки. Все присутствующие столпились вокруг и с некоторой опаской стали заглядывать в корзину. Кроме слишком темного члена, младенец почти ничем не отличался от любого другого новорожденного. Только кожа, казалось, была немного краснее.

– Во-первых, кто сказал, что это и правда мулат? – исчерпав все аргументы, спросил Жан Тухляк.

– Клянусь, что его отец чернее, чем дно закопченного котла.

Фанни Несушка испуганно воскликнула:

– Ох, меня чуть не парализовало от страха! Как твоя госпожа могла…

– А правду говорят, будто достаточно мавру только бросить взгляд на белую женщину, как она уже беременна? – поинтересовалась Полька.

Служанка гнусно хихикнула:

– Говорят… И наперебой твердят об этом от Тюильри до Пале-Рояль с тех пор, как беременность моей хозяйки стала заметна. Слухи дошли даже до опочивальни короля. Его величество сказал: «Неужели? Тогда это должен быть очень глубокий взгляд». И, повстречав мою хозяйку на приеме, повернулся к ней спиной. Представляете, как Суассонша разозлилась! Ведь она так надеялась подцепить его! Но король в ярости с тех пор, как стал подозревать, что мужчина с черной кожей поставлен Суассоншей в те же условия, что он сам. К несчастью, ни муж, ни любовник, этот мелкий негодяй маркиз де Вард, не согласны взвалить на себя отцовство. Но моя хозяйка себе на уме. Во-первых, официально она разродится только в декабре.

И Бертилия уселась за стол, победоносно глядя вокруг:

– Налей-ка мне, Полька, и я вам все выложу. Так вот. Очень просто. Надо только уметь считать на пальцах. Мавр покинул службу у хозяйки в феврале. Если она родит в декабре, значит мавр не может быть отцом ребенка. Тут она слегка расслабляет корсаж платья и жалуется подруге: «Ах, милочка, этот ребенок так ворочается. Он меня буквально парализует. Даже не знаю, смогу ли нынче вечером отправиться на бал к королю».

А потом, в декабре, роды с превеликим шумом, прямо в Тюильри. Тут-то, Тухляк, ты и доставишь нам ребеночка, свеженького, сегодняшнего. Пусть отцом будет кто угодно. Мавр ни при чем, что и требовалось доказать. Всем известно, что он с февраля гребет на королевских галерах.

– А за что его отправили на каторгу?

– Да из-за грязной истории с колдовством. Он был соучастником какого-то колдуна, которого сожгли на Гревской площади.

Несмотря на самообладание, Анжелика не смогла удержаться и не взглянуть на Никола. Но тот равнодушно пил и ел. Она снова отступила в тень. Ей хотелось бы покинуть зал, но в то же время она сгорала от желания услышать продолжение.

– Да-а, грязная история! – понизив голос, продолжала Бертилия. – Мавр умел предсказывать судьбу. Вот его и приговорили. Как раз потому-то Вуазенша отказалась прийти, когда хозяйка послала за ней, чтобы она избавила ее от плода.

Карлик Баркароль вспрыгнул на стол возле стакана служанки:

– У-у! Я видел эту даму и тебя тоже, я тебя видел много раз, кудрявая морковка! Я маленький демон, который открывает дверь у моей знаменитой хозяйки, гадалки.

– Верно, я могла бы узнать тебя по твоей наглости.

– Вуазенша не захотела устроить графине выкидыш, потому что она носила под сердцем ребенка мавра.

– Как же она узнала? – спросила Фанни.

– Она знает все. Она же гадалка.

– Она только взглянула на ее ладонь и сразу все ей сказала, – испуганно пояснила служанка. – Что это ребенок смешанной крови, что черный человек, который ее обрюхатил, знает секреты магии, что она не может его убить, потому что это принесет ей несчастье, хотя она тоже колдунья. Моя хозяйка очень расстроилась. «Что будем делать, Бертилия?» – говорила она мне. Она пришла в ужасную ярость. Но Вуазенша не уступила. Она сказала, что поможет моей хозяйке родить, когда придет срок, и что об этом никто не узнает. Но что больше она ничего сделать не может. И спросила много денег. Все произошло прошлой ночью в Фонтенбло, куда двор переехал на лето. Вуазенша приехала с одним из своих людей, колдуном по имени Лезаж. Хозяйка родила в небольшом домике, принадлежащем семье Вуазенши, недалеко от дворца. На заре я проводила хозяйку, и с самого утра, разодетая в пух и прах и размалеванная, она, как обычно, предстала перед королевой, потому что она руководит ее свитой. Вот уж как разочаруются те, кто со дня на день ждет увидеть ее в затруднительном положении! Кому они теперь станут перемывать кости? Госпожа де Суассон по-прежнему беременна, родит только в декабре, белого ребенка, и, быть может, господин де Суассон признает его.

Оглушительный хохот сопровождал окончание ее рассказа.

Баркароль кувыркнулся и сказал:

– Я слыхал, как моя госпожа призналась Лезажу, что заработала на Суассонше больше, чем если бы клад нашла.

– О, Вуазенша такая хищница! – злобно проворчала Бертилия. – Она запросила столько, что за мою помощь графиня смогла дать мне только вот этот крестик.

Служанка задумчиво смотрела на карлика:

– Знаешь, думаю, ты доставишь удовольствие кое-кому очень высокопоставленному из тех, кого я знаю.

– Я всегда знал, что создан для лучшей доли, – отвечал Баркароль, галантно встав на свои корявые ножки.

– Карлик королевы умер, и королева, которую с тех пор, как она забеременела, все раздражает, очень переживает. А карлица – та просто в отчаянии. Никто не может утешить ее. Ей бы нужно нового дружка… ее роста.

– О, я убежден, что понравлюсь этой благородной даме! – воскликнул Баркароль, схватившись за юбку служанки. – Отведите меня, прекрасная морковка, отведите же меня к королеве. Разве я не восхитителен и не соблазнителен?

– А ведь он и правда не безобразен, а, Жасент? – развеселившись, заметила Бертилия.

– Я даже красив, – заявил уродец. – Если бы природа отпустила мне на несколько сантиметров больше, я был бы самым модным ухажером. А чтобы любезничать с дамами, уж вы мне поверьте, мой язык не знает отдыха.

– Карлица говорит только по-испански.

– Я говорю по-испански, по-немецки и по-итальянски.

– Надо его забрать! – хлопая в ладоши, воскликнула Бертилия. – Дельце выгодное, да и ее величество нас заприметит. Надо спешить. К утру мы должны вернуться в Фонтенбло, чтобы никто не заметил нашего отсутствия. Может, посадить тебя в корзинку маленького мулата?

– Вы смеетесь, сударыня! – величественно возразил Баркароль.

Все с хохотом поздравляли друг друга. Баркароль отправляется к королеве!.. Баркароль будет жить у королевы!

Каламбреден едва поднял голову от миски.

– Не забудь своих друзей, когда станешь богатым, – процедил он. И потер большой и указательный палец, словно ощупывая золотую монетку.

– Убей меня, если я их забуду! – запротестовал карлик, которому были известны безжалостные законы нищего братства.

И, прыгнув в угол, где затаилась Анжелика, отвесил ей низкий галантный поклон:

– До встречи, о прекраснейшая, до встречи, сестренка, Маркиза Ангелов.

Забавный человечек поднял на нее свои живые, поразительно проницательные глаза. И добавил, изображая петиметра:

– Надеюсь, дражайшая, мы еще встретимся. Назначаю вам свидание… у королевы.

Глава IX

Двор находился в Фонтенбло. В жару не было более приятного места, чем этот утопающий в зелени белый замок с прудом, где плавали карпы со своим старейшиной, принесшим перстень Франциску I. Водоемы, цветы, рощи…

Король работал, король танцевал, король развлекался псовой охотой. Король был влюблен. Кроткая Луиза де Лавальер, трепеща при мысли, что пробудила страсть в этом царственном сердце, поднимала на государя свои великолепные томные голубые глаза. А двор наперебой прославлял их союз в многозначительных аллегориях, где бегущая по лесам Диана наконец отдается Эндимиону, и чествовал восхождение скромной белокурой девушки, чей цветок невинности только что сорвал Людовик XIV.

Семнадцать лет, едва выбравшаяся из бедной многодетной провинциальной семьи, одинокая среди фрейлин Мадам… Было от чего взволноваться сердцу Луизы де Лавальер, если все нимфы и ду́хи леса Фонтенбло при ее появлении перешептываются в лунном свете:

– Фаворитка!

Она не знала, как скрыть силу своей любви и позор своего греха!

Но придворные хорошо владели техникой тонкого ремесла паразитов. Именно через любовницу получают доступ к королю, затевают интригу, добиваются места, милостей, пенсий. И пока отяжелевшая от беременности королева томилась в своих покоях в обществе безутешной карлицы, в сияющих летних парках продолжалась череда празднеств и увеселений.

Во время устроенного на канале малого ужина, когда в лодках не нашлось места для офицеров стола, придворные с удовольствием наблюдали за принцем Конде, который, как усердный слуга, вместо того чтобы выигрывать сражения или плести интриги против короля, принимал блюда, передаваемые с соседней лодки, и предлагал их королю и его возлюбленной.

Сидя на берегу Сены, в зловонии гниющей тины, Анжелика следила, как на Нотр-Дам опускаются сумерки.

В желтом небе над квадратными башнями и расширяющимся нефом апсиды метались ласточки. Время от времени какая-нибудь птица, пролетая совсем близко от Анжелики, касалась берега и с пронзительным криком взмывала ввысь.

На противоположной стороне реки, ниже домов каноников собора, пологий глинистый спуск вел к самому крупному водопою Парижа.

В этот вечерний час возчики и конюхи гнали туда вереницы лошадей.

Их ржание далеко разносилось в прозрачном вечернем воздухе.

Уставшие за день, извозчики медленно распрягали лошадей. Анжелика резко поднялась.

«Схожу повидать детей», – подумала она.

За двадцать су перевозчик доставил ее на пристань Сен-Ландри. Анжелика прошла по улице Анфер и остановилась в нескольких шагах от дома, где жил прокурор Фалло де Сансе. Она и подумать не могла предстать в доме своей сестры в обличье нищенки, в обтрепанной юбке, стоптанных башмаках, с прикрытыми косынкой встрепанными волосами. Но ей пришла в голову мысль о том, что, притаившись где-нибудь поблизости, она сможет увидеть своих сыновей.

С недавнего времени это стало навязчивой идеей, необходимостью, которая с каждым днем делалась все острее, занимала все ее мысли. Личико Флоримона всплывало из пропасти забвения и отупения, в которую она погрузилась. Она как будто снова видела его черные кудри под красным чепчиком, слышала его лепет.

Сколько ему теперь? Чуть больше двух.

А Кантору? Семь месяцев. Анжелика не представляла его себе. Ведь она оставила его таким крошкой…

Прислонившись к стене возле лавки сапожника, Анжелика принялась внимательно рассматривать фасад дома, в котором жила, пока была богата и уважаема. Год назад ее экипаж перегородил узкую улочку. Отсюда, роскошно одетая, она отправилась на триумфальный въезд короля. И Косая Като передала ей заманчивое предложение суперинтенданта Фуке: «Соглашайтесь, милочка! Разве это не лучше, чем потерять жизнь?»

Она отказалась. И потеряла все. Порой Анжелика задумывалась, не потеряла ли она также и жизнь? Ведь теперь она лишена имени, права на существование. Для всех она мертва.

«Разве я не потеряла жизнь?»

Шло время, но дом казался пустынным. Впрочем, за грязными окнами кабинета прокурора угадывались унылые силуэты клерков.

Один из них вышел, чтобы зажечь фонарь.

Анжелика опасливо приблизилась:

– Дома ли мэтр Фалло де Сансе или уехал в деревню?

Прежде чем ответить, клерк неторопливо разглядел собеседницу.

– Вот уже некоторое время мэтр Фалло здесь не живет, – сказал он. – Он продал свою должность. У него были неприятности после процесса о колдовстве, в котором была замешана его семья. Это подорвало его репутацию. Он переехал в другой квартал.

– А… вы не знаете в какой?

– Нет, – высокомерно ответил клерк. – А если бы и знал, тебе не сказал бы. Ты не его клиентка.

Анжелика была потрясена. Несколько дней она жила лишь надеждой хотя бы на секунду увидеть личики своих детей. Она представляла, что они возвращаются с прогулки: Барба держит на руках Кантора, а Флоримон весело семенит рядом. И вот теперь они тоже навсегда исчезли из ее поля зрения!

У нее закружилась голова, и, чтобы не упасть, ей пришлось прислониться к стене.

Сапожник, закрывавший ставни мастерской на ночь, слышал ее разговор с клерком. Он сказал:

– Тебе так уж надо было увидеть мэтра Фалло? Ты по поводу суда?

– Нет, – ответила Анжелика, пытаясь взять себя в руки, – но я… я хотела видеть девушку, которая у него служила… по имени Барба. Вы не знаете нового адреса господина прокурора?

– Насчет мэтра Фалло и его семьи сказать не могу. А вот про Барбу – возможно. Она больше у них не служит. В последний раз, когда я ее видел, она работала в лавке торговца жареным мясом под вывеской «Храбрый Петух» на улице Валле-де-Мизер.

– О, благодарю вас.

И Анжелика бросилась бежать по темным улицам.

Улица Валле-де-Мизер, позади тюрьмы Шатле, была владением торговцев жареным мясом. Днем и ночью здесь не умолкали крики забитой птицы и скрежет вертелов, которые крутились над очагом.

Харчевня «Храбрый Петух» была самой отдаленной и малопривлекательной. Казалось даже, что там пост уже начался.

Анжелика вошла в зал, скудно освещенный двумя или тремя свечами. Сидящий за столом перед кувшином вина толстый мужчина в грязном поварском колпаке был, казалось, гораздо больше увлечен выпивкой, чем обслуживанием клиентов. Впрочем, их было немного: несколько ремесленников и бедно одетый путник.

Мальчишка-поваренок, подпоясанный засаленным фартуком, шаркая, подносил блюда, определить состав которых было практически невозможно.

Анжелика обратилась к толстому повару:

– У вас тут есть служанка по имени Барба?

Повар небрежно ткнул пальцем в сторону кухни.

Анжелика увидела Барбу. Она сидела перед огнем и ощипывала птицу.

– Барба!

Та подняла голову и вытерла рукой потный лоб.

– Чего тебе, девушка? – устало спросила она.

– Барба, – повторила Анжелика.

Барба удивленно раскрыла глаза. Потом сдавленно вскрикнула:

– О госпожа графиня!.. Простите меня, госпожа…

– Не надо больше называть меня госпожой, – отрывисто сказала Анжелика.

Она рухнула на каменную приступку очага. Жара стояла удушающая.

– Барба, где мои дети?

Толстые щеки Барбы задрожали, словно она едва сдерживала рыдания. Сглотнув, она наконец смогла ответить:

– Они у кормилицы, госпожа… Не в Париже, в деревне возле Лоншана.

– Значит, моя сестра Ортанс не оставила их у себя?

– Госпожа Ортанс сразу отдала их кормилице. Я дважды ходила туда, чтобы передать ей деньги, которые вы мне оставили. Госпожа Ортанс требовала, чтобы я отдала их ей, но я кое-что утаила. Я хотела, чтобы эти деньги были только для детей. А потом я уже не могла ходить к кормилице… Я ушла от госпожи Ортанс… Переменила много мест… Так трудно зарабатывать себе на жизнь.

Теперь она говорила торопливо, избегая встречаться с Анжеликой глазами. А та задумалась. Лоншан не слишком далеко. Это излюбленное место прогулок придворных дам. Они посещают службы монашенок тамошнего аббатства.

Барба снова принялась нервно ощипывать птицу. У Анжелики появилось ощущение, что кто-то пристально на нее смотрит. Оглянувшись, она увидела поваренка, открыв рот разглядывающего ее. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений относительно чувств, которые внушала ему эта прекрасная женщина в лохмотьях. Но на сей раз Анжелика не рассердилась. Она быстро поднялась:

– Где ты живешь, Барба?

– Здесь, госпожа, в каморке над лестницей.

– Не называй меня госпожой.

В этот момент на пороге кухни возник хозяин «Храброго Петуха» в сбившемся на сторону колпаке.

– Чем вы здесь занимаетесь? – заплетающимся языком спросил он. – Давид, тебя посетители требуют. Эта птица скоро будет готова, Барба? Видать, мне самому надо было побеспокоиться, пока вы тут бездельничаете! А эта нищенка что здесь забыла? Пошла вон, да поживей! И не вздумай стащить у меня каплуна!

– О, госпожа…

Но в этот вечер Анжелика была настроена агрессивно. Уперши кулаки в бока, она вспомнила весь словарь Польки:

– Заткнись, вонючая бочка! На черта мне твои старые жилистые петухи? А что до тебя, девственник-сифилитик, лучше бы тебе опустить зенки и закрыть хлебало, если не хочешь схлопотать по харе.

– О госпожа! – воскликнула пораженная Барба.

Анжелика, воспользовавшись смущением обоих мужчин, шепнула ей:

– Жду тебя во дворе.

Позже, когда Барба вышла с подсвечником в руке, Анжелика последовала за ней по расшатанной лестнице в каморку, которую хозяин, господин Буржю, за нескольку су сдавал служанке.

– У меня так бедно… – смущенно сказала Барба.

– Не беспокойся, я тоже познала нищету…

Анжелика скинула башмаки, чтобы ноги отдохнули на прохладном полу, и присела на кровать. Это был поставленный на ножки соломенный тюфяк без полога.

– Надо извинить хозяина, госпожа, – заговорила Барба. – Он неплохой человек. Но после смерти жены запил. Поваренок – его племянник, он вызвал его из провинции, чтобы помогал. Но парень не больно расторопный. Так что дела идут совсем плохо.

– Если я тебя не стесню, Барба, можно я у тебя переночую? – спросила Анжелика. – Завтра на рассвете я уйду, чтобы повидать детей. Я могу лечь с тобой? Меня бы это устроило.

– Госпожа оказывает мне большую честь!

– Честь… – с горечью повторила Анжелика. – Взгляни на меня и больше так не говори.

Барба залилась слезами.

– Госпожа, – пролепетала она, – ваши прекрасные волосы… ваши такие прекрасные волосы! Кто же их теперь расчесывает?

– Я сама… иногда. Барба, не плачь так горько. Прошу тебя.

– Если госпожа позволит, – пробормотала служанка, – у меня есть щетка. Я могла бы… воспользоваться… тем, что я с госпожой…

– Ну, если хочешь.

Проворные руки служанки принялись распутывать отливающие золотом прекрасные пряди. Анжелика прикрыла глаза. Как велика власть каждодневных действий! Старательных рук служанки оказалось достаточно, чтобы вернуть прошлое. Барба всхлипывала.

– Не плачь, Барба, – повторила Анжелика, – все это закончится… Да, я верю, что это кончится. Не сейчас, я знаю, но наступит день… Ты не можешь понять, Барба. Это как круг ада, из которого нельзя выйти иначе как через смерть. Но я начинаю верить, что все же смогу бежать. Не плачь, Барба, добрая моя девочка…

Они спали вместе. Барба начинала работу на заре. Анжелика спустилась за ней в кухню харчевни. Барба налила ей горячего вина и сунула пару пирожков.

Теперь Анжелика направлялась в Лоншан. Выйдя за ворота Сент-Оноре и миновав песчаные пятиугольники променада, называвшегося Елисейскими Полями, она добралась до деревни Нёйи, где, как уверяла Барба, находились ее дети. Анжелика еще не знала, что будет делать. Быть может, издали наблюдать за ними? А если вдруг Флоримон, заигравшись, подойдет поближе, она попытается привлечь его пирожком.

Она спросила, где находится жилище матушки Маво, и, подойдя к дому, увидела детей, играющих в пыли под присмотром девчонки лет тринадцати. Все они были замызганные и дурно одетые, но, похоже, чувствовали себя хорошо.

Она тщетно пыталась узнать среди них Флоримона.

Из дому вышла дородная женщина в сабо, Анжелика предположила, что это кормилица, и решилась войти во двор:

– Я бы хотела видеть двоих детей, порученных вам госпожой Фалло де Сансе.

Крестьянка, крупная темноволосая мужеподобная женщина, оглядела ее с нескрываемым недоверием:

– Что это вы деньги с таким опозданием привозите?

– Так, значит, оплата пребывания у кормилицы поступает с опозданием?

– Хоть бы с опозданием! – взорвалась женщина. – Того, что оставила госпожа Фалло, когда я их приняла, и того, что потом привезла служанка, не хватило даже, чтобы месяц кормить их. А потом – дудки! – ни су! Я ездила в Париж, чтобы потребовать денег, но эти Фалло переехали. Что за манеры у сутяг-прокуроров! Все они одинаковы – что прокуроры, что адвокаты.

– А они? – спросила Анжелика.

– Кто?

– Дети.

– Почем я знаю? – пожав плечами, бросила кормилица. – Мне хватает дел и с теми крошками, за которых платят.

Подошедшая девочка быстро предложила:

– Младший там. Могу показать.

Взяв Анжелику за руку, она провела ее через главное помещение фермы в хлев, где находились две коровы. Позади яслей стоял ящик, в котором Анжелика с трудом разглядела ребенка примерно шести месяцев от роду. Он был совершенно голеньким, если не считать какого-то прикрывающего животик грязного лоскута, кончик которого он жадно сосал.

Анжелика схватила ящик и втащила в комнату.

– Это я положила его в хлев, потому что ночью здесь теплее, чем в погребе, – прошептала девочка. – И везде валяются хлебные корки. Но он не худенький. Я дою коров утром и вечером и каждый раз даю ему немного молока.

Ошеломленная Анжелика смотрела на ребенка. Этот безобразный червячок, покрытый гнойниками и паразитами, не мог быть Кантором! Тем более что Кантор родился блондином, а у этого ребенка были каштановые кудряшки. Тут ребенок открыл глазки, и стали видны великолепные ясные радужки.

– У него такие же зеленые глаза, как ваши! – сказала девочка. – Значит, вы его мать?

– Да, я его мать, – глухим голосом ответила Анжелика. – А где старший?

– Наверное, в собачьей конуре.

– Жавотта, не лезь не в свои дела! – гаркнула крестьянка.

Она недружелюбно следила за ними, но не вмешивалась, видимо надеясь, что в конце концов эта женщина с грустным лицом принесет деньги.

Будка была занята огромным сторожевым псом устрашающего вида. Чтобы выманить его оттуда, Жавотте пришлось прибегнуть к множеству уговоров и обещаний.

– Фло все время прячется за собаку, потому что боится.

– Чего боится?

Девчонка быстро огляделась:

– Что его побьют.

Она вытащила что-то из будки. Появился какой-то черный кудрявый комок.

– Но это другая собака! – воскликнула Анжелика.

– Нет, это его волосы.

– Конечно, – прошептала она.

Разумеется, подобная шевелюра могла принадлежать только сыну Жоффрея де Пейрака. Но под этим густым, темным и плотным руном было жалкое, худосочное сероватое тело, покрытое лохмотьями.

Анжелика встала на колени и дрожащей рукой приподняла взлохмаченные волосы. Она увидела бледное исхудалое личико, на котором блестели расширившиеся от страха черные глаза. Хотя было очень жарко, ребенка сотрясала непрерывная дрожь. Под грязной шершавой кожей выступали острые тонкие кости.

Анжелика встала и подошла к кормилице.

– Вы оставили их умирать с голоду! – грозно сказала она. – Вы оставили их умирать в нищете. Месяцами дети не получали никакой заботы, никакой пищи. Только собачьи объедки или кусочки, которые эта девчушка отрывала от своего скудного ужина. Вы подлая женщина!

Крестьянка побагровела. Скрестив руки на груди, она заорала.

– Добренькая нашлась! – задыхаясь от ярости, вопила кормилица. – Сваливают на меня детей без единого су, пропадают, не оставив адреса, да еще какая-то нищенка с большой дороги, цыганка, египтянка, какая-то… меня поносит!

Не слушая ее, Анжелика вернулась в дом.

Схватив висящую у очага тряпку, прикрепила ею Кантора к себе на спину, завязав узел на груди, в точности как носят своих детей цыганки.

– Что это вы собираетесь делать? – спросила кормилица, вошедшая в дом вслед за Анжеликой. – Вы ведь их не уведете, а? Или давайте деньги.

Анжелика порылась в карманах и бросила на землю несколько монет. Крестьянка хмыкнула:

– Пять ливров! Смеешься, что ли? За этих щенков мне должны верных три сотни. Плати давай! Не то позову соседей с собаками, чтобы прогнали тебя.

Высокая и крупная кормилица, расставив руки, встала в дверях. Сунув руку за корсаж, Анжелика выхватила кинжал. Клинок Родогона сверкнул в темноте таким же жестоким блеском, как глаза той, что держала его.

– Уйди с дороги, – глухо бросила Анжелика, – уйди, или прирежу!

Услышав воровской жаргон, кормилица побледнела. В предместьях Парижа были слишком хорошо осведомлены о воровской дерзости и умении людей такого сорта владеть ножом.

Крестьянка в ужасе отступила. Анжелика прошла мимо, направив на нее острие кинжала, как учила Полька.