Текст книги "Десять минут второго"

13

Стина сгорает от нетерпения. Это видно. Она ходит кругами около меня и Юлии и пытается заглянуть ко мне в сочинение. Я наклоняю голову как можно ниже, чтобы за волосами не было видно, что я пишу. Я сижу, почти уткнувшись носом в листок. Чтобы можно было подумать, будто у меня проблемы со зрением и мне нужны очки. Альва сегодня утром даже спросила, почему у меня опухшие веки и красные глаза. Я соврала, что ходила в бассейн и у меня аллергия на хлорку.

Стина поднимается со стула, тот скрипит, и я поднимаю голову. Стина идет к учительскому столу. Я пишу медленно. Каждое слово отзывается во мне болью. Но я должна рассказать о вчерашнем дне. А когда я пытаюсь сформулировать свою мысль, тело как будто не слушается меня. Как будто пальцы колют тысячи иголок. Я точно заработаю себе ревматизм. У папиной тети он есть. Нужно не забыть спросить у нее, как он начинается. Наверняка с того, что пальцы как будто колют тысячи иголок.

– Сегодня тяжелый день.

Стина окидывает класс строгим взглядом.

– Но я же уже всё написал. Просто офигенно круто, что город переносят.

Ну естественно, это сказал Могге. Он сидит прямо у меня за спиной и вздыхает.

– Раскрой эту мысль, Морган. Нет такого чувства – «офигенно круто». Что ты на самом деле чувствуешь? Например, что ты почувствовал вчера, когда город тряхнуло из-за усадки грунта? О чём ты подумал в тот момент? Испугался?

– Прекратите!

– Я испугалась, – серьезно говорит Стина.

Я бросаю на нее беглый взгляд, чтобы посмотреть, правду ли она говорит.

– Кому-нибудь еще из вас было страшно? Что вы почувствовали?

Мы с Юлией переглядываемся. Такое ощущение, что у меня не открываются глаза – настолько они опухли.

Стина снова обходит класс, вытягивает руку и дотрагивается до моего плеча. Я не могу поднять на нее глаз, иначе разрыдаюсь. Кладу руку на сочинение и чувствую под ладонью жар.

Стина стоит у доски, держа в руке листок бумаги. Она бросает на меня быстрый взгляд, и я прячу глаза в сочинение. Пишу. Стираю. Снова пишу.

– Снова прошу вашего внимания, – говорит она и машет сочинениями. – Мы получили приглашение. От другого класса.

У меня перехватывает дыхание. Это же от класса Альбина!

– Нас пригласили на дебаты. На тему городских преобразований. Мы с Софией хотим, чтобы вы выбрали спикеров, которые представят мнения класса по поводу происходящего в Кируне. Одна сторона изложит свои аргументы за, а другая – против. Вы знаете – об этом уже немного рассказывала Вивека, – как говорить о политике и представлять свои убеждения на совете. Можно сказать, это будет ролевая игра, в которой каждый сможет поупражняться в искусстве дискуссии.

Слышала бы это бабушка. Что она стала вдохновительницей школьных дебатов. Я решила никогда не рассказывать ей об этом.

– Что думаете? Здорово, правда? Может, среди вас уже есть те, кто хотят выступить?

Бедняжка Стина. У нее столько идей.

– Я подумала про тебя, Майя. Твоя бабушка наверняка научила тебя некоторым ораторским приемам.

Я качаю головой. Стина разочарована.

– Если мы выскажемся, кто за, а кто против переноса города, то нас услышат.

– За-а-а-а-а-а! – ревет за спиной Могге.

– Против! – серьезно произносит Альва.

– Мне всё равно, – говорит Таня.

Я незаметно медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как она наклонилась над партой, чуть ли не положив на нее свою грудь, которая вот-вот вывалится из декольте. Она всех нас ненавидит. В глубине души. За наши ребячества. А переходить в другой класс она не хочет. Сегодня у нее накладные ресницы. Приклеены они криво.

Могге поворачивается и протягивает ей руку. Таня садится прямо и злобно смотрит на него. Не знаю, сочувствую я ей или ненавижу ее. У меня двоякое чувство. Мне бы хотелось быть похожей на Таню, но не во всём.

– Отвратительно, – шипит она на Могге.

Я пробую наклониться, как Таня. Закрыв глаза, Юлия разражается смехом. Я тут же сажусь ровно. Я не собиралась издеваться над Таней. Я только хотела убедиться, что могу так же, как она. Юлии я об этом не говорила.

– Ладно, – говорит Стина. – Я хочу, чтобы до дебатов мы продумали аргументы за и против. Сформулировали их. Четко и ясно. Они могут быть какими угодно, начиная с того, что мы не хотим, чтобы новое здание муниципалитета стояло рядом со школой, и заканчивая тем, что новое здание муниципалитета станет украшением города.

Последняя фраза прозвучала как ирония. Не считай я Стину лучшим в мире учителем, я бы сказала, что она передразнила бабушкину интонацию.

На перемене я решила не пытаться в третий раз произвести плохое впечатление на Альбина. Мы с Юлией, прячась за колоннами, как две дуры, крадемся по коридору в туалет. Там мы видим надпись: «Таня – милашка». А ниже: «Мне это прекрасно известно». Я снова задумалась, симпатична мне Таня или нет.

– Господи, как же ты вчера испугалась.

Юлия заплетает мне волосы перед зеркалом, и мы встречаемся с ней взглядом. Ее ненакрашенные и мои опухшие от слез глаза.

– Испугалась до смерти. Не понимаю, как ты не слышала.

– Но в Юккасъярви и правда не было слышно. Хотя папа мне рассказал, что были подземные толчки.

Какая хорошая Юлия. Она ничего не говорит о моих непослушных волосах, которые не лежат как надо. То тут, то там вылезает «петух». Юлия распускает косичку и начинает заплетать заново.

– Трясло так же сильно, как при землетрясении. Точно тебе говорю, мы провалимся в эту дыру.

Юлия закусывает губу. Она действительно очень хорошая. Не вздыхает огорченно из-за меня сегодня. Я так рада, что она унаследует все мои видео.

Ухватив ртом кончик моей косички, она неразборчиво произносит:

– Думаю, ты будешь в группе с теми, кто против.

– Ты шутишь?

– Нет. Тебе есть что сказать. Ты выступишь против Могге. Победить его будет легко.

Юлия смеется, а мне не смешно.

– А ты что думаешь? Ты никогда не говоришь, что на самом деле думаешь о переносе города.

Юлия садится на унитаз, а я злюсь. Ну серьезно, неужели она не знает, сколько в туалете бактерий, а уж тем более на унитазе? Я всегда открываю дверь туалета локтем и никогда не сажусь на сиденье.

– Я против, – отвечает Юлия, замолкает и напряженно ждет моей реакции. Не поднимая глаз, она бормочет: – Его зовут Рикард, и он живет в Лулео.

– Что?

Юлия хватается с двух сторон за ободок унитаза, как будто боится свалиться с толчка. И я понимаю: всё, что я могу, – это заставить ее вымыть руки, взять у школьной медсестры спирт и протереть их. Придется идти к ней через всё здание, ну да ладно.

– Мамин… Мамин, ну, этот, из интернета.

– А-а-а, он.

Юлия трет рукой под носом. Бактерии! Я уже готова накричать на нее.

– Мама хочет, чтобы мы переехали в Лулео. Чтобы спастись, как она считает. Ведь нам всё равно придется трогаться с места.

И тут я кричу на нее. Громко.

14

Мне нужно произвести на Альбина новое первое впечатление. Я готова, как солдат. Обо всем другом я забыла. О том, что Карола спятила и собирается вместе с Юлией в Лулео. О том, что я согласилась участвовать в дебатах. Сейчас есть только я и Альбин. Думаю, я выживу. Я пришла в библиотеку рано утром. Стоя перед зеркалом в полный рост, я с удовольствием констатирую, что мне идет убранная на сторону челка. Тушь на ресницах держится. Под новые джинсы я не стала надевать термобелье. Так я отморожу ноги, и дело дойдет до ампутации. Я уже продумала свое выступление по новой книге. Нужно было прочесть первые три главы, но я прочитала восемь. Знаю, что Альва тоже прочла больше, чем нужно. Только я и Альбин. Скоро. Но он пока об этом не знает. И сегодня увидит меня новыми глазами.

Я захожу в здание библиотеки и вижу на первом этаже Альву. Ее очки заляпаны жиром. Она в непромокаемых штанах. Я одолжила мамины черные сапоги: они прекрасно подходят к моим обтягивающим джинсам. Я сажусь в углу и жду. Дышу спокойно и ровно. По движениям рта Альвы я догадываюсь, что та что-то говорит. Я киваю и поддакиваю. Когда Альва сообщает мне, что прочитала десять глав, я чуть не давлюсь.

И тут заходит он. В куртке нараспашку, в джинсах вместо непромокаемых штанов. Альбин в шапке, и я не могу понять, как ему больше идет – в шапке или без. Я хочу в туалет: джинсы давят на мочевой пузырь.

– Привет! – здоровается Альбин.

– Привет, – произносим мы с Альвой почти одновременно. Мне хочется придушить ее. Мы пропели это почти хором. Дурацким хором, своими высокими сопрано. Альбин берет стул и садится напротив. Он снимает куртку и достает книгу. Я втягиваю носом его запах, как собака, взявшая в сентябре след лося. Мне нравятся его брови. Они густые, темные и прямые. Я могла бы протянуть руку и дотронуться до них. Альбин листает книгу и открывает ее на сотой странице, на седьмой главе.

Мы молчим, как и подобает молчать в библиотеке. Альва краснеет. Слышен только шелест страниц.

– Итак, все здесь. Вы пришли так тихо, что я не сразу вас заметила. – Ирма широко улыбается и усаживается за стол. – Как хорошо, что всего десять градусов мороза. Ощутимая разница! Весна уже близко.

– На этой неделе будет еще потепление, – говорит Альва.

– Да, я смотрела новостной выпуск «Нурьнютт». Как прошел вчерашний матч, Альбин?

Это я собиралась спросить! Я подготовила этот вопрос и репетировала дома перед зеркалом, как его задать. Команда Альбина вчера играла с командой из Бодена. Почти случайно я попала на их страницу в интернете и увидела анонс. Ну, примерно так всё было. Хотя дотошный историк тут же разобрался бы, что я слегка приврала.

– Хорошо. Счет три – один.

Альбин порозовел.

– Как здорово. Поздравляю! Папа, наверно, был рад!

Отец Альбина – тренер. В молодости он был известным хоккеистом. Он вывел команду Кируны на чемпионат Швеции. После этого его заприметил хоккейный клуб «Брюнес», и он два года играл в Евле. Прямо как Бёрье Сальминг, пока в семидесятых не переехал в Канаду. Это я тоже прочитала в интернете. Отец Альбина не поехал в Канаду. Он теперь тренирует команду своего сына. Интересно, понравится ли мне эта Канада, когда Альбин станет профессионалом?

– Знаете, мой брат играл в одной команде с отцом Альбина, когда ему было столько, как вам сейчас. Я слышала, что ты играешь в хоккей не хуже отца, Альбин.

Альбин пожал плечами.

– Ты уже читал книгу о Бёрье Сальминге?

Я слышу свой голос. Он звучит спокойно и уверенно. Можно сказать, решительно. «Решительный голос» – звучит красиво. Это словосочетание встретилось мне в одном рассказе в бабушкином журнале «Хемметс джорнал».

Альбин поднимает глаза и смотрит прямо на меня.

– Да. Это одна из моих любимых книг. Как и книга о Златане Ибрагимовиче.

– Она хорошая, книга о Сальминге, – говорю я.

Дома на книжной полке у нас в основном всякая ерунда, но я помню, что среди пожелтевших книг карманного формата я видела книгу о Сальминге. Действительно, это была она. Папе подарили ее на Рождество. Он, естественно, ее не читал, но полистал иллюстрации. Я унесла ее в свою комнату как трофей в тот самый вечер, когда горные удары сотрясли мою жизнь. Я прочла книгу за три ночи. Проснувшись в десять минут второго, я больше не могла уснуть. Читала ее и поражалась, насколько точно всё описано.

– Он настоящая легенда. Он лучший, – произнес Альбин.

– Он гордость Кируны. И к тому же любит читать. Он прочел много книг, – отмечает Ирма.

– Знаю! Он начал читать, когда переехал в Канаду. Пока его товарищи по команде во время поездок играли в карты, он читал книги, – живо произносит Альбин. Не удивительно, что он здесь. Он хочет быть как Бёрье.

Альбин снова глядит на меня.

– Так ты читала ее? Прочти еще книгу о Златане Ибрагимовиче.

– Прочту.

– Не обязательно интересоваться спортом, чтобы прочесть эти книги. Судьба человека – вот что увлекательно в них для читателя, – говорит Ирма.

Надеюсь, она права, потому что книга об Ибрагимовиче очень толстая.

– Она есть в библиотеке? – спрашиваю я.

Ирма встает из-за стола и идет к компьютеру. Ее пальцы прыгают по клавишам.

– К сожалению, нет. Ее уже взяли, и два человека стоят в очереди на нее.

Я киваю. Может, зайду в книжный, пока он открыт. За две недели мне нужно прочитать две книги. В книжном клубе теперь приходится читать вдвое больше.

Вторая встреча с Альбином здесь как сон, от начала до конца. Я произношу то, что планировала сказать. Ирма хвалит меня. Альбин украдкой посмотрел на меня, когда я отметила, насколько важно, что фокус повествования в книге направлен на главного героя. Он говорит очень умные вещи. Алис, Сиримат и Пиа, которые обычно молчат, сегодня не пришли на встречу. Альва держит слово и анализирует текст, который другие проанализировать не могут, поскольку еще не дошли до десятой главы.

Мы собираемся, и я тороплюсь, чтобы не упустить возможность пойти вместе с Альбином. Мы спускаемся по лестнице на расстоянии друг от друга. Альбин надевает шапку. Я тоже. Вдыхаю холодный воздух. Мороз покалывает ноги.

– Я собираюсь в книжный. Хочу поискать книгу об Ибрагимовиче, – говорю я.

Альбин кивает.

– Надеюсь, тебе она понравится.

Некоторое время мы пребываем в нерешительности. Потом я делаю шаг, и вот мы идем по улице Форенингсгатан рядом друг с другом. Я осторожно шагаю по снегу, стараясь не поскользнуться. Альбин с недоверием смотрит на мои сапоги, как будто с ними что-то не так. Пальцы ног свело от холода.

– Я зайду в «Интерспорт», посмотрю клюшки.

– Здорово, что вы выиграли матч.

Альбин пожимает плечами, и на его лице появляется полуулыбка. Какие же у него красивые зубы!

– Это ты забил в ворота?

– Нет.

Некоторое время он молчит, а потом произносит:

– Забили через голевой пас.

Я слышала, как папа, сидя перед телевизором, говорил о том, насколько важна голевая передача, но сама я не знаю, что это такое.

Мы проходим магазины «Ландстрёмс», «Дрессман», «Систембулагет» и наконец оказываемся перед «Интерспортом». Альбин вздыхает.

– Тебе нужно что-нибудь купить? Я как-то видел тебя у «Ломбии».

Я чувствую слабость в коленях. Ноги как ватные. Он. Он. Меня. Видел.

– Моя подруга Юлия занималась фигурным катанием, и я ходила с ней. Но она уже бросила.

Альбин кивает и поднимается по лестнице в «Интерспорт».

– До встречи, – говорит он. И я лишь киваю ему в ответ.

15

На столике в коридоре лежат брошюры университета Умео и высшей школы в Лулео. Это может значить только одно: сюда наведывается бабушка.

– …Я не говорю, что это помощь, но вы узнаете куда больше.

Бабушкин голос звучит напряженно. Он как натянутая струна. Я молчу и пытаюсь пошевелить пальцами ног, чтобы согреть их: они совсем закоченели от холода.

– Вы думаете, я оставлю своих дочерей? – произносит мама твердым, но усталым голосом. Тут нечего обсуждать. Каждый год, когда приближается последний день приема заявлений на поступление в университет, приходит бабушка с брошюрами. В этом году она пришла раньше обычного.

– Это же дистанционное обучение. Живешь где угодно и учишься, – поясняет бабушка.

– Но меня вполне устраивает моя работа в «Коопе». Неужели у вас нет забот поважнее? Например, наша совершенно не работающая система здравоохранения, закрытие большинства школ.

Я заглядываю на кухню и вижу маму. Она молчит.

– Я просто хочу сказать, что немного амбиций не повредит.

Бабуля не унимается. Я называю это «профессиональная деформация». За бабушкой всегда должно быть последнее слово. Когда они с Молли во что-то играют, бабушка никогда не дает ей выиграть. Я понимаю, что я это переживу, но процесс восстановления будет мучительным.

– Ты не забыла купить белую пряжу? – спрашивает мама.

– У меня не хватило денег. Вместо пряжи я купила книгу. Прости, но она была мне действительно нужна. Для книжного клуба.

Бабуля срывается с места, как беркут.

– По крайней мере, в этой семье есть хотя бы один человек с амбициями, который хорошо понимает пользу чтения.

– Я читаю! – парирует мама.

– То есть не только еженедельные журналы? Не думаю.

Мама идет к посудомоечной машине и резкими отрывистыми движениями начинает доставать оттуда посуду. Я ей сочувствую. Интересно, и в самом деле – хотела ли она когда-нибудь учиться?

– Знаешь, у нас в школе будут дебаты по поводу переноса Кируны. Будем обсуждать, кто за, а кто против. Я против. Категорически против.

Я замечаю, как мама тихонько улыбается. Бабушка прицокивает языком.

– Ага… Так, значит, ты в меньшинстве. Большинство детей твоего возраста позитивно воспринимают изменения и понимают их пользу.

– Ну а я не как все. Я хочу жить здесь.

Глубоко вздохнув, я продолжаю:

– Не понимаю, почему ты не смогла спасти весь квартал Блэкхорн. Почему поддержала снос домов?

– Как зовут вашу учительницу, Стина? Я поговорю с директором школы. Учителя не должны навязывать ученикам свое мнение, – ворчит бабушка.

– Она и не навязывает! У меня есть собственная точка зрения. Я хочу жить в своем доме.

– Да, оставайся здесь, и в итоге окажешься под землей, – шутит бабушка. Такие шутки в ее духе. На самом деле бабуля не злая. Но почему-то всё равно в грудной клетке у меня что-то щемит. И покалывает в пальцах. – Но боже мой, детка, ты же всё равно уедешь из своего дома через несколько лет. Ты же собираешься и дальше читать? Что-то делать со своей жизнью. Как идет испанский?

Мама за бабушкиной спиной качает головой.

– Я собираюсь начать читать на меянкиели.

– Что? Это же какой-то ненастоящий язык.

Слышал бы это папа сейчас. Раньше он уже слышал. И закрыл эту тему.

Тут вступает мама.

– Но у Майи и в самом деле предки по линии отца и матери говорили на меянкиели.

– Я тут ни при чём.

– О господи, да и ваши предки, хотите вы того или нет.

Бабушка смеется.

– Они говорили на правильном финском.

Я выхожу в коридор, беру брошюры, надеваю мамины башмаки, открываю дверь и скольжу в них по улице к мусорному контейнеру. Из кухни доносится бабушкин громкий голос:

– У тебя с головой всё в порядке?

– Никто не собирается переезжать в Лулео. Никто.

В глазах у меня стоят слезы, а бабушка всё неправильно понимает. Она думает, что я расстроилась из-за мамы. Но я расстроилась из-за Юлии. Я ведь даже не позвонила ей и не рассказала об Альбине и книжном клубе. Всю дорогу из книжного я шла, прижимая к груди книгу о Златане Ибрагимовиче, и думала: кому бы я позвонила, как не Юлии, если бы ее не было. Нет ответа. Кроме нее, у меня никого нет.

16

Под глазами у меня появляются темные круги. Не такого темного дымного цвета, как у Тани, когда она накрасила глаза с сине-фиолетовым контуром, переборщив с тенями для век. Я роюсь в маминой косметичке, достаю дорогущий маскировочный крем и накладываю его под глазами. Размазываю и поражаюсь результату. Не видела ничего лучше. Теперь мои глаза выглядят еще более покрасневшими.

Я почти закончила книгу о Златане Ибрагимовиче, и одному богу только известно, сколько я узнала о Лиге чемпионов, чего не знала раньше. Теперь я всё знаю о миллионерах, агентах и значимых матчах. Папа будет потрясен, когда перед спортивными новостями я прокомментирую приобретение «Барселоной» нового игрока. И что именно произошло между Месси и Златаном.

Должна признаться, что мои ночи становятся всё скучнее. Я ложусь спать около десяти. Когда слышу, как мама с папой выключают телевизор и гасят в коридоре свет, я достаю книгу о Златане Ибрагимовиче и читаю. Я так устаю, что читаю сидя, чтобы не уснуть. После часа ночи моя тревога растет, и я начинаю путать «Ювентус» и «Интер». Тогда я проверяю сумку под кроватью, заползаю под одеяло и жду. Когда грохот стихает, я делаю животом глубокий вдох. Понимаю, что вредно так мало спать. Я сплю на уроках Стины. Она не сердится, но окидывает меня таким неприятным взглядом!

Мы с Юлией делаем вид, будто ничего не произошло. Как будто нет никакого Рикарда в Лулео, который работает в компании SSAB и мечтает, чтобы Карола к нему переехала. Я боюсь спрашивать Юлию. Мне хочется, чтобы всё это закончилось. Чтобы Карола поняла, что в «Ферруме» есть парни не хуже. Неужели Юлия заговорит на диалекте Лулео? Нет ничего ужаснее этого диалекта.

Черт бы побрал LKAB. Черт бы побрал коммуну. Черт бы побрал всех, кто не понимает, что произойдет, когда город станет другим. Люди уедут. И не за три километра, а на тридцать пять миль или куда подальше.

На цыпочках крадусь из ванной в кухню. Мама уже сидит там с чашкой кофе. Улыбаясь, она говорит: «Доброе утро!» Молли спит, а папа ушел на работу. Всё как обычно. За окном идет снег. Сегодня теплее, чем обещал прогноз.

Я делаю бутерброд, а мама читает газету.

– Сегодня у нас дебаты.

– Не волнуйся.

Я усаживаюсь напротив мамы. У нее тоже круги под глазами.

– У меня маловато аргументов. В основном то, что я хочу остаться жить здесь.

– Думаю, ты отлично справилась с бабушкой и своим одноклассникам тоже дашь сто очков вперед.

– Ты не расстроена?

Мама пожимает плечами.

– Расстроена? Чем?

– Предстоящим переездом.

Первые десять лет маминой жизни прошли в доме на улице Бромсгатан, в квартале Улльспран, который находится в паре сотен метров от нашего дома. Этот квартал первым пойдет под снос. Из нашего окна видно трехэтажный кирпичный дом. Мама жила во втором владении, на последнем этаже в доме 2A с видом на шахту до тех пор, пока ее семья не переехала в отдельный дом в Ломписе.

Мама рассказывала, что все дети с улицы Бромсгатан были похожи: их отцы работали в шахте, а матери были домохозяйками. Но бабушка не захотела быть как все, пошла в политику, и из трехкомнатной квартиры на Бромсгатан семья переехала.

– Вот мы и поднялись! – обычно шутил дедушка. Он ушел из шахты и стал работать в фирме VVS.

– Так странно, что улицы Бромсгатан больше не будет. И так жалко наш дом. Но что тут можно сделать?

Наверно, бабушка права насчет мамы.

– Мы можем протестовать. Можем отказаться.

Мама наклоняет голову набок, как будто разговаривает с Молли.

– Ничего не выйдет, старушка. Придется переезжать.

– Если мы до тех пор еще будем живы.

Мама моргает и моргает.

– Да, учитывая риск, лучше всего переехать. Всё-таки. Или нет?

Меня немного отпускает. В этот раз она не разозлилась.

– Поделишься своим обоснованием? Ну и выдумщица ваша Стина!

Я делаю несколько глотков чая, он обжигает горло, и я морщусь. Интересно, можно не прийти на дебаты, если обжег горло? Делаю еще один большой глоток. Я себе сочувствую. Мне не хочется на дебаты. Я даже маме не могу представить собственные тезисы без стеснения.

– Похоже, у меня температура.

Мама тянется через стол, чтобы потрогать мой лоб. Ее рука – самый надежный градусник, ни разу не соврал. Мама смеется и качает головой.

– Сегодня вечером мы едем смотреть новую квартиру. Поедешь с нами? – спрашивает она.

Внезапно мне становится плохо. Меня бросает то в жар, то в холод, а потом вдруг всё проходит.

– Это обязательно?

– Тебе понравится. Обещаю.

– Я съезжу туда с Юлией. Сама.

Мама кивает. Вид у нее теперь не столь разочарованный. Она идет будить Молли. А я думаю: «Интересно, испытывал ли когда-нибудь премьер-министр то же, что и я сейчас? Чувство стыда из-за недостатка аргументов. Боль в животе». На улице гаснут фонари. Наступает рассвет. Нет пути назад. Господин премьер-министр и Майя-Пиранья. Сегодня мы выступим с речью перед народом. И Альбином.