Текст книги "На краю обрыва…"

***

Вечером Галине стало хуже. Она билась в бреду, всё время звала дочь. Наташа, вернувшись с поля, уже не отходила от матери. Ни травки, ни растолчённые туда таблетки совсем не помогали. Прибежавший вечером домой Павел, увидев, что Мишки опять нет, отправил за ним Ивана, а сам, сменив Наташу, сел на край кровати и стал протирать Галину влажным полотенцем, стараясь облегчить её состояние. Но жена не приходила в себя и жар не спадал. Она продолжала кричать, умалять, требовать. Просила кого-то оставить её в покое…

Наташа, приготовив ужин, зашла в спальню, сказав:

– Пап, иди покушай, а я с мамой посижу.

– Совсем худо ей, – посмотрев на дочь покрасневшими от усталости и бессонных ночей глазами, ответил Павел. – Завтре фельдшерица обещалась заехать, можа уговорить она мамку в больничку?

– Да какой тут уговорит? Надо просто взять и увезти её.

– А поедеть?

– Пап, ну ты же видишь в каком она состоянии! – не сдержавшись, Наташа повысила голос. – Да кто её спрашивать будет?! Она и ответить-то не сможет. Обязательно завтра отправим, – и, подумав, добавила: – И я с ней поеду.

– Да, да, доча. Верно. Поезжай. А я завтре добегу до Сергееча, скажу, что ты в райцентр уехала. Ничёго и без тебя там управятьси. Правильно, поезжай доча, можа лучше тама мамке будеть.

– Конечно, лучше. А то, что мы тут? Никакого лечения.

– Ага, ага, – часто закивал Павел.

– Иди, пап, а то мальчишки голодные, тебя ждут. А я потом поем.

Галина всё металась, прогоняя кого-то, и постоянно звала дочь.

– Я тут, мам, тут, успокойся, – повторяла Наташа, но мать её не слышала.

Наташа сидела на краю кровати и гладила влажные от пота волосы Галины. Страх за то, что мать может умереть заставил слёзы вырваться наружу и в то же время перед глазами стоял Александр. Он там, в доме Евдокии, ждёт её, а она не сможет пойти, нельзя оставлять мать в таком состоянии. Отец не спал уж две ночи, сам в любой момент может свалиться. Тут уж не до любовных утех. Но молодое, влюблённое сердце не могло не рваться к тому, кто сейчас так ждал её. Смогут ли они ещё увидеться? А если они не вернутся из райцентра до того дня, как студенты уедут, и что тогда? Как она теперь сможет жить без Александра? Он говорил, что они всегда будут вместе, но она даже не знает где его искать. Как они смогут встретиться вновь? Она не сможет написать ему. Да ещё этот противный смех Ирки постоянно звучал в голове…

Слёзы текли по щекам, сердце разрывалось. Она не могла оставить мать и не могла не увидеть его.

Павел после ужина, по настоянию Наташи, прилёг и ненадолго задремал. Потом сменил дочь. Наташа ушла к себе, но о сне она и не помышляла. Присев на кровать, облокотилась на железную спинку и, задумавшись, смотрела через окно в огород. Мысленно она находилась там, в доме Евдокии, рядом с Александром. Просидев примерно с час, Наталья всё же решилась. Надеясь, что отец не зайдёт к ней, она приоткрыла окно, и осторожно, чтобы не шуметь, вылезла наружу.

Александр давно сидел у окна и курил, глядя на улицу в щель между ставен. Наташа не пришла. Мужчина злился, и в маленьком блюдце, стоявшем на подоконнике, выросла уже приличная горка из «бычков». Заметив подбегающую к дому Наталью, он быстро затушил очередную сигарету и поспешил ей навстречу.

Наташа, оглянулась, убедившись, что её никто не видит, быстро проскользнула в калитку и побежала к крыльцу. Дверь распахнулась, и Александр поймал её в объятия.

– Ты чего так долго? Я уж думал не придёшь, – грубо спроси он.

– Маме очень плохо, – Наташа прижалась к Александру. От его запаха голова закружилась.

– Так, там отец и братья. Что, все возле неё сидите?

Девушка, не замечая раздражения, ещё сильнее прижалась к его груди.

– Ну ладно, пошли, а то уж светает, – он, подтолкнув Наташу в горницу, прикрыл дверь. – Давай, давай, скорее, раздевайся, изголодался я весь, – не дожидаясь, он запустил руки под юбку Натальи и быстро стал стягивать с неё трусики.

– Подождите, – попыталась она остановить его. – Я не могу сегодня.

– Как это не могу? – удивился Александр. – Что значит, не могу?! Зачем тогда пришла? Ты что, за пацана меня держишь?! Подразнить решила?! – забыв о том, что надо бы, хоть чуточку быть поласковее, он бесцеремонно стал срывать с Натальи одежду. – Я тут всю ночь по твоей милости просидел. Не могу. Что это за такое – не могу?

– Я попрощаться пришла, – не замечая раздражения мужчины, вновь попыталась остановить его Наталья. Но разгорячённый длительным ожиданием Александр ничего не хотел слышать. Повалив Наталью на кровать, он стал с жаром целовать её. Девушка, обмякнув, сдалась. Добившись своего, как обычно, Александр сразу уснул. Наташа оделась, пригладила волосы и, присев на корточки у кровати, попыталась разбудить его.

– Ну, что тебе? Ещё хочешь? – недовольно проворчал Александр, с трудом открыв глаза. – Утро уже, дай поспать, хоть немного.

– Я уезжаю.

– Хорошо, – ответил он и перевернулся на другой бок.

Наташа присела на кровать и, погладив Александра по спине, вновь попыталась объяснить:

– Я уезжаю с мамой в райцентр, в больницу. Ей очень плохо. Не знаю, сколько мы там пробудем.

Да Александра, наконец-то, дошли её слова. Он обернулся, спросив:

– Как уезжаешь? А мне что прикажешь делать? – он сел и, взяв её лицо в руки, внимательно посмотрел в глаза. – Как это уезжаешь? Мы ещё десять дней тут будем и что мне?..

– Я поэтому и прибежала, чтобы вам сказать…

– Обрадовала. Ничего не скажешь.

Сон как рукой сняло. Александр встал и начал нервно ходить по комнате. Наташа низко опустила голову, вновь испытав стыд от вида обнажённого мужчины. Но сейчас это осталось незамеченным Александром. Он обдумывал слова девушки. Так всё хорошо складывалось, командировка обещала быть успешной и нате вам. Привести сюда другую деревенскую девчонку, видимо, не получиться. Всё-таки дом чужой, а лазить под кустами или по сеновалам, когда есть такое уютное и тёплое местечко…

Мысли так и копошились в голове: «Неужели опять довольствоваться Оксанкой?.. Приелась она, хотя и мастер… Но уж слишком нагло стала вести себя последнее время. А тут – молодая, свеженькая… И всё испортила. Надо же было этой мамаше заболеть!..»

– Я пойду, – голос Наташи отвлёк Александра от размышлений.

– Что? – спросил он, остановившись. Наташа стояла у дверей спиной к нему. – Что ты сказала? – переспросил он, подходя к ней.

– Я пойду, а то уже корову надо доить, папа увидит, что я не дома…

– Корову? – зло усмехнулся Александр. – Тебе корова важнее меня?

– Нет, – не оборачиваясь, отрицательно замотала головой Наташа, – но она начнёт мычать и…

– Пойдёт она, – недослушав, прервал её Александр. – Тогда, может, на прощание?.. – он запустил руки под юбку, заставив этим сжаться Наташу.

– Нет, я не могу больше, – попыталась она освободиться от его рук.

– Да хватит уже повторять. Не может она. Видел я только что, как ты не можешь. Давай не ломайся. На прощанье-то обязательно нужно. Чтобы не забыла меня, – он вновь предпринял попытку.

– Нет, не надо, я не забуду. Никогда не забуду, – вырвавшись, Наташа выбежала из дома. Потом вернулась и крикнула в приоткрытую дверь:

– Напишите мне, пожалуйста, ваш адрес, а то, как я вас найду, – подумав, добавила: – Я очень люблю вас, – и быстро прикрыв дверь, побежала домой. Щёки горели от стыда, она призналась в любви. Сама. Но зато теперь он оставит ей письмо и потом она сможет написать ему, а когда окончит школу, то уедет в город и они всегда будут вместе…

Наташа бежала, не задумываясь, видит её кто или нет. Забыв, что надо залезть в окно, она, сдёрнув ведро с забора, сразу отправилась доить корову. А после, выйдя из стайки, столкнулась с отцом, вышедшим покурить.

– Доча?! – удивился тот. – А я думал, ты ешшо спишь. Как ето ты так вышла? Я и не слышал.

Девушка, улыбнулась, пожала плечами и, опустив глаза, быстро юркнула в дверь мимо отца.

– Задремал чё ли я? – задумавшись и почесав затылок, спросил себя Павел. Хмыкнул и, передумав курить, вошёл в дом следом за дочерью.

Глава 4

Сентябрь – октябрь 1973 года:

Галина спала хорошим спокойным сном: без бреда, без наваждений и воспоминаний, лишь изредка вздрагивала от кашля. Но это был уже не тот кашель, какой дома доводил её до приступов рвоты, выворачивая наизнанку. Он больше походил на покашливание при лёгкой простуде.

Наташа сидела рядом на стуле и наблюдала, как капельки лекарства из бутылки, проходя по трубочке, уходят к руке матери.

Раствор, медленно наполняя небольшую стеклянную ёмкость, продвигался дальше по резиновой трубке, в двух местах поделённой маленькими стеклянными окошками, как назвала их медсестра, разговаривая с Наташей.

Медсестра, уже немолодая женщина, маленькая, худенькая с большими синими глазами, усадила Наташу на окрашенный белой краской металлический стул, возле кровати Галины и сказала, что нужно наблюдать именно за этими окошками. Если вдруг заметит там пузырьки, а это будет воздух, то сразу позвать её – Ольгу Петровну.

***

Сноска автора:

Молодому поколению трудно представить, что это за такая резиновая со стеклянным…

Но именно такие системы для внутривенного вливания и существовали раньше.

Их обрабатывали, потом автоклавировали, продували остававшуюся жидкость, такого бурого цвета, которая образовывалась во время стерилизации. Если эта жидкость попадала больному в вену, то так трясло, мама не горюй. При многократном автоклавировании резина начина постепенно плавиться и слипаться. Вид был не очень привлекательным у таких систем, но других не существовало тогда. И каждая процедура могла принести неприятные осложнения. Поэтому внутривенное вливание делали только в операционной или реанимации под постоянным присмотром.

В начале восьмидесятых годов двадцатого века появились одноразовые иглы, ужасно дефицитные. Хотя они и считались одноразовыми, но их всё равно кипятили и использовали многократно, потому как были они тоньше и острее, чем обычные. Затем в жизнь больниц вошли одноразовые шприцы и системы для внутривенных вливаний. И началась охота за ними со стороны больных. Они занимали очередь, кому достанется использованная система. Таскали из перевязочных йод, марганцовку и зелёнку, красили трубочки систем в туалетах, заливая там полы, и получая окрики (и не только) от санитарок. В девяностые больницы просто заполонили плетёные из этих систем зверушки: рыбки, чёртики, коровки. Оплетали трубочками от систем и шариковые ручки. Постепенно и это ушло в прошлое.

Теперь даже представить сложно больницу без одноразовых шприцев и систем для внутривенных вливаний.

***

Галина лежала, прикрытая лишь белой простынёй – единственной защитой от наготы. Наташе никогда ещё не приходилось бывать в больнице, а уж о такой палате слышала только от тёти Марины. Девушка сидела возле кровати Галины, боясь надолго оторвать взгляд от стеклянных трубочек. Лишь изредка она поглядывала на мать.

В этой странной палате, где помимо Галины лежало ещё несколько больных, имелось и рабочее место для Ольги Петровны. В одну линию с кроватью Галины стояло ещё две, на которых лежали мужчины. Наташа с удивлением взглянула на них, подходя к матери. И, садясь на стул возле неё, ещё раз, быстро обернулась, посмотрев, не ошиблась ли.

Палата разделялась стеклянной перегородкой, и по другую её сторону вдоль стены находилось ещё три кровати с больными. Медсестра сидела за столом за перегородкой, лицом к Наташе, и что-то писала. Но сев на стул, Наташа оказалась к ней спиной. Поэтому не могла разглядеть, кто лежит на кроватях в той части палаты. А поворачиваться, чтобы лучше рассмотреть, она уже боялась. Вдруг пропустит воздух в окошке. Но с той половины постоянно доносился сильный стон, и голос казался мужским. Присутствие противоположного пола сильно удивляло девушку. Думая о том, почему маму положили в эту палату, Наташа решила, что, наверно, просто не оказалось мест в женской.

Доктор, который привёл её сюда, сказал: «Вообще-то, посетителям не положено… но в виде исключения…» Эти слова, с одной стороны, порадовали девушку – можно побыть рядом с матерью, помочь, если понадобится, а с другой – огорчили. И так понимала Наташа, что мать сильно больна, а от слов доктора ещё больше сжалось сердце. Сказали и то, что это реанимации, а сюда не кладут лёгких больных, и, значит, состояние матери непросто тяжёлое, а очень.

Сейчас Наташа винила себя больше всех – ведь бросала мать на ночь, убегая из дома. Думала, что ничего страшного, как обычно чуточку похворает да и поправится, а вон оно как обернулось.

Осторожно смахивая слёзы, словно боясь, что кто-то заметит, Наташа, старалась не думать о худшем. Она, уставившись на систему, начинала считать капельки. Но постепенно мысли вновь и вновь возвращались по кругу. Она вспоминала дом, волнуясь о том, как отец и братья будут управляться без неё. Ругала себя, посмотрев на лицо матери, расплывающееся от влаги, всё наполняющей глаза. И вновь взгляд перемещался на систему. Рука в очередной раз быстро смахивала слёзинки, и начинали шевелиться губы, шёпотом отсчитывая капельки:

– Одна, две, три, четыре, пять…

Наташа сидела в огромном больничном халате, завернувшись в его полы, как в одеяло. На ногах красовались кожаные, по размеру, похоже мужские, тапки.

Иногда медсестра, вставая со своего места, подходила к Галине, проверяла всё ли нормально и вновь возвращалась к прерванному занятию – записыванию чего-то в большой журнал. Изредка заходил доктор. Иногда он, молча, осматривал больных и уходил или обращался к Наташе, говоря: «Если тебе надо выйти, в коридоре санитарка, она покажет», или спрашивал о матери: «Спит?» Иногда только проверял пульс, прислушивался к дыханию Галины и уходил. Но чаще он лишь подходил к медсестре и, тихо отдав ей распоряжения, исчезал. Время двигалось медленно и однообразно. Бессонная ночь и волнение давали о себе знать и, если Наташа чувствовала, что начинает засыпать, то щипала себя за ногу, стараясь прогнать сон, и вновь начинала тихо считать:

– Одна, две, три, четыре, пять…

***

Утром, приехавшая фельдшер – Серафима Савельевна – уже не была сдержанной. Она отругала всех в доме. Сделала Галине, находящейся без сознания, внутривенно инъекцию. Потом приказала Павлу отнести жену в медицинский Уазик, ожидающий у калитки.

Наташа побежала следом и столкнулась с почтальонкой Маруськой. Та протянула ей «молнию» с таким выражением лица, что Наташа и без слов догадалось, о чём там написано. Взглянув мельком в телеграмму, сразу отдала отцу.

Всю дорогу до больницы фельдшер ворчала, ругая не только Наташу, сидевшую рядом, но и себя, за то, что такая мягкотелая и позволяет всем себя уговорить. А больше всего она боясь, что не довезут они Галину живой.

Потом Наташа несколько часов просидела в приёмном отделении райцентровской больницы. Галину сразу на каталке куда-то увезли и дочь, попытавшаяся что-либо узнать, лишь услышала в ответ грубый окрик от пожилой нянечки:

– Сиди и жди! Загубили мать! Что вы там, ненормальные все, что ли?! Довели до такого состояния. Если откачают, тогда и скажут, что дальше. А пока сиди и жди!

Наташа присела на край кушетки, боясь пошевелиться, чтобы никому не мешать. Она сидела тихо, глотая слёзы, стараясь не всхлипнуть в голос, и ждала. Отец дома сунул ей в руку две банкноты – трёх и пятирублёвую. Но, девушка, положив деньги в карман, сразу же и забыла о них. Сейчас её мысли находились рядом с матерью. Она не думала уже о себе, не чувствовала голода, не помнила о телеграмме, а только сидела и ждала, внимательно прислушиваясь к разговорам. Поступали новые больные, приходили врачи, но никто не говорил ничего, интересующего Наташу. Иногда медсестра, принимающая больных, кивала в её сторону и тихо перешёптывалась с нянечкой. Но это тоже казалось неинтересным. Наташа начинала прислушиваться, лишь когда звонил телефон или в отделение заходил какой-либо доктор.

Наташа ждала и дождалась. Наконец-то и к ней подошёл врач – пожилой мужчина почти старик. Девушка резко встала и посмотрела ему в глаза скулящим взглядом.

– Надеюсь… – доктор положил руку ей на плечо, – …она выкарабкается. Мы сделали всё возможное. Сейчас я проведу тебя к ней. Вообще-то, посетителям не положено там находиться, но в виде исключения. Состояния очень тяжёлое, а ей необходимо постоянное наблюдение. Ты сможешь побыть с ней несколько дней, пока не станет легче? – Наташа кивнула. – Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – тихо произнесла девушка. Горло пересохло, и слово далось с трудом.

– В школе учишься?

– Да, но сейчас у нас уборка картофеля…

– Понятно. Значит, учёба не пострадает. А если долго понадобится помощь, сможет кто-то тебя заменить?

– Я буду с мамой сколько нужно.

– Хорошо, – и обратившись к санитарке, сказал: – Переоденьте девочку, и… – вновь взглянул на Наташу, – с утра ведь сидишь. Голодная?

– Я не хочу, – быстро отвела она.

– Покормите её, – повернувшись к санитарке, сказал доктор. – Я зайду за ней чуть позже.

***

Есть Наташа так и не стала. Кусок не полез в рот. Мысли были только о матери. И сейчас она, сидя у кровати Галины, не думала о себе. Она – комсомолка – молилась, тихо шевеля губами, веря, что это обязательно поможет.

Галина тихо спала, лишь изредка кашляя. Температура снизилась хотя и не до нормальных цифр, но уже не было видений и галлюцинаций. Иногда она открывала глаза, пробуждаясь ото сна, и смотрела на дочь вполне нормальным взглядом, не тем безумным, затуманенным, каким дома пугала родных. Теперь она не металась, не старалась спрятаться от кого-то, не кричала, а лишь увидев дочь, вновь закрывала глаза и погружалась в сон.

Подходила медсестра – заменяла в штативе опустевшую бутылочку на полную. И капельки продолжали отсчитывать свой путь. А Наташа всё смотрела на эти капельки, на стеклянные маленькие трубочки-окошки. Смотрела и считала, или тихо шептала слова молитвы. За спиной у девушки шла какая-то своя больничная жизнь, но она не отводила глаз от матери и трубочек…

– Всё, – тихо произнесла медсестра, подойдя в очередной раз к Галине. – На сегодня всё, – она ловко извлекла толстую иглу, прижав ваткой место укола, потом согнула руку Галины в локте и, повернувшись к Наташе, шёпотом повторила: – Всё. Можешь идти.

Наташа поднялась со стула и осторожно, чтобы не шуметь, постоянно оглядываясь на мать, вышла из палаты. Стоя в пустом плохо освещённом и бесконечно длинном коридоре Наташа, с растерянным выражением лица, не понимала, куда ей теперь идти. Она переступала с ноги на ногу и потирала руки, словно замёрзла. Затёкшие от долгого сидения ноги неприятно покалывало. В коридоре никого не было. Наташа могла простоять там очень долго, если бы Ольга Петровна не выглянула из палаты и, не окликнула её:

– Иди туда до конца, – махнула медсестра рукой влево от девушки. – Там на двери увидишь табличку – «Сестринская». Вот там и отдохнёшь немного. Потом, когда нужно будет, тебя позовут.

Наташа кивнула и пошла по коридору. Дойдя до нужной двери, она осторожно приоткрыла её и заглянула. Небольшая комната с узким окошком. Шкаф, рядом стол и пара стульев, по другую сторону кожаная кушетка и умывальник. Пожилая нянечка расстилала на кушетке постель. Наташа уже видела эту старушку. Она несколько раз заходила в палату: то протирала пол, то выносила судно.

– А, пришла. Заходи, девонька, заходи, – ласково позвала её нянечка. – Поспишь тута немного. Нам-то не положено, а тебе надо отдохнуть. Вот чайку попьёшь, да поешь, – указала она рукой на стол. – Я тута тебе кашки принесла с ужина. Садись, кушай, а потом ложись и отдыхай. А если тебе в туалет надо, так он напротив как раз.

Наташа подошла к столу и села на указанный нянечкой стул. Только сейчас, глядя на тарелку с кашей, она ощутила голод.

– Кушай, кушай, – продолжала ласково говорить нянечка, наливая из запарника чай в стакан. Тут же на столе стояла небольшая плиточка с кастрюлькой, видимо, для кипячений воды.

– Кушай, – придвинула нянечка тарелку ближе к Наташе, – у меня тута ешшо пирожки есть, – она достала из шкафа свёрнутое полотенце и положила на стол. Потом откинула одну сторону и, показывая на пироги, сказала:

– Ето с картошкой, а тута, – она ещё чуть приподняла край полотенца, – сладкие, с морковкой. Ты кушай, не стесняйся. Я всегда много пеку, девчонки любят мою стряпню, вот и балую их. Они с утра уж ели, а это тебе.

– Спасибо, тут много, – ответила Наташа, посмотрев на нянечку с улыбкой.

– Наутро оставишь, если не съешь, – махнула старушка рукой и подала Наташе ложку. Взяв её, девушка ещё раз поблагодарила нянечку и вспомнила об отцовском наказе: «Если не разрешат побыть с матерью, то дай там кому-нибудь рубль и пустят. А на остальные себе кушать покупай, не забывай».

– У меня есть деньги, – сказала Наташа.

– Вот и хорошо, – ответила нянечка. – Оне тебе ешшо пригодятся. Кушай пока.

Кивнув, Наташа начала есть, а нянечка продолжала говорить, гладя её по плечу:

– Устала милая? Ну, ничёго. Поешь сейчас, да и поспишь. У тебя есть тута кто? Остановиться – есть у кого?

– Нет, – испуганно посмотрела Наташа, решив, что сейчас её могут выгнать.

– Ну да ладно, седня тут поспишь, а завтре у меня переночуешь. Я тута недалеко живу. Завтре-то у меня выходной, так ты вечером, как освободишься, так сразу и иди ко мне. Выйдешь с больницы и сразу за оградой направо и иди. Не ошибёсси, с другой-то стороны дорога. А там три барака будуть, в войну ешшо построили, а за ними сразу в аккурат мой дом. Меня Лизоветой Никитичной звать. Можно по-простому – баба Лиза.

– Хорошо, – кивнула девушка. – А я Наташа.

– Вот и познакомились, – погладила нянечка её по спине. – Да ты кушай, кушай, девонька, и ложись. Три часа ужо, отдыхать надо.

– Три часа? Сейчас ночь? – удивилась Наташа.

– Ночь, конечно, ночь. Вишь, как темно и тихо. Спят все больные. Маме-то полегче стало?

– Да, – кивнула Наташа, откусывая пирожок с морковкой и запевая чаем. – Она даже кашлять меньше стала и спит всё время.

– Тяжёлую привезли, ой, тяжёлую, – покачала нянечка головой и, сложив под грудью руки крестом, продолжила говорить: – Насмотрелась я тута на всех, сразу видать, кто выкарабкаться, а кто нет. На твою мать глянула, думала не жиличка. Да доктор у нас хороший. Фронтовик. Илья Степанович. За больных всю душу отдаёть. Вот он-то и откачал у твоей мамы всю гадость, – она сделала круговое движение рукой у себя по груди. – Тама у неё жидкость скопилось, эк-су-да-тив-ный плеврит называется, – с трудом выговорила она. – Стока лет тута работаю, а никак их названия толком не запомню. Ужо больно сложные. Это у неё от пневмонии получилось, – закивала она головой. – Не лечили, вот и осложнение.

Наташа внимательно слушала, стараясь запомнить всё, что говорила нянечка.

– Да ты кушай, девонька, кушай, – заметив, что Наташа ни ест, сказала баба Лиза. – Кушай милая, теперя-то ужо выкарабкается твоя мамка. Это точно. Отец-то есть у вас?

– Есть.

– Это хорошо. Молодой ешшо, не воевал?

– Нет, у меня дедушка воевал, – сказала Наташа и вздрогнула, вспомнив о телеграмме. Боль и стыд сжали сердце. Как она могла забыть?

– Живой?

– Нет… – Наташа опустила голову, пытаясь удержать слёзы. – Умер… Вчера… Сегодня утром телеграмма пришла… Осколок возле сердца… с войны был. Вот операцию сделали… думали, выздоровеет, а он…

– Эх, беда, беда… – закачалась старушка, прижав руки к груди. – Ну хоть пожил после войны, а мой-то Федот быстро отмаялся. Вернулся с фронту покалеченный весь, да и прибрался сразу. А сынок так и сгинул без вести. Осталась я одна одинёшенька. Дочки ешшо две были, да младшая перед самой войной померла. Семь годков только и прожила. А старшая… – тяжело вздохнув, она махнула рукой. – Одна живу. Старая ужо, а хворь меня не берёть. И в молодости крепкая была и сейчас никогда не болею, да всё одно горько. Одной-то, девонька, жить несладко.

– А сколько вам лет? – решилась спросить Наташа. С виду баба Лиза не казалось уж сильно старой.

– Да уж семьдесят пятый пошёл. А у тебя бабушка-то есть?

– Есть, только она сейчас в Новосибирске, у тёти Марины живёт.

Баба Лиза покачала головой.

– Вона как. Редко видитися?

– Нет, она там недавно живёт… как дедушке операцию сделали. Раньше они с нами в деревни жили. Теперь, наверно… бабушка вернётся, – Наташа сжалась в комок, почти уткнувшись головой в стол. Слёзы так и лезли наружу.

– Эх, беда… И похоронить не получиться… Мамка-то, вона какá больная.

– Не знаю, – пожала плечами Наташа. – Папке, наверно, туда ехать нужно…

– Ну да ладно, – покачала головой нянечка, – поговорим ешшо, – она погладила Наташу по спине. – Ты отдыхай, девонька, а мне идтить надо. Нам спать-то не положено. Пойду, полы подотру, да утки вынесть пора уж.

Нянечка ушла, а Наташа прибрала со стола, помыла посуду и присела на кушетку, задумавшись. Машинально провела рукой по маленькой подушке. Дома-то они были большие, а тут словно «думка». Тяжело вздохнув, Наташа обвела взглядом комнату. Мысли о матери, смешиваясь с болью за деда, заставили слёзы прорваться наружу. Прикрыв лицо руками, она согнулась, прижавшись головой к коленям, и беззвучно зарыдала. Постепенно слёзы высохли, но боль осталась внутри. Она никуда не ушла. Наташа встала, подошла к умывальнику, продолжая изредка всхлипывать. Умылась и вернулась на кушетку. Спать совсем не хотелось. До того как пришла сюда, всё время боролось со сном, а поев и поговорив с бабой Лизой, наревевшись в одиночестве, сон ушёл. Но это лишь казалось. Продолжая думать о родных, она легла. «Надо свет выключить», – подумала, глядя на лампочку, но тяжесть навалилась на веки, и Наташа резко провалилась в пустоту, погрузившись в сон без сновидений.