Текст книги "На краю обрыва…"

***

Больше двух месяцев провела Галина в больнице. Сотрясение, перелом нескольких рёбер, разрыв селезёнки. «Повезло, – как сказали в больнице. – Хорошо, что успели и что не выходной. И как только в такой некрупной женщине ещё остались силы, чтобы бороться? Ведь такая большая кровопотеря, в чём только душа держится?..»

Сашку нашли и осудили. Он так и не рассказал о причине, побудившей его совершить такое. С Павла Галина взяла слова, что мстить бывшему другу он не будет.

Больше Ольга уже не поднимала ни на кого глаз, так и ходила по деревне, гладя под ноги, на ферму да в магазин иногда. Не было её вины в случившемся, но именно себя она считала виноватой.

Ни Павел, ни свёкры, никогда не заикнулись – почему Галина пошла тогда в дом Евдокии. Все старались не думать об этом. Даже любопытная Любка, поняв, что пришлось испытать соседке, не стала расспрашивать, когда в конце сентября Павел привёз жены домой из больницы.

Только через год решилась Галина прийти в дом, где прошло её детство. Где рушились мечты, и ожиданиям не суждено было сбыться. Где она расплачивалась за свои ошибки.

Женщина, осторожно открыв дверь, медленно вошла, словно боясь, что Сашка всё ещё ждёт её там.

Дом встретил тишиной и спёртым воздухом. Арина Фроловна иногда заглядывала сюда – проветрить, прибраться, протопить печь. Пока Галина лежала в больнице, свекровь на несколько раз перестирала покрывало и оно вновь белоснежным лоскутом, как символ чистоты, лежало на кровати. Галина подошла и осторожно присела на застеленную покрывалом кровать. Обвела взглядом комнату. Единственное место, где раньше она чувствовала себя хозяйкой, где ещё оставалась аура прошлой жизни. Где стены помнили бабушку и её слёзы, роняемые в тиши. Только тут Галина позволяла себе вспомнить, что могла быть у неё и другая жизнь. И именно тут всё рухнуло.

Она встала и, подойдя к противоположной стене, где висели портреты бывших хозяев дома: Евдокии, её мужа и сыновей – остановилась перед портретом женщины воспитавшей её и тихо заговорила:

– Почему ты не отправила меня в Ленинград? Тогда этого бы никогда не случилось. Мне так плохо, – слёзы текли по лицу. – Я устала так жить, устала прикидываться любящей женой, хорошей хозяйкой. Я устала врать. Ведь если я не говорю правду, значит, я вру? Или нет? Молчишь.

Тяжело вздохнув, она выдвинула верхний ящик комода, что находился прямо под портретами и, достав шкатулку, вернулась к кровати. Присев, открыла единственную вещь, связывающую её с Ленинградом, с детством, с родителями, с неосуществлёнными мечтами и разложила на белом покрывале несколько военных писем-треугольников и четыре казённых конверта…

***

Сентябрь 1973 год:

Галина лежала с закрытыми глазами, повернувшись лицом к стене. По щекам текли жгучие слёзы, вызванные воспоминаниями. Она медленно возвращалась в настоящее.

Дверь приоткрылась и заглянувший в спальню Павел, тихо спросил:

– Галочка, ты спишь?

Она повернула голову и, открыв глаза, посмотрела на мужа.

– Серафима Савельевна приехала, – сказал Павел и полностью распахнул дверь. В комнату вошла пожилая, полноватая женщина.

– Здравствуйте, Галина Михайловна. Что это вы вдруг решили заболеть? – с порога заговорила фельдшер, подходя к кровати. Павел быстро подставил для неё стул. Присев на него, Серафима Савельевна сразу взяла Галину за руку. Считая пульс, посмотрела на свои часы.

– Что принимаем?

– А ничёго не хочет, только травки свои и пьёть, – ответил Павел.

– Травки – это хорошо, но надо и лекарства принимать. Кашель сильный?

– Ага, – вновь отозвался Павел.

Галина смотрела на фельдшера, чуть прищурившись, ничего не выражающим взглядом, словно перед ней сидела не женщина, а лишь размытый солнечный свет, с болью давящий на глаза.

– Так, давайте-ка поднимем её, – фельдшер, сняв фонендоскоп с шеи, приготовилась прослушать лёгкие Галины. Павел аккуратно усадил жену, подоткнув с боков одеяло. Потом немного приподнял на ней ночную сорочку и с готовностью исполнить следующее приказание, взглянул на фельдшера.

– Нет, лучше снимите, и не нужно под таким тёплым одеялом лежать.

– Так её трясёть!

– Потому и трясёт. Температуру надо сбивать, а не напаривать дополнительно, – строго сказала фельдшер.

Павел без желания снял ночную сорочку с Галины. Присел на кровать и прислонил жену к себе, стараясь согреть её дрожавшее от озноба тело.

– Павел Иванович, вы мне мешаете, – строго, сказала Серафима Савельевна, отгоняя его рукой. Хорошо и долго прослушав дыхание Галины, проведя перкуссию, фельдшер лишь покачала головой, ничего не говоря. Потом заставила больную глубоко подышать и внимательно наблюдала, как закашлявшись от этого, Галина сжимается в комок.

– Совсем не нравится мне ваш кашель, – глядя с прищуром на Галину и покачивая головой, сказала фельдшер. – Совсем… В больницу надо ехать, – и, повернувшись к Павлу, добавила: – Собирайте-ка её, а я ещё на два адреса. Потом вернусь к вам.

– Я никуда не поеду, – медленно, тяжело дыша, прошептала Галина.

Фельдшер с удивлением взглянула на неё.

– Вам что, жить уже надоело?

– Поваляюсь ещё дня два и встану.

– Галина Михайловна! – фельдшер, открыв свой чемоданчик, что-то стала там искать. – Я давно вас знаю и хорошо помню, что ни любите вы больницы, но сейчас…

– Нет, – Галина положила свою руку на чемоданчик, – я не могу.

– Можете, – ответила фельдшер тоном, не терпящим возражений, и отвела в сторону руку Галины, – иначе я не смогу вам помочь. Вы должны понимать, что я приеду только через неделю и к тому времени… – она перевела взгляд на Павла. – Сейчас укол сделаем, и собирайте её.

Павел уложил жену и повернул набок. Серафима Савельевна быстро сделала инъекцию и, встав, направилась к двери. Павел помог Галине лечь удобнее, кутая её всё в то же пуховое одеяло. Фельдшер, не оборачиваясь, сказала:

– Уберите одеяло, укройте её каким-нибудь покрывалом или простынёй.

Павел нехотя выполнил указание и вышел из спальни. Серафима Савельевна сидела за столом в горнице и что-то писала в пухлой тетради. Посмотрев на садящегося рядом Павла, спросила:

– Как там Иван Савельич?

– Плохо, – с грустью произнёс он. – Сердце шалить, – и тяжело вздохнув, продолжил: – Сказали, наркоз на него сильно подействовал. Надоть было раньше операцию делать. Хоть бы пяток лет назад.

– Вот видите, всегда надо слушаться врачей, а не думать, что умнее их. Всё надо делать вовремя. Надеюсь, ему станет лучше. Сколько раз я его уговаривала, – фельдшер, тяжело вздохнув, покачала головой. – Хорошо хоть дочь послушался, а то даже смешно, в семье есть медик, а вы всё как при царе Горохе лечитесь. Так что уговаривайте жену, – вставая, фельдшер похлопала по плечу Павла. – Двухсторонняя крупозная пневмония, с этим шутить нельзя. Если она не поедет, то в следующий мой приезд, я попаду уже на поминки.

Павел тяжело вздохнул, понимая, что уговорить Галину поехать в больницу – невозможно, только насильно и то, если она окажется без сознания.

– Собирайтесь! – ещё раз приказным тоном сказала Серафима Савельевна и вышла из дома.

Павел вернулся в спальню к жене.

– Ехать надоть, – присев рядом он погладил Галину по голове.

– Нет, – она чуть повела головой и сморщилась. Видимо, это движение вызвало головокружение. Немного отдышавшись, повторила: – Нет… Ну, как я поеду?.. Ты тут один останешься с ребятами… Обойдётся. Вот попью травки… и полегчает, – каждое слово давалось Галине с трудом. Кашель мешал говорить и дышать. – Нет. Не поеду… И не говори мне больше об этом.

Меньше чем через час вернулась фельдшер. Навестила ещё пару домов, куда просили зайти, узнав о её приезде, да забрала тех, кого нужно было везти в больницу. Она надеялась, что и Галина уже собралась.

Выйдя из старенького медицинского уазика, Серафима Савельевна быстро пробежала двор и, заглянув в дом, спросила:

– Собрались?

Павел лишь развёл руками.

– Ну вот, что вы со мной делаете?! – фельдшер прошла в комнату к Галине. Та, услышав её голос, прикрыла глаза, делая вид, что спит. Опытный медик, поняв уловку, лишь покачала головой. Закрыла дверь и, повернувшись к Павлу, заговорила с укором в голосе:

– У Митрохиной вон, жёлчный пузырь вот-вот лопнет, а всё тянет, еле уговорила. Дарья Симонова – молодая, а такие же понятия, как… – она кивнула на дверь в спальню, – …тоже травками пацана поит. Наверно, жена ваша подсказала? А у того грыжа паховая уже с кулак. Еле уговорила их. Но вы-то, Павел Иванович, должны понимать?! Галина Михайловна очень сильно больна. Очень! Ну, что мне с вами делать?! Ну, как дети малые! – выговаривала она мужчине, выше её почти в два раза, как нашкодившему коту. Видя, что Павел лишь слушает, не сбираясь помогать ей, фельдшер сдалась, устав от предыдущих уговоров в других домах. – Ну, хорошо, оставлю вам лекарства, – она стала доставать из чемоданчика пакетики с таблетками в бумажной упаковке. – Конечно, уколы делать надо, но хотя бы постарайтесь ей это давать, – присев за стол, она достала свою тетрадь, раскрыла с конца и, взяв, из кучи вложенных туда рецептов один, записала на обратной стороне подробно, как давать лекарства.

– Вот, – вставая, подала листок Павлу. – Пусть дочь всё внимательно прочтёт, и под её контроль оставляю, – погрозила она указательным пальцем, – а то вы слушаетесь только жену. Я через два дня постараюсь заскочить к вам. Вот будто я ни человек! Совсем без выходных работаю. Пять деревень на мне. Буду опять с Кириллом Сергеичем вашим ругаться. Ну, сколько можно быть таким мягкотелым?! Не дают ему, видите ли, врача. Требовать надо! Ну, всё, – она направилась к дверям. Выходя, обернувшись, добавила: – Пожалуйста, поите её таблетками хотя бы через силу.

***

Трактор уже прошёл по полю, выкопав несколько рядов. Фёдор шёл, согнувшись по своей полосе, и подбирая картофель, закидывал его в ведро. Наташа осталась далеко позади. Она, сидя на корточках, не поднимая ни на кого взгляда, обрывала ботву у картошки, пропущенной Фёдором, и аккуратно укладывала клубни, словно куриные яйца, которые могли разбиться. Фёдор, уже несколько раз наполнив своё ведро, быстро относил его, попутно прихватив и Наташино. Пересыпал картофель в мешки, он, возвращаясь, молча, ставил перед девушкой пустое ведро и спешил к тому месту, где прервал работу. Наташа словно и не замечала его. Она, задумавшись, продолжала обрывать ботву. Завязав косынку так, чтобы скрыть и большую часть лица, девушка словно пыталась отгородиться от всех. Она смотрела только себе на руки, но всё равно ей казалось, что все глядят именно в её сторону: перешёптываются, указывают пальцами. Чтобы отвлечься от этих мыслей она считала картофелины. В очередной раз Фёдор побежал к мешкам и хотел взять Наташино ведро, но она крепко схватилась за ручку и сильно дёрнула, давая понять, чтобы он не лез. Через некоторое время, наполнив ведро, Наташа сама понесла его к мешкам. Фёдор, заметив это, хотел было побежать к ней, да передумал и остановился. Он с утра ещё заметил, что Наташа не в духе, потому и решил сейчас не лезть на рожон. Парень посчитал, что волнуется та за мать.

Наташа, стараясь ни с кем не столкнуться, пересыпала картофель в мешок, и повернулась, чтобы быстрей вновь вернуться на выделенную ей полоску, но наткнулась на Александра, стоявшего поблизости.

– Ой! – испуганно вскрикнула девушка, опустив взгляд. Она не заметила его, когда подбегала с ведром, и сейчас румянец сразу же окрасил её лицо. Александр взял Наташу за руку и тихо проговорил:

– Привет, солнышко моё. Я так уже по тебе соскучился. Стою всё, смотрю, а ты и глаз на меня не поднимаешь. Неужели так нравится картошку собирать? Вечером-то на костёр придёшь?

– Нет, – прошептала Наташа, стараясь сдержать всё больше усиливающуюся дрожь. – Мама сильно болеет.

– Тогда я буду тебя ждать там, в доме. Придёшь?

Девушка ещё ниже опустила голову.

– Не знаю.

– Я буду ждать, – мужчина наклонился, желая поцеловать Наташу в щёку. Но она, испугавшись, отвернулась, и губы Александр коснулись уха, прикрытого косынкой. Наташа ойкнула и быстро побежала по полоске, боясь, что кто-то мог увидеть их. Дрожание девушки и страх быть разоблачённой не остались не замеченными Александром. Это только порадовало его. Он проводил Наташу взглядом, думая: «Придёшь, никуда ты не денешься. И сейчас уж готова… Ох и ведьмочка… – цокнул он языком. – Маленькая ещё, ведь не умеет ничего, а страсти-то в ней… что у вдовы изголодавшейся. Надо будет им с Оксанкой…» – усмехнулся Александр своим фантазиям, и направился в противоположную сторону, делая вид, что наблюдает за работой студентов.

День тянулся неимоверно долго. Во время двух перерывов на обед Наташа старалась отойти подальше от всех. Федор, прихватив пару мисок с тем, что приготовили сёстры Митрофановы, шёл за девушкой и, присаживаясь рядом на землю, не задавая ненужных вопросов, молча, ел. Наташа, лишь немного поковырявшись, отодвигала миску в сторону.

Утреннее предположения о том, что Наташа такая смурая из-за матери сменилось иным. Фёдору, имеющему пять сестёр, и объяснения не понадобились. Он решил, что сегодня у его подружки те самые дни, в которые и сёстры или молчат, или кричат на него без повода. И едят или всё подряд, или вообще устраивают себе голодовку. Привыкший спокойно относится к этому, Фёдор не лез с расспросами. Только иногда поглядывал на Наташу, без любопытства, а словно ожидал какой просьбы, готовый сразу же исполнить её. Но он ошибался. Наташа, конечно, волновалась за мать, но сейчас её мысли были об ином. Она всё время вспоминала то, что произошло ночью. Ей казалось, что все обо всём уже знают и от этого становилось стыдно. Но в то же время она не жалела. И понимала, знай она раньше, что всё произойдёт так быстро и не так романтично, как представлялось, то всё равно согласилась бы. И согласится вновь. И постарается сегодня ночью опять встретиться с Александром. Думая о нём, она вспоминала не только прошлую ночь, но и поцелуй возле мешков с картошкой. Лицо начинало гореть, а ухо чувствовать его губы, словно и не разделяла их косынка. Улыбка появлялась на лице, и начинало ныть внизу живота по бокам. Вспоминались его руки, как он ласкал её тело, и дрожь вновь охватывала Наташу. И даже та боль, что так не хотела покидать её ночью, сейчас превращалась в ломящее чувство желания, становясь приятным воспоминанием.

И девушка молча, опускала всё ниже голову, стараясь скрыть от окружающих свои мысли и ощущения.

После работы Наташа поспешила домой, отказавшись от приглашения студентов посидеть у костра.

Длинноногий Фёдор еле поспевал за ней, настолько она торопилась. Дойдя до своего дома, не попрощавшись, словно и не замечая, что юноша идёт следом, Наташа, открыв калитку, побежала к крыльцу. Фёдор, улыбнувшись, пожал плечами и, сунув руки в карманы брюк, покрутился на месте. Потом взглянув на дом, понимая, что Наташа уже не выйдет, развернулся и направился к общежитию, негромко насвистывая одному ему понятную мелодию.

Наташа заглянула в спальню родителей. Мать лежала с закрытыми глазами. Девушка тихо окликнула её. Та не отозвалась. Поняв, что мать спит, Наташа осторожно прикрыла дверь, стараясь, чтобы не скрипнула, и обернулась.

За спиной стоял Иван – младший брат. Он подошёл так тихо, что Наташа, увидев его, вскрикнула от неожиданности.

– Ты что пугаешь меня? – слегка потрепав мальчика за белобрысые вихры, спросила она.

– Спит, кашляла сильно, – с грустью глядя на сестру, произнёс он. – Я ей отвар давал пить. Она много выпила, и ей лучше стало, а потом уснула.

– Молодец, – прошептала Наташа, погладив брата по голове. – А Мишка где?

– Не знаю, – пожал плечами Ванька. – Наверно, на ферму убёг.

– На ферму?

– Ну, туда… – махнул он рукой в сторону, – …к студентам.

– Вот шельмец! Сказала же ему не ходить сегодня. А папка был?

– Ага, – кивнул Иван. – Сказал, поздно будет. А ты не пойдёшь туда? К студентам?

– Нет, не пойду, – ответила Наташа, виновато улыбнувшись, потом обняла и крепко прижала к себе брата. Тяжело вздохнув, добавила, сама не веря в свои слова: – Никуда не пойду. Не бойся.

– Да я и не боюсь, – освободившись от объятий сестры, ответил Иван. – Пожарь картохи, а то, чего-то у меня в животе урчит.

– А ты что, не ужинал?

– Ужинал, и мамку кормил, но она не ела совсем. Так только ложку облизала. И таблетки пить не стала.

– Ужинал и опять хочешь? – улыбнулась Наташа.

– Ага, – кивнул он. – Чего-то у меня аппетит повысился последнее время, – он погладил свой живот. – Всё время есть хочу. Расту, наверно, – широко улыбнулся Иван.

– Это и заметно, – усмехнулась Наташа, вновь ласково потрепав его за волосы. – Вон штаны уже короткие. А только недавно тётя Марина прислала.

– Ага, – посмотрев на брюки, ответил Иван. – Скоро, наверно, Миху догоню.

– Ну, не знаю, – покачала головой Наташа. – Он тоже сильно растёт. Уж папку догоняет.

– Ага, – подтвердил брат. – А ты картохи-то пожаришь? Я начистил.

– Надо же! Сам начистил?

Мальчик, улыбаясь, кивнул.

– Тогда, конечно, пожарю, – вновь потрепала она брата за шевелюру. – И когда это ты у нас такой самостоятельный стал?

– Ну, а чё? Мамка болеет, тебя нету, а я есть хочу. Пять яиц выпил, а не наелся.

– Сейчас нажарю, – поцеловала она Ваньку в лоб. – И не «чёкай». Некрасиво это. А что за таблетки ты маме давал?

– А вона, – указал мальчик на стол. – Фельдшерица приезжала, я ещё в школе был. Папка сказал, что она мамку хотела в больницу забрать.

– А мама, конечно, отказалась? – кивая, чуть улыбнулась Наташа, хорошо зная характер матери.

– Ага. Вот она и оставила таблеток для мамы и тебе записку.

Наташа взяла листок и внимательно прочла, кивая.

– Понятно. Ну, ничего, – улыбнулась Наташа брату. – Выпьет у нас как миленькая, и знать не будут, – шепча, подмигнула она. – Намешаю ей в травку и выпьет.

– Ага, – усмехнулся Иван.

***

Пожарив картошки, накормив братьев и напоив мать настоем лечебных трав с растолчённым туда лекарством, Наташа, не дожидаясь отца, легла спать. Понимая, что накануне он обо всём догадался, ей совсем не хотелось встречаться с ним. Было стыдно посмотреть в глаза. А если отец начнёт спрашивать? Как можно об этом говорить с ним? Лучшим выходом для себя она решила – притвориться спящей.

Услышав, что пришедший отец подошёл к двери её комнаты, Наташа натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза.

Павел, прислушался, постоял немного у дверей и, подумав, что дочь уже уснула, не решился зайти.

***

Мишка сидел на кровати, подогнув под себя ноги, и, переполненный эмоциями, размахивал руками, рассказывая брату, как весело провёл вечер у студентов. Павел вошёл к сыновьям. Мишка лишь на мгновенье остановился, но увидев, что это не мамка, продолжил говорить.

Галина обязательно бы отвесила хороший подзатыльник, выключила свет и заставила спать. А отец мог только слегка пожурить за какой-либо проступок, но так, что это скорее казалось поощрением.

Павел присел на кровать к Ивану. Младший сын лежал и, открыв рот, смотрел на брата – так интересно тот всё рассказывал.

– А можа ужо и спать пора? – прервал отец Михаила. – Мама болееть и Натаха ужо спить. А ты тута кричишь на всея дом.

– Пап, немного осталось, я ещё только про Ленку, студентку одну, расскажу и всё. Она там такие фокусы показывала!..

– Не, хватить сына, хватить, – прервал его Павел, махнув рукой. – Завтре доскажешь. А теперича спать пора. А то и мамку, и Натаху разбудишь. А мамке вона как плохо.

– А чё, мамке не лучше? – сделал удивлённое лицо Мишка.

– А ты кода пришёл? Поди, только?

– Не-а, я уже давно.

Отец покачал головой.

– Плохо мамке, очень плохо. Мог бы и по ране прийти, Натахе помочь.

– Пап, я помог, – отозвался Иван. – Там Натаха таблеток намяла и мамке в травку насыпала, ты будешь ей пить давать – помешай.

– Хорошо, спи сынок, спи, – он нежно погладил Ивана по голове. – И ты давай ужо ложись, – обратился к Михаилу, – и завтре не ходи туды. Помоги Натахе по дому. А то у меня работы на поле много, опеть уйду засветло и приду поздно. А мамка вона никак не поправлятьси.

– Ладно, – опустив глаза, виновато ответил Михаил. – Я думал ей уже лучше.

– Не, не лучше. В больничку надоть, да вот, не поехала, – вставая, покачал головой Павел. Погрозил для порядка Мишке пальцем, но выход забыл выключить свет. Старший сын обрадовался и сев, удобней в кровати собрался продолжить рассказывать про Ленку-фокусницу. Но Ванька сам остановил его, попросив досказать утром.