Текст книги "Сны в руинах. Записки ненормальных"

III

– Ну всё, Тейлор, похоже, ты доигрался, – Расти мотнул головой, указывая куда-то мне за спину. – Только не суетись, – тут же одёрнул он моё автоматическое желание обернуться. – Твоя «птичка» тебя всё же выследила. Шустро она сообразила.

Расти говорил, ухмыляясь, словно о чём-то совсем постороннем, точно рассказывал что-то занимательное. Но глаза были серьёзны, и я прекрасно чувствовал его напряжённую, затаившуюся в этой хитрости тревогу.

– И что она делает?

Я с трудом сдерживал дрожание своих нервов, странное, упорное, рождённое и страхом и радостью какое-то необъяснимое, паникующее воодушевление.

– Угадай, – тут же съязвил Расти. – Держит в руках приговор трибунала и машет тебе им.

Я снова чуть было не оглянулся, как будто намереваясь проверить эту злую шутку, успокоить всполошившуюся мнительность.

– Ничего не делает, – сжалился над моей трусостью Расти. – Стоит и смотрит. На тебя.

От этих слов, от одного только понимания того, что она смотрит мне в спину – наблюдает, изучает и Бог знает, что уже успела про меня надумать, – мои лопатки сковало вязким холодом. Дробная, резвая дрожь пробила сразу всё тело, и движения тут же стали неловкими, непослушными. Как марионетка я запутался в каких-то невидимых, липнущих к рукам и ногам нитях и ничего не мог с этим поделать. Расти исподлобья осторожно присматривался, а я боялся пошевелиться лишний раз, словно эта скованность была чем-то спасительным, защитным секретом выживания, пронесённым сквозь тысячелетия – замереть, не дышать, авось не заметят. Нелепо и глупо.

По лицу Расти я безуспешно пытался выяснить, насколько близки и суровы надвигающиеся проблемы.

– Вот скажи мне, как она тебя вычислила?

Он был как будто спокоен, сказал это едва слышно, даже как-то сонно. Но я прекрасно знал, что именно так и действует его паника. Таясь внутри его души, отгораживается какой-то странной, резкой усталостью, прячется в этой видимости апатии. И потому в минуты страха Расти словно бы затихал, останавливался – порой лишь на миг, – но нуждаясь в этом секундном замирании нервов, чтобы сосредоточиться, упорядочить свой испуг, заставить себя искать спасения.

Трибунал. Это было куда страшнее гражданского суда, через который мы оба уже прошли, и в котором тоже не было ничего приятного. Но теперь это будет приговор не только свободе, не просто утраченным, оставленным за решёткой временем. Вместе с погонами и званием трибунал лишал чего-то большего – чести, гордости, уважения… Целой части души, которая незаметно и необъяснимо сжилась с армией, с навязанными шаблонами, приклеилась ко всем этим знакам отличия, шевронам, нашивкам. И снять эту форму по вердикту суда было позором. Анафема, приправленная заключением и общим, нескрываемым презрением. А этого Расти, пожалуй, и не вынесет…

И лишь теперь, заметив в нём этот его загадочный рефлекс спокойствия в опасности, я подумал вдруг, что в своих эгоистичных затеях совсем не потрудился поинтересоваться, насколько рискованно втянул его в эти игры с уставом. Чего на самом деле стоила ему та информация?

Я даже вздрогнул, вспомнив его слова, показавшиеся мне глупым, напрасным малодушием тогда, и так пророчески зазвучавшие в моей памяти сейчас…

– Мой бог, Тейлор, я из-за тебя до трибунала допрыгаюсь.

Он угрюмо сопел, не решаясь выдать мне такие долгожданные сведения, словно бы давая моему нервному, взбудораженному благоразумию время одуматься. Но моё сердце рвалось к той девушке. И, как вопящий, истеричный и упорный в капризах ребёнок, я ни на кого и ни на что не хотел отвлечься. Я просто не мог не использовать природный, неутомимый авантюризм, который так непредсказуемо иногда оживал в Расти, и пульс которого уже проснулся, вдохновлённый первой удачей. Я рассмотрел этого искателя приключений привычно и быстро, легко узнавая того безрассудного Расти, с которым «воевал» ещё в банде Вегаса. Я поймал его на приманку из гордости и тщеславия, на коварную смесь хитрости и взаимовыручки, пусть невольно, но забыл про риск. Принял его помощь, не размышляя, как нечто должное, принадлежащее мне по праву дружбы…

Он честно пытался отговорить меня тогда, не понимая, что разум, замученный страстным стремлением, уже ничего не услышит и не поймёт.

– Выбери лучше другую, а? – Расти сосредоточенно разглядывал меня, будто и впрямь ожидал, что я вздохну, развернусь и пойду искать другую, только из-за одного этого его просительного сопения.

– Замужем? – затаив дыхание, осторожно уточнил я, а моё сердце едва не погибло от такой очевидной возможности, которую до сих пор беспечно упускало из расчётов.

– Нет, – Расти пожал плечами, как будто удивляясь этому вполне естественному предположению.

Я облегчённо позволил сердцу жить дальше, но сам Расти радоваться почему-то не торопился.

– Лучше б она замужем была, – как-то странно сказал он, словно утаивая до последнего какую-то жестокую весть, надеясь, что я сам догадаюсь, и ему не придётся произносить вслух некие заготовленные, тяжкие слова.

Но я быстро уставал от его не нужной мне таинственности.

– Так, Расти, не томи. А то я сейчас кого-нибудь застрелю, – я агрессивно подгонял эту нерешительность, не в силах спокойно дожидаться соизволения его совести.

– Мэрион Энн Морган, – Расти вздохнул, окончательно сдаваясь. – Ничего не напоминает?

Испытующе глядя на меня, он, похоже, и правда считал, что это долгожданное имя вдруг всё расставит на места, окончательно объяснит что-то моему сердцу, оградит его от настойчивого, властного, неуправляемого чувства. Будто скрывалась под этим именем не очаровательная девушка, а какая-нибудь проказа, чумное поветрие, от которого Минздрав и инстинкты предписывают бежать незамедлительно и пугливо.

– Морган-Морган… Мэрион Энн… – я старательно перебирал в памяти имена людей, когда-либо встречавшихся мне на пути. Но никаких Морганов не помнил или не знал. – Нет, ничего не напоминает. А должно? Мы её ограбили, что ли?

Искренне надеясь, что никого из всевозможных Морганов мы всё-таки не грабили, я наивно смотрел на Расти.

– В каком подвале тебя растили, Тейлор? – он даже руками развёл, беспомощный перед моей бестолковостью. – Мэрион Морган – дочь полковника Николаса Моргана. Он же почти легенда ВВС!

Расти снова выжидающе посмотрел на меня, видимо, рассчитывая всё же на моё внезапное озарение. Но сегодня его вера в мою сообразительность хронически не оправдывалась. В чём именно заключалась легендарность бравого лётчика Николаса Моргана, я по-прежнему не догадывался.

– Ну, этот урок я, определённо, проспал, – оптимистично подтвердил я свою тупость. – Никогда не любил историю.

Расти завздыхал как педантичный воспитатель, усердно и безнадёжно бьющийся с нерадивым учеником. Но за этими удручёнными вздохами слишком хорошо было заметно удовольствие почти детское. От превосходства осведомлённости, оттого, что лишь его феноменальная память умела хранить невероятное скопище имён и фактов и за секунды отыскивать данные во всём этом барахле эрудиции. Я терпеливо приготовился выслушать историю легендарного полковника, хоть, конечно, несмотря на все свои неоценимые заслуги, интересовал он меня намного меньше, чем его смешливая дочь. Но Расти не предоставил права выбора…

Николас Морган, тогда ещё капитан, был сбит при выполнении боевого задания над вражеской территорией. Пять суток считался пропавшим. Пять суток его жена и маленькая Мэрион, замирая от отчаяния, вздрагивали от каждого звонка. Не отрываясь, высматривали его в новостях, как будто и правда ждали увидеть случайно мелькнувшего в кадре родного человека. Трое суток он пробирался к своим. Был даже взят в плен, но бежал и всё-таки выбрался, откупившись от судьбы парой лёгких ранений… Это «путешествие» вошло во все учебники по выживанию в тылу врага, прославило армейскую подготовку и лично капитана Николаса Моргана…

Человек-легенда… Человек, который спас сам себя…

Расти, укрощая восхищение, заученно предъявлял моему воображению все эти удивительные свидетельства чужого мужества, за годы использования облагороженные и дополненные безобидной словесной доблестью. И я моментально представил себе прямого, подтянутого, гордого офицера, бесконечно храброго и нравоучительного «отца-командира», каждое слово которого эпохально и достойно хроник. Человек-лозунг… Образ идеального солдата – в меру умного и не в меру патриотично-громкого, – который грубыми мазками навязывает дешёвая, не имеющая ничего общего с реальностью пропаганда. И то ли от этой оскомины героизма, то ли от запыхавшегося, спешного восторга Расти, мне вдруг стал заранее неприятен этот полковник, обломки истребителя которого давно сгнили где-то далеко в негостеприимных горах. Я как-то сразу невзлюбил это своё представление о нём, не захотел примкнуть к толпе почитателей его подвига. Ревность и зависть… Я мгновенно разглядел в нём помеху в моей борьбе за Мэрион – этот сверкающий славой образ неумолимо и равнодушно, каплю за каплей изымал у меня всякую надежду.

Расти дотошно приметил это моё насупленное уныние и даже как будто обрадовался ему. Похоже, очень уж сильно не хотелось ему возиться со мной.

– Так что не ту девчонку ты наметил, – он расслабленно хохотнул. – Заваливай в койку какую-нибудь другую, а то с этой ещё по шее заработаешь – не разогнёшься.

Эта грубость, эта его пошлость – совсем неуместная, непозволительная, никак не пожелавшая ужиться рядом с моим оглушительно-властным чувством, – вырвала вдруг из моей души ярость почти дикую, срывающуюся, мгновенно бросила её в ответ Расти. И, несмотря на то, что подобное моё буйство не способно было длиться хоть сколько-нибудь долго, но даже краткий миг этого сполоха мог натворить немало. Сцепив зубы до боли в скулах, я сжал кулаки, словно и вправду старательно удерживал кого-то на привязи.

…Сам не понимаю, каким чудом я всё-таки сдержался тогда и не ударил Расти. Что-то – циничный расчёт или самообладание – отвлекли и усмирили мою минутную, фанатичную ярость. Но именно это гневное возмущение, этот всплеск души и предъявили Расти всю неукротимость моего чувства. Это моё очевидное бешенство стоило десятка слов и объяснений.

– Ладно, Тейлор. Вижу. Ты серьёзен как никогда.

Расти как-то опасливо смотрел на меня, заметно удивляясь этому психованному выпаду. Он сам учил меня драться когда-то и, вероятно, успел уже не раз пожалеть об этом. Подчас моим нервам не мог доверять даже я сам, а Расти и того меньше.

– Это что-то меняет? – я с трудом отпустил свою психику на волю.

– Что именно? Серьёзность твоих намерений? – Расти пожал плечами. – Меняет. Качество и количество ожидаемых проблем, например.

Он всё ещё не верил в меня, в реальность придуманной мною сказки и заражал своим сарказмом, своей опостылевшей, безжалостной рассудительностью.

– Ты понимаешь, что она – не только дочь офицера, до погон которого тебе ещё служить и служить. Она – дочь героя. Ну узнаю я её любимый способ завязывать шнурки, и что?

Я тихо грустил, выслушивая издевательства над моими мечтами. Но грусть эта была чем-то хоть и обречённым, но просто существовавшим рядом с моим упрямством. Ни за какие увещевания я не отдал бы право выйти на этот поединок с судьбой, даже если бы заранее и точно знал, что проиграю.

– Выясни, что сможешь. Всё пригодится. И шнурки тоже, – угрюмо сказал я, замыкаясь в собственной решимости, оберегая её и боясь растерять в этих ненужных спорах.

– Ты, никак, повеситься надумал ради прекрасной дамы? – Расти бестактно рассмеялся, стремясь разбавить мою мрачность своими грубыми шутками.

Но я не оценил его клоунады.

– Правда считаешь, что у меня нет шансов? – я попытался выпросить у него подачку своим надеждам.

Но Расти никогда не подавал попрошайкам.

– Нет, – бесстрастно загубил он остатки моей наивной веры. – Конечно, нет. И что ты вообще затеял? Подойдёшь к ней: «Привет, я Джейсон» и понесёшь всякую чушь про чувства и прочее? Да у неё таких неугомонных мечтателей в день по взводу. Повезёт, если она вежливо от тебя отвяжется.

Расти развозил красочную словесную тоску, а я слушал его очевидные благоразумные, но такие неутешительные доводы и грустил, расставаясь с иллюзиями пылкого, неосторожного, неопытного сердца.

– Да уж… до неё как до неба. В общем-то, в буквальном понимании.

Но Расти вдруг засмеялся – весело и хитро, – словно утаивал до сих пор некий праздничный сюрприз, и вот именно сейчас, после моего унылого заявления и пришла пора забросать друг друга конфетти.

– Ну, не всё так трагично. Вот смотри – девочка растёт в тени своего славного отца. Ордена, медали, армия кругом и всюду. Полагаешь, куклы у неё в детстве были? Или сплошь самолётики с пистолетами? Может, она вовсе и не хотела в армию идти. Но при такой наследственности разве куда свернёшь? Вот почему, например, она в пилоты вертолётов подалась? Блистательный папа – лётчик-истребитель, а она ближе к обычным смертным решила быть? А теперь ответь на простой вопрос: чего такой девушке не хватает?

Расти победно уставился на меня, затягивая паузу, как докладчик на вручении какой-нибудь вожделенной премии.

– Романтики, – сообразил я, радостно суетясь сердцем.

– Точно, – Расти заулыбался, словно всю жизнь ждал этого моего озарения. – Надо её заинтриговать. Любопытство у девушек, особенно таких амбициозных, просто никаких границ не знает. Вот и покоряй её романтичной загадочностью. Если не боишься. А то подумай ещё пару сотен раз – трибуналу ведь наплевать на твои там якобы объявившиеся чувства.

Но ни сотни, ни одного раза мне уже давно не требовалось.

– Никогда ничего подобного не испытывал, – вдруг сказал я, надеясь всё же растолковать ему важность этого потрясения своей души, убедить в чём-то или исповедаться. – С Венецией всё было совсем не так, хоть мне и почудилось однажды, что люблю её. Но это было не то… Просто тень, отголосок… Тоска расставания, привязанность. Что-то тёплое, но тем не менее расчётливое. Просто потому, что хорошо было быть с ней, не хотелось ничего менять. Теперь же что-то совершенно непостижимое. Я будто дышу вполсилы, боюсь спугнуть что-то… И ещё эта какая-то невероятная жажда видеть её – пусть издалека, тайком, – но быть с ней хотя бы так. Как призрак, слуга… Не знаю как это лучше объяснить…

Нелепо и многословно я всё старался передать то, что чувствую. Но оказалось, что любви нельзя обучить, нельзя даже примерно описать её кому-то другому, ещё не испытавшему это чувство, так, чтобы он понял. И Расти не понял. Но и не распознав всей причины стойкого, оголтелого упорства, так редко баловавшего мой характер, он всё же принял эту странную, загадочную для него одержимость. Просто поверил, что мне это нужно…

И вот теперь – запоздало и отчаянно – я вдруг понял то, что он так безуспешно пытался внушить моей сознательности тогда. Что подобная исступлённость, страстная порывистость – очень плохой союзник в мире, где властвует устав, где можно нарушать правила ровно до тех пор, пока никто не знает, что ты их нарушаешь.

– Ладно, Тейлор. Вечно ты тут не просидишь, – Расти решительно поднялся. – Лично я линяю. Говоришь, лица она твоего не рассмотрела? Значит, не паникуй, сделай вид, что турист, и рули на взлёт. Будет вопросами кидаться – всё отрицай. В особенности про меня.

Он ободряюще похлопал меня по плечу, стараясь хоть немного смирить моё мечущееся волнение. И я на мгновение вспомнил давние времена, эти его покровительственные жесты, приевшиеся мне почти сразу после нашего знакомства – старший брат, не иначе.

– Иди уже, – отпустил я его услужливую заботу. – Успокоительное только всё не съешь. Мне тоже понадобится…

В людском шуме – всех этих весёлых вскриках, звяканье бутылок и стаканов, – я бесполезно попытался уследить за шагами Расти, узнать, насколько благополучно миновал он любопытство или злость Мэрион. Помедлив, ловя ускользающую отвагу, нацепил маску скучающего равнодушия и сам наконец-то поплёлся к выходу.

– Простите, могу я кое-что спросить?

Я неосознанно, как-то автоматически обернулся на этот голос. Просто не мог не обернуться. Впервые я был к ней так близко, и, наверное, даже ценой возможного приговора не захотел отказаться от такого счастья. А теперь слишком поздно было делать вид, что эта фраза относилась не ко мне, что я её не заметил, не услышал.

– Вы мне? – я добросовестно сдерживал улыбку в рамках спасительной официальной вежливости. – Буду рад помочь, если смогу.

Мне хотелось смеяться, обнять её и закружить, сотворить какое-нибудь восторженное безумство, но приходилось следить, чтобы улыбка моя была не более чем приветливостью. Мэрион внимательно и абсолютно спокойно рассматривала меня, и я не знаю, что встревожило бы моё сердце больше – эта её неизвестно что таившая сосредоточенность или агрессия прямых, недвусмысленных обвинений.

– Что вы делали у меня в комнате? – как будто завершив опознание моей личности, окончательно утвердившись в подозрениях, вдруг без всяких предисловий спросила она.

И вот это было уже слишком похоже на обвинение. Трусливая, нервная изворотливость тут же укротила все любовные танцы моей души.

Глупо. Невероятно глупо. Попался как дурак. Сейчас мне стала непонятна сам идея забраться к ним в казарму, добровольно набрать охапку как минимум дисциплинарных взысканий. Но в тот день я будто бы заключил пари с каким-то нахальным, язвительным чёртом, и он легко приманил меня этой дерзостью. Я словно доказать захотел кому-то… Конечно, ещё вчера казалось таким романтичным оставить те цветы на её подушке, рискнуть если не всем, то очень многим ради дурного, вдохновенного желания сблизиться, пусть и так символически. И мой неуёмный авантюризм весело запрыгал вокруг этой идеи, едва лишь представился случай воплотить ту непозволительную шалость влюблённого сердца. Но сегодня за эти «подвиги» мне светили обвинения в преследовании и домогательстве, и кто его знает, какая уйма вердиктов помельче волоклась следом. Вплоть до кражи, если у кого-то из девушек затерялась какая-нибудь драгоценная мелочь. И вот теперь страх заработал вполне результативно, шустро затаптывая всю романтичность моей натуры.

– Простите? – максимально искренне глядя в глаза Мэрион, тщательно разыгрывая замешательство, я надеялся, что в своё время достаточно поднаторел в притворстве и пока ещё не растерял все эти полезные приютские навыки.

Строго сдвинув брови, Мэрион чётко и уверенно повторила:

– Вчера я застала вас у себя. Что вы там делали?

Я опешил. Это удивление мне совсем не пришлось разыгрывать. Значит, она всё-таки видела моё лицо, узнала меня? Тогда почему ни командование, ни военная полиция до сих пор про это не слышали? Теоретически я уже должен был рыдать и оправдываться, умоляя казнить не очень больно. А вместо этого она пришла одна…

– У вас? – на всякий случай сдержанно возмутился я, изнывая от любопытства, от почти детского, непреодолимого желания узнать, куда же заведёт нас этот разговор. – Извините, но вы, определённо, что-то путаете. Я даже не знаю, кто вы такая.

Мэрион исподлобья, как-то смешно насупившись, будто нахохлившись, недоверчиво смотрела на меня, молчала и, похоже, сомневалась уже в своей недавней убеждённости. А я с трудом сдерживался, чтобы не полезть обниматься. Моя радость, запертая в сердце, изводила моё суровое самообладание, выплёскивалась как вода сквозь пальцы.

– Может, объясните? – играя в деликатность, я пытался выведать тайны её расследования. – Кто-то забрался в ваш дом? Вор?

Я «наивно» заглядывал ей в глаза со всей участливой доброжелательностью случайного, но благородного прохожего, коверкал факты, собирая эти мелкие неточности в мозаику собственного алиби.

– Нет, не в дом. В казарму.

Мэрион всё ещё строго изучала эту мою готовность помочь. Но видимо, я был убедителен в своей роли больше, чем сам ожидал.

Она вдруг покраснела, как-то засуетилась, неловко теряясь в объяснениях:

– Извините… я ошиблась… Мне показалось… Простите… Все эти цветы, подарки – всё это сбило меня с толку. Хотела узнать, кто и зачем мне всё это присылал. Извините ещё раз.

Она развернулась, словно сорвавшись, быстро зашагала прочь.

– Эй, подождите! – почти выкрикнул я, испугавшись, что вот сейчас она уйдёт, и я больше никогда и никак не смогу доказать ей, что это всё-таки мои цветы каждое утро ждали её на проходной, присылались с почтой и курьерами. Что это всё же я так настойчиво и беззастенчиво терзал её любопытство.

Словно догоняя право претендовать на всю ту романтику, которую мы с Расти устроили вокруг моей любви и этой девушки, я подошёл к ней.

– Не думаю, что вам следует опасаться того, кто цветы дарит. Возможно, он просто стеснительный, – я усиленно заулыбался, стараясь исправить свою оплошность – ведь наверняка мой визит нешуточно её напугал, а я даже не понимал этого до сих пор. – Вряд ли он хотел напугать…

– Я не испугалась, – упрямо повторила Мэрион, пожимая плечами. – Просто интересно было узнать, кто меня так балует. Спасибо за помощь.

Она протянула мне руку, и я аккуратно, точно боясь помять, пожал её. Не в силах совладать с собственным счастливо замирающим сердцем, удержал её ладонь чуть дольше, чем могла позволить себе простая учтивость и намного дольше, чем я мог даже мечтать ещё вчера.

– Удачи на завтрашних стрельбах, – вдруг сказал я, выдавая себя и улыбаясь от этого «опрометчивого», весёлого признания.

Мэрион застыла на мгновение. И этот миг её сомнения едва не добавил мне седых волос. Но она усмехнулась в ответ, хитро и радостно, подозрительным прищуром высматривая насколько случайна эта моя оплошность.

– До свидания, Джейсон Тейлор, – и расхохоталась коротко и звонко, наслаждаясь моим невольным удивлением.

Похоже, мы оба справились с «домашним заданием», и хоть я не знал, что кроме имени известно Мэрион обо мне, но уже одно то, что она мной интересовалась, было неимоверно приятно.

И я счастливо добил свою скрытность:

– До свидания, Мэрион Энн Морган.