Текст книги "Преемник"

– Какого цвета ковры на полу?

– Зеленые, с коричневыми вставками.

– Что стоит на моем столе?

– Справа ежедневник, подставка под документы, лампа коричневая. Слева перьевая ручка на подставке, телефон.

– Что на центральной стене?

– Президент и Кирилл Семенович.

– Угу.

Левон Кириллович прошел к своему столу и сел обратно в кресло.

– Что на мне надето?

Задумался. Если обстановку не меняющуюся годами я мог вспомнить по памяти. Это запомнить было не сложно, то чтобы вспомнить во что одет Мацумуро надо было поднапрячься. Точно помнил, что на нем был серый костюм, черная рубашка, брюки подшиты неровно, плохой крой. Галстук бордового цвета, ноги босые. Я вспомнил, как он был одет, но ответил:

– В новом, наверное. Не помню. Не разглядывал.

Мацумуро рассмеялся в голос и меня чуть отпустило.

– Справился.

– Открою?

– Открывай.

С открытыми, он выглядел приятнее, чем его голос в темноте.

– Кто крысит на заводе?

Внутри сжалось, на пару тройку секунд, впал в кому без движений сидел, не издавая звуков, не дыша, казалось. Главное уметь держать лицо – так нас учили в Академии. Быть убежденным в своих словах.

– Завелись крысы? Только же летом травили!

– Идиот, Томчук! – Ударил он по столу кулаком. – В «Фактуре» появилась статья, ты ее уже, скорее всего видел.

– Ну, читал.

– Там Топольницкий в очередной раз пишет бред. Пишет, что Кирилл Семенович пытается продать вторую часть завода. Томчук, у моего отца нет красной кнопки и нет даже такой возможности ей завладеть.

– У Кирилла Семеновича проблемы?

– Нет у него никаких проблем! – резко сорвался на крик Левон и снова глотнул воздух. Нервничал. – Я уважаю журналиста Топольницкого, но только когда эта тварь не лезет в жизнь моей семьи без моего ведома. А про Корею читал?

– О том, что детали снова поступают из Кореи? Видел. Но зачем читать то, что заведомо неправда. Я же уверен, что все наши самолеты строят из деталей, которые разработаны на территории страны. Я знаю, кто их строит. Знаю как. И даже знаю в лицо тех, кто заправляет эти самолеты.

Он снова встал. Не сиделось. Подошел к окну и уставился в море.

– Мне нужна твоя помощь. – Просвистел он сквозь щель в зубах.

– Если нужна – помогу.

– Мне нужно, чтобы ты держал на контроле Трынова.

– Зачем? – вот здесь я удивился, и это отразилось на мимике лица. Хорошо, что Левон стоял спиной.

– Вопросы тут задаю я. Мне нужна вся информация о нем: что делает на работе, как проводит свободное время, на что тратит деньги.

Эту информацию я знал и без слежки за товарищем. Достаточно было один раз поговорить с его женой и проследить за его медленными передвижениями по заводу.

– Он сливает информацию!

– В «Фактуру»? – усомнился я в холодном разуме директора.

– Везде! Сливают информацию везде! И в «Фактуру» тоже! – кричал он и топал ногами уже. – Я требую ответ! Ты готов?

– Да, готов я, готов.

Стоило бы мне один раз отказать Мацумуро, то я тут же вылетел с работы. Этого произойти не должно было. За три года я научился вещам, которыми бы никогда не смог заниматься по собственному желанию, я выстроил отношения с коллективом и руководством, я в принципе не плохо зарабатывал по местным меркам – полторы тысячи долларов в месяц. И вот так одним отказом все перечеркнуть я не мог. Не имел полномочий.

– Я в долгу не останусь, Томчук. Я же на твоей стороне. Я помню все что ты для меня сделал. – он смотрел, казалось бы в меня, читал меня изнутри, как будто сейсмическое волнение прошло по всему телу.

– Я понял. Я помогу.

Медленно встал, чтобы не вызвать повторный всплеск гнева. Задом неспешно двигался к выходу.

– Ты уважал своего отца, Томчук?

– Уважал.

– Вот и я уважаю. И никто не сможет меня сломить.

– Согласен. Вам есть чем гордиться. Ну, я пойду?

– Иди.

Вышел и плотнее запер дверь, чтобы не вернуться. Чтобы не вернул. В теории я понимал, что задумал Мацумуро, но пока до конца не мог сложить мозаику из людей. Он пытался вычислить того, кто сливает информацию из «Скалы» «Составу 17», но не мог понять, кто из работников может оказаться шпионом. Такой шпион мог находиться в каждом корпусе. В каждом из корпусов мог находится завербованный лазутчик, который доносил информацию о жизни правящей семьи не только в независимую «Фактуру», но и во внутреннюю полицию и там уж подробности были гораздо интереснее, чем в СМИ.

Ненависть к острову раздувалась во мне постепенно, как воздушный шар, который надувают до состояния «лопнуть». И вот, последний глоток воздуха и ошметки латекса прилипают к стенкам моего внутреннего начала. Того начала, которое заставляло меня малодушничать, врать, играть в игры без правил, жить по чужим правилам. Конечно, я знал, кто сливает информацию.

У Трынова была система, как расставить канистры так, чтобы потом удобнее было заправлять бомбардировщики. Первыми шли синие по 216 литров, они расставлялись у стены, дальше красные по 100 литров, потом по 50 желтые и по 20 белые выстраивались у точки, где останавливался самолет. Габаритные канистры передвигали гидравлическими подъемниками, а вот от 50 литров уже катали вручную. Сегодня заканчивали расставлять 20-литражные, и по большому счету в нашем цехе до запуска самолета все было готово.

– Что опять хотел? – спросил по приезду в цех Трынов.

– Мне кажется, у него крыша поехала.

– Он же наглухо отбитый.

– Не в отца. – Подчеркнул я.

– Мацумуро мог быть нормальным мужиком, если бы не стал чиновником.

– Чиновник убил человека. Хорошее название для книги.

Андрей повернул боком последнюю двадцатилитровую канистру и рывками стал подкатывать к моей, на которую я уселся сверху.

– Книги? – ему стало смешно.

– Когда-нибудь Мацумуро выйдет на пенсию и напишет книгу о том, как он стал президентом.

– Из него мог бы выйти хороший президент, если бы он перестал думать, что он царь.

– А я бы за него проголосовал. – Признался я и был честен в своем выборе.

Подстраиваться – вот главное качество любого островитянина. Умеешь приспосабливаться под условия жизни, погоду и политический строй – ты непотопляемый. Идешь против системы – лучшее, что может с тобой случится, это ты вернешься на материк. Я был точно таким же приспособленцем, как и большинство жителей на этих островах.

В 16.35 мы с Трыновым и лаборанты складывали обязанности в шкафчики для переодевания и ехали к выходу. Подъем на землю был также правильно логически вытроен, как и все передвижение на заводе. Первым уезжал центральный четвертый цех, потом уезжали мы, как самые дальне расположенные, потом уезжали токари и инженеры. Время работы каждого корпуса было разным. Последние инженеры, начинали работать с 9 и завершали день в 18.00. Так все успевали спуститься в «Скалу» без пробок и также без пробок подняться.

После 17 часов наступало время личной свободы. Обычно на выходе мы собирались толпой, человек по 12 и шли в сторону города и уже дальше разбредались по домам. Толпами ходили осознанно, потому что можно было встретить медведя или лису. Бывало, что на одиночек звери нападали, группы не трогали.

После серпантина я свернул на Азовскую и пошел в сторону причала. Море синхронизировалось с ветром и как будто продолжало с ним ругаться. Они не могли что-то поделить уже пару дней, скандал затягивался. Дождь прекратился еще днем, и к вечеру подсушил асфальт и песок. В теплые дни на пирсах сидели рыбаки и на удочку ловили фугу или камбалу к ужину, сегодня пирс был пустой. Смеркалось и в центре города зажигались яркие фонари. Со стороны Вэна плавно по морю скользил луч маяка. Сегодня только он подавал признаки жизни. Осень была комой в которую впадал остров до весны.

Я сел на сухую часть пирса, до которой не долетали волны. Зажмурил глаза, как будто весь день держался и под конец сдался. Не выдержал. Ослаб. Под закрытыми веками скапливались слезы. Стоило их открыть, и они бы потекли по щекам, и может быть, на губы. Отчаяние на вкус соленое.

Мне 35 лет, а я ребенок, который боится признаться себе в страхах перед жизнью. Я ничего не добился, не сделал важных открытий, и смысла в этом существовании по сути-то и нет. Вопросы кружились чайками в голове: Зачем мне нужен был этот остров? Зачем эта работа? Эти люди? Эта жизнь? Мне бы взять и в Японское с разбегу не задерживая дыхания, но на берегу, что-то удерживало. Крепко прибивало ко дну якорем.

Снова забрызгало с неба. Я встал, отряхнул пыль с джинсов и пошел в сторону центра. Единственная к кому мне всегда хотелось прийти – была она. Всего один человек на всем белом свете делал мою жизнь не такой бессмысленной. Одна женщина во всем мире. Во всем.

ВЛАДИМИР ТОПОЛЬНИЦКИЙ

– Володенька, ты когда уже паспорт свой мне дашь? Сколько можно! – негодовала и делала это ужасающе медленно старинная бухгалтерша тетя Маша. – Я же тебе уже говорила, что без документа не имею права выписывать на тебя деньги. А вы же молодые что, только за деньги и работаете. Вот скажи тебе, что не будет получки, ты и писать откажешься. А не будешь писать– не будет газетенки вашей, а без газетенки я не получу зарплату.

– Да, принесу, теть Маш, забыл.

– И что мне тебя, как писать?

– Володей Топольницким – лучшим на свете журналистом всех времен и народов.

– Сколько же в тебе гордыни, Володенька. Высоко взлетишь, да больно падать будет. Вас вон по очереди ко мне самых лучших приходит. А все лучшими быть не могут.

– Тетя Машенька, дорогая, держи конфетку, – вытащил я из кармана карамельку. Карамельки помогают завести разговор с детьми и женщинами, ну вот иногда еще и задобрить. – Дай подписать и пойду я, а то этот злиться начнет.

– За что тебе тут вообще платят? На работе появляешься по выходным, все время опаздываешь. Как можно опоздать, когда у тебя все по расписанию? Безобразие какое-то. – Монотонно читала морали. Это были бесконечные морали бухгалтерши.

Теть Маша была человеком одиноким, ограниченным в общении, поэтому наши встречи были для нее отдушиной. Выписывая платежки за публикации, она старалась сделать этот процесс длиннее, чтобы поговорить со мной и другими корреспондентами, обсудить новости или слухи, рассказать, какое время было раньше золотое, а сейчас – ну так себе.

– Мы если приходили в 8 утра, то уходили в 5 вечера. И так каждый день. А попробуй опоздать – выговор. Опоздаешь три раза – увольнение. А у вас все легко: захотел пришел, захотел не пришел. Никакой дисциплины. У меня знаешь, как покойный муж сыновей воспитывал? Будил их каждый день в пять утра и по острову круги наматывать пока они не проснуться, а если проснулись, то и день у них заладится. В 9 вечера уже по норкам разбегались. Сопели, как хорьки. Вот это дисциплина, а не вот эти ваши посиделки с семечками. Раньше журналисты другие были – только правду писали, а теперь Мацумуро – вор, Мацумуро – обманщик. А что вам этот Мацумуро сделал – вы при корейцах не жили!

– Так я же только правду, теть Маш.

– Да, где-то наковыряешь, как шпиён кусками, а потом весь Вэн трубит, что Кирилл Семенович – змеевский сын, а он может посланник, чтобы сделать нашу жизнь на островах лучше.

– Так этот ваш спаситель крышу мне залатать не может, что не дождь, то мне на голову.

– А что ему до твоей крыши? Он что обо всех думать должен? – сердилась она. – У него дел по горло, а еще и ты тут со своей крышей. Не один такой! Подписывай!

Кинула она бумажку на стол.

Тетья Маша была вот уже давно на пенсии. В свои восемьдесят три, чтобы не сидеть без дела согласилась за небольшое вознаграждение сводить дебет-кредит для медиагруппы «Фактура». «Фактура» существовала на островах двадцать четыре года. Сначала, как газетенка в две полосы, в которой пописывали о рыболовстве на островах. С годами полос становилось больше, финансовые вложения со стороны власти случались чаще, темы острее. Потом власть сменилась и финансирование вместе с ним, а уже в начале двухтысячных владелец газеты «Фактура» открыл свой телеканал, позже интернет портал и уже к 2010 году стал полноценной независимой единицей, которая могла содержать сама себя. Все на островах знали, что на Куру по Южной улице в древнейшем, слегка покосившемся вбок городском здании, есть офис. В этом закрытом офисе иногда появляются люди – внештатные корреспонденты, которые работают на бывшего советника главы Правительства Вэнского архипелага Ивана Юрьевича Прохорова.

– Топольницкий, где ты застрял?! – раздался рев из соседней комнаты.

Ревел бессменный шеф-редактор медиагруппы Камал Зискин. Это он из жалкой двухполоски создал целую медиа империю, которая, как медуза запускала свои щупальца на вражеские территории, тем самым, текстами заслужив доверие людей на острове.

Здание поджигали, выкрадывали документацию, с оружием врывались в офис. Четыре раза редакция начинала все с нуля. Четыре раза Зискин попадал в больницу с инсультом. И только, когда на остров пришел стабильный интернет с выходом на Большую Землю, а владелец компании Прохоров уехал на материк, сняв с себя все политические обязанности – редакция обрела новый вид оружия – «сеть». «Фактура» – так назвали интернет портал, телеграмм и ютюб каналы. Главной целью «Фактуры» была правда. Все чего не замечали люди, замечали журналисты и раскачивали эту тихо покачивающуюся лодку на легких волнах. «Только правда и ничего, кроме правды» – частенько пользовался убеждающей цитатой Зискин в своих рекламных роликах, а сам доставал эту правду за счет того, что распускал длинные липкие нити своих щупалец, чтобы обезвредить, обездвижить и запутать. Люди ушли в интернет и вся его печатная деятельность сократилась вдвое. Он снова вернулся от альманаха к двухполоске.

Лозунги – «Откройте глаза!», «Мы часть России!», «Молчать, значит смириться» стали визитной карточкой «Фактуры». СМИ призывала бороться со всем бесправием, которое творилось на острове. Писало о чиновниках и местном самоуправлении, о бизнесе и ограничениях законодательства, о собственно написанном законодательстве. Все призывы начинались с фраз – «Долой монархию и авторитаризм!».

Несмотря на то, что люди на островах раскачивались в лодке не охотно, скорее, даже не раскачивались, а пытались сами остановить эту волну недовольства властью, все равно статей «Фактуры» ждали с нетерпением. Потом на кухне обсуждали происходящее, но решать коллективно санкционированными митингами проблему не шли. Все проблемы оставались за дверью каждой квартиры.

Завоевав молодежную аудиторию Зискин предложил отказаться от еженедельных публикаций и новостей, а перейти в свободный график. Так, считал он, людей читающих «Фактуру» станет еще больше. Ведь каждый выход подкастов и статей станет сенсацией.

– Я что всегда орать должен? – Рев переходил в рык.

– Да что же это такое! Тёть Маш, рассчитай уже.

– Это тебе, сынок, наказание за несоблюдение рабочего режима.

Зискин был невыносимым. Мне всегда казалось, что таким он стал не сразу. Ну, скорее всего было так: жил себе хороший корреспондент Камал, потом ему дали в руки власть, сказали, что он самый лучший, а самый лучший среди кого не сказали. И понеслось. Власть сконцентрировалась в одних руках, и Камал понял, что отпустить это не может, ведь никто же не справится лучше, чем он. Поэтому и руководил бессменно, поэтому и грыз нервно на планерках края стакана. «Стакан» – так называли его в кулуарах внештатники. Конечно же он знал об этом нелепом прозвище, но относился к нему смиренно. А вот за грамматические ошибки в текстах готов был вести на эшафот лично.

– Володя! – Ревел он.

Успокоился, когда увидел, как в кабинете появляются закрученные кверху усы. Сначала всегда входили мои усы, потом уже я. Так было безопаснее, так я мог в случае чего увернуться, если бы в дверь полетел предмет.

– Ты мне что повторение – мать учение хочешь устроить! Какие детали из Кореи? Он что дебил по твоему, чтобы снова на этом пойматься?

– Камалка, – так ласково он позволял называть его только мне. Но это не делало его мягче, скорее давало еще одну причину для бешенства. – Все же просто – он давно промышляет корейскими деталями, а наши заводы стоят. Нет, конечно, Левончик не дурак и второй раз не попадется, но это было обоюдное решение всей семьи. Экономия на деталях дает возможность Кириллу Семеновичу оплачивать долги. Вот, отсканил тебе.

Положил я перед ним документ, который добыл в «Скале».

– Внешний долг еще не погашен?

– Нет конечно. Мацумуро дел наворотил таких, что еще пару президентских сроков расхлебывать. Смотри, часть он заказывает в Корее, часть в Рязани. Почему так? Потому что, кому-то попало по голове на прошлом собрании аппарата президента. Логично?

– Усы закрутились. – Уголок губ Зискина дернулся.

– Но есть еще одна маленькая деталь.

– Корейская?

– Нет, она российского производства. Любовница Мацумуро старшего Елизавета Гольдман – бизнес-леди из центральной части страны. Поговаривают, что между этой пышногрудой отчаянной кооперативщицей и главой нашего правительства «чивава».

– Спит что ль с ней?

– Но это всего лишь слухи, а мы слухам не верим. А верим лишь документам – вот еще один подтверждающий то, что дама желает выкупить вторую часть завода. Переговоры в процессе переговоров.

– Не плохо.

– Кофе надо? – Без стука в дверь вошла тетя Маша.

– Когда мне что-то надо будет я вас позову, и нечего врываться в мой кабинет! – крикнул басом Зискин, не успев набрать воздуха в легкие. Чуть не подавился собственной злостью.

Зискин был слаб перед одним единственным человеком – перед Прохоровым. Казалось, что Иван Юрьевич тогда, в начале двухтысячных годов завладел душой и телом этого несчастного журналиста. Он и спиной и грудью прикрывал тыл и держал оборону, когда на редакцию шли с оружием. Несмотря на все сложности ведения независимых изданий Зискин имел за это не плохие бонусы. Мало того, что квартира Зискина на островах была его личной собственностью, а не собственностью государства, так еще у него во владении была трехкомнатная квартира на материке. Никто не знал в каком из городов большой страны, но она точно была и он мог в любой момент бросить «Фактуру» и уехать жить на Большую Землю. Это была договоренность с Прохоровым. Помимо свободы личной, он имел свободу писательскую. В стране его книги были известны под псевдонимом Игнат Алферов. Конечно же ходили слухи в СМИ, которые он сам про себя и распускал, что на самом деле никакого Алферова не существует, а все эти фантастические тексты о либеральных островах (а писал он в своих книгах исключительно о личной свободе человека) пишет целая группа литературных рабов. Его это особенно забавляло – быть не найденным.

Зискин мог почти все. Одно из правил с Прохоровым было таким – увольнять Зискин не может никого из подобранных корреспондентов. Все журналисты проходили обязательное собеседование с Иваном Юрьевичем. Камал мог бросаться предметами в стену, орать, испуская огонь из себя, рвать тексты с самыми горячими темами, но уволить не мог.

Это развязывало руки по локоть.

Долго я не мог понять в чем беда и внутреннее волнение этого человека. И только спустя года три понял, что это всего лишь на всего страх. Страх потерять власть, работу, вес в обществе все это конечно тяжелой бетонной плитой давило на голову Зискина. Имея возможность бежать с острова, он где-то подхватил Стокгольмский синдром и вот уже двадцать лет не мог от него излечиться. Хотя, скорее всего, это тоже был страх – тебе говорят: «беги», а в ответ: «ну, как же вы без меня?». Но без него было бы легче. Точно. Никто бы из корреспондентов даже не расстроился.

Порой мне казалось, что я такой же, как и он неуравновешенный гений и на его звонки в пять утра с криками «опять все просрали», бежал писать очередную статью. Статье ничего не стоило бы подождать до утра, но нет, я считал, как и Зискин, чем быстрее – тем лучше. Не всегда качественнее, но зато сделано заранее.

– Встречался с Прохоровым в пятницу. Все ждут федерального собрания. В январе будет.

– Ну.

– В январе они вступают в гонку.

– Мацумуро и Прохоров? – Намеренно упустил третьего кандидата.

– Смолин еще. Иван Юрьевич не думает, что вступят в игру все трое, скорее всего остаться должен будет один.

– А остальные?

– А остальные самоликвидируются.

– Так может на «камень-ножницы-бумага»?

– Топольницкий, ты должен почувствовать вкус власти, чтобы написать о ней.

– Вчера на Вэне был, там ребята хипстеры с материка крутую пончиковую замутили. С малиной вкусные очень. Долго выбирал – малина или ежевика. Не прогадал. Я так давно не ел малину.

– Ты что несешь, Вова?

– Бабушка моя жила в Подмосковье, малину домой носила из леса. Лес такой большой был, сосновый и березы были. Вырубили на фиг. Дома построили.

– Володя, ты идиот. Ты можешь серьезно относиться к тому куда тебе надо попасть. Мацумуро в руках, а где Смолин? Мне нужна информация о Смолине.

– Предлагаешь завербовать меня в «Состав 17»? – рассмеялся я в лицо. – Это нереально.

– Нет такого слова. Есть слово – не хочу. Помнишь был Слава Яровой был?

– Ты его уволил.

– Не я его уволил, но не суть. А ты знаешь, что он теперь имеет отношение к «Составу»?

– Каким боком?

– Понятия не имею, каким боком он куда пристроился, но я видел их со Смолиным в Южно-Сахалинске.

– Любопытно.

– Любопытно за белочками весной наблюдать, а твое дело стать частью системы! Понял?

– Так, вот, когда весь лес вырубили, я так расстроился. Вроде мужик взрослый, высшее образование получал, а малины не хватало. Бывает же так.

– Я тебя уволю, Володя.

– Не уволишь, Камалка.

Зискин был спокоен. Но это спокойствие означало, что в любой момент его может прорвать на крик. Непредсказуемость – второе имя нервозных людей.

– Смолин опаснее Мацумуро, но Мацумуро в приоритете у президента.

– Хочешь, я напишу, что Мацумуро халтурщик и делаем самолеты с браком и что хочет разнести эту землю к чертям?

– Смолин?

– А Смолин с ним заодно.

– Ну, бред же, Володь. Все знают, что эти трое хотят взойти на трон и каждый работает сам на себя. Что там с любовницей Мацумуро?

– Ей лет 35 и скорее всего она делала подтяжку. Они встречались на прошлой неделе в «Скале», чтобы обсудить передачу завода этой прекрасной даме. Но дама не промах и запросила акции не только Мацумуро, но и правительства.

– А наследник куда?

– А наследник против. Наследник не желает отдавать свою часть.

– Как он ее нашел?

– Они с Кирилл Семеновичем познакомились во Владивостоке на экономическом форуме. Сама барышня из строительных кругов, имеет несколько жилых комплексов. Комплексов нет. Если бы ты видел ее сиськи.

– Наработала на завод?

– Но это еще не все. У гражданки Гольдман есть сеть ювелирных магазинов «Турмалин» по всей стране. До 2016 года магазины принадлежали господину Лазареву.

– Лазарев, который Лазарев?

– Который руководит департаментом инфраструктур. Так вот в 2016 году Лазарев заступает на государственную службу и переписывает все на Гольдман.

– Вот ведьма.

– Я тебе все прописал. – Ткнул ручкой в текст, который лежал перед ним на столе.

– Мы не можем об этом писать. Есть правила, которые нарушать нельзя. – вдруг осекся Камал.

– Ну «почикай» там, как ты любишь. Слов красивых добавь или не добавь. Вот тебе статья – делай с ней, что душе твоей угодно. Можешь даже заголовок другой придумать. Ты шеф, тебе можно.

– Уходи.

Зискин задумался и опустил глаза в текст. И пока было не поздно, и он не стал взял в руку ручку, надо было быстрее уходить. Уходить с работы я умел быстрее, чем приходить. Поправил усы и вылетел пулей из кабинета. Уже на выходе, на ходу замотал горло широким шарфом, поправил подогнутые джинсы на щиколотках и пошел навстречу ураганному ветру.

Я очень любил привлекать к себе внимание. Иногда хотелось кричать, что все самые крутые статьи «Фактуры» – мои. Но не мог. Никто не должен был знать, что я журналист. Вообще, все кто работали в «Фактуре» на удаленке не раскрывали своих лиц. Я не был знаком ни с одним из четырех корреспондентов числившихся в издании. Иногда казалось, что их не существует, но в таком случае могло не существовать и меня.

В «Фактуре» не было штатных сотрудников. В 2008 году в офис ворвались и расстреляли пятерых журналистов. Зискина не тронули. С того момента Камал отказался держать в редакции людей. Только засекреченные внештатники. Предположительно еще один корр жил на архипелаге, остальные обитали на материке. Нас не знали в лицо, но узнавали по стилистическому подчерку в текстах. Ну и иногда по голосу сотрудники «Состава 17».

Пошел вдоль Южной и свернул на Тихую, чтобы вернуться к последнему отправлению катера на Утуру. Оставалось двадцать минут, я успевал. Прошел вдоль разноцветных домиков в два этажа свернул на Балтийскую, казалось с той стороны не будет так задувать ветер под джинсы. Западная часть острова всегда как будто продувалась не так сильно.

Я запрыгнул в катер, отдал рулевому всю мелочь из карманов и сел в хвосте, чтобы не привлекать внимание. Море волновалось и ругалось с ветром. Штормило. Салон был теплый и разогретый, поэтому сразу клонило в сон.

– Завтра дождь обещают. – В катере нас было двое: я и капитан. Играл джаз, что удивительно для местных водил. Хороший музыкальный вкус был далеко не у всех. Крис Ботти щекотал, где-то под легкими. Хотелось вдохнуть глубоко его музыку в себя.

– Ну, скорее всего. – Разговаривать не хотелось. Но очень хотелось подпеть ветру, как будто встать на его сторону, чтобы этот скандал между морем и ветром прекратился уже дождем.

В 19.00 катер тронулся с места. Водный транспорт отправлялся всегда по расписанию. Никто никого не ждал. Опоздал – остался на острове. Дальше сам. В последние рейсы людей всегда было мало. Сегодня я был один.

Я закрыл глаза и стал слушать звуки.

Когда мне было тринадцать лет, я стал печатать свои статьи в школьной газете. Мы издавали настоящую печатную. Классный руководитель Михаил Александрович Довнар был человеком строгим, но увлеченным. Он водил нас в театры, на выставки, в свободное от учебы время собирал мальчишек в поход. Девчонок брали редко – жалели.

Однажды мы пошли в поход в леса под Калугой. Долго ехали на электричке с музыкантами, потом на автобусе с бабульками и их тесемками, затем, три километра шли пешком. Так Михаил Александрович проверял нас на прочность. Кто-то уже в электричке начинал ныть, съедая все запасы еды на день, кто-то на втором километре в лесу выбрасывал содержимое рюкзаков. Казалось бы, не важного, но потом все потребности возвращались и приходилось возвращаться обратно на километр, чтобы забирать выброшенное. А мне все это нравилось. В школе у меня был приятель Дэн и мы с ним специально набирали побольше еды, банок с тушенкой и сгущенкой, чтобы тяжелее тащить. Перед отъездом мерялись рюкзаками у кого тяжелее и ставили условие – кто снимет первый, тот проиграл. Трофеев особо не было, ну жвачка или фантики какие-то, а вот азарт был лучшей добычей в этой игре. Я ни разу не проиграл.

Мы тогда дошли до локации уже полумертвые и Довнар строго, по-военному дал команду:

– Палатки! Костер! Еда!

Мы на последнем издыхании выполняли приказ, спать на земле не хотелось. Михаил Александрович слабость не терпел и воспитывал эту нелюбовь в нас. Четыре дня похода мы занимались очень важными, как говорил он, вещами – ходили в деревню в пяти километрах от нашей стоянки и помогали пенсионерам вскапывать землю, убирать коровники, строить и прибивать доски в сараях. По возвращению имели целый свободный час, который тратили на ледяную речку, в нее ныряли с головой. Довнар в воду не заходил, но всегда интересовался.

– Холодно?

Правду ему, конечно же, никто не говорил. После закаливания, по -другому это было назвать нельзя, мы разжигали костер и готовили ужин. По вечерам Михаил Александрович доставал толстую книгу Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны» и мы по очереди читали ее вслух. Перед тем, как провалиться в сон представляли себя Максимами Исаевыми завербованными в  штандартенфюреры СС. Мы все тогда мечтали быть разведчиками.

По возвращению из похода я написал очерк на целый газетный разворот. Это была моя самая большая статья. Только по приезду мы с ребятами поняли сколько пользы принесли этой деревне, а деревня принесла пользу нам. Мы учились работать.

Мой очерк вдохновил мальчишек и мы пришли к Довнару с предложением создать школьную газету. Михаил Александрович пошел к директору, который с неохотой, но договорился с типографией, мы с одноклассниками нашли верстальщика и получили свободу в общении с читателями. Я тогда, наверное, впервые понял, как СМИ может влить на общественное мнение и на взгляды людей. А еще – журналистика, хоть и наша маленькая, но все же она была конкурентной, и каждый из 11 мальчишек нашего класса бился за главную полосу острыми репортажами и очерками.

Писали обо всем – о новых открытиях в мире и школе, об учителях и учениках, о конфликтах и их решениях. Мы призывали быть честными и добрыми. Потом, когда полос стало не две, а четыре ввели рубрику «объявления» – там ребята могли отдавать старые рюкзаки и книги и обменивать это все на диски с «Depeche Mode» и «Наутилиус Пампилиус».

Уже, когда подрос, отец рассказал, что хранил все наши газеты, а мои статьи обводил карандашом и носил на работу читать друзьям. Он гордился мной.

– Складно как выходит у тебя.

Папа настаивал на том, чтобы я писал. И я писал. Это было не в тягость, в удовольствие.

А потом Михаила Александровича сбила машина. Он ехал на велосипеде, на дачу и на влажную обочину занесло Вольву. Насмерть оба.

Нам, конечно, потом не хватало его поддержки, но дело начатое с учителем мы не бросили. Нам дали другого педагога Нину Борисовну и вот тут началась война за свободу слова. Борисовна требовала писать «на заказ» – про отремонтированный подоконник, про нововведения в школьном образовании, про новые занавески в актовом зале. При этом обещала, что будет выдвигать нас на городские профессиональные писательские конкурсы. Я ушел первый. Если еще какое-то время я держался и писал, думал, ну вот-вот все изменится, то потом понял, что не будет ни конкурсов, ни старых интересных всей школе тем и публикаций. Мне было плохо от того, что я пишу то, о чем писать мне неприятно. Это был не я. Как можно заставить человека есть свеклу, если он не любит свеклу? Казалось мне. С возрастом понял – можно заставить человека делать все что угодно и есть все что угодно без удовольствия. Хотя свекла полезная. Но в первую очередь я писал для себя и знал, что если тексты нравятся мне, то они понравятся и моему читателю. Я получал невероятное удовольствие от того, что строил предложения не по законам русского языка, но строил их так красиво, что педагоги не могли к ним придраться. Придумывал свои аббревиатуры и неологизмы, которые мгновенно разлетались по школе цитатами. И если тогда, в нашей газете я был самым крутым, то с приходом Борисовны я стал никем. Поэтому ушел.