Текст книги "Преемник"

ИЛЬЯ ТОМЧУК

Я ненавижу.

Ненавижу свою комнату, дом, работу, место, где я живу, жизнь тоже давно уже не приносит восторга. О каком восторге может идти речь, если я каждый день задаю себе один и тот же вопрос: ради чего я все это делаю? И так последний год, наверное. Нет, в последний год случилось обострение. Ответ на вопрос я так и не нашел. Крышу тоже не отремонтировал. Все время капает на лицо.

Уже несколько месяцев пытаюсь вести с собой диалог. Психологи в интернете говорят – в диалоге начинаешь лучше понимать себя. Я – нет. Это все конечно занятно, но безрезультатно. И со стопроцентной вероятностью уверен, что я не один такой. Нас миллионы по всей стране, всему миру, может быть даже, где-то в галактике существует такой же, как и я, который не желает исполнять свой «долг». Даже слово фонетически некрасивое «долг». Я никому ничего не должен. Я мечтаю об одном – покончить с этим раз и навсегда. Даже мечта у меня, как и слово «долг» отвратительная – покончить с тем, что делаешь каждый день. Значит ли это, что я должен покончить с собой?

Внутри, где-то между сердцем и разумом я не такой как все. Вот бы узнать, где находится тот самый движок, который не дает покоя и требует, требует стать собой.

А может, я всего лишь главный лирический герой чужого романа или автор? Если я герой, то все поступки за меня придумывает писатель этой книги? А если автор, то я могу делать со своим персонажем все что захочу? Имею ли я на это право? А может все еще намного проще я не автор и не герой, а простая подопытная мышь, которая живет в мире реалити на потеху миллионам? Но боюсь, шоу не будет пользоваться популярностью. Рейтинг и доля обнулятся еще на пилотной серии. Раз уж так, то лучше уж засыпьте меня землей и посадите вокруг хризантемы.

Меня зовут Илья Томчук, мне 35 лет и я устал, но, к сожалению, уйти не могу. Если быть совсем уж честным, то я даже не уверен все ли мои мысли имеют подлинность. И давно сомневаюсь, что я тот, кем был задуман.

Вот уже пять лет я живу на Вэнском архипелаге. Это первое, что вызывает сомнения по поводу моего существования. Но. Если вдруг на карте между Охотским и Японским морями вы найдете три крошечных островка размером со стеклярус, знайте – там есть жизнь. И живут на этих островах настоящие последние герои. Те, кого не может сломить ни страх перед действующим вулканом, ни цунами отдающее эхом 5 метровых волн от островов Хоккайдо, ни пронзающие ветра со всех четырех сторон света, ни местная монархическая система правления. Погодные условия уж точно не страшны тем, кто живет по законодательству островов.

Три острова входящие в Вэнский архипелаг – Куру, Утуру и Вэн считаются совершенно необитаемыми и долгое время, до появления gps спутников в галактике не значились даже на карте нашей страны. Но с приходом современных технологий правительство было вынуждено признать, что эти три точки виднеющиеся из космоса существуют на поверхности воды. Но до сих их не признали обитаемыми.

Жизнь на островах есть.

Три острова расположены друг за другом грядой. Если читать с севера на юг, то получается так: Куру, Утуру и Вэн. Мы с женой живем на центральном острове Утуру. Из трех, он считается самым населенным – две тысячи человек плюс-минус по официальной статистике. Утуру закрытый остров не только для всего мира, но и для жителей соседних островов. Чтобы попасть в центр, необходимо иметь справку от специального внутреннего подразделения № 6. Так после реорганизации называется отделение местной полиции. Это была шестая реорганизация за всю историю островов. Мало у кого находится причина, чтобы приехать на остров. У нас нет ничего. Скорее так – у нас есть военный объект по разработке стратегических бомбардировщиков «Скала» и бар «Краб», который работает три дня в неделю с четверга по субботу. Обычно к полуночи в баре заканчивается весь алкоголь. Да, алкоголь тут тоже не достать – сухой негласный закон.

История архипелага не так уж глубоко уходит корнями в прошлое. Корни еще на поверхности виднеются, и местные помнят, кто их туда посадил.

В середине 19 века острова считались неприспособленными к жизни из-за действующего вулкана, который до сих пор находится на Вэне. В последний раз он извергался лет двадцать назад, но это больше похоже на плевки, чем на громкое слово «извержение». Археологические и любые другие раскопки на островах запрещены, поэтому доказать, что до 1850 года там кто-то находился никто не может. Да, это никому и не нужно, как собственно и многое вокруг. Главное, что есть, а дальше разберемся.

Когда царская власть озадачилась локацией для ссылки, и создала на Сахалине обособленную зону для самых свирепых преступников – Вэнский архипелаг был отведен под карцер. Прибыл на Сахалин террористом, на острове убил такого же каторжника – отправляешься на Утуру или Вэн, куда довезут. Может быть, бросят в море. Выживешь – наверное, хорошо. Погибнешь – никто и не вспомнит. По такому принципу избавлялись от отребья.

Вэн в переводе с языка айнов – враг. В ссыльные времена Вэн был самым большим по площади из трех островков. 60 километров с севера на юг и 40 с запада на восток. За сто прошедших лет он опустился в воду глубже, уступив в площади Утуру. Со временем провинившихся ссыльных становилось все больше, они образовали целую колонию. Чтобы предотвратить бунт и побеги правительство стало заселять Утуру и Куру. В переводе с айнского Куру означает – человек, а Утуру – между. Так и получается Утуру находится между человеком и врагом.

Через двадцать километров по фарватеру к югу от Вэна – остров Хоккайдо. И, по логике завоеванных территории, острова должны были принадлежать японцам, но не в характере нашего народа отдавать даже необитаемые места вражеской державе. «Проклятый архипелаг» – так называют Вэнские острова в Японии.

Когда правление царской власти подошло к своему логическому завершению – власть сменилась, а взгляды нет. Во время Великой Отечественной войны на острова продолжали свозить японских пленных, которые смешивались с советским поселением бывших каторжников, так создавался свой новый дивный мир. Только 12 декабря 1956 года, когда в силу вступила Московская декларация, и официально завершилась Советско-Японская война все пленные на архипелаге были свободны. Территорию зачищали, японцев отправляли на родину. Но не все решились уехать – кому-то не позволяло чувство павшей чести, кому-то страх перед Большой Землей, кому-то не к кому было уже возвращаться. Так зародилась свободная жизнь на архипелаге.

И, казалось бы, мир наступил, но не для нашей страны. Началась вторая волна репрессий и из центральной России продолжили колоннами поставлять ссыльных политзаключенных. Так на островах появилась, некогда пропавшие без вести писатели и поэты, чиновники, общественные деятели и сторонники иных политических взглядов. Все они мечтали когда-нибудь вернуться домой. Совсем скоро советско-японский народ образовал коммуну.

Смерть Вождя народов СССР стала путевкой на Родину всем невозвращенцам, но все оказалось не так просто. Кого-то реабилитировали только к концу 70-ых, и они смогли вернуться в центральную часть страны к семьям, которые их не дождались. А кто-то был реабилитирован посмертно и навсегда остался на острове.

Архипелаг закрыли в 1986 году. Осваивать земли никто не стал. Погодные и социальные условия наводили ужас на разведывательные бригады по месторождениям газа и нефти. Люди охотнее уезжали на Ямал, чем на Вэн. Пронизывающий до костей ветер прибивал к берегу лишь мертвых японских рыбаков. Такое себе развлечение – не привлекало ни советское, ни японское правительство. Так до 1991 года архипелаг оставался диким местом, где проживала лишь часть коммуны созданной до середины века. На Утуру оставалось 17 семей, которые продолжали жить в условиях дикой природы.

И только после распада Советского Союза, когда к правлению государством пришли органы внутренней власти – «Состав 17» вышел на передовую. «Состав» был создан еще на базе КГБ, в дальнейшем переименованному в ФСБ. Аббревиатуры менялись, люди на постах оставались те же.

«Состав 17» распределялся точечно на стратегически важных правительственных объектах. «Состав» был сформирован в 1991 году, в группу всегда входило только 17 человек. И как в любой тайной структуре было что-то явное, что мешало эту тайну сохранять. Так начался третий этап заселения Вэнского архипелага.

В 1991 году, когда Крым уходил с карты Советского Союза в сторону отдельного государства, российское правительство попыталось избавиться от Вэна предложив вместо Сахалина, на который японцы всегда рассчитывали – Вэнский архипелаг. Киити Миядзава премьер-министр Японии тех лет отклонил предложение, но аргументировал свой поступок – «Кровь наших предков на ваших ладонях». «Наши» не придавая значения словам, (потому что, какие сотрудники внутренней полиции поверят в проклятье и боль всего народа), предложили снова заселить острова, но назвать – это иначе «поселение», а не «добровольная ссылка». Так острова Куру, Утуру и Вэн снова стали наполняться людьми.

На Утуру началось строительство военного авиационного завода по производству бомбардировщиков. Стали появляться рабочие места, потребовались специалисты в различных областях. Инфраструктура начала расти, список жителей увеличиваться. Так к 2019 году на Вэне проживало тысяча триста человек, на Утуру около или чуть больше двух тысяч, население Куру было не больше пятисот человек. Основной приток людей хлынул на острова после 2003 года, когда начал функционировать завод «Скала».

В школьных атласах архипелаг появился после 2005 года, когда международный экспериментальный космический комплекс по определению координат ядерных взрывов обнаружил «Скалу». На заседании в ООН правительство вынуждено было предоставить документы, о том, что земля Вэнского архипелага является стратегически важным объектом для страны.

Я узнал о Вэне раньше. В 1999 году меня, как лучшего ученика отправили от школы по обмену в Ирландию изучать английский язык. Меня и еще двух парней из Москвы поселили в семью прогрессирующих пенсионеров Мэри и Колмана в городок Сордс в часе езды от Дублина. Мэри и Колман были очень активными старичками, которые водили нас в парк кормить белок, мы спускались по рекам и ходили в поход с палатками. Так в игре мы изучали английский с ирландским диалектом, который потом мне сильно пригодился в работе. Это лето было полно открытий. Одно из которых случилось на прогулке в парке солнечным днем. Мы сцепились с американцем из Северной Каролины, который с пеной у рта доказывал мне о существовании Вэнских островов на территории России. Он был непреклонен в своих убеждениях – «Все в мире знают, что между островом Сахалин и островом Хоккайдо есть Вэнский архипелаг. Все знают, а ты не знаешь».

Об этом не догадывался не только я, но и 97 процентов моей страны. Через год внутренний орган власти вышел из сумрака и заступил на трон. Сменилось правительство, и вскоре на карте появился Вэн, Утуру и Куру, которые считались совершенно необитаемыми островами непригодными для жизни.

Чтобы добраться до островов необходимо долететь до Южно-Сахалинска, от туда пересадкой на вертолете до острова Итуруп. Далее, на катере или пароме до нужного острова. Чаще ходят катера – это единственное проверенное транспортное сообщение между островами. Паромы запускают лишь при крупногабаритных поставках.

6 июня 2014 года я прибыл на Утуру. Только закончилась весна, и наступило календарное лето, но это совершенно не означало, что на островах стало тепло и жизнепригодно. Нет, напротив, границы между весной и летом здесь не существует и местные жители об этом конечно же знали, но только не я. Мне приходилось с непривычки запасаться теплой одеждой и водкой. Это единственное что грело. Постоянно дул пронизывающий до кончиков волос ветер, лил не прекращающийся дождь. Все время протекала крыша. Жить на островах было невозможно – казалось мне тогда.

И если лето и осень я переживал всего лишь с непрекращающимся, как и дождь насморком, то зима и весна давались мне очень нелегко. Дикий, лютый холод сбивал с ног и укладывал в постель с температурой в 39 градусов. Температура не сбивалась, а если и случалось, что я мог снова встать на ноги, то через неделю я снова укладывался в постель. Не было и дня, чтобы я чувствовал себя хорошо.

Жена приехала на острова позже, спустя два месяца. Сначала я обзавелся арендованным на время командировки жильем, которое, конечно же принадлежало правительству островов, утеплил деревянные продуваемые окна ватой и заклеил их техническим скотчем. И только после этого Вера приехала ко мне. Чтобы не умереть от холода мы включали газ и ставили на все конфорки кастрюли с водой, при испарении воды становилось чуть теплее. Мы двигали кровати дальше от окон, чтобы ветер не задувал в лицо, ночью укрывались двумя одеялами. В каждой комнате ставили по электрическому обогревателю. Только благодаря этим нехитрым лайфхакам я стал чуть меньше болеть. Но стоило не застегнуть верхнюю пуговицу куртки, возвращаясь домой, тут же сваливался с ОРВИ. Тяжелейшие два года в моей жизни прошли, как в тумане. Как будто бы я и не выползал все это время из постели. Спал и пил куриный бульон. Потом бульон закончился. Не стало Веры.

Вера не смогла стать частью острова, она все время просила вернуть ее на материк. Ночные разговоры, слезы, просьба отпустить. Я не мог. Не имел права. Она была слишком юной для того, чтобы создавать жизнь там, где ее не существует. Ей было 22 года. Приехала скорая помощь и увезла на лечение. Остров забрал ее.

Я устроил скромные похороны, пригласив, тех, кто успел ее узнать на острове. На кладбище в южной части стоит крест над ее могилой. Памятник не ставил осознанно. Он ей не нужен. Иногда я прихожу туда послушать, как поют птицы. Почему-то там собирается очень много птиц.

Сказать, что после ее смерти мне было как-то одиноко, физически плохо – нет. Все быстро улеглось. Эта боль не успела в меня проникнуть. В меня тогда проник очередной вирус, и я неделю провалялся в бреду.

За полгода до ее смерти я устроился в «Скалу», там познакомился с новым приятелем Трыновым, который и помогал мне справится с этой нелепой скорбью.

На заводе работа у меня не пыльная, не хитрая и совершенно неинтересная.

– Это пятый топлевно – заправочный комплекс. Здесь шланг, здесь баки, сюда подъезжают самолеты. Дальше разберешься.

Рассказал мне предыдущий сменщик Трынова и перешел из нашего цеха в третий токарный.

Завод назвали «Скалой», потому что находился в скале. Все просто. На краю, в северной части острова возвышалась каменная глыба с острым выступом кверху. С одной стороны утес был крепко впечатан в землю и переходил в серпантин ведущий к городу. С другой стороны каменистая стена была повернута к Охотскому морю спиной, и спуститься к ее подножью можно было только через хвойный лес. На самой вершине скалы расстелилась взлетная полоса для авиационных испытаний.

Чтобы обезопасить себя от любопытных глаз спутников соседних стран, конструкторы завода четыре года контролировали работу шахтеров, которые пробивали подземелье для застройки военного комплекса. Так скала осталась неизменна, а внутри приобрела жизнь. Работа над «Скалой» началась в 1993 году, и только спустя десять лет завод приступил к работе.

Когда впервые попадаешь на проходную производства, то кажется, что вот тут, пару шагов, и ты упадешь в бездну. Но конструкторы были озабочены не только спуском и подъемом сотрудников, но и безопасностью на случай военных действий.

Попадая на служебную проходную нужно отметиться в компьютере, за которым вот уже шестнадцать лет сидит одна и та же женщина – Джуна Ювашевна была гордой армянкой с копной черных, но уже поседевших густых волос на затылке. Она приехала на остров из Воронежа, когда ей было 28 лет – скрывалась от бандитов в 90-ых. Встретила своего гордого японского самурая и осталась на Утуру. Официально на материке считалась без вести пропавшей.

Отметившись, сотрудников группами сажают в вагонетки, которые перевозят груз по железнодорожным путям. Всего три вагона, куда помещаются по 6 человек. Кто не успевал в заезд – ждал. После того, как поезд доезжал до центрального цеха, он возвращался обратно за следующей группой. Дорога от проходной до центра завода занимала 7 минут.

Людей высаживали в центральном комплексе, а дальше каждый сотрудник разъезжался на мопедах и самокатах до своего цеха. Завод делился на пять частей. Первый: инженерский, где штат из 12 аэродинамических инженеров со всей страны разрабатывали боевой стратегический бомбардировщик ТУ – 180.

Второй цех был складским. Там хранились все детали привезенные для сборки и все расходные материалы необходимые при производстве самолета. В нем работало 6 человек.

Третий корпус – токарный. Весь внешний конструктив – крылья, хвост, фюзеляж, нос, вся электрика изготавливалась на материке. На производство уходило год и три месяца. Дальше детали поступали на остров паромами и грузовыми самолетами. Внутреннее наполнение также изготавливали в центральной России и после везли на архипелаг. И только две детали производились на Утуру – внутренняя рабочая втулка для двигателя и гильза цилиндра. 14 парней по сменам день через день производили всего две, но очень важны детали. Там же изделия хонинговались, хромировались и азотировались и после этого отдавались на линию окончательной сборки.

Линия окончательной сборки начиналась в четвертом корпусе, собственно, где и начинался сам завод. После того, как вагонетки попадали внутрь скалы, они останавливались в центральном, четвертом корпусе и именно в этом амбаре собирали самолеты. Там же проходили все монтажные работы и проверка внутренней техники. Все собиралось вручную. 93 человека складывали, как конструктор самолет.

Когда в 2002 году была завершена постройка «Скалы» со всей страны привезли самых опытных и самых талантливых специалистов. Каждый, кто работал на заводе подписывал документ о неразглашении информации. Никто не должен был знать о военном объекте и что на нем производят. Конечно же на островах знали, что происходит внутри горы, но подробности тщательно скрывались. Никто лишний не мог попасть внутрь.

Пятый и последний комплекс делился на два блока. Экспериментальный – в нем находилась лаборатория по проверки всех внутренних и внешних жидкостей. В ней работали 5 лаборантов. И второй блок был – топливно-заправочный, где работали я и Трынов.

Дальше, из нашего цеха самолет по техническому лифту поднимался наверх под потолок. Раздвигались горизонтальные ворота в стороны, и образовывался коридор для того, чтобы самолет мог выехать на взлетную полосу для испытаний. После запуска самолета и его полной проверки в небе, он возвращался обратно в четвертый корпус, где проводились завершающие работы. После чего самолет отправлялся на Вэн, там был амбар для внешних работ, его красили и полировали. И только после этого ТУ-180 отправлялся на границы в стратегически важные военные точки страны.

ТУ-180 – мечта конструктора-эстета. Птицу окрестили «Орланом» – нос был острым, его окрашивали в белый цвет, основная часть фюзеляжа была тонкой, как парящий ястреб, а крылья широкие, как будто он нападает на жертву. Хвост имел клинообразную форму – острую, как жало. По наполнению «Орлан» превосходил американский B-3. Стелс-технология была разработана таким образом, что когда ТУ– 180 опускался на вражескую территорию, звуки невозможно было уловить. Звук его двигателей был слышан только летучим мышам и птицам. Орана мог услышать только такой же ястреб, как и он сам. Боевой радиус машины был до четырех тысяч километров без дозаправки, с дозаправкой превышал одиннадцать тысяч. Полезная загрузка до пятнадцати тонн. Самолет был разработан для того, чтобы перевозить ядерное оружие на вражеские станции оставаясь незамеченным радарами. Самолет имел возможность работать как с пилотом, так и без него. Совершенное, не убиваемое оружие, которое несло в наш мир разрушение.

И каждый день вот уже три года я хожу по одной и той же дороге. Почти всегда меня провожает одна и та же женщина. Чаще не провожает, ей на работу к восьми. По пути я встречаю одних и тех же людей. Под воротник заползает один и тот же ветер, а в голове крутится одна и та же мысль – ради чего я это делаю?

С годами желание думать – притупилось. Живешь просто на автопилоте и от дома к работе, от работы к дому в голове кружат одни и те же мысли. Иногда в голове можно услышать шум моря и как волны бьются о скалу. И тишина. Голова давно уже не наполнялась мыслями о чем-то важном, нужном, волнующем. Все неважно и ненужно становится с годами, когда привыкаешь к пустоте. Такие мысли у меня появлялись только в сложные дни. Сегодня был один из них.

Сегодня 14 сентября – день гибели моего отца. Тогда в 2008 году я жил в Москве и только-только положив на стол красный диплом Академии службы безопасности стал наконец свободным перед родительской волей. В Москве была прекрасное лето, которое я шумно отгулял под песни Леди Гаги в ночных клубах в обнимку с бутылкой Джэка Дэниалса. Самая отличная компания для проводов юности.

Я защитил диплом и влюбился на Пушкинской площади. Она стояла прекрасная в свете солнечного дня и светилась. Невысокая, чуть на цыпочках доставала головой до моего плеча. С нежными, белоснежными кудрями. С добрыми, честными голубыми, бездонными. В сторону разлетался сарафан, слегка оголяя детские колени. Волосы путались прикрывая оголенные плечи и было страшно подойти к ней и коснуться. Хотелось поставить под музейное стекло и любоваться. Она была очень редким экспонатом. Но я подошел. Не помню зачем, но соврал. Потом это вошло в привычку – врать, а тогда мне надо было действовать решительнее, чем все те, кто на той же Пушкинской собирался с ней знакомиться. Сейчас или никогда.

– Меня Настя зовут – Представилась.

А я забыл свое имя.

Настя приехала поступать в Щукинское училище из Калининграда. Особым актерским талантом Настя казалось бы не обладала, поэтому игра, которую я затеял, казалась мне совершенно безобидной и совершенно беспроигрышной. Тогда я и поверить не мог, что кто-то меня рассекретит.

– А я в Щуке на третьем курсе учусь. Смогу помочь поступить. – На ходу придумал.

– Не может быть! Это же совершенно неслучайная встреча!

– Все встречи не случайны. – Подмигнул.

– А где ты играешь?

– В «Et cetera». Еще вот во МХАТе с Табаковым постановку готовим. Это пока секрет.

– С самим Олегом Павловичем? – удивилась тогда и захлопала в ладошки маленькие.

Как же она в меня верила. Мне верила. Я и подумать не мог, что так искренне можно верить словам. Так просто можно взять и обвести вокруг пальца обычными фразами придуманными на ходу. Ну, что же, это всего лишь розыгрыш.

Потом подошла невероятной красоты золотая, ярко-красная, насыщенная, как акварельная палитра осень. Все аллеи были усыпаны кленовыми листьями, такими еще юными, что даже отказывались хрустеть под ногами. Пахло медом и яблоками. По вечерам можно было гулять под желтыми гирляндами из городских фонарей. Для сентября было еще очень жарко, и, задерживаясь до утра можно было попасть под поливальную машину и не замерзнуть.

Настя поступила в Щукинское училище с первого раза и с первого занятия поняла, что никакого отношения к профессии актера я не имею.

14 сентября мы поднялись в небо над городом на колесе обозрения на ВДНХ. Я понимал, что она мне нравится. Нравится не так, как нравились девушки раньше, а нравится чуть больше. Я чувствую к ней слабость и с ней я становлюсь сильным. Мне с ней нежно и сладко. Мне с ней хочется быть. Врать я больше не мог. Хотел еще, чтобы не разрушать ореол таинственности, созданный вокруг себя, но врать было уже бессмысленно, она раскусила меня, как гнилую грецкую скорлупу.

– Я не актер и никогда не хотел им быть.

– Зачем врал тогда?

Она плакала и прятала глаза, отводя в сторону. Под нашими ногами расстилался осенний лес – светофор. В своих слезах, она казалась жалкой, но обнять ее мог только честный человек, так я тогда подумал. И не обнял.

– Я просто хотел тебе понравиться.

– Но нравятся не особенные, нравятся настоящие.

– Я есть такой.

– Это подло. Ты все время смеялся надо мной.

– Даже не думал.

Хотя если не врать себе сейчас, то да, иногда я над ней посмеивался. Так отчаянно она верила в то, что я имею отношение к местам, литературным произведениям, людям. Я не хотел, чтобы это заканчивалось.

Мы кружились на колесе, пока нас не стала выгонять охрана парка. Почти не разговаривали. Она плакала, я не знал, как оправдаться. Честно – не хотел. Потом проводил на трамвай до Бабушкинской, а сам поехал домой. Больше Настю я не видел.

В этот же день пока я наслаждался теплым осенним днем и рефлексировал моего отца выписывали из больницы. И по давней договоренности встречать его должен был я. Но я забыл. Вылетело из головы. Его выписали после операции на сердце, поставили клапан и обещали еще лет десять пожить. Недожавшись меня, он даже звонить не стал. Отец был гордым и всегда держал слово и в этой ситуации он понимал, что у меня либо что-то случилось важное, либо я забыл. Скорее всего, он знал правду.

Ему оставалось ехать две остановки. Переходя дорогу через пешеходный переход на проспекте Вернадского вылетел черный BMW с триколором на номерах. Мне было 24 года, когда я остался без человека, который любил меня сильнее всех на свете. С тех пор 14 сентября для меня не просто день скорби и памяти, в этот день, я как будто сам впускаю в себя самые сильные страхи, которые разрушают мою волю к жизни. Жизнь вытекает из меня. Я всегда был слаб перед этими демонами в голове. Страх – это единственное, что могло заставить меня опустить руки. Каждый год я вспоминал, что мог спасти, но не спас.

Уже через полгода после смерти Веры я снова узаконил отношения. Жанна была со мной ростом вровень, если коротко о наших взаимоотношениях. Но иногда я все же убеждался, что на голову выше все же она. Быстро топил эту догадку внутри себя и продолжал идти вровень. Она была беспримерно порочной. Это влекло и отталкивало одновременно. Не было в ней середины, которая сдерживает баланс плохого и хорошего в человеке, она была либо на одной чаше весов, либо на противоположной. Как редкая акула Мако внешне завораживала, а изнутри отпугивала. Опасная, агрессивная, дикая. Никогда не сидела в засаде, настигала мгновенно, била хлестко по больному. Я был к ней нежен.

Когда она распутывала огненные кудри и распускала их по плечам, где-то в горле начинало щекотать. При знакомстве с ней внутри случился второй сильный эмоциональный удар, который сбил с толку. Она как трансформатор подключила меня к себе за мгновение. Заряд был сильный, но не долгий.

Странным казалось называть нас, отдельных личностей, семьей, скорее – обоюдно согласные. Получив пару ожогов, я остыл, и чтобы не повторяться разделил наши отношения айсбергом, раздельными комнатами и разными интересами. Единственное тепло, которое нас связывало – это был электрический обогреватель. Все было немного сложнее, чем казалось со стороны. Или проще. Люди любят тайны других, нашу, казалось не разгадать обывателям.

От этого постоянного душевного озноба мы совсем забыли, что есть в жизни какие-то общечеловеческие ценности. Не важно – семья ты или одинок, ты не имеешь права думать только о себе. Ты часть общества, так будь добр быть неравнодушным ко всему живому и происходящему. У нас таких заветов дома не исповедовали.

И пока Жанна спала с очередными, вновь прибывшими на остров моллюском, я был увлечен редким минералом, который казалось, хранился все годы в международных водах. Мне хватило одного погружения, чтоб обрести ее. Нежная, тонкая, величественная, ювелирная. Но при всей своей хрупкости обладала редким талантом скрывать волнующее море внутри себя. Настоящая дочь самурая. Женщина, которую я мог не встретить и которую я уже не желал отпускать.

Тогда 14 сентября 2019 года все было по плану. Капля воды с протекающей крыши упала на лоб. До будильника оставалось еще пятнадцать минут. Разозлился, но продолжить дремать. В 6.25 прозвенел будильник. Отключил его, как и всегда ударом по крышке настольных часов. Пошел отсчет еще пяти минут запланированного сна с вечера. Из сновидений в этот мир возвращаться совсем не хотелось. В щели окна задувал резкий ветер, и я желал прятаться от него под одеялом, отказавшись на время от существования. Хандра – вот определение ежеутреннего ритуала пробуждения.

Кровля двухэтажного дома билась в лихорадке. На несколько секунд замирала и снова начинала пульсировать. Карниз, казалось бы, подыгрывает кровле, когда на него попадают редкие, но крупные капли дождя. На улице была настоящая, безжалостная островная осень.

За стеной в ванной, также как и за окном лилась вода. Жанна вернулась под утро, шагов не слышал, осторожничала. Ее утреннее появление было таким же привычным, как и унылая погода за границами нашего дома.

Во второй раз отключил будильник, и, собравшись с силами сел на край кровати. Укутав тело в одеяло, подошел к окну. Лужи оставленные вчера без присмотра превратились за ночь в реки стекающие вдоль равнин и впадин. Рельеф острова не позволял иметь гладкие и ровные дороги. От мопеда можно было уже отказываться. Если в сухую погоду, летом и поздней весной до работы можно было доехать за пятнадцать минут, то с началом сезона дождей приходилось ходить пешком минут по тридцать с одну сторону неспешным шагом. Общественный транспорт работал только в центральной части Утур для пенсионеров, машины на архипелаге были под запретом. Автомобили разрешалось иметь только спецслужбам, больницам и детским учреждениям. И была еще одна машина – она принадлежала Левону Кирилловичу Мацумуро. Левон Кириллович руководил «Скалой». Один раз в год, летом Левон со своей семьей выезжал с палаткой на рыбалку в южную часть острова ловить лосося. После, ставил свой японский внедорожник в гараж и оставлял до следующего лета. Это была его личная забава.

Для жителей острова существовали мопеды и велосипеды. Возражений со стороны граждан не было. Местные вообще редко когда противились созданному. Мне кажется, что смирение было у них в крови.

Также по привычке, закутанный перебрался в кухню на запах кофе. В ванной затихла вода и настала привычная тишина. Налил в чашку черной жижи и залил ее для цвета молоком. За окном начинал злиться дождь, и бить уже в окна промазывая мимо карниза. На первом этаже, под нами жила семья, где уже три года росли близнецы Ваня и Вова. Всю свою жизнь они без остановки кричали. Невыносимые дети порой приводили в состояние бешенства. Я держался. Жанна иногда стучала по батарее тяжелым, с криками: «Ну, когда вы уже замолчите!». Единственное, что не могло не радовать, так это то, что они растут, чем старше становились мальчишки, тем крепче был мой сон по ночам, а их комната находилась, как раз под моей. Но каждое утро, включая выходные дни они что-то требовали от родителей, и, не добившись результата впадали в бешенство. Муссон в их квартире менял курс от мальчишки к мальчишке и начинался шторм. Слышимость в старых домах была гипотетическая. То есть, предположим, что стена есть, но скорее всего ее не существует.