Текст книги "Эмоциональная зависимость в жизни. Я & Ты"

Таким образом, зависимый человек может выстраивать массу адаптивных стратегий, позволяющих ему справиться с базовыми дискомфортными переживаниями и не чувствовать их – по крайней мере, постоянно и на высоком уровне интенсивности. За всеми этими стратегиями, однако, стоит общий знаменатель – специфическое внутреннее личностное устройство, определяющее характер внутриличностных и межличностных процессов.

Эмоционально зависимая личность обычно стремится к близкому контакту, к отношениям, и, как правило, редко по собственной воле выбирает быть одной. Сама по себе зависимость обычно предполагает наличие влечения или непреодолимой тяги к определенному объекту; в случае эмоциональной зависимости в качестве такого объекта выступает другой человек. Однако нередкими является также случаи, когда эмоционально зависимая личность все же выбирает быть одной и в течение значительного периода времени не вступает в отношения.

В моей практике чаще всего это были молодые и достаточно успешные в профессиональном отношении женщины, жительницы крупных российских городов, которые активно получали образование или строили карьеру. Всех их объединяло одно – в прошлом был неудачный опыт романтических отношений, которые закончились плачевно, и в этих отношениях были большие проблемы с соблюдением границ (отношения, которые принято обозначать как абьюзивные). Пережив один или (что чаще) несколько раз такой опыт, эти женщины в течение нескольких лет могли оставаться одни, несмотря на то, что имели все возможности сделать другой выбор. Чаще всего мотивы такого одиночества были неясны для них самих; практически каждая предполагала в дальнейшем выйти замуж. В ходе работы обычно выяснялось, что пребывание в близких отношениях ассоциируется у них с необходимостью приспосабливаться и полностью подстраивать собственную личность, собственное поведение под воображаемые ожидания партнера (придется обязательно сбросить то или иное количество килограммов, ходить в выходные дни туда, куда не хочется ходить и куда ходить неинтересно (зато интересно партнеру), придется делать то, что нужно другому и что самой делать не хочется, придется быть не самой собой). В ходе диалогов с такими клиентками мне каждый раз становилось понятно, почему в отношения им совсем не хочется – это означало бы что-то похожее на желание сесть в тюрьму или попасть на каторгу. Отношения ощущались ими как территория, где заканчивается мое «хочу», заканчивается моя личность, территория, где есть только Я и «хочу» партнера. Всем им хотелось немного «пожить для себя», прежде чем попасть в такую тюрьму.

Когда я сейчас пишу эти строки, вспоминаю одного симпатичного молодого мужчину (назову его Илья), с которым я работала как терапевт. Он поддерживал отношения со своей девушкой в течение нескольких лет, они то жили вместе, то разъезжались – обычно не потому, что ссорились, а в силу каких-то внешних обстоятельств. Когда их роману исполнилось четыре года, девушка поставила ребром вопрос о заключении брака. Илье очень не хотелось жениться, хотя в отношениях в целом ему было довольно комфортно, если не считать того, что девушка часто игнорировала важные для него вопросы. Например, она могла отправиться вечером в пригород, чтобы встретиться с мужчиной, с которым познакомилась в интернете (уверяя Илью, что романтического подтекста в отношениях нет) или принимать значительные дозы алкоголя в компании незнакомых людей, среди которых было много мужчин – в эти компании она приезжала с подругами и категорически отказывалась появляться в них вместе с Ильей. Тот протестовал, но каждый раз слышал в ответ, что он абьюзер и ревнивец, и каждый раз отступал из страха потерять отношения. На терапии он поднял вопрос о том, что девушка ждет предложения, а ему не хочется создавать сейчас семью, хотя он, возможно, и хотел бы сделать это в дальнейшем.

Когда мы стали исследовать вопрос о мотивах такого нежелания, оказалось, что для Ильи вступление в брак ассоциируется с окончанием собственной жизни. «У меня не будет права на собственные хотелки, – без всякого протеста в голосе и очень убежденно говорил он, – моя жизнь будет подчинена интересам семьи, жены и ребенка, я не буду уже делать то, чего хочу». Для Ильи создать семью означало лишиться права на собственные желания, на собственную внутреннюю территорию, – даже мысли, с его точки зрения, со дня свадьбы должны будут вращаться исключительно вокруг интересов семьи. Помню, это показалось мне одновременно не только гротескным, но и жутковатым – до этого Илья говорил мне, что у него нет чувства, что он проживет долго. И на фоне столь зловещего заявления идеи о том, что брак является окончанием жизни, и о том, что жениться все равно неминуемо придется, показались мне очень знаменательными. Интересно отметить, что Илья спешил приобрести собственную недвижимость до момента вступления в брак, и ему было крайне важным записать ее на собственное имя. Для него то, что молодая жена придет жить на территорию, принадлежащую лично ему, означало наличие у него определенных прав в отношениях и возможности на чем-то настаивать: вне владения недвижимостью он не чувствовал за собой в отношениях никаких прав.

Именно ощущение собственного бесправия, невозможности сохранить собственное психологическое пространство, находясь в отношениях, отстоять собственные границы и может заставить эмоционально зависимую личность избегать романов – по крайней мере, в течение какого-то времени. Однако и в этом случае она крайне редко бывает одна. Внимательный анализ обычно показывает, что в таком случае она выстраивает зависимые отношения с кем-то другим. Чаще всего этим кем-то является близкий родственник, член семьи (например, мама), это может быть подруга или друг или даже компания друзей (обычно контакты в таких дружеских компаниях регулируются специфическими правилами). Эмоционально зависимые отношения легко выстраиваются также с домашними питомцами – чаще всего с кошками и собаками, реже с другими видами животных. Однажды мне приходилось наблюдать за тем, что в качестве партнера выступала агама (рептилия). В отношения слияния некоторые люди умудряются вступать и с растениями, и с микроорганизмами (я знала одинокую женщину, которая поддерживала отношения привязанности-зависимости с чайным грибом Евгением, по крайней мере, она так его называла). Может показаться странным и забавным, как им это удается – однако и животные, и растения являются идеальными объектами для проекций, поскольку бессловесны.

Одной из первых моих клиенток была молодая женщина, которая в свои двадцать девять жила вместе с мамой и старенькой бабушкой. На встрече (а было это в шесть вечера) она сразу обозначила, что ей нужно будет уйти пораньше на двадцать минут, чтобы успеть покормить собаку. Я не стала препятствовать, но выразила удивление – собака ест по часам и ее нельзя покормить чуть позже? В ответ клиентка рассказала мне историю, которая врезалась мне в память настолько, что и сейчас, много лет спустя, я хорошо ее помню. Мама клиентки, разведенная женщина (равно как и бабушка, которая растила ее в одиночку), в свои сорок с небольшим завела собаку, к уходу за которой привлекла и собственную мать, и дочь. Поскольку, будучи щенком, собака несколько раз подавилась похлебкой, было принято решение кормить ее из ложки; ни в каком другом виде собака пищу не получала. Утром собаку кормила бабушка, вечерами только моя клиентка, что означало, что к 19:45 она должна быть дома в полной боевой готовности. Важно отметить, что кормление осуществлялось строго по часам и строго ложкой, на этом жестко настаивала мать. Завершив рабочий день, моя клиентка спешила домой, чтобы собачий распорядок дня не был нарушен – это приводило к жестоким скандалам. У этой девушки не было никакой личной жизни и, очевидно, она даже не замечала, что что-то не так – основным поводом для ее беспокойства служило вовсе не то, что она игнорирует собственные потребности и желания, а страх опоздать домой к кормлению собаки. Помню, как через несколько встреч наше общение резко прекратилось после того, как мать узнала, что она ходит к психологу.

Другой пример того, как животных вовлекают в зависимые отношения, возникает в связи с моим воспоминанием о еще одной женщине, крупной, шумной школьной учительнице лет пятидесяти пяти, нежно привязанной к собственному коту. Эта привязанность составляла удивительный контраст с тем, как она проявлялась в отношениях на работе: она пользовалась репутацией грубой, черствой и агрессивной особы. К «котишке» же, как она его называла, она относилась с безграничным обожанием; память ее телефона была заполнена огромным количеством фотографий, на которых ее любимец был запечатлен во всех вероятных и невероятных ракурсах. Жила эта женщина с собственной матерью и взрослой незамужней дочерью; вообще мужчины в этой семье как-то не приживались – отец этой женщины очень давно разошелся с ее матерью, сама она выгнала мужа, обнаружив измену. Дочь ее никак не могла найти себе партнера. Отношения между обитательницами это женского царства были очень амбивалентными, напряженными и конфликтными, но с появлением кота оказалось, что дома стало чуть поспокойнее. Мне кажется важным отметить, что она завела не кошку, а именно кота – этот факт знаменателен в связи с тем, что отношение к мужчинам в этой семье было резко негативным, как к потенциально опасным и одновременно презираемым двуногим животным: им всем «только одного и нужно», «сделали свое дело, а ты потом разгребайся». Кот стал, если можно так выразиться, первым обожаемым мужчиной в этой семье (конечно, они его кастрировали). При этом он панически боялся появления дома мужчин: прятался за диваном в самой дальней комнате, стоило появиться курьеру, электрику или сантехнику, и женщины в три голоса потом по нескольку часов уговаривали его вылезти из своего укрытия, соблазняя всякими кошачьими вкусностями и игрушками и заверяя, что «дядя ушел». Только после того, как мать семейства вымывала пол, громко приговаривая, что выгоняет «дядин запах» и «дядя больше не придет», кот вылезал. При этом он совершенно не боялся женщин, приходивших в гости.

Итак, я говорила о том, что зависимая личность может принимать решение временно оставаться вне романтических отношений, притом что удовлетворяет свои эмоциональные потребности в связи с кем-то другим. Иной распространенной вариацией отношений, характерных для зависимой личности, являются отношения на расстоянии, когда они «вроде бы и есть», однако партнер находится в другом городе или даже стране. Я не имею сейчас в виду, что любые отношения на расстоянии являются зависимыми. Я говорю о том, что для зависимой личности, опасающейся (и небезосновательно) в растворении с другим потерять саму себя и одновременно испытывающую витальную потребность в эмоциональной связи, отношения на расстоянии могут быть весьма привлекательными. Как правило, такие отношения поддерживаются посредством переписки и созвонов в мессенджерах, личные же встречи весьма редки и недолги (возможно, это редкие поездки, скажем, раз в год или даже несколько лет) или же могут отсутствовать. Примерами могут служить интернет-романы с иностранцами, которые завязываются в надежде выйти замуж и жить в другой стране; при этом отношения длятся годами, никак не продвигаясь в направлении заявленной цели, и одновременно являются бурными и драматичными, с попытками контроля, ревностью, взаимными претензиями и демонстративными действиями и т. п.; отсутствие же встреч оправдывается обстоятельствами, на которые никак нельзя повлиять. Отношения на расстоянии – это фактически видимость отношений, способ быть в связи с Другим и одновременно не быть, компромисс между жаждой близости и страхом быть эксплуатируемым или поглощенным. Так называемые гостевые браки также могут являться способом разрешения той же самой дилеммы.

Важное место в переживании эмоционально зависимой личности самой себя занимают чувства вины и беспомощности, объем которых у нее, как правило, очень велик. Это еще одна важная – четвертая – особенность ее самоощущения.

Чувство вины обычно является внутренней реакцией на поступок или какое-либо психическое проявление (мысль, желание, чувство), которые расходятся с некими социальными или иными нормами, принимаемыми и разделяемыми человеком. Мы можем чувствовать вину в связи с тем, что желаем кому-то зла, сделали что-то неподобающее (например, разбили или испортили чью-то вещь), переживаем чувство, которое не считаем хорошим и не одобряем. Иногда вина бывает вполне здравой реакцией на происходящее – например, тогда, когда намеренно или нет мы наносим ущерб другому человеку и осознаем это. В таком случае речь идет о реалистической вине. Нереалистическое чувство вины не опирается на реальность и не укоренено в фактах. Например, человек может испытывать вину за то, что не пострадал в автокатастрофе, в то время как в ней есть погибшие, или мать может испытывать перед ребенком вину за то, что родила его в сорок лет, и он не видел и больше никогда не увидит ее молодой.

Для эмоционально зависимой личности характерно наличие значительной нереалистической вины и повышенная готовность испытывать ее в самых разнообразных ситуациях. Очень часто такой человек уже в связи с самим фактом своего существования, появления на свет чувствует себя виноватым. Такое переживание не возникает на ровном месте и обычно само по себе является следствием родительских предписаний и посланий, с которыми он имеет дело с самого раннего детства. Приведу несколько примеров.

Анна, молодая женщина, обратилась за помощью в связи с хроническими чувствами подавленности и тревоги. Внимательное исследование ее отношений с людьми показало, что у нее есть выраженная склонность обслуживать интересы, потребности и нужды окружающих в ущерб собственным. «Мне иногда кажется, что, доводя себя до изнеможения, я словно наказываю себя за что-то, чем хуже мне, тем мне как-то понятнее и спокойнее». Анна постоянно нагружала себя делами и обязанностями – как по работе, так и по дому, лишая себя и сна, и свободного времени, и отдыха. В свое время, когда ее мать узнала о том, что беременна, отец ребенка оставил ее, и мать растила Анну одна. С самого раннего возраста, видя, как тяжело приходится матери, Анна чувствовала себя виноватой: если б она не появилась на свет, матери жилось бы гораздо легче (понятно, что такие выводы ребенок делает, опираясь на какие-то слова или реакции родителей). Когда ей было двенадцать лет, у матери диагностировали доброкачественную опухоль груди. «Помню, я пришла домой после школы и увидела маму плачущей навзрыд. Я очень испугалась и ничего не поняла. Стала спрашивать, что случилось, что произошло, но она только рыдала. А потом мама сказала, что у нее опухоль, и это все потому, что когда я была маленькая, я плохо сосала у нее молоко… Мне стало очень тяжело, прямо придавило. Мне не хотелось подходить к маме, я чувствовала себя очень плохой. Я ушла в свою комнату и стала гладить там белье. Я слышала, как мама плачет через стену, и мне просто хотелось умереть».

Елена, робкая, неприметная женщина тридцати четырех лет, обратилась за помощью в связи с хроническим переживанием тревоги и неуверенности. Ее мать умерла, когда Елене и ее сестре-двойняшке было по десять лет; после смерти матери остался отец, с которым она все это время живет, и, кроме сестры-двойняшки, есть еще двое старших братьев. Детство было очень бедным и полным тревог. Деспотичный, эмоционально неуравновешенный, нарциссичный отец оскорблял мать и держал в страхе всех домашних; все самое лучшее, даже лучшие лакомые кусочки за столом доставались только ему. Мать Елены не работала и занималась домашним хозяйством и детьми. Елена описывает ее как тихую, несчастную, забитую жертву. Она хорошо помнит о том, как жалко ей было маму. Выражение ею любых своих (тогда детских) потребностей и чувств ощущалось как дополнительная нагрузка на и так перегруженную мать; любое неудовольствие матери она переживала с чувством вины. Ей хотелось сделать что-нибудь, что облегчило бы мамину долю, и она научилась довольствоваться малым, ничего не хотеть, ни на что не претендовать, ни с кем не ссориться. С самого детства любые проявления себя самой, любое собственное «хочу» сопровождались у нее чувством вины и ощущением отсутствия права на это. Кроме того, поскольку ее «хочу» подвергалось обычно жестокому высмеиванию и издевательствам со стороны отца (которому хотелось быть единственным человеком, чье «хочу» имеет значение в семье), она ощущала выражение собственного Я в присутствии других людей чем-то очень небезопасным, связанным с угрозой нападения.

Чувство вины может быть следствием того, что на ребенка в семье возлагали ответственность, непосильную для него (например, не соответствующую его возрасту или статусу в семье – так бывает, когда в силу неспособности одного или обоих родителей справляться со своими функциями они передаются ребенку). Типичным примером является семья, где ссоры между отцом и матерью урегулирует дочь или сын («Ты у нас такая разумная!»): он или она ощущает, что от его(ее) действий или бездействия зависит мир в семье. В этом случае ребенок не может почувствовать себя просто ребенком, которому не нужно заботиться о том, чтобы родители находились в адекватном состоянии. Поэтому если происходит ссора, если отец уходит из семьи, если между родителями разлад, такой ребенок неминуемо будет себя чувствовать без вины виноватым; вырастая во взрослого, он будет легко впадать в вину, принимая на себя ответственность, которая ему фактически не принадлежит.

Приведенные здесь соображения помогают понять еще одну особенность того, как выглядят отношения с виной у эмоционально зависимой личности: она не чувствует вины там, где для этого имеются все основания (когда своими действиями она реально наносит ущерб другому человеку) и переживает сильное чувство вины там, где для этого нет реальных оснований (нереалистическая вина). Путаница здесь настолько сильна, что требуется взгляд со стороны и обратная связь другого человека, чтобы хотя бы немного приблизиться к реальности. Примером игнорирования наносимого другому ущерба служит, например, то, как эмоционально зависимая личность обходится с границами: одинокая мать может вовлекать дочь-подростка в обсуждение собственных проблем в личной жизни и жаловаться ей на очередного любовника (что по определению является для дочери вторжением в ее границы), но не чувствует за это никакой вины. При этом та же мать может чувствовать себя очень виноватой перед дочерью за то, что та не воспитывается в полной семье и из-за этого, с точки зрения матери, вырастает ущербной и обреченной на проблемы в личной жизни (возможно, читатель, у вас здесь возникнет ко мне вопрос о том, почему я называю вину в этом случае нереалистической; если этот вопрос действительно возникает у вас, попробуйте сначала сформулировать собственную точку зрения относительно реалистичности вины в данном случае).

Естественным здоровым способом обходиться с виной является попытка ее искупить – собственными действиями исправить нанесенный другому человеку ущерб. Например, извиниться; купить новую вазу взамен разбитой; починить соседский забор, который был обрушен тобой вчера, подклеить порванную тобой книгу, которая принадлежит другому. Однако у эмоционально зависимой личности можно увидеть значительные сложности в том, как она обращается с чувством вины и как репарирует ее (возмещает ущерб). Во-первых, поскольку такой человек путает реалистическую и нереалистическую вину, он часто пытается загладить то, на что фактически не мог повлиять, и это становится какой-то дикой историей. Например, мать, которая испытывает перед ребенком стыд и вину за то, что родила его поздно и теперь у ребенка «старая мать», пытается справиться с собственными переживаниями тем, что удовлетворяет любые потребности сына или дочери, игнорируя свои собственные, или не реагирует адекватно на предъявляемые ей ребенком претензии относительно ее «старости». Здесь налицо грубое нарушение границ.

Второй особенностью обращения с виной у эмоционально зависимой личности является то, что она труднопереносима в связи с тем, что внутреннее ее восприятие окрашено в болезненные тона обвинения и самонаказания (или наказания других); она внутренне ощущается не как сожаление о причиненном другому ущербе или нарушении разделяемой ценности, а как обвинительный приговор и немедленно следующая после него мучительная расправа. Вынести это очень трудно, и обычной стратегией эмоционально зависимой личности является попытка как можно быстрее отделаться от этого чувства, в частности – переложить вину на другого («это ты виноват») или что-то сделать (именно на уровне действия), чтобы загладить вину или перестать ее чувствовать. Это может выглядеть как покупка подарка, «выпекание пирожка» для того, перед кем ты виноват, отказ от собственной позиции, которая выражалась пять минут назад, как суетливая попытка переключить разговор на другую тему или шутка. Переложение вины на другого иллюстрируется взаимодействием в рамках классического треугольника Карпмана: жертва не виновата ни в чем, потому что с ней «это сделали» или «это случилось», преследователь возлагает вину на жертву, атакуя ее, спасатель – на преследователя. Диалоги между участниками зависимых отношений, их взаимодействие часто напоминает перекидывание виной, как горячей картошкой – горячей настолько, что удержать в руках, не обжегшись, невозможно.

Эмоционально зависимая личность склонна путать чувство вины и переживание ответственности. Ответственность переживается взрослой частью нас, она ощущается как признание того, что определенные наши действия приводят к тем или иным последствиям, и между нашими действиями и их последствиями имеется очевидная связь. Ответственность – способность отвечать на ситуацию, осознанно принимая в ней те или иные решения (а не устраняясь от них в ожидании, что это сделает кто-то другой и не надеясь на то, что ситуация как-нибудь рассосется сама собой) и отвечать (реагировать) на те последствия, которые имеют те или иные наши действия (или отсутствие таковых). Например, разводящиеся родители, которые принимают на себя ответственность за этот шаг, признают и видят реальность того, что их ребенку неминуемо будет нанесен психологический ущерб; адекватный их ответ состоит в зрелом подходе к принятию решения о разводе, а также в том, чтобы максимально минимизировать неизбежные негативные последствия для ребенка. Эта минимизация заключается в множестве действий, которые им предстоит предпринять, – адекватно сообщить ребенку о том, что произошло, поддерживать с ним контакт, строить взаимодействие с ребенком так, чтобы не вовлекать его в отношения бывших супругов, выстроить его новую жизнь, которая начнется после того, как мама и папа разведутся и т. п. Безответственное отношение к этой ситуации заключается в том, что родители, испытывая вину перед ребенком, сами ведут себя как дети, которые прячутся в горящем доме под кровать: ничего не объясняют ребенку («мама тебе все скажет»), перекладывают вину друг на друга («папа нас больше не любит, папа теперь любит другую тетю»), лгут и вовлекают сына или дочь в свой конфликт.

Эмоционально зависимая личность в отношениях с другими людьми часто реагирует на происходящее детским чувством вины, однако ей может быть трудно отреагировать взрослым чувством ответственности. По этой самой причине, например, мать может ощущать себя крайне виноватой перед своим ребенком за то, что у него нет отца и семья неполная, однако при этом она не делает реальных шагов, которые помогли бы как-то восполнить реально имеющиеся у ребенка дефициты – например, поддерживать стабильные контакты сына (дочери) с другими мужчинами: дядьями, дедушками, друзьями семьи и т. д. Мать может терзаться тем, что у ее ребенка есть какая-то трудность (заикание, сутулость, излишняя полнота), обвинять себя в этом ежедневно, однако не предпринимать адекватных в такой ситуации действий (обращение к логопеду, корректировка режима питания и спортивных занятий, организация занятий в бассейне и ЛФК, получение ребенком сеансов лечебного массажа и т. п.). Она может обвинять себя в том, что ничего этого не делает, но такие обвинения не приводят к появлению реальных поступков. Мать может ощущать себя виноватой перед ребенком за то, что обижает его, но ей в голову не приходит поговорить с ним и извиниться.

В вопросе принятия ответственности эмоционально зависимая личность вообще обычно очень путается, поскольку личные границы ее очень размыты: ей трудно увидеть черту, отделяющую ее персональную ответственность от ответственности другого человека; она склонна либо возлагать на партнера ответственность за свои мысли, чувства, поступки, либо «принимать чужое» – брать на себя ответственность за мысли, чувства, поступки других. Фразы «ты меня разозлил», «ты меня обидел», «ты меня порадовал» отражают возложение ответственности за свои чувства на другого человека (сравните с «я вижу беспорядок в твоей комнате и злюсь», «ты сказал, что не хочешь разговаривать со мной, и я почувствовала обиду», «ты выздоровел, и я радуюсь»). Мать семейства может ощущать ответственность за то, сколько съедает ее муж за завтраком и что именно он ест; если он заявляет, что будет снижать вес, это словно обязывает ее к уменьшению порций или к тому, чтобы перевести всю семью на фитнес-рацион, тогда как то, сколько съест ее муж за завтраком и выберет ли он из имеющихся на столе блюд вареное яйцо и творог или отрежет себе жирного пирога, лишь его собственная ответственность. Именно поэтому в групповой или индивидуальной психотерапии эмоциональной зависимости темы границ, ответственности, вины и стыда имеют столь важное значение.

Возложение ответственности и вины за свои чувства, мысли, поступки на партнера или обстоятельства перекликается с ощущением себя беспомощной жертвой, которая никак не может повлиять на то, что с ней происходит. Это переживание крайне характерно для эмоционально зависимой личности. Оно совсем не случайно – это очень раннее переживание детской беспомощности, которая возникает в условиях невозможности получить от взрослого его присутствие, его принятие, его тепло и внимание или невозможности прекратить невыносимое нечто, что делает взрослый. Ребенок в этой ситуации беспомощен в силу того, что его силы и возможности не равны взрослым, его возможность повлиять на ситуацию не слишком велика. Эмоционально зависимая личность может выстраивать впоследствии разнообразные защитные стратегии, часть из которых связана с попыткой преодоления беспомощности через активный контроль окружения и самого себя; однако в самой глубине ее, в самой сердцевине самоощущения эта детская беспомощность всегда есть. Возможно, именно поэтому такой человек остро реагирует на похожее переживание у других людей и также у животных и их детенышей. Много раз мне приходилось видеть эту реакцию, когда восприятие беспомощного состояния животного, в особенности страдающего, болезненно остро откликается внутри, и человек обычно сам не в состоянии объяснить почему.

Когда я сейчас пишу эти строки, мне вспоминается один молодой мужчина, с которым я работала как терапевт. В свойственной ему резкой, отрывистой манере он рассказывал мне на первых встречах о себе и, казалось, почувствовать его эмоции было невозможно за рублеными скупыми фразами, которыми он описывал собственную личность. Случайно разговор коснулся того, что его действительно затрагивало – он заговорил о том, что не может оставаться равнодушным к некоему видеоролику, который несколько лет назад нашел в интернете. Я попросила показать мне его. На видео сильный молодой мужчина в расцвете лет катал на дорогой машине по загородной дороге парня-инвалида, который рассказывал ему о том, как его отец разрешал ему приходить в гараж и смотреть на то, как он занимается с машиной, о том, что обычные люди избегают его, инвалида. Этот парень на видео смеялся и плакал от радости, глядя на дорогу, и блогер, автор видео, тоже не мог сдержать слез. Мы сидели и просматривали видео вместе, и я увидела, как мой клиент сам едва сдерживает набегающие слезы. Переживания парня-инвалида, который по-детски радовался тому, что он видит, болезненно остро отзывались в нем; однако он так и не смог объяснить, на что именно так живо откликнулась его душа. Позже он рассказывал о том, что такую же реакцию у него вызывает беспомощность выброшенных на улицу домашних животных, а также детей с ограниченными возможностями, растущими без отцов. Помню, как сжималось что-то у меня внутри, когда мы говорили об этом; мне важно отметить, что подобрать слова для выражения своего переживания клиенту тогда так и не удалось, а у меня возникло чувство, что я понимаю, о чем он, и что это переживание настолько раннее, довербальное, что оно хорошо понятно именно на каком-то бессловесном, общем с животными уровне.

Эта особенность самоощущения зависимой личности – переживание себя беспомощной – на мой взгляд, исключительно точно передано в известной песне Владимира Высоцкого «Беда»[2]2
  Цит. по: Высоцкий В.С. Нерв: стихи. – Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 1990. – С. 85–86.


[Закрыть].

 
Я несла свою Беду
по весеннему по льду.
Обломился лед – душа оборвалася,
камнем под воду пошла,
а Беда – хоть тяжела, —
а за острые края задержалася.
 
 
И Беда с того вот дня
Ищет по свету меня,
Слухи ходят – вместе с ней – с Кривотолками.
А что я не умерла,
знала голая ветла,
и еще перепела с перепелками.
 
 
Кто из них сказал ему,
господину моему, —
только выдали меня, проболталися.
И, от страсти сам не свой,
Он отправился за мной,
А за ним Беда с Молвой увязалися.
 
 
Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял.
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася…
Но остаться он не мог —
Был всего один денек,
а Беда на вечный срок задержалася.
 

Даже если отвлечься от того, что исключительно мощно транслируется в этой песне на эмоционально-чувственном уровне, и обратиться к смысловым конструкциям, заложенным в тексте, – читатель, обратите внимание, что в песне есть только одна строчка, отражающая активные действия героини: «Я несла свою Беду». Все остальное происходит само собой и помимо ее воли, без ее участия: ветла и перепела героиню «выдали», господин «на руки поднял», Беда с Молвой «увязалися». Она предстает беспомощной жертвой происходящего. Нет ни одного намека даже на то, хотелось ли ей всех этих событий, что она при этом чувствовала, предпринимала ли какие-либо активные действия (например, сопротивлялась попыткам ее догнать, пряталась, кидалась в господина камнями и палками, «атаковала» беду духовными практиками и т. п.). При таком самоощущении найдется немало желающих тебя догнать и воспользоваться, и на каждого из них ты будешь смотреть как на потенциального спасителя от беды, а потом оказываться в точке, где дела обстоят еще хуже, чем сначала.