Текст книги "Смерть волкам. Книга 2"

Смерть волкам
Книга 2
Анна Чеблакова

© Анна Чеблакова, 2017

ISBN 978-5-4485-8531-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая
Сокровище

1

Город Ретаке со всех сторон окружает пустыня. Здесь она не песочно-жёлтая, как возле Клыкастых гор, а красная, словно покрыта не песком, а раскрошенными кирпичами. Сейчас, в мае, вся Великая степь цветёт и шелестит травой, но здесь никакой травы больше нет – разве что верблюжьи колючки, которых верблюды не едят, ибо нет здесь, в окрестностях Ретаке, никаких верблюдов.

У этого города давняя история, и почти вся она связана с университетом, который моложе самого Ретаке только на сорок лет. В прежние времена сюда отправлялись ребята не только со всей Бернии, но даже из Антьены или Ярглонии, но – времена изменились, границы Антьены закрыты, а ярглонцы понастроили своих университетов, крупных, качественных. Да и в самой Бернии нашлись города, чьи вузы далеко превосходили старый ретакский. К тому времени биологический и химический институты были заброшены окончательно, а кафедра словесности давно уже дышала на ладан. Но математический, физический, географический и исторический институты до сих пор ещё работали в полную силу, и год за годом новые специалисты разъезжались из них по всей стране, а кое-кто уезжал за рубеж, в Ярглонию или Тонское королевство, где жизнь была на порядок лучше.

Диплом в бернийских вузах защищали только в сентябре, спустя два месяца после окончания учёбы. Считалось, что выпускные экзамены отнимают очень много времени и сил у студентов, куда уж тут до дипломных работ. Но большинство ребят были очень недовольны этим: сдать бы всё сразу и отправляться в свободную жизнь, а так – целых два месяца ты ни студент, ни выпускник, ни на работу не устроиться, ни отдохнуть на каникулах как следует. А вот курсовых работ было в каждом году по две, по одной на семестр.

Эти курсовые были настоящим кошмаром для большинства студентов. Особенно трепетали те, кто выбирал себе в научные руководители профессора истории Генша. Впрочем, слово «выбор» тут не подходит – обычно к Геншу шли те, кто не успевал записаться к кому-нибудь другому. О жёстком и язвительном характере старого профессора ходили легенды, его боялись все – от робких первокурсников до разухабистых выпускников. Даже большинство преподавателей на дух не выносили Генша. Он всегда требовал со студентов работы объёмом как минимум страниц в тридцать, и придирался к уже написанной работе так, что у несчастных, проворонивших возможность писать работу у кого-то более сговорчивого, не было ни единого шанса откуда-нибудь сдуть. Подготовка к сдаче курсовых у Генша всегда проходила в атмосфере постепенно нарастающей паники. Защиту же «профессор Смерть» никогда не назначал на какой-то определённый день. Он просто оповещал ребят о дате, с которой можно начинать защиту, а потом уже в начале каждой пары спрашивал, нет ли желающих.

Два дня назад студенты-историки пятого, последнего курса увидели на стенде возле расписания объявление, в котором Генш сухо сообщал о том, что работы можно уже защищать. Большинство, как водится, схватились за головы. Некоторые только пожали плечами – за пять лет учёбы и не такое повидали. И только единицы улыбнулись, предвкушая победу.

Через два дня, медленным жарким утром, в которое было лень даже подняться со стула, ребята с пятого курса пришли на одну из последних в этом семестре лекций профессора Генша. Двадцать выпускников, молодых, весёлых и шумных, набились в светлую, с большими раскрытыми окнами, аудиторию нового корпуса. Лектор запаздывал, и, как всегда в таких случаях, в аудитории не утихали разговоры и смех. На дворе начало мая, до сессии ещё целый месяц, а после неё наконец-то свобода – как тут не радоваться? Мало-помалу разговор перешёл на больную тему – курсовые. Марней Гилорк громогласно заявил, что ему вообще не стоит волноваться – профессор Эшми, у которой он писал курсовую, поставит ему зачёт просто потому что «эта старая сова никогда не поймёт, что работа содрана». Гилорк вообще учился спустя рукава, но его многочисленные приятели и ещё более многочисленные поклонницы в один голос утверждали, что с такой красотой и такой наглостью (в их устах это звучало как «уверенность в себе») он всюду пробьётся и без пятёрок в дипломе. Сидевшая неподалёку от него отличница Киния, пухленькая шатенка с нежным цветом лица, презрительно вздёрнула носик и заявила, что уж она-то не собирается получать свою пятёрку за чужие труды. Подруга и подпевала Кинии Ольса, боязливая низкорослая девушка с жёсткими чёрными волосами, так и не избавившаяся к своим двадцати двум годам от малиновых прыщей на лице, промолчала, залившись краской – она не знала, с кем согласиться, с единственной подругой или с красавцем Марнеем, к которому, как и многие, была неравнодушна. Селни, один из приятелей Гилорка, перегнувшись через парту, крикнул через всю аудиторию:

– Гилмей! Эй, Гилмей, а ты как думаешь – устроит сегодня Генш кому-нибудь сражение при Майморе или нет?

Гилмей, темноглазый, золотисто-смуглый и кудрявый, вальяжно улыбнулся и громко заявил:

– Ещё как устроит. Только в этот раз он будет сражаться не за королеву Авильнайю, а за мятежников, которых она перебила.

– Не понял? – переспросил парень, а Гилорк навострил уши.

Гилмей снова улыбнулся и медленно обернулся к парню, сидевшему позади него:

– Ты, Рэйварго, вроде как собирался защищаться сегодня?

Юноша, сидевший за задней партой в одиночестве, на секунду вскинул на него небольшие умные глаза, кивнул головой и вновь рассеянно уткнулся в книгу, которую он увлечённо читал.

– Во даёт! – присвистнул Селни. – Рэйварго, ты у нас, конечно, умный, но сегодня это просто самоубийство. Раз Генш опаздывает, значит, он будет зверствовать.

Опаздывал Генш только в одном случае – когда у него разыгрывалась боль в спине. В такие дни он был особенно придирчивым.

– Ага, может быть, – пробормотал Рэйварго, всё также глядя в книгу. Гилмей пожал плечами и отвернулся – он уже давно привык, что на людях Рэйварго часто делается мрачным и неразговорчивым. Это был высокий, крепко сколоченный юноша, из-за своих чрезвычайно развитых мышц казавшийся грузным и неповоротливым, хотя на самом деле таким не был. Он был некрасив, ему не была присуща даже мальчишеская миловидность. Лицо у него было грубым, скуластым, с раздвоенным подбородком и крутым лбом, большим ртом и кривоватым носом, глаза – хоть и умными, но маленькими. Вот брови были красивы: ровные широкие полукружья. Только их почти не было видно из-за густых чёрных волос, падавших на лоб.

Разговоры после этого продолжались недолго – минутная стрелка на старых настенных часах не сделала и двух кругов, как вдруг дверь резко, с треском, распахнулась и в аудиторию размашистым шагом вошёл профессор Генш. Все разговоры и смешки сразу стихли, как будто их отрезало ножницами. От сухощавой низкорослой фигуры старого профессора как будто волнами расходилось негодование, и когда он бросил свой портфель на стол, тяжело сел на свой стул и оглядел всех студентов своими мутно-карими глазами, тишина стала совершенно мёртвой. По взгляду профессора, по тому, как он медленно, с отвращением, шевелил тонкими губами, будто пережёвывая что-то, было отлично видно, как ему опротивела и эта аудитория, и трепещущие перед ним юнцы, и их работы, в которых из года в год повторялись одни и те же темы, источники и цитаты. Не поздоровавшись со студентами, он дрожащей рукой взял журнал посещения и открыл его на нужной странице. Затем, проговаривая каждую фамилию с таким видом, словно она обжигала его сухие губы, он начал перекличку. Убедившись, что отсутствуют всего двое, он с усмешкой проговорил:

– Дагел и Лиам защищают курсовую у меня… Что ж, их отсутствие можно объяснить нежеланием провалиться… Из вас, присутствующих, кто-нибудь собирается выступать сегодня?

Ответом было молчание, полное такой тревоги, будто он спросил, нет ли желающих сунуть руку в ведро со змеями. Гилмей быстро обернулся к Рэйварго – тот всё ещё смотрел в свою книгу, явно не услышав вопроса Генша. Юноша легонько толкнул друга в плечо, и когда тот поднял глаза, выразительно кивнул в сторону лектора.

– Так. Ни одного, – по голосу профессора трудно было понять, обрадован он этим или рассержен. – Ну тогда…

– Профессор! – раздался голос с задней парты. Все, как один, обернулись туда, хотя и так прекрасно знали, кто это говорит. Рэйварго, быстро закрыв книгу и отложив её в сторону, вытянул вверх левую руку и замер, глядя на профессора.

– Урмэди? Вы готовы защищаться? – проскрипел Генш.

– Да, профессор.

– Тогда выходите, или вам особое приглашение нужно?

Рэйварго поднялся со своего места лёгким, быстрым движением, что казалось немного странным при виде его большого тела, и, выйдя к кафедре, обернулся к одногруппникам. Не глядя в текст и даже не разворачивая его, молодой человек высоко поднял голову и громким, чётким голосом произнёс:

– «Демократические преобразования в эпоху правления короля Вельтирра IV Маленького».

– Стоп, – коротко сказал Генш, не глядя на Рэйварго. – Я уже говорил, что мне некогда читать вашу писанину, так что свои работы вы должны читать вслух, а не рассказывать. Читайте, Урмэди. И можете не так громко, в Антьене вас всё равно не услышат.

По аудитории пробежал тихий неприятный смешок. Высокий лоб Рэйварго прорезали гневные морщины, но никто этого не заметил из-за густых волос, падавших ему на лицо. Мгновенно справившись с собой, докладчик открыл папку и начал читать введение. Текст Рэйварго помнил настолько хорошо, что лишь изредка опускал глаза на работу:

– Король Вельтирр Четвёртый, правивший в 1744 – 1752 годах, был двадцать первым королём из династии Тильпадов. Своё прозвище Маленький он получил по двум причинам: во-первых, за свой небольшой рост (всего 154 сантиметра), во-вторых, потому что он был самым младшим из шестерых сыновей своего отца, Рильдага Пятого. Его правление тоже было совсем небольшим по своим хронологическим рамкам – всего восемь лет. Однако мы имеем полное право говорить об эпохе Вельтирра Маленького, так как эти восемь лет вместили в себя столько важных для истории Бернии событий, сколько не вмещали… например, даже правление Пиниола Северного, который был на престоле около…

Взрывы смеха, доносившиеся из правой части аудитории, становились всё громче, и сейчас компания Гилорка снова «легла» от какой-то его шутки. Пока они смеялись, профессор Генш выжидательно и недружелюбно глядел на Рэйварго, а тот молчал, постукивая себя по подбородку свёрнутым листом бумаги и не сводя с однокурсников взгляда своих выразительных чёрных глаз.

– Он был на престоле около полувека, – раздражённо и громко сказал наконец Рэйварго, – и если вы не хотите, чтобы нас настолько же задержали на паре, советую заткнуться.

Марней кинул на него злобный взгляд и замолк – с Рэйварго предпочитали не ссориться, памятуя о его остром языке и крепких кулаках.

Рэйварго продолжил рассказ:

– Первые пять лет правления этого короля отмечены целым рядом либеральных реформ, среди которых особенно выделяются школьная реформа, преобразования в области торговли, а также дарование привилегий особо почётным университетам, в том числе ретакскому. Наконец, в 1750-м году, на шестом году своего царствования, Вельтирр составил проект медицинской реформы, которую позже проведёт его сын Рильдаг Шестой, за что и получит своё прозвище Король-Аптекарь. Казалось бы, Вельтирр должен был стать одним из самых любимых и популярных монархов в истории Бернии, но очень многие его недолюбливали, а некоторые и проклинали: он преобразовал систему образования во время школьной реформы, и приглашал профессиональных преподавателей из многих зарубежных стран, больше всего из Антьены. Учитывая, что это происходило всего лишь через несколько лет после кровопролитной и разрушительной 4-й антьено-бернийской войны, отношение большинства бернийцев к антьенцам было на редкость враждебным…

– И сейчас таким остаётся, – пробормотал один из друзей Марнея вполголоса. Ни для кого не было секретом, что Рэйварго наполовину антьенец, а значит – враг.

– … Но антьенское образование было куда более качественным, чем бернийское, и Вельтирр стремился устранить это неравенство. К сожалению, тогда это мало кто понимал, и Вельтирр приобрёл репутацию предателя. Окончательно погубил его репутацию изданный в 1753 году указ о закрытии ликантрозориев. Ныне широко известны некоторые исследования, согласно которым один из братьев Вельтирра, наследный принц Арсиан, скончался именно в результате ликантропии, не выдержав первого полнолуния, а вовсе не от горячки, как утверждают…

– Молчать! – прогремел профессор Генш, резко поднявшись на дрожащие ноги. – Урмэди, что за чушь вы несёте? Наследный принц был оборотнем?!

– Но есть все доказательства – сказал Рэйварго взволнованно. – Известно, что его стали бояться собаки и лошади… он не мог дотрагиваться до серебра… Вельтирр неоднократно предпринимал попытки разыскать книгу Дропоса Анфа «Ликантропия»…

– Хватит, – коротко сказал, как отрезал, Генш, резко опустив раскрытые ладони на стол. – Хватит. Вы отступаете от темы, обозначенной в названии. Вы должны были рассказать о демократических преобразованиях Вельтирра Четвёртого, а не вываливать тут на нас идиотские исследования… Никакой «Ликантропии» нет, молодой человек… Садитесь. Работа не засчитана.

Рэйварго, и так не отличавшийся особенным румянцем, побледнел ещё сильнее – он всегда бледнел от обиды или гнева. Сколько времени и сил он потратил на эту работу! Юноша молча закрыл папку и сделал шаг, выходя из-за кафедры. Группа перешёптывалась – удивлённо, а некоторые и злорадно. Впервые за пять лет зубрила Рэйварго Урмэди провалил работу!

– Не засчитана, – медленно и негромко проговорил Гилорк, широко улыбаясь. Потом он резко вскинул руку и вскрикнул, ухмыляясь:

– Смерть волкам!

– Это неправильно, – произнёс громко Рэйварго, глядя куда-то в стену.

Все звуки разом смолкли, будто их кто-то выключил. Все, кто был в аудитории, замерли, глядя на Рэйварго расширенными глазами. А он, казалось, даже не замечал общего молчаливого возмущения.

– Неправильно даже в биологическом смысле, – с лёгким презрением в голосе продолжил юноша. – Любой знает, что в полнолуние оборотень превращается вовсе не в волка.

– А в кого же, можно узнать? – злобно крикнула Ольса, покраснев от ярости ещё сильнее, чем несколько минут назад.

– У этого существа нет названия, – спокойно ответил Рэйварго. – Оно существенно отличается от волка. Во-первых, больше его и сильнее. Челюсти более крупные, морда шире, чем у обычного волка, вдобавок передние лапы немного длиннее задних, а на спине небольшой горб, как у гиены. Уши короче, хвост длиннее, нечётное число резцов сверху и снизу. Думаю, это какой-то первопредок.

– Хватит! – громко воскликнул профессор Генш. Его голос дал петуха, и профессор схватился за шею, словно подавившись своим вскриком. Он сильно побледнел, а глаза налились кровью.

– Профессор, вам плохо? – кинулся к нему Рэйварго, но Генш, справившись с собой, вытянул руку, одновременно и отстраняя его, и указывая ему на дверь.

– На сей раз прощу, Урмэди, – сказал он, устремив на испуганного и огорчённого юношу ненавидящий взгляд, – но ещё одна такая проповедь – и вы лишены допуска к экзаменам. Я, как декан факультета, это устрою. Выйдите вон и не попадайтесь мне сегодня на глаза!

После секундной паузы Рэйварго круто развернулся и без единого слова вышел из кабинета.

В коридоре было пусто и тихо. Рэйварго подошёл к широкому окну и устало опёрся на подоконник. Внутри, между рёбер, как будто застыл горячий вибрирующий комок. Рэйварго был в ярости, но ещё сильнее была растерянность. Ещё никогда у него не было таких столкновений с преподавателями, даже в школе его ни разу не выставляли из класса, но это было сущим пустяком в сравнении с тем, что он, похоже, чуть не спровоцировал у Генша припадок или ещё что похуже.

До конца пары оставалось всего ничего. Рэйварго решил подождать, чтобы забрать из кабинета свои вещи. Когда часы на стене показали половину третьего и из-за двери аудитории послышался шум, он повернулся и направился к двери, но та вдруг резко распахнулась и оттуда высыпали студенты.

– Урмэди тебя отбрил, Гилорк, – заявил один из них Марнею, шутливо пихнув его в спину. – Теряешь хватку.

– Да пошёл он, – лениво отозвался тот. – Чем ещё ему привлечь внимание? Цирки уродов у нас запрещены…

Рэйварго на секунду остановился, как будто его резко толкнули в грудь. Забыв о своих тетрадках, он быстро развернулся и направился к лестнице.

2

Рэйварго вышел на крыльцо и устало опустился на ступеньку. Услышанное только что обидело его куда больше, чем он мог подумать. Марней знал, куда ударить. Рэйварго мрачно сжал кулаки. Разве он виноват в своём уродстве? Виноват в своих поросячьих глазках, в своих вздутых, как от какой-то болезни, губах, в здоровенном сломанном носе? Виноват в красных шрамах на правой стороне лица, оставленных перенесённой два года назад Красной Лихорадкой? Не виноват. А мыкаться с этим придётся всю жизнь. И пока все остальные будут танцевать со своими девушками и воровать для них сирень в городском саду, жениться, растить детей, он будет всё стареть и стареть в одиночестве. Впрочем, Рэйварго относился бы к этому куда легче, не будь на свете…

В воротах появилась невысокая, тоненькая светловолосая девушка в длинной синей юбке и лёгкой кофточке. При виде её Рэйварго вздрогнул. Нарочито быстро он отвернулся, но, когда девушка пересекла быстрым шагом двор и взлетела по лестнице, не выдержал и обернулся.

Он успел увидеть лишь, как в дверном проёме мелькнула юбка. Дверь с треском захлопнулась, Рэйварго увидел своё отражение в оконном стекле за ней, и выражение робкой нежности на его ужасном, изуродованном болезнью лице сменилось ненавистью. Что за урод!

Дверь тут же распахнулась снова, и ненавидящее лицо Рэйварго бросилось в глаза вышедшему Гилмею.

– Ах! – воскликнул он, и Рэйварго, очнувшись, поднял на него глаза.

– До сих пор злишься, что ли? – спросил Гилмей, подходя к нему и протягивая вперёд вытертый портфель: – Я твои вещи забрал.

– Спасибо, – Рэйварго забрал портфель и поднялся на ноги.

– Ты злишься на этого идиота Гилорка, что ли? – изумился Гилмей. – Ну, парень, ты совсем расклеился. Ты же не девчонка, в конце концов!

– Что ты говоришь?.. А, конечно нет, – махнул рукой Рэйварго. – Ну его к чёрту. Я просто…

– Что? – быстро спросил Гилмей. Вот уж кто точно иногда вёл себя по-девчоночьи – по крайней мере, любопытство у него было уж точно женское.

– Да Генш на меня озлился, помнишь? – нашёлся Рэйварго. – Я подумал, он в обморок упадёт. Он, наверное, теперь меня ненавидит.

Гилмей пробурчал что-то, а потом быстро спросил:

– Пойдём, прогуляемся? У меня есть кое-какие новости.

– Пошли, – устало согласился Рэйварго.

Университет находился в старой части города. Дома здесь были низкие, не выше трёх этажей, но очень красивые, украшенные скульптурами и резьбой, как это было модно в старые времена. Над дорогами, которые здесь были грунтовые, ветер быстро нёс красноватую пыль и обычный городской мусор – обрывки объявлений, окурки, фантики от конфет и желтоватые, с пятнами жира пакетики из-под жареного нута.

Гилмею было двадцать три года, так же как и Рэйварго. Его мать, красивая, несколько меланхоличная женщина, была замужем в третий раз. Её первый муж, отец Гилмея, умер спустя месяц после рождения сына от сильной простуды. Второй муж вначале, казалось, хорошо относился и к ней, и пасынку, но постепенно их отношения только ухудшались, и в конце концов дело завершилось разводом. Последние тринадцать лет мама Гилмея была женой очень положительного и надёжного человека, сколотившего немалое состояние. В этом браке у них родились двое дочерей, старшей из которых было одиннадцать, а младшей – восемь лет. Гилмей, кажется, сам не вполне знал, чем же занимается его отчим – по крайней мере, когда Рэйварго его об этом спрашивал, парень никогда не мог дать внятного ответа.

Многие из тех, кто близко знал и Рэйварго, и Гилмея, удивлялись: и как только они дружат? Ничего общего между этими двоими не было. Рэйварго был страстным, импульсивным, трудолюбивым, горячим, а Гилмей, напротив, – холодным, скептичным, насмешливым, даже несколько скучным. Рэйварго был некрасив и одинок, Гилмей – миловиден и популярен среди девушек. На самом деле их отношения держались исключительно на привычке: Рэйварго и Гилмей оба были из Донирета, учились там в одной школе и в одном классе, теперь были на одном факультете. Когда-то горячая и крепкая, с годами их дружба слабела по мере того, как оба менялись, и теперь уже агонизировала. Требовался только толчок, чтобы она распалась.

Разумеется, не об этом они говорили, когда шли по улице. Гилмей спросил Рэйварго о его племяннике, тот сообщил, что у малыша режутся зубки, и сестра пишет, что совсем не высыпается; потом Гилмей рассказал ему о пьесе, на которую ходил вчера, и пожаловался, что ничего скучнее в жизни не видел и зря отдал деньги за билет. Он всё ещё продолжал костерить на все лады и актёров, и сценарий, и музыку, но его слова уже доносились до Рэйварго как будто издалека. Он снова вернулся мыслями к сегодняшнему происшествию, и в мыслях сердился и на свою несдержанность, и на сокурсников, и на профессора Генша.

– Зайдём в «Улей»? – вторгся в его размышления голос Гилмея.

«Улей» был небольшой забегаловкой, где подавали дешёвую еду. Несмотря на дешевизну, «Улей» не был популярным местом среди студентов, в отличие от некоторых других кафе, где можно было не только пообедать, но и потанцевать. Зато здесь никогда не бывало шумно. Зайдя внутрь, друзья уселись за один из пустующих круглых столиков.

– Тебе взять что-нибудь? – спросил Гилмей, роясь в сумке в поисках денег.

– Чаю не принесёшь? – Рэйварго протянул ему пару медяков, и Гилмей, кивнув, ушёл к стойке.

Рэйварго откинулся на спинку стула, витая в своих мыслях. Он заканчивал последний курс, через месяц должна была начаться последняя в его жизни сессия, в сентябре он защитит диплом и тогда отправится в свободное плавание… а точнее, вернётся в Донирет, к отцу, у которого был букинистический магазин в этом городе. Рэйварго помогал ему работать там, будучи ещё ребёнком, и постепенно и у него, и у его отца сама собой сложилась уверенность в том, что Рэйварго продолжит это дело. Высшей мечтой Хильтуньо было собственное издательство. Рэйварго тоже часто мечтал об этом. Но это было раньше. Последние несколько месяцев он часто думал, а нужно ли это ему? Конечно, ничего ещё не было решено. Хильтуньо с сына никаких обещаний не брал. Выбор у Рэйварго был – у него выходило «отлично» по всем предметам, и он был твёрдо уверен в том, что как минимум шесть из десяти экзаменов сдаст «автоматом». С дипломом отличника перед ним была открыта какая угодно дверь. Вот только отца не хотелось разочаровывать – он уже привык к мысли о том, что Рэйварго будет его наследником, наверняка отказ принесёт ему боль. А отца Рэйварго любил, и не хотел огорчать его.

Чем ближе становилась сессия и окончание студенческой жизни, тем чаще эти мысли закрадывались в черноволосую голову Рэйварго. Вот и сейчас, пока Гилмей не пришёл, он снова начал об этом думать.

«Но если не магазин, то что? – спрашивал он себя. – Что?» Нельзя сказать, чтобы эта работа ему не нравилась. Никто из его знакомых лучше, чем он (исключая папу, конечно), не умел подлечить старую книгу. А Рэйварго делал это мастерски, досконально изучив все приёмы этого на первый взгляд нехитрого искусства – от прошивки страниц до заклинаний против плесени и мышей и знания различных старинных способов переплетения. Но неужели заниматься этим всю жизнь? Неужели заживо похоронить себя в мастерской и постепенно потерять прямую спину, острое зрение и силу мышц?

За этими мрачными мыслями его и застал вернувшийся Гилмей. Он нёс на подносе тарелку фасоли с жареной рыбой и два стакана чая. Опустив поднос на стол, он пододвинул один стакан Рэйварго и уселся на стул.

– Страшно хочу есть, – сообщил он, заправляя не особо опрятную салфетку за воротник и принимаясь за фасоль.

– Спасибо за чай, – сказал Рэйварго и поднёс стакан к губам, глядя за окно. Мимо «Улья» проехали, поднимая пыль, два мальчика на велосипедах. Прошла, переваливаясь, пожилая женщина. Пьяноватый голос на другой стороне улицы выкликал кого-то.

– Чёрт возьми! – вырвалось у Рэйварго. – Скорей бы уже всё это закончилось!

– Ты о чём?

– Да об экзаменах.

– Тебе грех жаловаться, – резонно заметил Гилмей, вытаскивая косточки из рыбы. – У тебя же почти по всем автомат, даже и не спросят. Кстати, на какую тему диплом пишешь?

– Пока не знаю, – пожал Рэйварго плечами. Гилмея это потрясло настолько, что глаза его увеличились раза в два:

– То есть как – не знаешь?!

– Да так. Впереди ещё целое лето, надо только найти руководителя и тему.

– Хочешь совет? – хитро прищурился Гилмей. – Не надо про Маленького Вельтирра и ликантрозории. Не поймут.

– Слушай, Гилмей, если ты меня сюда затащил, чтоб поговорить об этом, то давай как-нибудь потом! – взорвался Рэйварго. – Думаешь, мне приятно вспоминать?

– Да просто это очень неосторожно, понимаешь? Ты же знаешь Генша. Не удивлюсь, если он ещё долго будет на тебя зуб точить. И вообще, где ты вычитал эту галиматью про оборотней?

– В «Белом шиповнике», – неохотно, будто признаваясь в каком-то недостойном деянии, ответил Рэйварго.

Гилмей уставился на него с изумлением, а затем возмущённо мотнул головой, бросил вилку в тарелку и откинулся на спинку стула, глядя на сокурсника так, словно тот оскорбил его в лучших чувствах.

– Это же радикалистский журнал! Что за чушь они там печатают!

– Ну, среди этой чуши тоже можно отыскать кое-что интересное, если захочешь.

– Тебе интересны оборотни? – Гилмей презрительно сморщил свой красивый, без малейшей кривизны, нос. – Это же… это же просто животные. Подлые грязные твари – ничего больше. Тьфу. Даже есть расхотелось. – Он с сожалением посмотрел на остатки фасоли и рыбы и отодвинул тарелку от себя.

Рэйварго ничего не ответил. Он, задумчиво нахмурясь, сидел, склонив богатырские плечи, и глядел не то на салфетницу, не то на круглую подставку под пиво, не то на собственные сплетённые в замок пальцы.

– Да, пожалуй, ты прав, – с какой-то подозрительной решительностью выпалил наконец он. – Не надо было мне этого говорить… теперь даже в университет стыдно возвращаться. Как я там всем в глаза буду смотреть? – Под «всеми» он разумел, хотя Гилмей этого и не понял, светловолосую девушку. Её отец пропал без вести, когда она была ещё малышкой. Ходили слухи, что он был убит оборотнями…

– Так о чём ты поговорить-то хотел? – глухо спросил Рэйварго у Гилмея. Тот молча вытащил из кармана письмо во вскрытом конверте.

– Вот. Мама вчера прислала. Завещание деда наконец вступает в действие. Он оставил мне свой дом.

Настал черёд Рэйварго вытаращить глаза:

– Ты получил в наследство целый дом? Сдуреть можно!

– Ничего хорошего в этом не вижу, – уныло протянул Гилмей. – Я последний раз в этом доме был лет десять назад. Дед уже тогда болел. Видел бы ты этот дом! В нём бы фильмы ужасов снимать.

– Почему? – улыбнулся Рэйварго.

– Дом очень большой и почти совсем пустой. И в состоянии ужасном. В ванной комнате, представляешь, на стене трава росла между плитками!

– Кошмар, – закатил глаза Рэйварго. – Ты, говоришь, был там десять лет назад? Так почему бы тебе не съездить туда, не посмотреть, в каком он состоянии сейчас? Может, его ещё можно отремонтировать.

– Ты просто провидец. Я как раз хотел сказать, что завтра хочу туда съездить. Мама прислала ключи. Только вот… хм… я один ехать не хочу. Поедешь со мной?

– А далеко этот дом?

– Недалеко от Тенве. Городок такой возле Лесистых гор.

– Гилмей, но ведь сегодня пятница, а во вторник ты собирался сдавать курсовую.

– Я ведь пишу не у Генша. Мой научрук – Бингельм с кафедры музеологии, ты же его знаешь, он на своих лекциях больше байки травит, чем рассказывает об истории музеев мира. Ребята с его направления говорили, что сдавать ему экзамены и курсовые всё равно что два пальца об асфальт. Так что за меня не волнуйся. Тебе надо волноваться за себя.

Рэйварго слегка нахмурился. Гилмей похлопал его по руке:

– Ты в последнее время совсем заработался. Тебе надо развеяться, съездить куда-нибудь… Поехали со мной, а? Посмотрим, как жил старик. Может, дом и правда ещё не так плох…

– Хорошо, я поеду, – кивнул Рэйварго.

– Отлично, спасибо! Только выехать я хочу пораньше. Всё-таки нам часа три ехать.

– Поедем на поезде?

– Нет. В Тенве несколько месяцев назад железную дорогу взорвали. Не всю, конечно, а только ту ветку, которая ведёт на запад. Говорят, это сделали анархисты… – Гилмей вздохнул, театрально закатив глаза: – Видишь, они нам жить мешают, а ты их журнальчики читаешь.

– В «Белый шиповник» пишут радикалы, а не анархисты, – поправил его Рэйварго. – И вообще, может, скажешь, куда и во сколько приходить?

– На автовокзал часам к семи. Автобус ходит до Гарду и делает остановку в Тенве. Ну что, придёшь?

– Приду. Завтра увидимся.

На том и порешили. Поболтав ещё немного о том о сём, друзья расстались – Гилмей отправился на консультацию по генеалогии (по которой у Рэйварго был автомат), а его друг зашагал в общежитие.

Чем ближе Рэйварго подходил к дому, тем хуже ему становилось. Ноги словно налились свинцом – ему не хотелось идти в общежитие. Ему всегда было нелегко с людьми, что в школе, что после неё, и он прекрасно понимал, что проблема тут в нём самом, а не в других. Возможно, будь он чуть сговорчивее, веселее, «проще», как ему временами советовали окружающие, всё было бы по-другому. Подпинывая ногой камушек, Рэйварго шагал дальше. Как отличник, он занимал отдельную крохотную комнатку – большинству ребят приходилось жить по двое, по трое, а иногда и по четверо. Это был не предел: многие комнаты общежития были рассчитаны на шесть жильцов. Просто сейчас высшее образование в Бернии носило элитарный характер – далеко не все выпускники шли после школы в вуз, тут бы помочь родителям поднять младших братишек и сестрёнок, не до институтов. Поэтому общежития стояли полупустые, и коменданты нередко за небольшую плату селили туда посторонних. Если начальство узнавало об этом, коменданты получали большой нагоняй, но это мало кого останавливало.

Вскоре Рэйварго свернул в залитый солнцем переулок, за которым возвышалось серо-коричневое здание общежития. Дворик был пуст, единственный, кого Рэйварго встретил, был Марней Гилорк, который покуривал, прислонясь к стене. Он уже успел переодеться и прихорошиться, напомаженный кок его чёрных волос сверкал на солнце столь же ярко, как и начищенные туфли. При виде его Рэйварго скрутила ненависть. Он знал, зачем Гилорк навёл такой марафет, и при мысли о том, как через полчаса этот красавчик будет фланировать по улицам Ретаке рука об руку со светловолосой девушкой в синей юбке, его охватила тоска, утолить которую не могло ничто. Он прошёл мимо Гилорка, а тот окликнул его: