Текст книги "Печальная принцесса"

9

Лиля лежала на новой кровати, под новым одеялом и плакала. Сейчас, когда она была одна и ее никто не мог видеть, разве что покойный муж, примостившийся где-то рядом, на стуле или на подоконнике, она могла позволить дать себе волю чувствам. Как же много всего произошло в этот день! Да мыслимо ли вообще выдержать такое живому человеку?

– Это тебе за твои грехи, – пьяно икнул где-то совсем рядом Виталий. – А ты как думала? Отрезала от себя кусок прошлой жизни, с кровью, можно сказать, с тиной, и теперь будешь жить себе чисто и правильно?

Она давно уже решила – не ввязываться в пустые разговоры с призраком. К тому же стоило ей только включить лампу, как он сразу же исчезнет и комната будет пуста. Но нога так разболелась, да и голова разламывалась от боли, а перед глазами, как в калейдоскопе, продолжали вертеться цветные картинки прожитых часов. Вот она идет по улице, легкая, чистая, с развевающимися волосами, и теплый ветер треплет полы короткой цветастой юбки, и мужчины, встречающиеся на ее пути, смотрят только на ее открытые ноги, на ее красивые стройные бедра и узкие щиколотки. И помыслы ее были такими же чистыми, как и ее тело (о душе она старалась не думать), ведь она собиралась найти работу. И как такое могло случиться, что каблук попал между каменными плитками, и она, такая нарядная и красивая, полная радостных сил и предчувствий, споткнулась и упала, в самом центре города, у всех на глазах?! Юбка задралась, она это почувствовала, потому что ветер, разрезвившись, поднял невесомую ткань вверх, обвивая талию. Боль в ноге не давала несколько мгновений пошевелиться, и только спустя какое-то время, когда она, как показалось Лиле, утихла, она попыталась встать, оперлась рукой об острые раскрошенные камни плиток, битое стекло, пыль, грязь. Главным было одернуть юбку и подняться, чтобы на нее не глазели прохожие. Конечно, кто-то подошел, помог подняться. Рука нащупала что-то мягкое, округлое, быть может, что-то выпало из ее сумочки? И, думая, что именно выпало, она опустила взгляд и увидела, что это деньги. Как в кино, подумала она и улыбнулась. Сейчас на нее набросится милиция с криком: «Воровка! Держите ее!!!» Теперь, после того, что случилось в ее жизни, она должна жить в постоянном ожидании расплаты за содеянное. Это же так просто. И платить за свой грех она начала с тех самых пор, как приехала в город. Устроилась на квартиру, переночевала; казалось бы, как хорошо все складывается, и тут вдруг это падение с кровати. Она была уверена, что во всем городе в это утро с кровати не упал никто, кроме нее. И это только начало. Теперь еще одно падение. Вероятно, она сломала ногу. Плюс деньги, неизвестно откуда взявшиеся в куче пыли и строительного мусора. Она ожидала подвоха, но пока что кто-то очень заботливо усаживал ее в такси, говорил на ухо что-то хорошее, ласковое, словно ее уже давно ждали в этом городе, следили за каждым ее шагом и вот теперь, когда она споткнулась, все, кто был поблизости, бросились ей на помощь. Затем эта встреча в коридоре больницы, мужчина, который не сводил с нее глаз, его слова, обращенные к ней, его внимание, участие, номер телефона. Мужчина был слишком хорош, чтобы не быть подлецом. Ей показалось, что в самом конце коридора, в дурно пахнувшей лекарством и болью темени появилось бледное пятно: Виталий, помахавший ей голой рукой: мол, флаг тебе в руки, женушка! И откуда-то потянуло сладко тиной, тухлым болотцем… Ее чуть не стошнило.

Доктор сказал, что это всего лишь растяжение, ей туго забинтовали ногу, объяснили, какие следует делать примочки, и, конечно, – покой, покой…

По дороге домой, тоже в такси, она вдруг попросила остановить машину, зашла в обменный пункт и обменяла несколько долларовых купюр, которые вытащила из тугого рулона. Боялась, что они окажутся фальшивыми. Однако они были настоящими.

Дальше все происходило как в тумане. Первый же мебельный магазин оказался настолько хорош, что она, забыв на какое-то время о боли в ноге, бродила по залам, присаживалась на диваны и кровати, пока не выбрала ту, о которой и мечтать не могла: с высокой резной спинкой, с белым шелковым мягким матрацем. Потом ткнула пальцем в витрину с постельным бельем и покрывалом, полотенцами и халатом. Спросила, можно ли расплатиться долларами. Ей пошли навстречу. Мысль, что за ней следят, что кто-то, подкинувший ей эти деньги, находится где-то рядом, забавляла ее и одновременно приводила в ужас. Интересно, как он (владелец этих денег) отнесется к ее затее купить кровать?

И уже когда на ее глазах кровать упаковывали и заносили в большую машину (Лиля в это время сидела в удобном кресле и пила предложенный ей кофе), она вдруг поймала себя на том, что сходит с ума. Что так дальше продолжаться не может. С чего это она взяла, что деньги ей подкинули? Кто и зачем? Это там, наверху, все видят и знают, а здесь, среди таких же, как и она, грешных людей, все происходит случайно. Просто кто-то обронил деньги, возможно, они выпали из кармана какого-то подвыпившего человека (у которого, кстати, денег – куры не клюют). А она случайно нашла их. Значит, так тому и быть.

Кровать погрузили. Лиля села рядом с водительским местом и улыбнулась. Вот Катя удивится!

Катя удивлялась весь вечер, пока они тратили деньги.

– Ты не подумай, я не грабила банк и вообще никого не грабила, – начала успокаивать ее Лиля с самого порога, опережая появление грузчиков с кроватью. – Я нашла деньги и решила купить кровать. Денег много, живем!

Но вечер закончился. Бутерброды с икрой съедены, все новое примерено, оценено, но радости нет. И только страх. Да такой, что давит на грудь и липкой холодной лапой душит, душит…

…Она смутно помнила свадьбу. Так, просто куча народу в тесном деревенском доме, где она жила сначала с матерью, а потом – одна, длинные столы, накрытые одолженными у соседей скатертями, холодные котлеты, украшенные зернами граната, селедка, желтая от жира и посыпанная зеленым луком, салат из капусты (подветренный, сухой, словно бумажный) и бутылки, бутылки… Виталий в белой рубашке и пьяный, счастливый, с налитыми кровью глазами и мокрыми губами. Сидя в белом платье за столом и уставившись на кремовые розы на свадебном торте, Лиля спрашивала себя, как вообще могло такое случиться, что она выходит замуж за Виталия, парня, которого она знала с детства и который никогда ей, в сущности, не нравился. Но как-то так случилось, что именно он первый поцеловал ее после танцев, первый затащил ее, рыдающую после похорон матери, на кровать, первый, кто позвал замуж. И все как-то не задалось у них с первого дня. После свадьбы он продолжал пить вместе с дружками, потом, как водится, утопил в пруду фермерский трактор, за который надо было выплачивать.

А однажды пришел домой под утро, сказал, что был у блядей: постели, мол, у порога, я не чистый. Бежать было ей некуда – они жили в ее доме. Простить его она так и не смогла, и он, зная это, зачастил в соседнее село, все по тому же, известному всем местным мужикам, адресу. Пил, потом начал ее поколачивать, причем беспричинно, просто так, от тоски. Лиля сначала работала на почте в отделе посылок, потом ее вежливо так попросили оттуда уйти – надо было принять какого-то своего человека. Вот и получалось, что Виталий не работал, а если и калымил на строительстве дач, то все деньги либо с него выколачивал фермер, чей трактор он загубил, либо он их пропивал, пока фермер не знал, что он при деньгах.

А потом приехала она. «Принцесса английская» – писательница-журналистка, серьезная, умная и свободолюбивая женщина. Таких женщин не бьют, не унижают, не оскорбляют, их любят и носят на руках. Она уехала в свою Англию, в Лондон, к мужу, который снимает фильмы про любовь, а Лиля с десятком униженных и превращенных в почти животных женщин остались жить дальше и терпеть, терпеть…

Две ночи Лиля не спала. А на третью, дождавшись мужа, зарезала его ножом. Легко так вошел нож, куда-то в спину, потом в живот. Крови было так много, что она сразу поняла: ее посадят. Но план свой все равно довела до конца. Уложила труп Виталия на старую детскую коляску (ноги волочились по земле с таким страшным звуком), ночью повезла на окраину деревни, в старый заброшенный двор, и сбросила в колодец. Вернулась домой и долго отмывала кровь. Тряпки сжигала на следующий день в лесу, чтобы в печке не осталось ни следа. А соседке сказала, что Виталий в Москву подался, на заработки.

Оставшись дома одна, долго не могла понять, хорошо ей или плохо. Иногда даже казалось, что ничего и не было – Виталий действительно уехал в Москву. Так обманывала себя, что впору было самой поверить.

Виталия никто не искал, никому не было до него дела, и Лиля, не дожидаясь, пока заживут синяки на лице, оставленные мужем за сутки до смерти, собралась и поехала в областной центр, в Саратов. Лишь бы только не оставаться в доме, где, как ей казалось, пахло кровью, перегаром и почему-то тиной. К тому же именно там, в этом доме, она впервые увидела призрак мужа и услышала какие-то булькающие, трудно различимые слова, похожие на упреки. Чтобы не сойти с ума, попытаться начать новую жизнь, свободную, без мужа и вообще без мужчин, она поехала куда глаза глядят. А пришла в себя уже на вокзале. Долго стояла у объявления о сдаче комнаты, потом позвонила. Познакомилась с Катей.

Сколько раз она представляла себе, что рассказывает эту леденящую кровь историю о том, как она убила мужа, и всякий раз Катя как бы спрашивает ее: неужели надо было обязательно убивать, почему ты просто не разошлась, не бросила его? Это был самый трудный вопрос. Почему? Да потому, что развода бы он не дал, а если бы даже их и развели, то он все равно никуда бы не делся, продолжал бы жить в ее доме, трепать ей нервы, бить ее. Но, отвечая мысленно таким образом, она понимала, что это не ответ, в такое трудно поверить. Но признаться Кате или кому-нибудь другому в том, что она хотела его убить просто потому, что ненавидела, чтобы отомстить за все то зло, что он причинил ей, считая ее своей собственностью, она не могла. Как не могла признаться и в том, что, несмотря на все свои кошмары, которые ей пришлось пережить в первые часы после убийства, она все равно где-то в глубине души испытала великое чувство облегчения.

«Я – убийца».

…Дрожащей рукой она дотянулась до ночника, вспыхнул свет, и комната снова стала теплой и уютной, как прежде, и не было нигде ни Виталия со своим болотным запахом утопленника, ни его булькающего голоса. Кошмар кончился. Завтра будет новый день, новые встречи, быть может, новая работа. И новая жизнь.

10

Роман Гончаров посмотрел сначала на жену, потом на Марка, и Марк, поняв смысл ситуации, попросил Зинаиду выйти из кухни. Глядя на нее, трудно было догадаться, что она испытывает, понимая, что разговор между мужем и следователем прокуратуры пойдет явно не о ней, а о той, другой, которая даже после своей смерти продолжает отнимать у нее мужа, его любовь, его чувства. Даже мертвая, Лиля стоит между ними.

– Расскажите, Роман, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Лилией Бонковой?

– Седьмого марта я пришел в магазин «Bell» покупать подарок жене. Увидел Лилю за прилавком – и все… Больше я не мог думать ни о ком другом. Я спросил ее, какие духи самые лучшие. Вопрос идиотский, это понятно, духи – дело вкуса, но я должен был услышать ее голос, увидеть, как она двигается. Когда она вышла из-за прилавка и прошла к стойке, на которой стояли духи, наклонилась и принялась выбирать коробку, и я увидел ее фигуру, ее точеные ножки с гладкой нежной кожей, она была в тонких прозрачных колготках, такая теплая, женственная, изящная… Словом, я начал сходить с ума. Она приносила мне одну коробку за другой, ставила на прилавок, предлагала мне какие-то картонки с запахами, чтобы я мог выбрать духи, но потом я сдался, сказал, что запутался, и тогда она принесла мне кофейных зерен. Я не понял, да мне было и не до зерен, я смотрел – и видел ее… без одежды.

И тут Роман, вероятно, понял, что рассказывает о своей любви к женщине, которую только что потерял, не лучшему другу, который готов слушать тебя часами с понимающим видом, а следователю прокуратуры.

– Продолжайте, – сухо бросил Марк, отлично представляя себе Лилю в магазине, предлагающую своему будущему любовнику духи для его жены. Хотя ее образ каким-то невероятным образом расслаивался на детали внешности, присущие Рите. Это ее стройные ноги Марк увидел, слушая Гончарова.

– Я купил самые дорогие духи и подарил ей. Поздравил с наступающим женским праздником и вышел из магазина, трясущийся, потный, ничего не соображавший. Мне было и хорошо и плохо одновременно. Но я точно знал, что вернусь сюда уже очень скоро. По дороге я зашел в другой магазин и купил жене павлово-посадский платок. К шубе. Знал, что она такой хотела, в красно-зеленых тонах.

– И когда вы начали встречаться с Лилей?

– Прошло довольно много времени, прежде чем она согласилась на свидание со мной. Я продолжал приходить в магазин почти каждый день, пытался заговорить с ней, но вокруг нее всегда толпилось много покупательниц. Сначала мне казалось, что она нарочно так долго беседует с каждой, чтобы помучить меня. Но потом, когда я провел там довольно много времени, мне стало ясно, что она испытывает удовольствие от своей работы. Она очень хорошо понимала женщин, была с ними внимательна, подбирала им духи терпеливо, пытаясь понять, какой именно запах подходит той или другой женщине. Господи, да что я такое говорю?!

Он вдруг обхватил себя ладонями за голову и закачался, застонал:

– Ее нет, а я как идиот рассказываю о каких-то там духах, покупательницах! Да разве это сейчас, когда она умерла, имеет хотя бы какой-то смысл? Как это случилось? Почему? Я же ей все объяснил… Она не должна была, не могла… Я знаю даже, какие чувства она испытывала ко мне в последние дни своей жизни. Презрение, понимаете? Она стала презирать меня за то, что я вернулся в семью, в ложь, в гнилое затхлое болотце, как она называла мою семью. Она говорила это не потому, что была злая, нет, она любила меня и не хотела, чтобы я мучился. А у меня дети… Я не знал, что мне делать. Я запутался. Одно скажу: когда я объявил ей о своем решении, а сделал я это как последний трус, прячась за юбку жены, она сначала расхохоталась мне в лицо, а потом вдруг бросилась ко мне, схватила так, словно я падал, а она держала меня. Но разве мог я предположить, что она держалась за меня сама!

– Она могла сама уйти из жизни или же вы предполагаете… убийство? – спросил Марк его прямо в лоб. – Дело в том, что некоторые факты указывают на то, что Лиле могли помочь отправиться на тот свет. Скажите, Роман, кто мог бы хотеть ее смерти?

– Что вы сказали: убийство? Нет, вы что?!

И тут вдруг он как-то странно посмотрел на Марка, и лицо его побледнело.

– Мне кажется, теперь я понимаю, почему вы здесь. Вы думаете, что это я убил Лилю? Да? Но это не так…

Он был напуган, растерян и смотрел на Марка с видом человека, не знающего, какие еще найти слова, чтобы снять с себя подозрения.

– Да и зачем мне было?..

– Вы же собирались вернуться в семью, а Лиля препятствовала вам в этом, разве не так? Вы же сами только что говорили, что она хваталась за вас как за соломинку, что она никак не могла свыкнуться с мыслью, что теряет вас. Вы поймите, Роман, это всего лишь предположения, подозрения. Ваша любовница убита. Конечно, если она не сама, перед тем как удавить себя чулком, удушила себя же руками, поскольку на шее имеются следы пальцев рук… Экспертизой не установлены пока детали, но картина, в общем-то, ясна: кто-то, кого Лиля знала и кому доверяла настолько, чтобы впустить в свой дом, пришел к ней и убил. Скажите, где вы были в ночь с одиннадцатого на двенадцатое ноября, приблизительно между часом и тремя ночи?

– Дома, где же еще! Жена может это подтвердить.

– Жена тоже была дома? – бесстрастным голосом спросил Марк.

– Какие странные вопросы вы задаете. Вы что же, думаете, моя жена отправилась к Лиле и удушила ее чулком? И что я буду покрывать ее? А она в случае, если я убил Лилю, обеспечит мое алиби? Да все это глупости! Я любил Лилю! Кроме того, несмотря на то что я расстался с ней, я бы мог еще к ней вернуться, поскольку понимал, что обманываю себя, с женой я все равно не буду никогда счастлив, понимаете? Да с Лилей мне было так хорошо… И за что мне ее убивать?

Сколько раз Марк слушал подобные оправдания, и как хотелось ему поверить в услышанное, но поступки людей, как это ни странно, не всегда подчинялись логике. Мужчина, любящий страстно женщину, убивал ее в порыве чувств, будь это ревность или прилив жгучей ненависти в момент, когда он застает ее с другим мужчиной.

– Скажите, у Лили был кто-нибудь еще, кроме вас?

– Вот! Наконец-то! Вопрос так вопрос. Был. И она никогда не скрывала от меня то, что время от времени видится с этим мужчиной. Это был ее хозяин, точнее, хозяин магазина, в котором она работала, – Семен Сквозников. Лиля уверяла меня, что между ними все кончено, хотя они и пережили бурный роман, и это она тоже от меня не скрывала, но отношения разладились. Лиля не желала иметь дело с человеком, от которого зависела по работе. А уходить из магазина тоже не собиралась, ей нравилось там работать. Конечно, я ревновал ее к Семену, он хороший, интересный мужик, умный, его уважают в городе, да и не бедный, это факт. Я тоже не нищий, но Сквозников – это фигура…

– Значит, она говорила вам, что в момент вашего романа с ней между ними все закончилось?

– Думаю, она не обманывала меня. Да и какой смысл ей было врать, ведь стоило ей только захотеть бросить меня, как она сделала это не задумываясь.

– Она любила его?

– Да разве поймешь этих женщин? Мне казалось, что она любит меня. Что ей со мной легче, проще, что я ей ближе, чем господин Сквозников. Но что на самом деле творилось в ее душе, разве кто-нибудь знает?

Марк подумал, что все сложности в жизни красивых женщин происходят от полной неразберихи с их мужчинами. Такое впечатление, что они мужиков коллекционируют, находясь в постоянном процессе сравнения – какой же из них лучше, или же, о чем пока не принято говорить в обществе, женщины так же полигамны, как и мужчины? И им так же требуется разнообразие? Но если окажется, что это – истина, покрытая пока что слоем подкрепленной наукой и человеческим опытом принадлежности к полигамии мужчин, то, когда она станет аксиомой, чего можно ждать от Риты?! И она, быть может, тоже страдает потихоньку от невозможности время от времени менять мужчин?

Марк при этой мысли помрачнел. Рита – красивая женщина, много красивее Лили, которая завела себе гарем… Стоп. Гарем. А почему бы не спросить Романа о существовании других мужчин?

– Другие мужчины были в ее жизни?

– Она была, с одной стороны, человеком открытым, но в какой-то степени и скрытной, особенно когда дело касалось ее личного времени, как она говорила. Вот когда оказываешься рядом с ней, разговариваешь, словно бы находишься под действием ее улыбки, ее любви, и тебе кажется, что ты у нее единственный, только с тобой она такая лучистая, что ли, нежная, ласковая. Но когда звонишь ей и слышишь, что она занята, да еще и голос у нее при этом не то что даже недовольный, а какой-то странный, холодный, словно она слышит чужого человека и не понимает, зачем ее вообще побеспокоили… Не знаю, поняли ли вы меня… Вот тогда становится не по себе, и ты начинаешь понимать, что ты у нее, быть может, и не один, и вообще в ее жизни ты – лишь эпизод. И дело, возможно, даже не в мужчинах, а в том, какую роль конкретно эта женщина отводит тебе.

Последние слова Роман Гончаров произнес совсем уже убитым тоном.

Из всего услышанного Марк понял одно: у Лили было много любовников. Но пока что он знал имена только двух: Гончарова и некоего Сквозникова.

– Роман, вы бывали в квартире, где жила Лиля?

– Несколько раз, да и то когда мы точно знали, что Кати долгое время не будет дома.

– Вы сейчас проедете вместе со мной, чтобы попытаться выяснить, не пропало ли что-то ценное из ее вещей. Может, по дороге вспомните еще что-нибудь важное.

В машине Марк подумал, что надо бы расспросить об этой Лиле Риту, она наверняка уже знает о ней гораздо больше Гончарова.

11

Катя вышла из мастерской Риты опустошенная, с чувством, что она выложилась перед совершенно посторонним человеком. Странное дело, думала она, стоя под душем и смывая с себя горечь признаний и разочарование, которое не покидало ее с тех самых пор, как она закрыла рот и перестала откровенничать с этой странной художницей. Когда она находилась с ней рядом, позируя ей, единственным ее желанием было говорить о Лиле. Сейчас же, когда они обе утомились и Рита предложила ей отдохнуть перед обедом, у нее было ощущение, что она прилюдно вывалялась в грязи. Но, с другой стороны, было и еще одно чувство, которое и являлось тем главным, которое оправдывало ее поток откровений: облегчение, которое она испытывала, выговариваясь перед чужим, в сущности, человеком.

И зачем я призналась в своей зависти, думала она, намыливаясь губкой и вспоминая каждое сказанное ею в мастерской слово. Конечно, можно было внушить себе мысль, что Рита – как попутчик в поезде, расскажешь ей все, и вы с ней больше никогда не увидитесь. Однако она должна была признаться себе, что такое знакомство льстило ее самолюбию и ей нравилась отведенная ей роль одновременно натурщицы и собеседницы, что ставило ее с Ритой Орловой, известной художницей (о ней она успела прочесть в Интернете), в положение равных. Да и вообще, находиться в ее загородном доме, наблюдать жизнь интересной женщины, да еще и молодой мамы, которая на удивление много и как-то радостно работала – за что бы она ни бралась, – было для нее удовольствием… Правда, в перерывах между работой над портретом они вместе что-то готовили, а Катя с удовольствием нянчилась с маленькой Фабиолой.

Катя вышла из ванной, вытянулась на кровати в отведенной ей комнате неподалеку от мастерской (светлой, заставленной букетами и пахнущей красками и растворителями) и закрыла глаза. Господи, неужели она больше никогда не увидит Лилю? Этого не может быть…

Вспомнился вечер, когда она, воротившись домой раньше Лили (рыбный магазин уже открыли, и Катя вернулась на работу), сидела в кухне за столом, перед зеркалом на ножке, и на манер одной американской актрисы, игравшей в каком-то старом жанровом фильме продавщицу рыбного магазина, натиралась свежим лимоном, чтобы отбить запах рыбы. Разрезав лимон пополам, она, слегка надавливая на него, растирала руки, плечи. В эту минуту она испытывала чувство, похожее на умиротворение. Все в ее жизни в этот вечер казалось ей стабильным, правильным, полным смысла. Она снова работала, жила вместе с квартиранткой, оказавшейся вполне симпатичной и доброй девушкой, регулярно вносившей плату за жилье и даже время от времени помогавшей ей продуктами и разными другими приятными мелочами. К тому же с ее же помощью был полностью выплачен кредит, что позволяло Кате, человеку ответственному и беспокойному, почувствовать себя более уверенно.

На плите томилась гречневая каша, в духовке – сковородка с отбивными. Выстиранное в новой машинке белье сушилось на балконе, полы были час тому назад вымыты, и в квартире пахло чистотой и лимоном. А в буфете их с Лилей ждали две ромовые бабы.

Она сразу услышала, как открылись дверцы лифта и по бетонному полу зацокали тоненькие каблучки ее жилички. И так высокая, да еще высоченные шпильки носит. Но какими красивыми были ее новые туфельки и как роскошно она в них смотрелась! Катя подумала, что в своем рыбном магазине она вряд ли смогла бы простоять целую смену за прилавком в таких туфлях, как бы ни хотела этого. А вот Лиля терпит, постукивает каблучками по сверкающим мраморным полам магазина «Bell», переходя от одной витрины к другой, улыбается своими белыми зубками всем подряд, предлагая духи, и кажется, что весь мир у ее ног и что она сама – олицетворение комфорта, красоты, женственности и ухоженности. Не девушка, а манекен. Размалеванная кукла…

Катя вдруг поймала себя на мысли, что и рада приходу Лили, и одновременно нет. Вспомнилось название фильма с Кароль Буке и Жераром Депардье: «Слишком красивая для тебя». Так вот, Катя хоть и не была мужчиной, но ее жиличка была слишком красивой для нее, для Кати. И на ее фоне сама Катя смотрелась просто как каракатица. И дело даже не в фигуре, а в чем-то неуловимом, что, с одной стороны, восхищало ее в Лиле, с другой – раздражало. Быть может, это было предчувствие? Нехорошее предчувствие.

Пришла Лиля, поставила пакет на пол и, увидев появившуюся в дверях Катю, улыбнулась. Но не дежурно, как в магазине, а искренне.

– Привет, как дела?

– Нормально. Ужин вот приготовила.

Они сразу договорились питаться вместе, в складчину, и с этим у них не было еще ни одного конфликта. Все, что бы ни приготовила Катя, Лиля расхваливала, просила добавку (что, на удивление, никак не сказывалось на ее фигуре), сама же Лиля готовила плохо, пыталась фантазировать, но все получалось как-то смешно, как гороховый суп с помидорами.

– А мне, представляешь, духи подарили – «Шанель». Вот, смотри!

И она достала из пакета красивую коробку, поставила на вытянутую ладонь и сморщила носик:

– Даже неудобно как-то. Хотя, с другой стороны, я же ничего не просила, просто сегодня седьмое марта, в магазине – столпотворение, он попросил подобрать духи для жены, ну, я и выбрала. Он сказал, чтобы хорошие, так я и предложила «Шанель». А он возьми и подари мне их!

– Повезло, – онемевшими губами произнесла Катя, с трудом представляя себе, чтобы ей какой-нибудь расщедрившийся покупатель подарил, скажем, стерлядь. Даже селедку никто не подарил. И не подарит. Никогда.

– Я отолью тебе, если ты найдешь подходящий флакон. Хотя что я такое говорю? У меня есть в магазине отличные флаконы из-под пробников, я принесу тебе. Вот увидишь, когда будешь душиться этими духами, настроение у тебя поднимется и все вокруг заиграет радужными, солнечными красками. Я не знаю, как тебе, а мне запахи помогают в жизни.

И вдруг она как-то резко помрачнела, тяжело опустилась на стул и принялась молча, сосредоточенно расстегивать ремешок туфли. И Катя, к своему удивлению, услышала, как Лиля всхлипывает.

Вот уж чего Катя не ожидала, так это слез в такой день.

– Ты что? Тебя кто-то обидел? Семен не позвонил? Не поздравил? – предположила она самое худшее, на ее взгляд, что могло произойти седьмого марта, накануне женского праздника.

– Нет, – Лиля подняла на нее свое заплаканное лицо. Как же горько она плакала! Как ребенок, которому не подарили обещанную игрушку, а на глазах отдали ее другой девочке. Сколько трогательности было в ее облике, мягкости, Катя в эту минуту ее полюбила. – Дело не в этом. Это я просто так…

Катя подумала тогда, что она заплакала просто от переизбытка чувств, от радости, наконец, что какой-то мужчина обратил на нее внимание и подарил ей дорогие духи. Волна постыдной зависти, вызванная подарком, затихла сама собой, и вместо нее что-то теплое, нежное поднялось и затопило уставшую от одиночества душу Кати. В ту минуту она подумала о том, что непременно тоже подарит что-нибудь своей квартирантке на Восьмое марта, какую-нибудь приятную безделицу, просто так, на память. Ведь они – подруги.