Текст книги "Сиреневый бражник"

Сиреневый бражник
Анна Этропа

© Анна Этропа, 2024

ISBN 978-5-0062-6120-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

«Любовь бежит от тех, кто гонится за нею,

А тем, кто прочь бежит, кидается на шею».

У. Шекспир

Беляна негромко что-то напевала, поднимаясь вверх на гору по каменистому обрыву. Она ловко перескакивала с камня на камень, изредка оглядываясь на бегущего следом волка.

– Быстрее, Утеша! – задорно крикнула девушка, когда тот с интересом стал обнюхивать куст бобовника. – Не тронь, отравишься!

Беляна отлично знала каждую травинку, каждый кустик. Она легко могла отличить красную бузину от черной, даже если еще не было видно ягод, а чемерицу от купены. Бобовник или степной миндаль в изобилии рос на холме, нежной розовой россыпью украшая склон. На некоторых ветвях уже завязались первые зеленые мохнатые плоды, и девушка, зная, сколько коз каждый год гибнет от него, испугалась за своего друга. Конечно, волком двигало всего лишь любопытство, и он вряд ли стал бы пробовать на вкус растительный корм. Однако он сразу послушался и бросился к хозяйке.

Беляна ухватилась за корни сосны и, подтягиваясь, стала взбираться дальше вверх по каменистому осыпающемуся склону. Маленькие камешки с грохотом летели вниз, к реке, но девушке было не впервой подниматься сюда. Наконец, они достигли вершины и оказались на лугу перед лесом, иначе говоря, на опушке.

Беляна оглянулась – отсюда открывался небывалой красоты вид на воду и другой берег с бескрайними, желтыми от цветов полями. Ей никогда не удалось бы переплыть такую могучую полноводную реку, а так хотелось попасть на ту сторону. Впрочем, девушке и здесь было неплохо.

– Пойдем! – сказала она, снова обращаясь к белому волку.– Солнце уже высоко.

Она еще раз оглянулась на могучие волны, блестевшие в лучах солнца, и махнула рукой цаплям, качающимся на воде, словно домашние уточки. Беляна всегда завидовала им – так нырять мог далеко не каждый.

От воды ощущалась прохлада, еще и ветерок обдувал, здесь, на открытом месте, но все же голова начинала потихоньку плавиться на солнце.

– Пойдем в тень, – еще раз обратилась она к своему невозмутимому другу, который следовал рядом с хозяйкой. Он все время был настороже, но привычные звуки, такие как стрекот кузнечиков, свист коршунов и шуршание ящериц в траве, почти не отвлекали его. Беляна сорвала яблоко с одиноко растущей дикой яблони, попробовав, сморщилась и выплюнула кислятину.

– Какое же зеленое еще! – воскликнула девушка. Внезапно волк остановился и сердито зарычал. Он выгнул спину и оскалился, словно готовясь к прыжку.

– Кто здесь? – испуганно воскликнула Беляна, обращаясь именно к Утехаю. – Человек? – и что-то поняв по звуку его рычания, продолжила, – охотник? – снова переспросила она, не отрывая от волка глаз. – Человеческая самка? А-а, женщина… – задумчиво произнесла Беляна, наконец, догадавшись. – Тогда идем, только я никого не вижу.

Она сделала еще несколько шагов и огляделась – деревья, деревья, луг, обрыв, река и бесконечно голубое небо с белыми и черными точками – чайками и беркутами. Однако Утеша остался на месте, как вкопанный, и продолжал рычать.

– Вот чего… – и тут она не договорила, увидев прямо перед собой длинные женские волосы, ниспадающие с дерева.

На близлежащей сосне метрах в трех от земли полулежала – полусидела девушка. Каким-то странным образом, она разместилась среди сосновых сучьев. Голова ее была запрокинута назад, поэтому густые волосы, выбившиеся из косы, ужасно растрепались. Одной ногой и рукой она обхватила ствол дерева, а другая рука также безжизненно свисала вниз. Одета девица была плохо, в грязный мужской костюм. Такую одежду изредка надевали крестьянки, если собирались в лес по грибы – по ягоды. Кое-где штаны порвались от острых сосновых веток, а на рукаве рубахи запеклась кровь. Мужская шапка, очевидно упавшая с головы девушки, валялась тут же под сосной.

– Живая ли?! – воскликнула Беляна, подбегая к дереву. – Кажется, не дышит. Что она тут делает? – снова задала вопрос своему белому другу.

Тот, казалось бы, немного успокоился, видя бесстрашие хозяйки, но с интересом втягивал воздух ноздрями. В этот момент девушка заворочалась и издала жуткий истошный вопль:

– НЕЕЕТ!

Волк испуганно отпрыгнул и оскалился, Беляна вздрогнула, а стая белых чаек сорвалась с воды и пронзительно закричала.

Глава 1. Акулина

Акулина открыла глаза и тут же зажмурила их от яркого ослепляющего солнца, бьющего в окно светлицы.

«Видно нянька ещё спит», – подумала она.

Но откуда-то из-за двери уже вкусно запахло блинами и свежезаваренным чаем. Ах, как же Акулина любила вишневое варенье! Тут же вспомнив о вчерашнем, девушка прямо так и подскочила на кровати. Она откинула подушку, свалившуюся на пол, и схватила серебряный гребень, лежавший под ней. Ведь Рождественская ночь сменилась утром Рождества!

Поздно вечером, когда тяжелые веки уже обволакивал сон, Акулина вспомнила о надобности гадания, ведь наступал Сочельник. Она достала гребень из сундука, прошептав: «Суженый, ряженый приди ко мне», – и сунула его под подушку.

К огромному разочарованию, сейчас в нем торчало всего одно маленькое чёрно-белое перышко, видимо выбившееся из подушки. Акулина сердито отбросила гребень, покрутила перо в руке, как бы осматривая со всех сторон. И подумала: «За птицу, что ли, меня папенька отдаст?!».

Разочарованно выпустила проклятое перо на пол и вскочила с кровати. Аглая как раз вошла в горницу, чтобы позвать девушку завтракать. «Что снилось, хозяюшка?» – весело спросила девушка. – « Нынче сны вещие снятся, ночь то под Рождество была!»

– Снился мне то ли царевич, то ли князь и палаты каменные царские, – серьезно произнесла Акулина, не моргнув и глазом, так как на самом деле всю ночь ей снился лишь лес густой, где она плутала, в поисках хоть какой дороги домой.

– Ох, а мне, снился парень черноокий, да на коне скакал по полю он вороном – начала было Аглая, но Акулина недовольно прикрикнула на нее: «Где мои бусы жемчужные, что папенька подарил, куда ты их убрала, окаянная?»

Девушка напугалась, и, прижав руки к груди, воскликнула: «Не брала я их, сударыня, видно нянюшка переложила куда-то!».

Акулина открыла деревянный ларчик, стоявший на столе перед зеркалом, и стала оттуда доставать серьги, прикладывая к лицу. Она долго придирчиво примеряла каждую пару. Остановилась на серебряных с изумрудами, больно уж хорошо шли они к ее зелёным болотным глазам. Да и отражение в зеркале очень нравилось самой Акулине.

– Ступай, спущусь сейчас, – уже мягче произнесла она, махнув на служанку рукой.

Не было девушки красивее, чем Акулина в Свияжском уезде. Каждый на нее заглядывался, не раз отец ее – купец третьей гильдии думал, уж не продешевил ли он, может быть, и побогаче стоило зятя ему подыскать. Но разрывать помолвку не торопился. Дело в том, что дочь у него была единственная, горячо любимая, а родители жениха не торопили, согласились дождаться ее восемнадцатилетия, прежде чем свадьбу играть. Да и о зяте молва шла как о человеке трудолюбивом и небуйном. К тому же, отец жениха был купцом второй гильдии, о чем Иван Григорьевич только мечтать мог. В последнее время из-за неурожая в его хлебных лавках дела шли так себе. Но единственной дочери он ни в чем не отказывал – и сапожки новые, и шубка, и платья – все, о чем ни пожелала, все у нее тут же появлялось, как по волшебству. Вот только, мать Акулины умерла лет как семнадцать назад, потому за крошкой следила и воспитывала ее нянька – добрая, заботливая бездетная женщина. Кажется, она даже приходилась какой-то дальней родственницей семье Ивана Григорьевича, но настолько дальней, что про таких было принято говорить: «Седьмая вода на киселе!» Иван Григорьевич с тех пор так и остался вдовцом.

Хоть сам ещё был не стар, других детей не завел. Очень сильно любил он жену и тяжело перенес ее смерть в родах.

Пока Акулина росла и расцветала, слава о ней расходилась по всему уезду. К пятнадцати годам, уже много женихов успели к девице посвататься, но Иван Григорьевич всем отказ давал, мол, другому обещана. Да, и не понравился бы Акулине никто. Избалованной слишком росла девушка. Многие и боялись даже – ведь не просто откажет, а ещё и высмеет. Но с отцом, Акулинушка скромной была да ласковой. Ему даже жалко с любимой дочерью расставаться-то было.

Дом Ивана Григорьевича находился в самом центре единственной улицы, недалеко от церкви. С виду дом был самым обычным – деревянным, но зато двухэтажным. Резные ворота украшали вход во двор, лестница на второй этаж в жилые покои тоже находилась снаружи дома. На первом этаже располагались нежилые помещения и часть подсобных, а также комната для прислуги. Мельница Ивана Григорьевича была на другом конце деревни, а хлебные лавки, в основном, размещались в городе. По этому, да и по многим другим причинам, Иван Григорьевич вставал очень рано, часов в пять – шесть, в то время как Акулинушка могла отсыпаться хоть до обеда. А возвращался он уже затемно, особенно в пору сбора хлебных колосьев. За домом и хозяйством приглядывала еще одна их очень дальняя родственница, тоже бездетная пожилая женщина – тетка Марфа. Раньше Акулина хорошо с ней ладила, но последнее время они стали частенько ссориться.

– Не буду щи, – возмущалась порой девушка, бросая ложку со свисающей из нее серой капустой на белую скатерть. – Почему пирогов не испекли?

– Так Даша тесто с утра замесила – не подошло еще, – оправдывалась старуха.

– Вечно у вас не подошло, да не дошло! – еще суровее выговаривала Акулина, вставая из-за стола. – Сколько можно?

Но Марфа хорошо знала, что угодить Акулине было просто невозможно – характер ее портился день ото дня – то мед горький, то хлеб не пропеченный, то платье плохо постирано.

– Вот уйду я от вас, – как-то в сердцах все же высказала она девушке, но та и бровью не повела.

– И куда же? Куда же пойдешь, тетушка, семьи-то у тебя нет.

Однако жаловаться Ивану Григорьевичу Марфа никогда не решалась. Бесполезное дело это было – доченька-то у него единственная.

Глава 2. Иван Григорьевич

Больше всего на свете, Иван Григорьевич мечтал породниться с кем-то из купцов первой или второй гильдии. Для записи в государственный реестр купцом третьей гильдии было достаточно капитала в пятьсот рублей, но платить ежегодный налог в казну, последнее время, ему становилось все труднее и труднее. Два года уже неурожай просто преследовал их уезд. Даже поднятие цены на пуд зерна до тринадцати копеек не спасало.

«Вот, лесопильня – это, да, – раздумывал Иван Григорьевич, завидуя своему будущему свату Ивану Всеволодовичу. – С лесопильней не пропадешь – лес он был, есть и будет всегда. Вон его сколько – пили, не хочу!»

В тайне ото всех, Иван Григорьевич мечтал еще и о солодовне. Казалось бы, ему и с мельницами хватало хлопот, не обремененный большой семьей, купец давно привык отдавать делам всего себя. Погружаясь в заботы, он заполнял делами ту пустоту, что образовалась в его жизни после кончины горячо любимой жены. Финансовая помощь от Ивана Всеволодовича, его опыт и деловая хватка были бы как нельзя кстати. Ивану Григорьевичу казалось, что раз Иван Всеволодович купец второй гильдии, да и постарше, то помудрее в делах будет, авось, и подскажет чего. Иван Григорьевич даже подумывал и о каком-то совместном деле, например, винокурне. А там, и до второй гильдии – рукой подать, наверняка, Иван Всеволодович, будет рад помочь новому родственнику.

Даже дом Ивана Всеволодовича разительно отличался от дома Ивана Григорьевича. А ему не единожды довелось там побывать. Кованые, довольно тяжелые ворота со скрипом открывались двумя привратниками. Сам белокаменный дом был просто огромен. Хотя каменным был лишь первый этаж, второй – деревянный. На второй этаж вела лестница прямо с первого – внутри дома, а не как у Ивана Григорьевича – с улицы. Ее крутые ступеньки разительно отличались по высоте. Но Иван Всеволодович, несмотря на возраст, шустро, видимо по привычке, взбирался в хозяйские палаты. Особенно впечатляла палата для гостей – открывалась она нечасто – в особо торжественных случаях. То бишь по большим праздникам. Однако Иван Григорьевич успел побывать и там. Все убранство комнаты с ее расписными витражами окон, деревянными резными стульями и широким столом с изящной фарфоровой посудой сильно восхищало. Один только позолоченный заморский кувшин чего стоил. У самого Ивана Григорьевича не было в доме ни одного стула – только лавки да сундуки. А тут и скатерти кружевные, и коврики, и занавески всяческие. Что и говорить, страшно не хватало уюта его дому, а все потому, что не было опытной женской руки, которая навела бы там порядок да с толком бы все украсила.

По соседству с купеческим домом располагалось множество самых разных построек для хозяйственных нужд. Правда, на первом этаже все же было несколько комнат, и те отводились для хранения припасов и прислуги.

Еще более поразила Ивана Григорьевича – конюшня. Она тоже была двухэтажная! На первом этаже, конечно же, держали лошадей. Ну, а на втором, видимо, все необходимое для их содержания, включая конюхов. Впрочем, Ивану Григорьевичу еще не удосуживалось туда подняться. Зимой, когда река хорошенько промерзала, на ней устраивали состязания – катания на санях. Будучи моложе, Иван Всеволодович с удовольствием участвовал в таком веселье, теперь же этим увлекались по большей части сыновья.

Иван Григорьевич не успел пересчитать всех лошадей в конюшне будущего свата – тут были и вороные, и гнедые, буланые, пегие и рыжей масти кобыла, но любимцем Ивана Всеволодовича был белый конь Добрыня в серых яблоках. Прозвал он его так за свой покладистый ласковый и неретивый нрав. Сам будущий сват очень хотел приобрести еще и породистого арабского скакуна просто для красоты и удовлетворения собственного тщеславия. Иван Григорьевич тоже любил лошадей, но сейчас держал только четырех. И это, конечно, вызывало определенную пусть белую, но зависть.

А какой сад был у Ивана Всеволодовича! Ивана Григорьевича просто поражало такое обилие фруктовых деревьев. И вишни, и яблони, смородина, малина, рябина и даже крыжовник. Особенно хороши казались соседские яблоки, крупные, наливные.

По мнению Ивана Григорьевича, дом купца второй гильдии просто утопал в роскоши и изобилии. Одним словом, во всем уступал он своему давнему приятелю. Ивану Григорьевичу даже было стыдно вспоминать покосившееся и немного подгнившее крыльцо собственного дома.

«Надо будет заставить Прохора с Алешкой починить», – в очередной раз, вспомнив, подумал он.

Размышляя обо всем этом, Иван Григорьевич всегда нервно теребил густую рыжеватую бороду и тяжело вздыхал: «Акулина!»

Дочь он любил больше всего на свете. Против ее воли, он бы точно не решился на это брачное дело, а характер у Акулины становился все более и более не сговорчивым.

«Авось, все наладится, – думал изредка купец, – не для себя же я все это затеваю».

Купец и в самом деле желал для дочери лишь одного, чтобы она была богата и счастлива, и ни в чем не нуждалась, а там – стерпится – слюбится.

Глава 3. Никита

Никита Иванович давно хотел посмотреть на свою невесту, о которой до него постоянно доходили слухи о красоте сказочной да характере заносчивом, но все случая не выпадало – слишком много дел на лесопильне у отца наметилось. А батюшка с матушкой все смеялись да откладывали: «Мала она ещё, погоди немного. Иван Григорьевич, над дочкой вон, как трясется, отпускать боится, словно наседка».

Хотя Никите давно двадцать третий год как стукнул, но за неделю до Рождества не выдержал он и с друзьями поехал в соседнее село на ярмарку.

День выдался морозный, солнечный. Туда вся деревня пришла. Разодетые кто в тулупы, а кто и в шубы из заячьего, кошачьего и собачьего меха, а кто и беличьего – в зависимости от достатка, гудели люди. Отовсюду доносился гомон и смех. Чего тут только не продавали – и рыбу, и мясо, и мед, пряники, молоко, яйца, кренделя, да и много еще чего. Люди охотно скупали гостинцы, готовясь больше недели – от Рождества до Святого Крещения ходить по гостям. Все с нетерпением, но и с благоговейным послушанием ждали окончания поста – первой звезды. Никите же долго ждать не пришлось – вскоре и Акулина появилась с подругами. Сразу он из четырех девушек ее приметил. Да и как не узнать красоту такую – стройная, в лисьей шубке, коса до колен темно-русая, брови как дуги над глазами изумрудами болотными. Так и утоп он в этих ее болотах. Дар речи потерял сразу. Так оробел, что и подойти не решился. А девушка-то его, кажись, и не заметила даже, прошла, смеясь с подругами, парням глазки строила, с другими заигрывала. Более всех шутила и смеялась с хлопцем светловолосым, холопом, верно. С того дня сохнуть по ней Никитка начал, грустный ходит что ни день ото дня. Родители за него переживать стали – ни пьет, ни ест, думу все о чем-то думает.

Не выдержала матушка и говорит Никитке:

«Вижу я сынок, сердце твое не на месте, тревожит тебя печаль лютая, не мучай ты меня, матушку свою, расскажи что случилось».

Сознался Никита Иванович. Стала мать просить отца, чтобы побыстрее невесту им забрать да свадьбу сыграть. Но Ивана Григорьевича уломать-то не просто так оказалось.

– Одна у меня дочь, одна! – восклицал он, поморщившись.– Куда ее торопить. Матери у нее толком – то и не было, к браку-то ее никто и не готовил.

Но, все же, побоявшись ссориться со своим сватом будущим, уступил и согласился детей познакомить, а там – как сложится – согласится невеста – так свадьбу сразу сыграем, а коли – нет, то ждать ее восемнадцатилетия придется.

Узнала Акулина, что сваты едут, впервые на отца разгневалась, даже ножкой топнула.

– Не выйду, – говорит, – из горницы!

Но все же любопытство свое взяло, и вышла девушка. Только жених ей не по нраву пришелся – молчаливый, да преданный слишком. А как смотрел-то он на нее – глаз не отрывал.

«Невесело мне с таким мужем будет!» – сразу подумала Акулина, но увидев подарки дорогие – серебряный набор, шаль пуховую, кокошник бирюзой да малахитом украшенный, да пуд соли отцу, смягчилась. Согласилась пока с ответом повременить на жениха посмотреть и во встречах ему не отказывать.

Никогда не приезжал он к Акулине с пустыми руками – то бусы подарит, то пряник медовый, и всегда цветы ей привозил заморские:

«Ты как эти розы дивная. Акулина – орлица моя, гармония сердца моего, песня моя!»

Вроде бы и льстило ей такое внимание – все девушки в уезде ей завидовали, да вот только характер ее задорный, знай свое выкрутасничал. Словно, чертёнок какой, за левым плечом, ее поддразнивал. Взяла она его букет и тут же наземь бросила.

– Ой, розы проклятые, ручку нежную девичью шипами колют острыми. Специально что ли! Больно-то как! – вскрикнула, отвернулась и губу закусила обидчиво. – Не люблю я розы колючие, а люблю кувшинки нежные да лилии водяные, что на дальней топи растут.

А сама подумала: «Авось, русалки, какие его схватят, да и на дно утащат».

Но и в следующий раз приехал Никита и лилий привез водяных. Целую корзину набрал, только без воды они быстро завяли. Взглянула девица и рассердилась ещё больше: «Что это? Что за гадость? Перед подружками высмеять меня хочешь?»

Никита уж и что делать не знал. Все ее не радовало, все не нравилось. Видел он, что не люб Акулине, но поделать ничего не мог с собой. Ноги его сами несли в соседнее село. Да вот только после каждой встречи он все озабоченней да хмурнее становился. То приедет, а нянюшка бежит – заболела девушка – жар у нее, то на ярмарку с подругами уехала. Уж и мать стала говорить, что б бросил он эту невесту – вон, сколько в округе красавиц, Варвара давно по нему сохнет, соседская Аксинья и лицом, и ростом вышла, но Никита и слушать никого не хотел.

Лишь один раз кинулась к нему на шею Акулина, когда он ей золотой перстень с изумрудом подарил обручальный фамильный. Обняла его за плечи и уже хотела поцеловать в щеку, но вдруг резко отстранилась и, опустив глаза, поблагодарила.

«Лёд тронулся», – подумал было он. Но коснуться Акулины, так резко вдруг отстранившейся от него, не посмел.

Никогда ещё не было такого счастья на сердце парня как в тот момент, надежда всеми всполохами красок зажглась в его душе. Но, как оказалось, надежда та была ложной.

Глава 4. Варвара

Варвара угрюмо уставилась в окно. Нежная зелень и голубое без единого облачка небо совсем не радовали ее. Столько времени ждала она прихода лета, тепла, солнца после суровой зимы, но сейчас общее веселье и суета полевых работ лишь утомляли. Варвара не могла отвлечься от своих печальных мыслей ни во время работы по дому, ни на огороде, ни даже в отцовской лавке. А мысли ее всегда сводились лишь к одному – к Никите, купеческому сыну.

Да и родители с сестрами давно торопили девушку. За младшей – Ольгой неделю как явились сваты. Ведь ни для кого не было секретом, что Глеб за ней больше года ухаживает. Сваты хотели еще на Красную горку свадьбу сыграть, но решили перенести на Покров. Но мать сжалилась над Варварой и сказала: «Да что ж вы, а как же старшая? Ее ж никто замуж тогда не возьмёт. Повременить бы надо. Вот сосватаем Варьку, а на будущий год и Ольгу забирайте».

– А если не возьмёт? – возразила мать Глеба, но сват цыкнул на нее.

– Экая, ты, вредная баба, не жалко девку тебе совсем… Подождем мы… Ничего… – добавил он, ласково глядя на Варвару.

А та вся зарделась от стыда и от жалости к себе.

Сестре Ольге тоже всё это не нравилось.

– Засиделась, ты, в девках. На что надеешься?! Вот, сватался к тебе один, зря отказала.

– Не люб он мне, – буркнула Варвара, откинув со лба светлые волосы. Она отвернулась от Ольги и замолчала.

– Не люб, – констатировала та. – А обо мне ты подумала? А о сестрах своих – о Ярославне и Марии? Я замуж хочу, не хочу я в девках сидеть, змея ты, подколодная! – все больше распылялась Ольга. Глаза ее горели, руки дрожали. Но Варвара совсем не боялась ее. Не было ей жалко ни Марию, Ярославне так и того только десять стукнуло.

– А… Знаю я, в чем дело! – вскрикнула злобно Ольга. – Думаешь, посмотрит он на тебя? Да Никитке нет никакого до тебя дела! Все давно знают, что околдовала его ведьма эта, из Свияжского. О ее красоте сколько слухов-то ходит! На себя посмотри, мышь серая… Полевка!

Но Варвара молчала, ей не хотелось доводить до драки как в прошлый раз, тогда матушка встала совсем не на ее сторону. Слезы давно навернулись на голубые печальные глаза, но девушка терпела.

Не один раз сестры ссорились и-за этого. Но она уже ко всему привыкла. Сердце ее давно билось ради него. Одного! Это было унизительно и больно видеть, как Никита проезжал на лошади мимо, видно ехал к своей невесте в Свияжский уезд. Как снаряжал коня, как был красив и пригож, специально для нее принарядившись. А ведь раньше и у Варвары была надежда. Только почему все в ее жизни выходило иначе? Почему одни любили друг друга и были безмерно счастливы, а ее же ждала такая горькая участь неразделенной безответной любви. Хоть раз, представлял ли Никита перед глазами Варварин образ, хоть на секунду допускал ли он мысль о ней, как о своей суженой? Эти вопросы изо дня в день мучали нежное девичье сердце, заставляя его сжиматься и трепетать.

– Я прошу, пусть зима никогда не наступит! В моем сердце! – прокричала Варвара в лицо Ольге, словно сумасшедшая. Казалось, что она совсем отчаялась, но это было не так. Где-то в глубине души, в самом укромном ее уголке, у девушки ещё тлела надежда. Маленький уголёк – ведь все слышали, что у его невесты отчаянно гадкий, избалованный характер.

«Не отвечает она ему, – сплетничали люди, – не люб он ей».

И только благодаря этим сплетням, Варвара ещё надеялась, ещё верила, что Акулина бросит его. И Никита взглянет в ее голубые несчастные глаза, заметит ее покорную улыбку и, наконец, сделает их (ее глаза) счастливыми. Так хотелось, чтобы сугробы на ее душе наконец – то растаяли, чтобы как снежинки за окном превратились в слезы радости – в весеннюю капель.

– Да я маменьке все расскажу! – громкий вскрик Ольги заставил Варвару резко вскочить и вцепиться сестре в волосы.

Сидевшая в углу горничная Дуняша тут же подняла дикий крик, увидев, как девушки покатились по полу.

По ступенькам затопали сразу несколько пар ног, и в комнату вметнулась маменька со слугами.