Текст книги "Уголовно-правовое воздействие: понятие, объект, механизм, классификация"

Таким образом, теории объекта уголовно-правового воздействия как личности виновного (тела, души, воли), его ближайшего окружения и социума в целом не имеют под собой методологической основы. Подобные утверждения противоречат большинству выявленных философских критериев субъект-объектного отношения.

Вторым наиболее распространенным направлением юридического обоснования объекта уголовно-правового воздействия выступают теории благ²³⁵. В русском языке под благом понимается добро, благополучие либо то, что дает достаток, благополучие, удовлетворяет потребности (например, материальные, земные блага)²³⁶.

К. А. Сыч задается вопросом о природе и характере благ, могущих быть «объектом уголовной кары». Он вполне справедливо обращает внимание на существование так называемых квазиблаг, представляющих ценность лишь для отдельно взятого человека (например, желание пребывать в невежестве, употреблять спиртное, наркотические средства). Автор делает акцент на общественном признании блага, выражающемся в защищенности правом²³⁷.

Отсюда общим объектом уголовного наказания, по К. А. Сычу, являются «охраняемые законом юридические блага лица, лишение или ограничение которых – кара за совершенное им преступление»²³⁸.

Представляется, что потребность в дополнении специальной терминологии понятием «юридическое благо» отсутствует. Современная доктрина под законодательно закрепленной возможностью обладания и пользования определенным социальным благом традиционно понимает «право»²³⁹. Таким образом, рассмотрение в качестве объекта наказания «юридических благ» представляется нецелесообразным, поскольку указанный термин не несет самостоятельной смысловой нагрузки и, лишь усложняя теорию объекта воздействия, не определяет направления ее дальнейшего развития.

Исходя из легальной формулировки содержания наказания как предусмотренных уголовным законом лишений или ограничений прав и свобод лица, признанного виновным в совершении преступления (ч. 1 ст. 43 УК РФ), Е. В. Курочка его объектом называет права личности, с которыми связано исполнение данной меры. Вполне справедливо ею предлагается различать виды объекта в зависимости от конкретизации содержания принуждения (общий, родовой, видовой, непосредственный), а также предмет и механизм воздействия²⁴⁰.

Однако взгляды Е. В. Курочки весьма непоследовательны и противоречивы. В качестве равнозначных используются следующие определения объекта: права личности и личность, «но не в физиологическом смысле, а как субъект различного рода общественных отношений, обладающий определенным объемом прав»²⁴¹. Последнее скорее имеет отношение к правовому статусу или правосубъектности. Более того, при анализе исторической изменчивости воздействия обозначается, что объектом публично исполняемых членовредительских наказаний и квалифицированных видов смертной казни являлись физиология человека и его человеческое достоинство²⁴². В правовой интерпретации последние есть права на физическую неприкосновенность и человеческое достоинство.

Предметом наказания, по мнению Е. В. Курочки, выступают элементы его непосредственного объекта, воздействием на которые ограничивается объем прав осужденного. В числе таковых называются материальные (денежные средства, имущество) и нематериальные блага (специальное звание, воинское звание, почетное звание, классный чин, государственные награды)²⁴³.

Как отмечалось, общее понятие «благо» содержательно богаче специального термина «право» (в смысле юридически гарантированного блага). Складывается ситуация, когда фактически предмет оказывается значительно шире объекта, что противоречит философскому обоснованию взаимодействия данных категорий.

Особой оригинальностью отличается теория объекта права и правоотношения, предложенная А. А. Черняковым. По его мнению, объект правоотношения структурен, его составляют права и обязанности, ответственность сторон, а также предметы (блага, интересы), которые связаны с правом на них²⁴⁴. На первый взгляд усматривается более сложный характер объекта в сравнении с предметом воздействия. Однако при более детальном анализе представленная конструкция оказывается искусственной.

Во-первых, ответственность есть особого рода обязанность отвечать за содеянное (действие, бездействие), следовательно, специально выделять такой элемент нет необходимости. Во-вторых, автор уточняет, что предмет правового отношения составляют вещи (имущественные ценности) и неимущественные блага, которые объектом не являются. А. А. Черняков пишет: «объект – это не сам предмет, а право на него (право + предмет, обязанность + предмет)», так называемая правообъектность²⁴⁵. Предмет вновь определяется посредством благ, смысловое значение которых не вкладывается в содержание самого объекта. Философское соотношение категорий также нарушено. Фактически данная теория сводится к объекту правоотношения как совокупности прав и обязанностей сторон.

Итак, признание объектом уголовно-правового воздействия прав (юридически защищенного блага) вызывает массу вопросов относительно его предмета и единства аналогичных философских категорий. Представляется, что в решении этого вопроса необходимо исходить не только из соответствия содержания государственного принуждения как инструмента деятельности и объекта как части противолежащей субъектам идеальной действительности, подвергающейся каким-либо изменениям под оказываемым на нее влиянием. Данная концепция должна быть адаптирована к реалиям современной действительности, приведена в соответствие с последними достижениями законодательства и правовой мысли. Специфика метода гносеологического исследования права состоит в том, что особыми «средствами постижения и выражения правовой действительности» выступают правовые категории²⁴⁶.

Исходя из интегративного свойства правоограничительности отдельных мер уголовно-правового воздействия и их системного целого, представляется направленность принуждающего влияния усматривать в правах и свободах лица. В юриспруденции же совокупность прав и свобод называют «правовым статусом личности»²⁴⁷. Следовательно, под объектом уголовно-правового воздействия обоснованно понимать правовой статус личности²⁴⁸, а под его предметом – отдельные права и свободы личности, ограничиваемые при реализации той или иной формы уголовно-правового принуждения.

Термин «правовой статус личности» достаточно часто используется в специальной литературе при определении ответственности. Например, В. В. Мальцев трактует уголовную ответственность как «основанное на уголовном законе и определяемое совершенным преступлением ухудшение правового статуса лица, заключающееся в лишении или ограничении его прав и свобод»²⁴⁹. С ограничением правового статуса связывают уголовную ответственность, а также отдельные меры уголовно-правового характера (чаще всего наказание) и другие криминалисты²⁵⁰.

Г. П. Новоселов замечает: «Поскольку отношение общества к лицу, совершившему преступление, может находить свое выражение исключительно в ущемлении его правового статуса, то, думается, именно правовой статус и есть предмет правового воздействия, обусловливающий необходимость жесткой нормативной определенности действий сторон, характера связи между ними, а также пределов, средств и целей воздействия»²⁵¹.

Уголовно-правовое воздействие всегда составляет ухудшение правового статуса лица, даже если последний не расценивает его таковым в силу своего несовершеннолетнего возраста, наличия психического заболевания либо деформации ценностно-нормативной системы.

Воздействие на личность, включая его исправление, может происходить лишь косвенным образом и заключается в лишении либо ограничении какого-либо права в необходимой и достаточной мере для осознания лицом ценности понесенной (возможной) утраты и его воздержания от совершения общественно опасного деяния. Прав К. А. Сыч, говоря, что первоначально осужденный лишается принадлежащих ему прав и свобод и наделяется дополнительными обязанностями «с тем, чтобы он, осознав ограничения своего правового статуса и почувствовав необходимость в его восстановлении, испытал определенное моральное переживание»²⁵². Исключение составляют принудительные меры медицинского характера, поскольку в отношении невменяемого субъекта цели общей превенции и исправления не ставятся.

Результаты экспертной оценки понятия объекта уголовно-правового воздействия и объекта наказания представлены в таблице 2.

Таблица 2

Экспертная оценка понятия объекта уголовно-правового воздействия и объекта наказания

Данные таблицы показывают, что объекты рассматриваемых явлений не всегда характеризуются как тождественные. При этом сфера влияния уголовно-правового воздействия явно обозначается как более широкая. Так, 20 % респондентов полагают, что объектом уголовно-правового воздействия выступает личность, в то время как в отношении объекта наказания такой ответ дали лишь 8 % из опрошенных.

Однако наиболее популярным ответом как по объекту наказания (50 %), так и по объекту уголовно-правового воздействия (30 %) является правовой статус личности. Данное обстоятельство лишь подтверждает справедливость рассуждений относительно направленности уголовно-правового воздействия в целом и отдельных его мер, которые приводились ранее.

Подведем краткие итоги:

1. Объектом уголовно-правового воздействия как частью объективного бытия, на которую направлена практическая активность субъекта уголовно-правовой деятельности, выступает правовой статус лица, совершившего общественно опасное деяние.

2. Предмет составляют отдельные права и свободы личности, ограничиваемые при реализации той или иной формы (меры) уголовно-правового принуждения.

§ 2. ОБЪЕКТ УГОЛОВНО-ПРАВОВОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ В ДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД

Любое социально-правовое явление представляет собой исторически изменчивый и взаимообусловленный процесс. Сказанное в полной мере характеризует и объект уголовно-правового воздействия. Система мер уголовно-правового принуждения эволюционировала в течение длительного промежутка времени. Качественно усложняясь, она синтезировала в себе все новые средства, формы, подвергающие тем или иным изменениям правовой статус личности. Значительные перемены происходили и в научном обосновании объекта воздействия.

Внимательное изучение исторического опыта позволит не только понять тенденции развития многих уголовно-правовых институтов, но и сформировать научно-обоснованную преемственность отечественной уголовно-правовой теории и практики. Более того, «фундаментальной системной закономерностью, характеризующей связь конструкции и динамики, является сжатое отражение в структурах и индивидуальном развитии больших систем исторического генезиса их предшествующих поколений»²⁵³.

Наиболее строгой и исторически первой мерой уголовно-правового характера является наказание. Первоначально борьбу с преступниками вели частное лицо и общество, а способы этой борьбы не отличались особым разнообразием: лишение мира (изгнание) применялось по отношению к своим соплеменникам, кровная месть – к лицам чужого племени и имела своим объектом жизни не только виновных, но и их родственников²⁵⁴. С возникновением развитого государственного аппарата кровная месть ограничивается посредством регламентации исчерпывающего круга мстителей, а также возможностью ее замены выкупом (ст. 1 Русской Правды)²⁵⁵. Вопрос о правовой природе данной меры остается весьма спорным. Можно только предполагать, носила ли она досудебный или судебный характер, знаменуя переход от расправы рода к налагаемому и исполняемому государственными органами наказанию²⁵⁶.

Русская Правда подвергает воздействию главным образом имущественные права виновного. Денежные взыскания уплачивались за преступления различной тяжести и характера в виде штрафа в пользу государства (вира, продажа) и компенсации потерпевшему (урок, головничество).

Исключительные меры составляли поток и разграбление (ст. 35, 83, 84 Русской Правды). Содержание потока заключалось в изгнании из общины, разграбление лишало виновного имущественных прав путем конфискации, а также трудовой свободы посредством превращения в холопов самого преступника и членов его семьи²⁵⁷.

Русская Правда не знает наказания в виде смертной казни. Нормы, предусматривающие убийство «в пса место» лица, лишившего жизни княжеского слугу, и ночного вора (ст. 21, 40), имеют под собой иной институт уголовного права – обстоятельств, исключающих преступность деяния. Так, вторая часть ст. 40 указывает условия правомерности задержания: «аже и додержат света, то вести на княжъ двор; оже ли убиютъ и, а уже будут людие связана видели, то платити в томъ 12 гривен».

«Древняя Русь не знала сословий. До образования единого Московского государства все население русских княжений с точки зрения права представляло единообразную массу, разные слои которой отличались один от другого достоинством, а не правами и обязанностями»²⁵⁸. Сказанное в полной мере относилось лишь к свободному населению, именуемому словами «людие», «мужи». Иное дело – зависимая категория «холопы». Начиная с Русской Правды, прослеживается уголовно-правовое неравенство не только объектов охраны, но и объектов воздействия. Данный памятник содержит прямой запрет налагать на холопов продажу за совершение кражи исходя из их зависимого состояния («за не сутъ не свободни»).

Любое преступление раба, направленное против личности, рассматривалось как вина перед свободным мужем, где потерпевшему предоставлялось безнаказанно убить либо причинить обидчику телесные повреждения (ст. 65 Русской Правды). Однако и в данном случае не представляется обоснованным говорить о смертной казни, поскольку названные меры носили частный характер и применялись самим потерпевшим.

Рассматриваемый период характеризуется отсутствием принципа личной ответственности за вину. Так, господин мог выкупить холопа у потерпевшего, уплатив последнему двойную цену вознаграждения (ст. 46, 63, 65 Русской Правды). Как отмечает В. И. Сергеевич, господа должны были быть вызываемы в суд при слушании дел об их рабах для ограждения своих интересов. В Новгороде это право было формально признано, в других местах, возможно, практиковалось²⁵⁹. В иных случаях объектом уголовно-правового воздействия мог выступать правовой статус членов семьи виновного (ст. 83, 84 Русской Правды) и имущественные интересы жителей местности, на территории которой произошло преступление (ст. 3 Русской Правды).

По мере отпадения у молодого государства острой потребности в деньгах и осознания того факта, что преступное деяние не только является посягательством на интересы частного лица, но и ставит под угрозу стабильность государственной власти, характер наказания начинает меняться. Уже Псковская судная грамота вводит новые его виды – смертную казнь и заключение в колодки. Смертная казнь обозначается формулой «живота не дати» и применяется за совершение особо тяжких преступлений, таких как конокрадство, поджог, измена, кража из храма (ст. 7, 8 ПСГ).

Сословно-представительная монархия соответственно высокой оценке объекта посягательств, непосредственно направленных против государственных основ и интересов общественной элиты, производит усиление и карательных мер. Продолжают иметь место нормы о возмещении вреда потерпевшему. Более того, несостоятельный преступник мог быть отдан истцу в холопы до отработки долга (ст. 1 °Cудебника 1497 г.), что влекло существенное изменение правового статуса виновного, в особенности если последний относился до этого к категории свободных лиц. Однако имущественные взыскания перестают носить доминирующий характер, законодатель начинает затрагивать иные стороны правового статуса личности: права на телесную целостность и неприкосновенность, свободу, жизнь.

По Судебникам 1497 г. и 1550 г. получает распространение новый вид воздействия – торговая казнь, представляющая собой телесное наказание в виде битья кнутом. Количество ударов нормативно не устанавливалось и, как полагают исследователи, определялось судом исходя из конкретных обстоятельств дела²⁶⁰. В целях устрашения исполнение наказания производилось прилюдно в местах большого скопления народа, что не только ограничивало права личности на здоровье и физическую неприкосновенность, но и ущемляло честь и достоинство осужденного.

По свидетельству историков, данная мера часто представляла замаскированный вид смертной казни и понималась исполнителями как приказание засечь преступника до смерти, особенно в случаях, когда исполнять ее предписывалось «без пощады»²⁶¹. Зачастую торговая казнь дополнялась тюремным заключением как на неопределенный срок, так и пожизненно (ст. 8—13, 33, 34, 52, 56 Судебника 1550 г.). Достаточно часто закон предписывает в наказание и саму смертную казнь: «живота не дати, казнити смертною казнью» (ст. 8, 9, 11, 13, 39 Судебника 1497 г.; ст. 5, 6, 57, 59–61 Судебника 1550 г.).

Влияние на систему наказания общественного статуса виновного видно уже из первых статей Судебника 1550 г. Так, за вынесение неправосудного решения в результате получения взятки дьяк должен был возместить половину стоимости иска и подлежал тюремному заключению (ст. 4); подьячий, занимающий более низший чин при аппарате суда, подвергался торговой казни (ст. 5). Для более «именитых» чиновников (боярина, дворецкого, казначея) ст. 7 Судебника 1550 г. предусматривает особое наказание – «бытии от государя в опале», что могло подразумевать отказ от двора либо, напротив, запрещение его покидать. Объект уголовно-правового воздействия перестает точно определяться, законодатель в ряде случаев применяет формулу «что государь укажет, посмотря по человеку» (ст. 25, 26 Судебника 1550 г.).

Последующие эпохи еще более характеризуют жестокость наказания, в особенности за преступления против религии, государства и монарха, сословный характер и неопределенность санкций. По Соборному Уложению 1649 г. главенствующими становятся смертная и торговая казни. Формируются различные виды телесных наказаний и наказаний в виде лишения свободы.

По справедливому замечанию К. А. Сыча, свобода личности в условиях господства крепостного права не могла составлять годный объект уголовно-правового воздействия, поэтому в большинстве своем использовалась лишь наряду с лишением личности других благ (чести, гражданских и политических прав, свободы трудовой деятельности)²⁶². Уложение предусматривает возможность употребления заключенных на различного рода работах (ХХ1, 9), а ссыльным предписывает «в окраинных городах быть, в какой чин пригодится» (ХХ1, 9, 10).

Труд, совмещаемый с мерами уголовно-правового воздействия в виде ссылки, и случайные работы при тюремном заключении Н. Д. Сергеевский определяет как «свободный труд осужденных». Он замечает, что на осужденных государством налагалась обязанность трудиться, однако никакая организация труда и надзор за этим процессом не осуществлялись. Государство интересовали лишь результаты трудовой деятельности, что в экономическом отношении представлялось более выгодным для стремительно развивающегося строя²⁶³.

С другой стороны, фактическое применение самого тюремного заключения порождало неустановленные ущемления иных аспектов правового статуса осужденного (вплоть до права на здоровье и жизнь), поскольку финансирование формировавшейся пенитенциарной системы производилось по остаточному принципу, а ее состояние было крайне тяжелым. «Заботы о пропитании заключенных при таком подходе государства ложились на «заинтересованную» сторону. В частности, они могли возлагаться на помещиков (если речь шла о крепостных), семьи колодников, либо же, что было наиболее распространено, непосредственно на арестантов. Чаще всего последние попросту просили милостыню»²⁶⁴.

Законодатель не только не регламентировал порядок отбывания наказания, устанавливая конкретные ограничения в свободе. Данное правообременение понималось буквально. Никаких режимных требований не устанавливалось.

Уголовное право продолжает отстаивать интересы потерпевшего от преступления, предусматривая возмещение материального и морального вреда (I, 5–7). Несостоятельному должнику денежные штрафы могли заменяться телесным наказанием (Х, 91).

Из числа мер, посягающих на имущественные права виновного, наибольшее распространение имела конфискация имущества (II, 5, 9; XXI, 14, 17), при этом в ряде случаев усматривается соответствие характера содеянного и наказания за него.

Следует отметить, что объектом уголовно-правового воздействия продолжает оставаться правовой статус не только виновного. Правоограничения могли налагаться на членов семьи осужденного (II, 9; XXI, 73), господина дворового холопа (XXl, 66, 67) и ряд иных лиц²⁶⁵. Следует отметить, что в ряде своих норм (II, 6—10) Уложение устанавливало начало личной ответственности, исключая наказание жен и детей изменников. Однако Н. Д. Сергеевский отмечает декларативность данных положений. «Слабость судебно-следственной власти, с одной стороны, и слабость средств полицейского надзора – с другой, вызывали действительную, практическую необходимость возлагать кару на лиц подозрительных и опасных, хотя бы виновность их не была доказана»²⁶⁶.

Выбор конкретной меры начинает зависеть от судейского усмотрения (II, 22; III, 8) и занимаемого виновным статуса (XXV, 1, 6). Однако в сравнении с последующими законодательными нормами данные обстоятельства выражены не столь четко. Во внимание более всего принимаются психофизиологические особенности личности, а не социально-экономические обстоятельства.

Сравнивая институт наказания в отечественном и зарубежном праве, известный исследователь истории уголовного права В. А. Рогов отмечает большое влияние религиозной идеологии на русскую средневековую правовую доктрину до середины XVI в., в связи с чем духовность личности рассматривалась как высшая ценность и любые преступники не считались окончательно падшими²⁶⁷. Так, появляются нормы о церковном покаянии осужденного к смерти и отложении казни беременной женщины (XXI, 34; XXII, 15).

В ряде случаев в качестве наказания государственной властью определяются церковные наказания, которыми являлись публичное покаяние в церкви и отсылка в монастырь или к духовным властям. Однако описание содержания таких мер и неопределенность формулировок оснований применения («за неистовство», «за скорбь и за изступление ума», «от пьянства вытрезвить») не позволяют говорить об их особой мягкости. Они включают комплексные обременения и затрагивают не только честь и достоинство лица, но и прочие социальные ценности: свободу, труд, физическую неприкосновенность²⁶⁸. Можно только предполагать, что такие меры, ограничивающие свободу лица, по условиям содержания были более благоприятны, чем зарождающиеся учреждения пенитенциарной системы.

Разрыв с историческими традициями, усиление монархии и укрепление военной мощи приводят к ужесточению репрессий. Российское уголовное законодательство начала XVIII в., преследуя цели устрашения и извлечения государственной пользы, в качестве объектов воздействия использует жизнь, свободу, здоровье, телесную целостность, имущественные и трудовые права, а также иные ценные для личности блага. В Воинском Артикуле Петра I доминирующее положение занимает смертная казнь (Арт. 1, 3, 19, 20, 24, 97–99, 137–140, 154, 155, 160–163 и др.). Ее исполнение зачастую зависело от характера совершенного деяния и сопровождалось особыми страданиями виновного. Широко применялись болезненные и членовредительские телесные наказания.

Осужденные могли ограничиваться в свободе посредством ссылки (на определенный срок и бессрочно) и ссылки в каторжные работы (на галеры, строительство различных объектов) (Арт. 167, 170), а также тюремного заключения (Арт. 158). Ссылка в каторжные работы и ссылка на поселение приобретают все более отчетливые различия и становятся основными видами наказания. Косвенно свидетельством распространения ссылки может служить Указ от 8 января 1765 г., по которому свобода и трудовые права крепостных крестьян, «по продерзостному состоянию заслуживающих справедливое наказание», могли быть ущемлены по усмотрению помещиков посредством осуществления уголовной юрисдикции и ссылки крестьян на каторжные работы. Это максимальные возможности, предоставленные помещикам на протяжении всего времени существования крепостного права в России²⁶⁹.

Посредством этих мер государство начинает решать не только демографические, но и экономические задачи освоения окраинных территорий, разработки и добычи полезных ископаемых, строительства объектов²⁷⁰.

Законодатель не перестает подвергать воздействию имущественные права виновного посредством регламентации штрафов и конфискации имущества. При этом характер совершенного преступного посягательства не принимается во внимание при установлении меры воздействия за него. Так, конфискация необязательно применялась за корыстные или корыстно-насильственные преступления, виновный мог «живота лишен быть» и за общественно опасные деяния против религии, личности государя, военной службы (Арт. 4, 5, 19, 20, 22, 23, 99 и др.).

Вводится особая система наказаний в отношении лиц, обладающих специальным правовым статусом военнослужащего. Так, офицеры могли подвергаться отставлению от службы (Арт. 71), лишению чина и достоинства (Арт. 114, 115, 128, 134), службе в качестве рядового, аресту у профоса (палача) (Арт. 11), вычету из жалования (Арт. 8, 100) и др.

Об объекте иных мер уголовно-правового воздействия можно говорить по толкованию к Арт. 195: «Наказание воровства обычно умаляется или весьма отставляется, ежели, кто в лишении ума воровство учинит или вор будет младенец, которых дабы заранее от сего отучить, могут от родителей своих лозами наказаны быть».

Однако характер возможных уголовно-правовых ограничений правового статуса личности этим не исчерпывался. Н. Д. Сергеевский отмечает: «XVIII век вносит в карательную деятельность новые формы – вводится масса наказаний, имеющих своим предметом блага невещественные. Таковы: выставка у позорного столба, шельмование, поражение прав семейственных и т. д.»²⁷¹. В числе наиболее тяжких мер такого рода находился новый вид наказания – шельмование. Оно заключалось

в позорном обряде лишения прав состояния: прибивания имени осужденного к виселице, преломления над ним шпаги (если преступник был дворянином) и исключения его из общества честных людей. Одним из последствий шельмования было то, что виновный лишался покровительства законов, поэтому посягательства на него не влекли ответственности²⁷². Особые виды воздействия составляют и церковные наказания, к примеру уже упоминавшееся церковное публичное покаяние (толкования к Арт. 1, 6, Арт. 8).

Общими чертами уголовного права продолжают оставаться:

– сословный характер (Арт. 45, 158);

– отсутствие четкой нормативной регламентации объекта воздействия. Неопределенный характер носило не только законодательное определение содержания наказаний и санкций, но и формулировка индивидуальных правоприменительных актов. Зачастую содержание некоторых мер можно определить лишь по свидетельствам современников. Увеличивается число неопределенных санкций. Законодатель предписывает наказать «по делу и вине смотря» (Арт. 169), «жестоко наказать» (Арт. 51. 73, 108), «по благорассуждению наказать» (Арт. 21) либо не устанавливает конкретный размер из предложенных мер (Арт. 75, 80, 145, 152);

– объективность вменения. За преступления против военной службы устанавливалась коллективная ответственность и наказание каждого десятого по жребию (например, Арт. 97). Более того, годным объектом уголовно-правового воздействия признавались тела лиц, совершивших самоубийство. Палачу надлежало их «в бесчестное место отволочь и закопать, волоча прежде по улицам или обозу» (Арт. 164). Таким образом, «петровское» законодательство предусматривало наиболее широкий в сравнении с предшествующими историческими периодами объект уголовно-правового воздействия.

Характеризуя систему уголовно-правового воздействия данного периода, Н. Д. Сергеевский писал: «Вся организация наказаний, за малыми исключениями, направлялась к служению практическим целям государственной пользы, карательная система вовсе игнорировала личность человека и вовсе не заключала в себе поэтому никаких гуманных тенденций, а равно не представляла почти никаких гарантий для личности преступника»²⁷³.

Распространение на самом высоком уровне государственного управления России идей французских просветителей (Монтескье, Беккариа, Гельвеция), а также возвращение к традициям православия оказали значительное влияние на уголовно-правовую политику, стимулируя общую гуманизацию законодательства и постепенную отмену телесных наказаний путем последовательного изъятия из них отдельных сословий²⁷⁴. В. В. Есипов описывает этот процесс следующим образом: «В 1785 году грамотою Императрицы Екатерины II о вольностях дворянству последнее было освобождено от телесных наказаний… В том же году эту вольность приобрели купцы двух первых гильдий и именитые граждане. В 1796 году это правило было распространено и на священнослужителей, а затем и на монашествующих»²⁷⁵.

«В XVIII веке выдвигается начало целесообразности наказаний в направлении полезности для самого преступника»²⁷⁶. Несмотря на сохранение в законе прежних мер уголовно-правового воздействия, практика их применения коренным образом меняется: устрашающие меры, направленные на лишение жизни, здоровья и физической неприкосновенности, начинают уступать место наказаниям, ограничивающим свободу преступников. Регламентируется применение принудительных мер воспитательного воздействия и принудительных мер медицинского характера.

Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. предусматривало сложную систему мер принуждения, включая общие наказания, дополнительные (ст. 61), особенные наказания за преступления и проступки по службе (ст. 65). Юридическая техника отражения объекта правового воздействия в лестницах уголовных и исправительных наказаний заключалась в переходе от наиболее к менее правоограничительным (ст. 17, 30 Уложения).

Обязательным дополнительным наказанием по Уложению 1845 г. выступало лишение прав («эволюционированное» шельмование). По объему правопоражения различались три его вида: максимум – лишение всех прав состояния; средний – всех особенных прав и преимуществ; минимум – некоторых прав и преимуществ. Осужденный лишался не только сословных, политических и имущественных прав, но и семейных (супружеских, родительских). Содержание ограничений находилось в непосредственной зависимости от правового статуса виновного и являлось неравномерным для лиц различных сословий²⁷⁷. В ряде случаев правовой статус осужденного определялся конкретно (к примеру, ст. 43), однако большинство норм являлись отсылочными.