Текст книги "Уголовно-правовое воздействие: понятие, объект, механизм, классификация"

Как правило, это был институт пожизненный, сопровождающий осужденного ко всем уголовным и тяжким исправительным наказаниям. Последствием лишения лица «полноты средств юридической защиты и законного проявления своих сил и способностей» становился особый «правовой статус бесправия»²⁷⁸. По замечанию П. Д. Калмыкова, лишение лица покровительства закона ставило его в более уязвимое положение по сравнению с приговоренным к смерти, поскольку предоставляло «полную свободу всякому нанести ему всевозможный вред»²⁷⁹.

Однако А. В. Лохвицкий приходит к выводу, что понятие гражданской смерти представляет собой фикцию. Автор основывается на нормах Устава о ссыльных, согласно которым за осужденными сохранялись права на имущество, приобретенное в месте ссылки, возвращалось прежнее движимое имущество, взятое с собой, поощрялось заключение браков, а по истечении 10 лет они могли поступить в «звание государственных крестьян» и приобрести вытекающий из этого правовой статус²⁸⁰.

Схожей точки зрения придерживается И. Я. Фойницкий²⁸¹. При этом он отмечает, что положения специального закона относятся только к лицам, лишенным всех прав состояния; следовательно, лишенные всех особенных прав и некоторых прав находились в более неблагоприятном положении²⁸².

Основными отличиями наказаний, затрагивающих свободу осужденного, на тот момент являются исполняющие их учреждения и характер принудительной трудовой деятельностиb(например, ст. 45, 58, 59, 282, 283 Уложения 1845 г.; ст. 3, 4 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями 1864 г.). Однако по свидетельству историков, разнообразие видов лишения свободы носило умозрительный характер. Какой-либо координации работы о приведении режима учреждений, исполняющих наказания в виде лишения свободы, в соответствие с нормативными установлениями не велось. Как следствие, данные учреждения во многом развивались самостоятельно, условия содержания в них практически не отличались либо более мягкие виды наказаний оказывались суровее, чем более строгие²⁸³.

Телесные наказания продолжают играть существенную роль, выполняя замену лишения свободы розгами либо осуществляя дисциплинарное воздействие на осужденных.

По Уставу 1864 г. о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, несовершеннолетние вместо наказания могли отдаваться на попечение родителей (опекунов и иных родственников) «для домашнего исправления» (ст. 11) и быть помещаемы в специальные исправительные приюты (ст. 6). Более того, законодателем вводятся пределы воздействия наказаний в отношении указанной категории осужденных. Так, мировым судьям предписывается лицам от 10 до 17 лет назначать наказания в половинном размере (ст. 11). Ограничения устанавливаются и по уголовно-правовому воздействию на женщин и престарелых лиц (ст. 74, 77 Уложения).

Допускалось применение дополнительных наказаний, ряд из которых носил церковный характер (внушение от духовного лица, церковное покаяние), другие имели своим объектом достоинство личности (опубликование сведений об осуждении в столичной и губернской прессе), имущественные (конфискация всего или части имущества) и трудовые (запрещение производства прежнего ремесла или промысла) права виновных. Следует особо отметить, что высылка за границу применялась в качестве дополнительного наказания лишь в отношении иностранных граждан (ст. 58, 75, 209 Уложения).

За преступления и проступки по должности и службе могли назначаться особые виды наказаний, такие как исключение из службы, отрешение от должности, вычет из времени службы, удаление от должности, перемещение с высшей должности на низшую (ст. 65 Уложения).

Законодательная регламентация объекта уголовно-правового воздействия в XIX в. может быть оценена неоднозначно.

С одной стороны, к этому времени легализуются основные принципы, сформулированные теорией уголовного права²⁸⁴, в их числе личная ответственность за вину (ст. 15 Устава уголовного судопроизводства; ст. 24, 28 Уложения о наказаниях 1845 г.). Ограничивается применение наиболее строгих мер воздействия (смертной казни, телесных наказаний). Наблюдается стремление законодателя определять характер объекта воздействия соответственно характеру объекта преступного посягательства. К примеру, денежные взыскания являются доминирующими наказаниями за проступки против общественного благоустройства и чужой собственности (ст. 52–57, 145–181 Устава 1864 г. о наказаниях, налагаемых мировыми судьями), в то время как против прав семейственных и порядка управления преимущественно установлен арест (ст. 29–34, 143, 144 Устава о наказаниях).

С другой стороны, исполнение наказаний продолжает носить публичный характер (ст. 28, 73 Уложения); дополнительное наказание в виде поражения прав противоречит главным принципам развивающейся пенитенциарной деятельности. На фоне постепенной гуманизации сословный характер уголовно-правового воздействия становится более отчетливым. Правовой статус виновного определяет как сам выбор наказания, так и место его отбывания, что нивелирует сущность данной меры. К примеру, дворяне и чиновники по усмотрению суда (начальства) могли отбывать арест в собственном доме или одном из домов ведомства, к которому они относились (ст. 57 Уложения). Одним из показателей сословного характера уголовно-правового воздействия является ст. 14 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, об обстоятельствах, увеличивающих вину подсудимого, а именно степень образованности и более или менее высокое положение в обществе. Можно предположить, что данная норма носила, скорее, декларативный характер, поскольку находилась в противоречии с сословными привилегиями существующей системы наказаний.

Уголовное уложение 1903 г. существенно упростило систему уголовно-правового воздействия, сохранив достаточное разнообразие возможных правоограничений. Преобладающим объектом принудительного воздействия продолжает оставаться свобода лица, при этом снижены максимальные сроки заключения, полностью исключено применение телесных наказаний, сокращена возможность назначения смертной казни и наказания в виде поражения прав. Перестает иметь место публичный характер приведения приговора в исполнение.

Система наказаний в меньшей мере определяется социальным статусом виновного и все более зависит от наличия специального правового статуса в соответствии с профессиональными качествами (ст. 22) и половозрастными признаками лица (ст. 56–58). Продолжают развиваться принудительные меры медицинского характера и воспитательного воздействия, в той или иной степени ограничивающие свободу лица, начиная с ответственного надзора родителей (лиц, их заменяющих) и до помещения в специальное (врачебное либо воспитательное) заведение (ст. 39, 55).

Данный нормативный правовой акт отличает высокий уровень юридической техники: характер, объем и сроки правоограничений каждого из наказаний четко определены.

Распространение прогрессивных взглядов на наказание и его роль в обществе и государстве порождает особый научный интерес к определению «объекта карательного воздействия» начиная со второй половины XIX в. Поскольку в этот период развития отрасли уголовного права реагирование государства на преступное деяние, как правило, сводилось к наказанию, уголовно-правовые отношения именуются «карательные» и отсутствует упоминание иных аналогичных терминов более широкого значения. При этом содержание объекта наказания трактовалось неоднозначно, а зачастую и диаметрально противоположно, что порождало оживленные споры и дискуссии среди представителей разных научных школ. Думается, что «многие разногласия философов только кажущиеся, вследствие различия терминологии и неточной формулировки положений…»²⁸⁵.

Наиболее распространенной являлась точка зрения социологической школы уголовного права, согласно которой общий объект уголовного наказания составляет личность человека, виновного в совершении преступления²⁸⁶. К примеру, П. Д. Калмыков полагал, что наказание есть зло или страдание, претерпеваемое виновным в ответ за содеянное. Столь широкое определение самой меры воздействия позволило ему заключить, что наказание «обнимает собою всю сферу бытия человека и относится одинаково к миру религиозному, миру нравственному и миру общественному»²⁸⁷.

Объектом воздействия и одним из предметов науки уголовного права Д. А. Дриль называл «преступного человека» и «многообразные особенности его преступности» как более или менее стойкое внутреннее состояние, которое при наличии внешних условий предрасполагает к совершению преступлений²⁸⁸.

Наиболее целостная концепция объекта наказания как личности преступника принадлежит И. Я. Фойницкому. Объектом уголовной кары он предлагал считать «личную преступность» или «состояние преступности», заключающееся в совокупности личных данных, предрасполагающих к преступлению и проявившихся в нем²⁸⁹. Основным постулатом концепции объекта данного автора является взгляд на наказание как на меру борьбы с условиями преступной деятельности. «Бороться с преступностью, – пишет он, – значит бороться с влияниями, вызывающими ее, и тем успешнее борьба с преступностью, чем более вызывающие ее влияния поддаются напору противоположных мер»²⁹⁰.

Причины и условия преступной деятельности, по И. Я. Фойницкому, могут быть трех видов: космические (климат, температура), общественные и индивидуальные (личные). Первым двум должны быть противопоставлены общественные меры, последним – наказание. Индивидуальные условия понимаются криминалистом как особый склад волевой деятельности человека, обусловливающий специфику личного восприятия окружающей действительности и исключающий механическую причинность²⁹¹.

Сообразно с личными условиями преступивших уголовный закон предлагается разделять на три группы. К первой группе относить нарушителей, деятельность которых определяется исключительно внешними влияниями, благодаря их врожденному или благоприобретенному бессилию противодействовать преступным побуждениям; ко второй – обладающих нормальными общежительными мотивами, но впавших в преступление под влиянием приходящих внешних побуждений (страстей, увлечений, неосмотрительности); к последним – профессиональных преступников²⁹². Из данной классификации предлагается исходить при назначении и индивидуализации наказания, учитывая степень выраженности личностного состояния преступности, а не принадлежность виновного к определенному социальному классу²⁹³.

Отсюда механизм воздействия наказания рассматривается И. Я. Фойницким исключительно в качестве реализации психического принуждения, ориентированного на смену состояния преступности состоянием непреступности посредством предоставления наказываемому «капитала привычек» и «внедрения мотивов» социально-правовой направленности, прежде у личности не существовавших²⁹⁴.

Сторонниками теории личного состояния преступности выступали также В. В. Есипов и П. Д. Калмыков. В их интерпретации она приобретает несколько иное звучание за счет философского обоснования объекта воздействия законом трехчленного диалектического развития. По философии идеалистического пантеизма Гегеля, сущность всего составляет саморазвивающаяся идея, а окружающая действительность – ряд ее беспрерывных воплощений, включающих в себя три стадии. Первоначально идея определяет сама себя и получает ограничивающее ее конкретное содержание (тезис); затем по естественному порядку идея переходит к отрицанию поставленной определенности (антитезис); завершает процесс объединение предыдущих моментов в новом, третьем (синтез)²⁹⁵.

Исходя из этого, преступление рассматривается в качестве сопротивления воли частного человека общей разумной воле, выраженной в законе. Столкновение двух воль, инициированное общественно-опасным деянием, может быть уравновешено только через уничтожение злой воли преступника²⁹⁶.

В уголовно-правовой доктрине данная теория получила название диалектического возмездия. Следует отметить, что ее положения неоднозначно были оценены современниками. На взгляд М. П. Чубинского, на такой основе не могут быть установлены особые взаимоотношения между карательной властью и гражданами, при которых права граждан были бы гарантированы от произвола и насилия, поскольку наказание, как выражение абсолютной идеи права, изначально предполагается неизбежным и логически справедливым²⁹⁷.

Интересен тот факт, что, определяя механизм принудительного воздействия наказания, представители социологического направления отмечают и иную особую область влияния уголовной кары. Так, Д. А. Дриль пишет: «Объектом реакций. является исключительно сам деятель преступления. Только исключительно он и поражается наказанием в своих личных правах и благах в расплату за совершенное им преступление»²⁹⁸. По В. В. Есипову, общество, лишившее невиновного тех или иных благ, обязано вознаградить его за это лишение²⁹⁹.

И. Я. Фойницкий идет еще дальше. Помимо объекта наказания, он выделяет его предмет, под которым понимает неотъемлемое свойство данной меры отнимать у виновного на время или навсегда правовые блага в вознаграждение за вред, наступивший в результате совершения преступления. На его взгляд, «предметом наказания должны быть выбираемы такие блага, отнятие которых чувствительно для лица и отнять которые государство имеет возможность»³⁰⁰.

Автор нередко говорит о наказании как о мере, «представляющей вторжение в сферу прав граждан»³⁰¹, а лишаемые блага в ряде случаев называет «объектом наказания»³⁰².

Представляется, что социологические теории объекта воспроизводят философское обоснование наказания (ответственности) и имеют криминологическое значение. Положительным моментом в работах названных авторов является определение необходимости существования института освобождения от наказания. Ими подчеркивается изменчивость личности, в связи с чем наказание не может переходить в полное ее уничтожение и должно видоизменяться сообразно специфическим чертам состояния виновного³⁰³.

В целом подобный подход к «объекту карательного воздействия» отвечал уровню развития законодательной регламентации объекта и соответствовал приоритетам уголовно-правовой политики, наличию телесных наказаний, недостаточной защищенности лица, совершившего преступление, перед лицом «правосудия» и государства. Однако его сторонники необоснованно отождествляли понятия наказания как социально-правового явления и как правового института.

Противовес положениям социологического направления составила классическая дореволюционная школа уголовного права, которая во главу угла ставила преступление, а наказание рассматривала как ответную реакцию на совершение общественно опасного деяния, как средство борьбы с ним³⁰⁴. Одним из наиболее ярких представителей классической школы является Н. С. Таганцев. Под объектом уголовной кары он понимал «преступное деяние как проявление личности, подлежащей за учиненное им известным стеснительным мерам – наказанию»³⁰⁵.

Наказание исследователь связывает с лицом через посредство преступления, определяя последнее как продукт деятельности дееспособного субъекта, проявившего свою вину с ее разнообразными индивидуальными оттенками и мотивами, чертами характера и проч.³⁰⁶ При этом Н. С. Таганцев в категоричной форме заявляет, что как теоретически неверно считать объектом наказания только преступное деяние, забывая лицо, его учинившее, также ошибочно понимать под ним многозначный и широкий по содержанию термин «состояние преступности», воспринимая само деяние лишь как повод для осуществления карательной деятельности³⁰⁷.

Концепция объекта, предлагаемая классической уголовно-правовой школой, также имеет скорее философское, а не прикладное значение, о чем можно судить, например, по образному эпитету Ад. Франка, определившего объект наказания как «нравственное зло, выразившееся в нравственно преступном действии»³⁰⁸. Однако представители классической школы более рациональны в постановке целей уголовно-правового воздействия и конкретны в определении составляющих структуру личности преступника свойствах, или той их части, которая нашла свое отражение в общественно опасном деянии.

Наименее распространенной в дореволюционной доктрине уголовного права по вопросу объекта наказания являлась теория правовых благ. Наказание в данном случае определялось как мера, предпринимаемая государством в целях обеспечения безопасности общества и направленная на поражение прав преступника³⁰⁹ или представляющая «вторжение в сферу юридических благ виновного»³¹⁰. С. В. Будзинский справедливо замечает: «Наказание есть внешнее принуждение потому, что никакое насилие, никакая сила не может быть непосредственно направлена на волю в ее существе. Поэтому воля за неисполнение обязанности может быть постигнута только в сфере внешних ее прав»³¹¹.

Следует подчеркнуть, что «сфера правовых благ» индивида признается в качестве объекта внешней стороны не только наказания, но и иных правоохранительных средств, отличаясь лишь объемом, условиями, порядком и энергичностью осуществления такого права вторжения³¹². А. А. Жижиленко достаточно обстоятельно формулирует проблемное поле объекта воздействия, обозначая круг его основных вопросов: «.должны существовать особые нормы, устанавливающие право вторжения в чужую правовую сферу, должен быть установлен круг лиц, которым это право присваивается, и, наконец, должны быть ясно очерчены самые пределы возможного вторжения в сферу чужих правовых благ»³¹³.

Сторонником последней теории выступал также Н. Д. Сергеевский. Анализируя государственную политику России XVI–XVIII вв. и ее влияние на направленность уголовной кары, он уделяет значительное внимание исторической изменчивости объекта наказания³¹⁴. Его учение о факторах, обуславливающих уголовно-правовую политику государства, является весьма прогрессивным и не утратило своей актуальности в настоящее время.

Н. Д. Сергеевский замечал, что «при полной неизменности общей задачи карательного правосудия в целом – того места, которое оно занимает в строе государственной жизни, – содержание наказаний должно изменяться так же многообразно, как изменяются конкретные условия народной и государственной жизни и запас наличных сил и средств»³¹⁵.

В числе факторов, влияющих на образование и использование отдельных мер уголовно-правового воздействия, им назывались положение личности в обществе и государстве, степень общей культуры, стабильность государственного строя, состояние финансовых возможностей государства, характер внутреннего управления (населенность и достаточность административных ресурсов)³¹⁶.

Ученый развивал тезисы индивидуального характера наказания, равенства всех перед уголовным законом. Степень уважения личности человека признавалась Н. Д. Сергеевским не только главным фактором, определяющим организацию института наказания, влияющим на «конструкцию карательных мер», но и причиной, обуславливающей юридическую технику уголовного закона, определяющей способы конструирования уголовных санкций³¹⁷.

Несмотря на то что термин «объект воздействия» для Н. Д. Сергеевского нехарактерен, ученый часто обращается к терминам правового, гражданского положение лица. Он четко определяет сферу непосредственного влияния некоторых наказаний, отмечая присущие им правоограничения (например, стеснение в праве передвижения при лишении свободы, лишение права жизни при выдаче головой) либо сравнивая правовой статус осужденных с положением иных категорий лиц³¹⁸.

Н. Д. Сергеевский отмечает прямую связь между формой (мерой) воздействия и сформированным правовым статусом личности. Он пишет, что наказания в виде поражения какого-либо рода прав (служебных, политических) в XVII в. не могло иметь места, поскольку прав сословно-политических, прав службы, которые определялись бы происхождением, образованием, иным цензом и могли дать содержание данного рода наказаниям, фактически не существовало. Имела место лишь обязанность службы, лишать которой в государственном отношении являлось нецелесообразным³¹⁹.

Несмотря на свою дискуссионность, «объект карательного воздействия» прочно вошел в дореволюционную терминологию права, что подтверждается определением его содержания в энциклопедическом словаре того времени³²⁰. Дореволюционная уголовно-правовая доктрина по вопросу объекта воздействия во многом опередила уровень легального его отражения. Представители различных школ неотъемлемым признаком наказания признавали его праволишающую (ограничивающую) возможность, предлагая исторически обусловленную периодизацию развития наказания³²¹, допустимые пределы его воздействия³²² и классификации по характеру правоограничений³²³.

Большинством криминалистов отмечалась необходимость отказа законодателя от смертной казни, телесных, позорящих наказаний и лишения всех прав состояния. К примеру, А. В. Лохвицкий справедливо полагал, что телесные наказания унижают человеческое достоинство, укореняют в массах чувство физической силы и являются неравномерными как в нравственном, так и в физическом отношении³²⁴. В качестве аргументов против наказания в виде изгнания приводятся положения международного права, поскольку данная мера порождает обмен преступниками и стимулирует профессиональную преступную деятельность как единственно возможный доход для лица за пределами своего государства³²⁵.

Неэффективными криминалистам представлялись и «устыдительные» наказания. «Испрошение прощения есть наказание, которого исполнитель – сам осужденный, – пишет С. В. Будзинский. – Значение этого наказания зависит от образа его исполнения. Но как принудить приговоренного исполнить это наказание надлежащим образом?»³²⁶.

Оригинальна классификация наказаний И. Я. Фойницкого. По объему прав, становящихся предметом воздействия, он выделяет три однородные группы мер принуждения: затрагивающие естественные блага личности (имущественные, семейные, наследственные права, права на жизнь, честь); политические правомочия (права, которые личность имеет как член общежития, например права дворянства, чинов, право участвовать в выборах); ограничивающие полномочия, пользование которыми связано с интересами других лиц (исполнение функций государственного служащего, опекуна, наставника)³²⁷. Отнятие первой группы прав не должно, по И. Я. Фойницкому, «следовать за узником, оставляющим за собой двери тюрьмы», поскольку они тесно связаны с юридическим понятием личности, в противном случае уничтожается и сама личность. Лишение двух других групп должно зависеть от характера преступления и определяться превентивными целями³²⁸.

Результатом становления советской государственности стал отказ от многих достижений «буржуазно-правовой мысли», такая участь постигла и категорию «объект наказания». Почти на половину столетия данный термин был утрачен. Однако это вовсе не означает, что уголовно-правовые меры лишились объекта своего воздействия. За основу законодателем была взята социологическая школа уголовного права. В связи с этим поистине пророчески звучат слова Н. С. Таганцева: «Думается мне, что к тягостным последствиям привела бы подобная доктрина, если бы она нашла доступ в законодательство уголовное…»³²⁹. Гуманная и красивая в теории, на практике позитивистская концепция выступила средством реализации произвола исполнительной власти.