Текст книги "Убежище. Дневник в письмах"

В комнате был чудовищный беспорядок. Мясистый менеер Ван Даан в фартуке мефрау возился с мясом, он казался гораздо толще, чем на самом деле. Он был похож на настоящего мясника – руки в крови, лицо красное, забрызганный фартук. Мефрау занималась всем сразу: учила голландский по книге, мешала суп, смотрела за мясом, вздыхала и жаловалась на свое сломанное верхнее ребро. Вот что случается, когда пожилые дамы (!) делают такие преидиотские гимнастические упражнения, чтобы согнать жир с толстого зада!

У Дюссела воспалился глаз, он сидел у печки и прикладывал примочки с ромашковым отваром. Пим сидел на стуле, освещенный тонким лучом солнца, который струился из окна, и корчился. Наверняка у него опять были ревматические боли, потому что он как-то весь согнулся и с раздраженным видом следил за работой менеера Ван Даана. Он был точь-в-точь похож на эдакого старичка-инвалида из богоугодного заведения. Петер носился по комнате с кошкой Муши, мама, Марго и я чистили вареную картошку. Но, честно говоря, все мы выполняли свою работу кое-как, потому что смотрели на Ван Даана.

Дюссел открыл зубоврачебную практику. Шутки ради я тебе расскажу, как прошел первый прием.

Мама гладила белье, и мефрау, которой выпало стать первой, села на стул посреди комнаты. Дюссел начал важно доставать из своей коробочки инструменты, попросил одеколону для дезинфекции и вазелину вместо воска. Он заглянул в рот мефрау, коснулся ее переднего зуба, потом коренного, причем мефрау каждый раз сжималась, как будто изнывала от боли, в то же время испуская нечленораздельные звуки. После длительного обследования (по крайней мере, для мефрау, на самом деле это длилось не долее двух минут) Дюссел начал было выскребать ей дупло. Но куда там, что ты, об этом и думать было нечего! Мефрау дико отбивалась руками и ногами, так что Дюссел в какой-то момент выпустил из рук крючок и… он застрял в зубе у мефрау. Тут и впрямь началось не поймешь что! Мефрау металась, плакала (насколько это возможно с инструментом во рту), пробовала вытащить крючок изо рта и тем самым еще глубже всаживала его в зуб. Дюссел стоял перед ней совершенно спокойно, уперев руки в боки, и смотрел на этот спектакль. Все остальные зрители хохотали до изнеможения. Это, конечно, было низко, ведь я знаю точно, что я бы орала еще в сто раз громче. После бесконечного верчения, рывков, криков и призывов мефрау наконец вытащила крючок, и менеер Дюссел как ни в чем не бывало продолжил свою работу. Он делал все так быстро, что мефрау не успела больше ничего выкинуть, но у него никогда в жизни не бывало столько помощников. Два ассистента – это немало, менеер и я помогали хорошо. Сцена была похожа на картинку времен Средневековья под названием «Шарлатан за работой». Между тем терпение пациентки лопнуло, ей нужно было смотреть за «ее» супом и за «ее» обедом. Одно точно: к зубному врачу мефрау обратится не так скоро!

Твоя Анна

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 13 ДЕКАБРЯ 1942 г.

Милая Китти!

Удобно сижу у окна в передней конторе и наблюдаю в щелку между толстыми занавесями, что делается на улице. Здесь уже сумерки, но света еще достаточно, чтобы тебе писать.

Очень странно смотреть, как люди ходят по улице, кажется, они все ужасно торопятся куда-то и чуть не спотыкаются о собственные ноги. Велосипедисты, ну, за их темпом вовсе не уследить, я даже не могу различить, что за тип сидит на драндулете. Люди в этом районе выглядят не особенно привлекательно, особенно дети такие грязные, что их противно было бы взять даже щипцами, настоящие дети задворок, с сопливыми носами, и говорят они на таком языке, что я почти ничего не понимаю.

Вчера днем мы здесь с Марго купались, и я сказала: «Если бы переловить на удочку одного за другим ребятишек, что тут проходят, посадить их в ванну, перестирать их белье и починить, потом снова их отпустить, то тогда…»

На это Марго ответила: «Они бы назавтра выглядели такими же грязными и оборванными, как и прежде».

Но что я болтаю, за окном еще много интересного: машины, баржи, дождь. Я слышу трамвай, детей, и мне хорошо.

Наши мысли так же однообразны, как мы сами. Все время вертятся как карусель: от евреев – к еде, от еды – к политике. Кстати, о евреях; вчера через занавеску я видела, будто это какое-то чудо света, двух евреев. Такое странное чувство: как будто я предала этих людей и теперь подглядываю за их несчастьем.

Прямо напротив дома, на воде, причалена жилая баржа, на ней живет какой-то человек с женой и детьми. У этого мужчины есть маленькая брехливая собачонка. Собачонку мы знаем только по лаю и по ее хвостику, что нам виден, когда она ходит по желобу баржи.

Фу, пошел дождь, и почти все люди спрятались под зонтиками, мне не видно ничего, кроме дождевиков, а иногда затылки под шапками. Но мне и не надо больше ничего видеть, мало-помалу женщины эти стали мне знакомы до мелочей, раздутые от картофеля, в зеленых или красных пальто, на сбитых каблуках, с сумками в руках, со злобными либо с добродушными лицами, в зависимости от настроения их мужей.

Твоя Анна

ВТОРНИК, 22 ДЕКАБРЯ 1942 г.

Милая Китти!

Убежище с радостью приняло весть, что к Рождеству каждый получит дополнительно четверть фунта масла. В газете, правда, написано полфунта, но это относится только к тем счастливым смертным, которые получают свои продуктовые карточки от государства, а не к скрывающимся евреям, которые из-за дороговизны покупают на черном рынке четыре карточки вместо восьми. Мы, все вместе, испечем что-нибудь на масле. Я сегодня утром испекла печенье и два торта. Здесь наверху очень много народу, и мама запретила мне заниматься или читать, пока все хозяйственные дела не будут закончены. Мефрау Ван Даан лежит со своим ушибленным ребром в постели, целый день жалуется, заставляет беспрестанно делать ей новые перевязки и всем недовольна. Я буду рада, когда она снова встанет на ножки и сама почистит свои перышки, потому что я должна сказать, что она необыкновенно прилежная и чистюля, а когда душа и тело ее в хорошей форме, то и веселая.

Будто я днем недостаточно слышу «тсс, тсс», потому что я всегда «слишком шумлю», так моему господину соседу по комнате пришла идея и по ночам то и дело на меня шикать. По его, выходит, мне нельзя даже повернуться в постели. Я и не подумаю обращать на это внимание и в следующий раз в ответ скажу «тсс».

Он с каждым днем становится все противнее и эгоистичнее. Щедро обещанные им печенья после первой недели я больше не видела. Особенно по воскресеньям он меня бесит тем, что так рано зажигает свет и десять минут делает зарядку.

Мне, измученной бедняжке, кажется, будто это длится часами, так как стулья, с помощью которых удлинена моя кровать, беспрестанно двигаются туда-сюда под моей сонной головой. Закончив упражнения на гибкость несколькими яростными взмахами рук, менеер приступает к туалету. Трусы висят на крючке, значит, сначала туда и снова назад. Галстук лежит на столе, снова, толкаясь и натыкаясь на стулья, и назад таким же образом.

Но не хватит ли ворчать на старых и противных господ, все равно от этого лучше не станет, и все мои меры отмщения, как, например, вывернуть лампочку, запереть дверь, спрятать одежду, придется (а жаль!) во имя сохранения мира в дальнейшем не предпринимать.

Ах, я становлюсь такой разумной! Тут все надо делать с умом: учиться, слушать, держать язык за зубами, помогать, быть милой, уступать – да мало ли что еще! Боюсь, что мой ум, и так не ахти какой большой, я израсходую слишком быстро и на послевоенное время ничего не останется.

Твоя Анна

СРЕДА, 13 ЯНВАРЯ 1943 г.

Милая Китти!

Сегодня утром мне опять во всем мешали, и поэтому я не могла ничего как следует доделать до конца.

У нас новое занятие, а именно – наполнять пакетики соусом для жарения (в порошке). Этот соус – изделие «Хис и Ко». Менеер Кюглер не может найти работников, к тому же, если это делаем мы, выходит намного дешевле. Работа вроде тех, что дают заключенным, необыкновенно скучная, от нее кружится голова и появляется глупый смех.

Там, на воле, ужасно. Днем и ночью несчастных людей увозят и разрешают взять с собой только рюкзак и немного денег. Но даже и это у них по дороге отнимают. Семьи разлучают, мужчин, женщин, детей отрывают друг от друга. Дети, приходя домой из школы, не застают своих родителей. Женщины, которые делают покупки, находят по возвращении свой дом опечатанным, а семью исчезнувшей. Уже и голландские христиане боятся – их сыновей отсылают в Германию. Боятся все. И каждую ночь сотни самолетов летят над Голландией в немецкие города и взрывают там землю своими бомбами, и каждый час в России и в Африке гибнут сотни, даже тысячи людей. Никто не может остаться в стороне. Весь земной шар воюет, и, хотя у союзников дела идут лучше, конца еще не видно. А нам, нам живется хорошо, да, лучше, чем миллионам других. Мы пока в безопасности и покое и «проедаем наши деньги». Мы так эгоистичны, что говорим о «после войны», радуемся новой одежде и обуви, а на самом деле надо бы экономить каждый цент, чтобы после войны помочь тем, другим людям и спасти то, что еще можно спасти.

Дети тут ходят в одних тонких блузках, в деревянных башмаках, без пальто, без шапок, без чулок, и никто им не помогает. В желудках у них пусто, они жуют морковь, из своих холодных квартир они выходят на холодные улицы, приходят в школу, в еще более холодный класс. Да, даже в Голландии дошло до того, что дети на улице то и дело цепляются за прохожих и просят кусок хлеба. Я бы могла часами рассказывать тебе об ужасах, которые принесла война, но я сама от этого становлюсь еще более подавленной. Нам ничего другого не остается, как только насколько возможно терпеливо ждать, пока придет конец этим несчастьям. Как евреи, так и христиане ждут, весь земной шар ждет, и многие ждут своей смерти.

Твоя Анна

СУББОТА, 30 ЯНВАРЯ 1943 г.

Милая Китти!

Я киплю от бешенства, но не должна это показывать, мне хочется топать ногами, орать, разочек как следует тряхнуть маму, плакать, не знаю, чего бы еще я ей ни сделала за жестокие слова, насмешливые взгляды, обвинения, которыми она меня осыпает, как стрелами из туго натянутого лука, каждый день заново, и эти стрелы так трудно вытащить из моего тела. Мне хочется крикнуть маме, Марго, Ван Даанам, Дюсселу и папе тоже: «Оставьте меня в покое, дайте мне, в конце концов, одну ночь поспать так, чтобы подушка не становилась мокрой от слез, не резало глаза и голова не трещала. Отпустите меня, я хочу уйти от всех и от всего, лучше всего уйти из мира!» Но я этого не могу, я не могу показать им мое отчаяние, не могу приоткрыть им раны, которые они мне наносят, я не смогла бы вынести их сочувствие и добродушные насмешки, от этого я бы тоже закричала.

Все считают меня жеманной, стоит мне заговорить, смешной, если я молчу, дерзкой, стоит мне ответить, хитрой, если мне в голову придет хорошая идея, ленивой, если я устану, эгоистичной, стоит мне откусить лишний кусок, глупой, трусливой, расчетливой и т. д. и т. п. Целый день я не слышу ничего иного, кроме как, что я невыносимое существо, и, хотя я смеюсь над этим и делаю вид, что мне плевать, все же мне это вовсе не безразлично. Я бы хотела попросить Господа Бога сделать меня другой по натуре, чтобы не восстанавливать против себя всех людей.

Это невозможно, такой я родилась, и не может быть, чтобы я была плохой, я это чувствую. Я стараюсь всем угодить гораздо больше, чем это может прийти им в голову. Я пытаюсь смеяться там у них наверху, потому что не хочу показывать им свои переживания.

Не раз я швыряла маме в лицо после множества несправедливых упреков: «Мне все равно плевать на то, что ты говоришь. Лучше оставь меня, я же безнадежный случай». Конечно, тогда мне говорили, что я вела себя дерзко, и дня два меня немного игнорировали, а потом вдруг все снова забывалось, и со мной обращались, как и со всеми остальными.

Мне невозможно один день быть миленькой, а на другой день выплескивать им в лицо свою ненависть. Лучше я выберу «золотую середину», хотя ничего «золотого» в ней нет, и буду держать свои мысли при себе, и попробую хоть раз быть с ними такой же пренебрежительной, как и они со мной. Ах, если б только мне это удалось!

Твоя Анна

ПЯТНИЦА, 5 ФЕВРАЛЯ 1943 г.

Милая Китти!

Я давно не писала тебе ничего о ссорах, но на самом деле ничего не изменилось. Сначала менеер Дюссел трагически воспринимал эти тут же забываемые стычки, но теперь он к ним уже привыкает и не старается более быть в них посредником.

В Марго и Петере нет абсолютно никаких признаков «молодости», оба они такие скучные, спокойные. По сравнению с ними я ужасно выделяюсь, вечно только и слышишь: «Марго и Петер этого тоже не делают, только взгляни на свою милую сестру!» Как мне это противно! Но тебе я признаюсь, что я ни в коем случае не желаю стать такой, как Марго. На мой вкус, она слишком вялая, безразличная, каждому дает себя переубедить и вечно во всем уступает. Я бы хотела быть немного тверже духом! Но подобные теории лучше оставить при себе, они бы меня невероятно высмеяли, если б я выступила с такой самозащитой.

За столом атмосфера зачастую напряженная. К счастью, иной раз взрывы еще утихомириваются благодаря едокам супа. Едоки супа – это все те, кто приходит к нам снизу на чашку супа.

Сегодня за обедом Ван Даан снова отметил, что Марго ест слишком мало. «Наверняка, чтобы сохранить тонкую талию!» – добавил он насмешливым тоном.

Мама, которая всегда горой стоит за Марго, громко сказала: «Вашу глупую болтовню я больше не могу слушать!»

Мефрау покраснела как рак, менеер смотрел перед собой и молчал. Но часто мы над чем-нибудь смеемся. Недавно мефрау несла эдакую великолепную чушь. Она рассказывала о прошлом, о том, как они хорошо ладили с ее отцом, и о том, как много она флиртовала. «И знаете, – продолжала она, – если господин начинает давать волю рукам, говорил мой отец, то надо ему сказать: «Менеер, я дама», тогда он поймет, что ты имеешь в виду». Мы хохотали, как над хорошей шуткой.

Петер, хотя чаще всего он тихий, тоже иногда дает повод для веселья. К своему несчастью, он помешан на иностранных словах, значения которых не знает. Однажды в полдень из-за посетителей в конторе нельзя было пользоваться уборной, а ему было остро необходимо, и он не спустил воду. Чтобы предупредить нас о не очень-то приятном запахе, он повесил на двери уборной записку с надписью: «SVP[14]14
  S’il vouz plait – пожалуйста (фр.).


[Закрыть] – газ». Он, конечно, хотел написать «осторожно, газ», но «SVP» показалось ему шикарнее. То, что это обозначает «пожалуйста», ему и в голову не пришло.

СУББОТА, 27 ФЕВРАЛЯ 1943 г.

Милая Китти!

Каждый день Пим ждет вторжения. У Черчилля было воспаление легких, ему постепенно становится лучше. Ганди, индийский борец за свободу, в который раз объявил голодовку.

Мефрау уверяет, что она фаталистка. Но кто больше всех трусит, когда стреляют? Не кто иной, как Петронелла Ван Даан!

Ян принес нам послание епископов к народу, которое оглашают в церквах. Послание было будоражащее, написано замечательно. «Нидерландцы! Не сидите сложа руки. Пусть каждый борется своим оружием за свободу страны, народа и веры! Помогайте, жертвуйте, не поддавайтесь колебаниям!» Это они провозглашают прямо с церковной кафедры. Поможет ли это? Нашим единоверцам, несомненно, нет.

Представляешь, у нас теперь новая неприятность! Владелец этого дома, не предупредив ни Кюглера, ни Клеймана, продал дом. Однажды утром новый хозяин явился с архитектором осматривать дом. К счастью, при этом был Клейман и показал господам все, кроме нашего Заднего Домика. Он якобы забыл дома ключ от внутренней двери. Новый хозяин не стал расспрашивать. Только бы он не вернулся, чтобы все-таки осмотреть Задний Дом, это могло бы для нас плохо кончиться.

Папа освободил для меня и Марго ящик с картотекой и вложил туда карточки, на которых с одной стороны ничего не написано. Это будет нашей книжной картотекой. Ты должна знать, что мы обе записываем названия книг, которые мы прочитали, кем они написаны и дату. Я еще кое-что узнала, слова «бордель» и «кокотка». Я для этого обзавелась особой книжечкой.

Новая система распределения масла и маргарина. Каждому выдают его порцию на тарелке. Распределение очень несправедливое. Ван Дааны, которые всегда готовят завтрак, берут себе в полтора раза больше, чем мы. Мои старички слишком боятся ссоры, чтобы что-либо высказать. А жаль. Я считаю, таким людям надо платить той же монетой.

Твоя Анна

ЧЕТВЕРГ, 4 МАРТА 1943 г.

Милая Китти!

У мефрау новое имя, мы называем ее миссис Бивербрук. Тебе, конечно, непонятно почему, сейчас я тебе объясню: по английскому радио некий мистер Бивербрук часто говорит о том, что Германию недостаточно бомбят. Мефрау Ван Даан всегда всем противоречит, даже Черчиллю и службе новостей, но с менеером Бивербруком она полностью согласна. Поэтому мы решили, что лучше всего ей выйти замуж за менеера Бивербрука, и, так как она почувствовала себя этим польщенной, ее уже теперь называют миссис Бивербрук.

У нас будет новый работник склада, прежнего отправляют в Германию. Жалко его, но для нас хорошо, так как новый не знает дома. Мы все еще боимся работников склада.

Ганди снова ест.

Торговля на черном рынке процветает. Мы могли бы есть до ожирения, если б у нас было достаточно денег, чтобы платить баснословные цены. Наш зеленщик покупает картофель у «Вермахта» и в мешках приносит его в директорский кабинет. Он знает, что мы скрываемся, и поэтому всегда приходит аккуратно в обеденный перерыв, когда на складе никого нет.

Мы не можем вздохнуть, чтоб не чихнуть и не закашляться, столько перца пропускают через мельницы. Каждый, кто поднимается наверх, приветствует нас «апчхи». Мефрау утверждает, что она не ходит вниз, она бы разболелась, если б ей пришлось вдыхать еще больше перца. По-моему, у папы вовсе не приятная фирма, ничего, кроме желатина и острого перца. Если кто-то торгует продуктами, то надобно ведь и что-нибудь сладкое иметь! Сегодня утром вновь над моей головой гремели, словно гроза, ругательства, и, будто вспышки молнии, в моих ушах звенели слова о том, какая «Анна плохая», «Ван Дааны хорошие». «Donderwetterwetter!»[15]15
  Черт побери! (искаж. нем.)


[Закрыть]

Твоя Анна

СРЕДА, 10 МАРТА 1943 г.

Милая Китти!

Вчера вечером у нас было короткое замыкание, кроме того, пальба не прекращалась. Я еще не отучилась от страха при всякой стрельбе и звуке пролетающих самолетов и почти каждую ночь лежу в постели у папы, чтобы успокоиться. Возможно, я веду себя как ребенок, но если б ты сама разок такое испытала! Орудия так грохочут, что не слышишь собственных слов. Миссис Бивербрук, фаталистка, чуть не заплакала и говорила очень робким голоском: «О, как это неприятно, о, как громко они стреляют!» – и это означало: «Мне так страшно!»

При свечах казалось еще не так страшно, как потом, когда стало совсем темно. Я дрожала, будто у меня поднялась температура, и умоляла папу опять зажечь свечку. Он был неумолим, свет не зажгли. Вдруг застрочили пулеметы, это еще в десять раз страшнее, чем пушки. Мама вскочила с постели и, к великому раздражению Пима, зажгла свечу. Ее решительный ответ на его ворчание был: «Анна ведь не старый солдат!» И на этом баста!

Рассказывала ли я тебе о других страхах мефрау? Кажется, нет. Чтобы быть в курсе всех происшествий Убежища, надо тебе знать и это. Однажды ночью мефрау слышала на чердаке воров, ей послышались очень тяжелые шаги, и она так испугалась, что разбудила мужа. Как раз в этот момент воры исчезли, и все, что услышал менеер, было громкое биение испуганного сердца фаталистки.

– Ох, Путти (ласкательное имя менеера), они наверняка забрали колбасы и все наши бобовые. А Петер! Ох, Петер, лежит ли он еще в своей постели?

– Петера они уж точно не украли. Не трусь и дай мне поспать!

Но не тут-то было! Мефрау со страху больше не могла уснуть.

Несколько ночей спустя всю верхнюю семью разбудил таинственный шум. Петер с карманным фонариком пошел на чердак и – тррррр! – кто убежал? Стая больших крыс!

Узнав, кто эти воры, мы оставили Муши спать на чердаке, и непрошеные гости больше не показываются… во всяком случае, ночью.

Несколько дней назад, вечером, Петер поднялся на чердак за старыми газетами (было только полвосьмого и еще светло). Чтобы слезть с лестницы, ему надо было крепко держаться за люк. Не глядя, он положил руку… и чуть не упал с лестницы от боли и страха. Оказалось, он положил руку на большую крысу, которая сильно укусила его. Рукав пижамы насквозь промок от крови, когда он, бледный как полотно и с трясущимися коленками, появился у нас. Ничего удивительного. Не так приятно погладить большую крысу, а в придачу еще и быть укушенным – это чудовищно.

Твоя Анна

ПЯТНИЦА, 12 МАРТА 1943 г.

Милая Китти!

Разреши тебе представить: Мама Франк, борец за права детей! Лишняя порция масла для молодых, проблемы современной молодежи – во всем мама заступается за молодежь и после дозы препирательств почти всегда добивается своего.

Испортилась банка консервированных языков – пир для Муши и Моффи[16]16
  Моф – пренебрежительное название немцев в Нидерландах.


[Закрыть].

Ты еще не знакома с Моффи, а между тем она была в фирме до того, как мы стали скрываться. Она живет при конторе и складе и на складе пугает крыс. Ее политическое прозвище тоже легко объяснить. Одно время у фирмы «Хис и Ко» было две кошки, одна для склада, другая для чердака. Стоило им встретиться друг с другом, как обязательно начиналась страшная потасовка. Та, что на складе, всегда нападала, но чердачная в конце концов все же выходила победительницей. Точно как в политике. Поэтому и прозвали складскую кошку Немец, или Моффи, а чердачную Англичанин, или Томми. Томми потом усыпили, а Моффи служит нам всем развлечением, когда мы спускаемся вниз.

Мы съели так много бобов и фасоли, что я их больше видеть не могу. Стоит мне только о них подумать, как меня уже тошнит.

Вечернюю выдачу хлеба совсем отменили.

Только что папочка сказал, что у него плохое настроение. У него снова такие грустные глазки, бедный мой папочка!

Я просто не могу оторваться от семейного романа «Стук в дверь» Ины Будье-Баккер. Книга необычайно хорошо написана, правда, что касается войны, писателей или женской эмансипации, не так хорошо, но, откровенно говоря, это меня мало интересует.

Ужасные налеты бомбардировщиков на Германию. Менеер Ван Даан в плохом настроении. Повод: недостаток курева.

Дискуссия насчет того, съесть или не съесть консервы, решена в пользу нашей стороны.

Мне не лезут больше ни одни ботинки, кроме высоких лыжных, в которых ходить по дому страшно неудобно. Пара соломенных сандалий за 6.50 гульденов продержалась всего неделю, после чего они отказались служить. Может быть, Мип раздобудет что-нибудь на черном рынке. Мне надо еще подстричь папе волосы. Пим уверяет, что никогда не будет после войны ходить к другому парикмахеру – так хорошо я выполняю эту работу. Если б только я не так часто прихватывала его ухо!

Твоя Анна

ЧЕТВЕРГ, 18 МАРТА 1943 г.

Милая моя Китти!

Турция вступила в войну. Все в большом волнении. С нетерпением ждем сообщений по радио.

ПЯТНИЦА, 19 МАРТА 1943 г.

Милая Китти!

Уже через час последовало разочарование и рассеяло радость. Турция еще не вступила в войну. Их министр говорил только о скором отказе от нейтралитета. На Даме[17]17
  Центральная площадь в Амстердаме.


[Закрыть] стоял продавец газет и кричал: «Турция на стороне Англии!» Газеты шли нарасхват. Таким образом радостный слух дошел и до нас.

Кредитки в тысячу гульденов объявлены недействительными. Это настоящая петля для спекулянтов и им подобных, но еще больше для тех, кто скрывается или у кого есть «черные» деньги. Если хочешь обменять тысячегульденовую купюру, надо точно объяснить и предъявить доказательства – откуда ты ее взял. Пока что еще можно ими платить налоги, но и это только до следующей недели. Купюры в пятьсот гульденов будут аннулированы одновременно. У «Хис и Ко» были еще «черные» тысячегульденовые купюры, они оплатили налоги на долгое время вперед, таким образом все сошло.

Дюссел получил педальную бормашинку, и скоро наступит моя очередь серьезного осмотра.

Дюссел ужасно непослушен в соблюдении правил для нелегалов. Он не только пишет письма своей жене, но и состоит в любезной переписке с различными другими людьми. Он заставляет Марго, учительницу голландского в Убежище, исправлять эти письма. Папа строго запретил ему продолжать это дело. Исправления Марго прекратились, но я думаю, что он в скором времени снова начнет писать.

Фюрер всех немцев выступал перед ранеными солдатами. Это было грустно слушать. Вопросы и ответы следовали примерно таким образом:

– Меня зовут Генрих Шеппель.

– Где ранен?

– Под Сталинградом.

– Какие ранения?

– Отморожены две ступни и перелом сустава левой руки.

Так, дословно, радио передавало нам этот отвратительный марионеточный театр. Казалось, будто раненые гордятся своими увечьями, чем больше, тем лучше. А один от волнения, что он мог подать фюреру руку (в том случае, если она у него еще была), слова почти не мог вымолвить!

Я уронила душистое мыло Дюссела на пол. Я наступила на него, и теперь целый кусок выдавлен. Я уже попросила заранее у папы возместить ему ущерб, тем более что Дюссел получает не более одного куска мыла в месяц.

Твоя Анна

ЧЕТВЕРГ, 25 МАРТА 1943 г.

Милая Китти!

Вчера вечером мама, папа, Марго и я мирно сидели друг с другом, как вдруг вошел Петер и стал что-то шептать папе на ухо. Я услышала что-то вроде «на складе упала бочка» и «кто-то трясет дверь».

Марго тоже так поняла, но пыталась меня немного успокоить, потому что я, конечно, побелела как мел и ужасно нервничала. Мы втроем ждали; между тем папа ушел с Петером вниз. Не прошло и двух минут, как явилась мефрау Ван Даан, которая внизу слушала радио, она рассказала, что Пим попросил ее выключить приемник и потихоньку уйти наверх. Но когда хочешь ступать очень тихо, то ступеньки старой лестницы как раз скрипят вдвое громче. Прошло еще пять минут, пока пришли Петер и Пим, оба бледные до кончика носа, и рассказали нам о своих приключениях.

Они сели внизу у лестницы и стали ждать, безрезультатно. Но вдруг, представь себе, услыхали два громких удара, как будто здесь в доме хлопнули две двери. Пим одним прыжком оказался наверху. Петер предупредил Дюссела, который после долгой возни и шуршания наконец тоже появился наверху. Тут мы все в одних чулках поднялись этажом выше к Ван Даанам. Менеер был страшно простужен и уже лежал в постели, так что мы все собрались вокруг его ложа и шепотом делились своими подозрениями. Всякий раз, когда менеер сильно кашлял, я и мефрау думали, что нас хватит удар от страха. Это продолжалось до тех пор, пока кому-то из нас не пришла в голову блестящая идея дать ему кодеин. Кашель тут же успокоился.

Мы снова ждали и ждали, но больше ничего не было слышно, и тогда мы все предположили, что воры, услыхав шаги в доме, обычно таком тихом, дали деру. К несчастью, радиоприемник внизу был все еще настроен на английскую станцию, да и вокруг него были аккуратно расставлены стулья. Если дверь взломана и это заметит противовоздушная оборона и предупредит полицию, то последствия могут быть весьма неприятные. Так что менеер Ван Даан встал, надел брюки, пальто, шляпу и следом за папой очень осторожно спустился по лестнице, за ним – Петер, который на всякий случай вооружился тяжелым молотком. Дамы наверху (в том числе и мы с Марго) ждали в тревоге, пока через пять минут господа не появились наверху и не рассказали, что в доме все тихо. Было договорено, что мы не будем ни открывать кран, ни спускать воду в уборной, но так как от волнения почти у всех жителей дома прихватило желудки, то ты можешь себе представить, какая там стояла вонь, когда мы все друг за дружкой сделали свое дело.

Но, как говорится, беда никогда не приходит одна. Так и теперь. Номер 1 было то, что часы на Вестерторен не играли, а ведь это меня обычно так успокаивало. Номер 2 было то, что менеер Фоскёйл вчера вечером ушел раньше и мы не знали точно, удалось ли Беп завладеть ключом и не забыла ли она запереть дверь.

Но сейчас это было не так важно, все еще был вечер, и мы оставались в неизвестности, хотя все же немного пришли в себя, так как примерно с четверти девятого, когда в наш дом забрался вор, до половины одиннадцатого больше ничего не слышали. Так что при ближайшем рассмотрении нам показалось маловероятным, чтобы вор взломал дверь так рано вечером, когда на улице еще могут быть прохожие. Кроме того, одному из нас пришло в голову, что, вполне возможно, мастер на соседнем складе фирмы «Кех» еще работал, а ведь, находясь в состоянии тревоги и при наших тонких стенках, можно запросто ошибиться в звуках, да еще и воображение в подобных рискованных случаях играет часто немаловажную роль.

Так что мы пошли спать, но не всем удалось заснуть. Папа, как и мама и менеер Дюссел, часто просыпался, а про себя могу сказать, хоть и с небольшим преувеличением, что не сомкнула глаз. Сегодня утром господа спустились вниз и подергали входную дверь, чтобы убедиться, закрыта ли она еще. Но все было в порядке!

Происшествия, далеко не из приятных, были, конечно, рассказаны всей конторе в красках, ведь какое-то время спустя можно легко посмеяться над такими вещами, и только Беп приняла все всерьез.

Твоя Анна

P.S. Сегодня утром засорилась уборная, и папе пришлось длинной деревянной палкой выковыривать из унитаза все клубничные рецепты (в настоящее время – наша туалетная бумага) с несколькими килограммами какашек. Палку потом сожгли.

СУББОТА, 27 МАРТА 1943 г.

Милая Китти!

Курс стенографии закончен, теперь мы начинаем практиковаться на скорость. Какими мы становимся умниками! Чтобы поведать тебе еще кое-что о моих «убивающих дни занятиях» (называю их так потому, что мы не делаем ничего иного, как стараемся возможно быстрее скоротать дни, чтобы приблизить конец нашего пребывания в Убежище). Я обожаю мифологию и особенно увлекаюсь греческими и римскими богами. Тут считают, что это временное увлечение; они еще никогда не слыхали о подростке – почитательнице богов. Ну что ж, тогда я первая!

Менеер Ван Даан простужен, или, лучше сказать, у него немного першит в горле. Он из этого делает неизвестно что. Полоскания с ромашковым отваром, нёбо смазывает настойкой мирры, эвкалиптовый бальзам на грудь, нос, зубы, язык, и к тому же он еще не в духе!

Раутер, один из крупных мофов, произнес речь: «Все евреи до первого июля должны покинуть германские земли. С первого апреля до первого мая будет очищена провинция Утрехт (как будто речь идет о тараканах), с первого мая до первого июня – провинции Северная и Южная Голландия». Как стадо бедной, больной, заброшенной скотины, гонят этих несчастных людей в грязные места убоя. Но лучше я об этом помолчу, собственные мысли доводят меня только до кошмаров!