Текст книги "Осенние праздники. Избранные стихи"

Если

 
Если город на дымной подушке
Видит снова волшебные сны,
Если лес от корней до макушки
Обновился в припадке весны,
Если вой леденящий и длинный
Бросил в небо затравленный волк
И, снижаясь, косяк журавлиный
Режет воздуха парусный шелк,
Если где-нибудь рядом Иуда
И еще один год за спиной, —
Жизнь идет. Спать спокойно я буду:
Все, что надо, – случится со мной.
 

Ярославна

 
Вот стоит, глядит из-под руки:
Дальше, дальше Игоря полки.
 
 
Выжил бы! Она и не в обиде
На удел свой: жди, тоскуй, молись.
Вытянулась, чтобы дольше видеть,
Как стрела, направленная ввысь.
 
 
Без него – темней, чем в мрачном сне,
Пусть скорее время убегает…
Но уже бессмертье настигает —
Здесь, теперь, в Путивле, на стене.
 

Вера

 
А солдат не вернулся домой
Ни весной, ни зимой.
Не увидел, пройдя сквозь сени,
Как на добром смолёном полу
Под лампадкой, в углу,
Вон – оставили след колени…
 
 
Все ждала, не тушила огня.
Глубже день ото дня
Головой уходила в плечи.
И уже не творила хулу,
Только в красном углу
Лик повесила человечий…
 

Со старой фотографии

 
Мой дед в саду, не сняв буденовку,
Худющий, но в плечах не мал,
Грызет незрелую антоновку…
Он дедом никогда не стал.
 

«Люди сильные. Люди слабые…»

 
Люди сильные. Люди слабые.
Слабый падает. А иногда
Вдруг, случается, сильный падает,
Только падает, как звезда.
 
 
Грозовой разорвется вспышкой,
Быстрым ливнем остудит зной —
Потому что поднялся слишком
Высоко над этой землей.
 

«Должно быть, такие закаты…»

 
Должно быть, такие закаты
                         помнятся после смерти…
Когда остывшее сердце
                         в осеннюю землю ляжет,
Я вспомню: кусты стояли,
                         причудливые, как черти,
И Волга траву тормошила
                         на мною найденном пляже.
 
 
И вдруг огромным пожаром
                         земля и вода загорелась!
Но чайка пожар миновала,
                         настолько была крылата.
И что бы мне после ни снилось,
                         о чем бы потом ни пелось,
Всегда оставалась зависть
                         огромной песне заката…
 

«Да нет, я судьбе городской не перечу…»

 
Да нет, я судьбе городской не перечу…
…Выходишь на станции: избы, дымки,
И ветер торопится вдоху навстречу,
Река повторяет изгибы руки,
И старой, богатой, торжественной речью
Приветствуют полдень тугие жуки.
 
 
И хочется крикнуть, как радостно в мае,
Как ярко глазам и гудит голова…
Но всё до того меня здесь понимает,
Что мысли излишни, не только слова.
 
 
Так вот почему я судьбе не перечу!
Проспекты бесстрастны, лишь ночью тихи,
Но я им на это стихами отвечу,
И будут стихи…
 

«Я вас люблю, крутые берега…»

 
Я вас люблю, крутые берега,
За то, что суд ваш короток и прост:
Тот, чья в походке не тверда нога,
Срывается, как поезд под откос.
 
 
Внизу ревет, гудит девятый вал…
Вдруг спутник мой – обратно с полпути.
И ясен здесь не только кто пропал,
Но тот еще, что струсил подойти.
 

Июль

 
Там пахли воздухом подушки,
Там вился белоснежный тюль —
В трухлявом доме, в комнатушке,
Глядящей окнами в июль.
 
 
И самый пьяный – что там пьяный! —
И самый ветреный закат
Не усыплял – будил поляны
И тенью прикрывал изъяны,
Все украшая во сто крат.
 
 
И все казалось – или правда
Имело призвук высоты…
Там даже грусть была – награда
(И так – века, до листопада),
И даже помыслы – чисты.
 

Дворец на песке

 
Пусть волны залижут дворец мой как свежую рану,
Его я в минуту отлива построю опять.
А если не будет прибой его стены ломать —
Что строить я стану?..
 

«Ветер весел был и светел…»

 
Ветер весел был и светел.
На заре он солнце встретил.
 
 
Вышивая в небе гладью,
Он наделал много петель.
 
 
Пролетая над домами,
Слышал, как смеются дети.
 
 
Вдруг нечаянно с налету
Он попал в рыбачьи сети.
 
 
Что случилось – непонятно,
Но чего-то не хватает:
 
 
Люди окна отворят,
                                но
Ветер в окна не влетает.
 

Грузинская песня

 
Пели горы, припав на равнину,
Всё о том, всё о том, всё о том,
Что, свой дом и навеки покинув,
Ты душой не покинешь свой дом.
 
 
То не горы, то вторило громом
Эхо, выросшее вдалеке.
Пел старик на таком незнакомом,
Но понятном сейчас языке.
 
 
Горы созданы верно и крупно —
Не прощаются с местом родным,
Расставанье лишь смертным доступно —
Птицам, людям и водам речным.
 

Конец грозы

 
Ах, осень! Ведь это спасенье!
Осыпала княжьим добром,
А в прошлое воскресенье
Ночной обезгласила гром.
 
 
Конечно, мне жалко лета,
Но осенью, в тишине,
Прислушаюсь: где-то, где-то
Ты – думаешь обо мне.
 

«Думал, что я не поклонница франтов…»

 
Думал, что я не поклонница франтов,
Думал, что буду хорошей женой…
Чем заслужила, что столько талантов
Подозревал ты когда-то за мной?
 
 
Только и помню, что окна и двери:
Хлопали двери – дрожало стекло.
Так мы прощались. Но время потери
Очень нескоро еще подошло.
 
 
Время потери… Ты стал – как мечтала —
Франтом что надо, а я – как мечтал —
Франтов любить навсегда перестала.
Глупый финал… Что за глупый финал!
 

Везение

 
Вот оно, мое везение:
На работу к десяти,
День рожденья – в воскресение,
Так что все смогли зайти.
 
 
Ни одной протяжной хворости:
Грипп да сумрачная весть,
Ты пришел и сгинул вскорости,
Не успевший надоесть…
 

Идиллия

 
Свой взгляд, лукавый и зеленый,
Провел седой и опаленный
Рыбак по розовой воде,
Сказал: «Гляди!» – и улыбнулся:
Закат клубился и тянулся,
И края не было нигде.
 
 
«Гляди!» – Гляжу. И лодку вижу.
Рыбак на волнах выше, ниже.
Соленым воздухом дышу.
И, вспоминая это слово,
Желаю доброго улова
И долго вслед машу, машу..
 

«Проложу тропу с порога…»

 
Проложу тропу с порога —
Всех прямей, не как-нибудь.
Вдруг она вильнет немного,
Чтобы яму обогнуть.
 
 
А потом свернет в низину,
Где под злой пчелиный гуд
Ягод целую корзину
Соберу за пять минут.
 
 
Над ручьем склонюсь устало.
Гляну. Вздрогну. Почему
Тропка новая нимало
Не похожа на струну?
 
 
Только что же остается
Средь низин, ручьев и ям?
Пусть тропинка вьется, вьется,
Лишь бы путь остался прям.
 

«Я не верую в Бога…»

 
Я не верую в Бога.
Это, в общем, удача —
Трезвый миг на пиру.
Только жаль, что не будет
Колокольного плача
Надо мной, как помру.
 
 
Звук великий и скорбный
Тишину не охватит,
Не прорвет забытье…
Справедливейший купол
Мне молчаньем отплатит
За неверье мое…
 
 
Верю делу и другу,
И могучему слову,
Пред которым в долгу.
Не кресту – а дороге,
Вкусу хлеба и крову.
Что ж поделать могу?
 
 
Как ни страшно подумать,
Что в конце посмеется
Тишина надо мной, —
Не меняется вера,
Вера не продается
Никакою ценой.
 

«Под утро, вдруг, взметнулось, точно крик…»

 
Под утро, вдруг, взметнулось, точно крик,
Прозрение, что ты почти старик.
 
 
Я выскочила прочь, в туман, в траву,
Сама себе страшна, невыносима,
Как мысль, что я тебя переживу
И буду, может быть, еще красива…
 
 
И с той поры в спокойствии твоем
Я чувствую геройство, боль и милость…
Благодарю, что мы еще вдвоем!
Прости… Прости! что поздно появилась…
 

«А правда одным-одна…»

 
А правда одным-одна,
Как темная в поле хата:
Чем больше твоя вина,
Тем больше моя расплата.
 
 
Была бы всю жизнь скупою
И думала, что бедна,
Не зная, чего я стою,
Когда б не твоя вина.
 

«Как же мука была велика…»

 
Как же мука была велика
Без движения, звона и влаги,
Если вдруг появилась река
В этом старом недобром овраге!
 
 
Ныли мухи, взбегала трава,
Засыхала по южному склону.
Липа древняя, еле жива,
Ниже, ниже склоняла корону.
 
 
Ни дыхания, ни сквозняка…
Но пробившийся ключ не в обиде —
Слишком мука была велика
Жить и белого света не видеть.
 
 
Может, в этом и есть благодать —
Чтобы, словно в пожатии руки,
Повстречались две равные муки
И не быстро отвыкли страдать?..
 

«Это много? – Конечно, много…»

 
Это много? – Конечно, много:
Как случится – весной, зимой —
Все шагаешь. Твоя дорога
Тем загадочней, что домой.
 
 
На чужбине темно, тревожно,
Все мерещится лед в тепле…
Только дома понять возможно,
Что творится на всей земле.
 
 
Пусть мы будем судьбой любимы
Лишь настолько, чтобы вовек
Нас не встретил огнем чужбины
Дом наш главный
                           и человек.
 

«Когда-то на кромке вокзала…»

 
Когда-то на кромке вокзала,
В коричневых пыльных клубах,
Я горькое слово сказала,
И горечь с тех пор на губах.
 
 
Разлука давно пролетела,
А с ней пролетела печаль,
Но вдруг еще сделает дело
То, давнее слово «прощай»?..
 

«Что существует икебана…»

 
Что существует икебана,
Не знал и мне принес букет,
Без приукраса, без обмана
На миг затмивший целый свет.
 
 
Я тот букет забыть не смею:
Любовь – пурпурный, желтый – ложь…
Как несуразностью своею
Он был на жизнь мою похож!
 
 
Зато даривший был неярок:
Он скучно думал, пел, ходил,
И полный мудрости подарок
Его лицо загородил…
 

«Если целый свет не свят…»

 
Если целый свет не свят,
Если грустно до бессилия,
Я миную улиц ряд —
На Блаженного Василия
Приподнять блаженный взгляд…
 

«Приди, мой враг. В окно глазей…»

 
Приди, мой враг. В окно глазей,
Стучи в него сквозь вздохи ветров.
В моей каморке десять метров
И десять душ моих друзей.
 
 
Но враг хитер, чем я горда,
Он ждет, предчувствуя победу,
Когда друзья мои уедут
В свои чужие города.
 
 
Махну им вслед. Рука – что лед.
Вернусь, запрусь и онемею…
И вот тогда…
                     он не придет.
 

Бабье лето

 
Благое, нежаркое льется,
Минуя листвы нищету.
О, пусть этот день остается
На жизненном нашем счету!
 
 
Мы все в доброте и покое
И зла не желаем врагу…
Прозрачное время такое —
Как вдох – до краев – на бегу.
 
 
Сегодня мы чистые люди,
Без лжи, суеты и прикрас.
Такими нас пусть не забудет,
Кто вздумает помнить о нас.
 
 
А осени щедрой неймется,
Хоть счастье с натуры пиши…
Благое, нежаркое льется —
Как будто из каждой души.
 

Сорная трава

 
Пожнем плоды, сочтемся славою,
Падет злодея голова…
Но любит жизнь свою неправую
На поле сорная трава.
 
 
И в ней запрятана душа,
Которой радостно и больно,
И страшно – чувствуя, дыша,
Злодейство совершать невольно.
 
 
В траве кузнечики звенят,
Край поля ветерком измят…
Сил не хватает у нее
Прервать преступное житье.
 

«– Ты знаешь, что такое свет…»

 
– Ты знаешь, что такое свет? —
Спросил меня слепой сосед. —
Он, как далекий теплый звук,
Прокалывает тьму вокруг
Навеки, на мгновенье… Нет,
Не знаешь ты, что значит свет!..
 
 
А снег идет, идет, идет,
Проходит день, проходит год…
Слепой сосед, не можешь ты
Увидеть в инее кусты,
И странный улицы виток,
И ржавый на двери замок…
В пустые окна бьет зима…
Не знаешь ты, что значит тьма!..
 

«Кому какая послана хвороба…»

 
Кому какая послана хвороба:
Один труслив, другой некрепко спит,
Кому-то предстоит любовь до гроба,
А нам с тобой – разлука предстоит.
 
 
Но этот город так неузнаваем
В июне – моложавостью своей!
Давай с тобой понеподозреваем,
Что будет!
 

«Мы распрощались. Милый…»

 
Мы распрощались. Милый!
                                         Милый,
Нам не гореть в одном огне.
Зачем же с ощутимой силой
Ты вспоминаешь обо мне?
 
 
В горах – не снег, не шум обвала
Гремит отвесно по стене.
Там боль твоя заночевала
И утром бросилась ко мне.
 
 
Ушла жара тропой степною,
Задув, как свечи, все цветы…
Я чувствую – не дождь со мною,
А ты бредешь. И плачешь – ты.
 

«Помогают жить друзья…»

 
Помогают жить друзья,
Продлевают жизнь долги,
И без недругов нельзя,
Так что бог им помоги.
 
 
Нужен час, чтоб гомон стих,
И таких мгновений нить,
Чтобы можно было их
Только с музыкой сравнить.
 
 
Нужен день, закат его,
Милый голос, милый край…
А без этого всего —
Хоть ложись и помирай.
 

Ложная осень (1985–1988)

«Нет, никогда – среди пурги…»

 
Нет, никогда – среди пурги,
В людском иль водном шквале —
Мои друзья, мои враги
Меня не предавали.
 
 
А жизнь пытала их кругом —
То лаской, то испугом.
Но оставался враг врагом,
Друг оставался другом.
 
 
Мне повезло как никому,
Одной на всю округу!
Я руку верным людям жму —
Врагу и другу.
 

«Метель сатанеет, как волк, а не птица…»

 
Метель сатанеет, как волк, а не птица,
И улицы бьет, не ласкает…
«Смоленская»… Как моей жизни ни виться —
Отсюда она вытекает.
 
 
Бываю порой у беды на примете —
Не пишется, не говорится,
Но Старый Арбат существует на свете,
А стало быть, жизнь моя длится.
 
 
Пронзителен воздух, дымки застывают
Над старой арбатской пекарней…
И жаль, что значительней жизни бывают —
Не жаль, что бывают шикарней…
 

«Ты женщину эту любил…»

 
Ты женщину эту любил.
Да так, что и ей, и тебе
В соседних московских домах
Сны общие снились.
Ты женщину эту любил,
Хоть зрел в ее взоре размах —
Могучий, неженский размах,
И черти водились.
 
 
Теперь от тебя вдалеке
Мне страшно:
Встают надо мной
Те сны, что ты взял у нее
И отдал мне с ходу:
Как плыл атаман по реке
С младой персиянкой-женой,
Как, ропот заслышав, ее
Он выбросил в воду…
 

Подмосковная весна

 
И воздухом дышу, и вешним птицам внемлю,
И с каждым днем все горше и родней
Отвага стариков, что жадно любят землю
За миг до расставанья с ней.
 
 
Так снег темнеющий, весну превозмогая,
Последней вьюги ждет. И в ожиданье соль.
О грусть прощальная! Что рядом с ней любая
Сулящая выздоровленье боль!
 

«А когда началось волшебство…»

 
А когда началось волшебство —
Пропиталась весною погода, —
Застонал у окна моего
Тополиный урод-Квазимодо.
 
 
Кто-то ветки решил обрубить,
Замер ствол неказисто, тревожно:
«Разве можно меня – полюбить?..»
И ответить ему – невозможно…
 

«Будто видела – помню об этом дне…»

 
Будто видела – помню об этом дне:
Говорили: «Красные входят в город».
Это предок мой на гнедом коне
Мчал за криком своим, разорвавшим ворот.
 
 
Победитель! Его не задержит лес,
Не сломают ветра, не утопят реки…
Но другой мой предок наперерез
Выходил – остаться в бою навеки.
 
 
Два врага погибли – и две строки
Родословная вносит в свои скрижали.
До сих пор сжимаю я кулаки,
Вспомнив предков – чтоб руки не так дрожали.
 
 
Я поповская правнучка – и княжна,
На конюшне прапрадед мой был запорот…
Так – о боже! – что чувствовать я должна,
Если снится мне: красные входят в город?..
 

«Соседка моя не любит…»

 
Соседка моя не любит,
Когда я не на работе,
Она считает, что люди
Должны быть в вечном замоте.
 
 
От праздности все ошибки —
Разводы и войны то есть…
Лишь стрекот моей машинки
Может ее успокоить.
 
 
Послушает – скажет: «Я рада,
Печатаешь ты прекрасно,
Прокормишь себя, если надо…»
И в этом я с ней согласна.
 
 
Вот книг не читает – газеты…
Что ей подарить на праздник?
Разве платок многоцветный?
Круглую брошку разве?
 
 
В ответ она только морщится —
На что ей эти обновки!
Соседка моя – уборщица
В книжном на Серпуховке,
 
 
Где были витрины в саже,
Теперь – «в состоянье рабочем»,
Где книг моих нет в продаже,
А очень зря, между прочим…
 

«Весна, весна…»

 
Весна, весна…
Не смят и не сминаем —
Еще без листьев —
                              первый теплый день.
О, как друг друга мы напоминаем!
Лишь улыбнись да легкое надень
И выйди в сквер —
                             один из милых скверов,
Где радио играет в пустоту
И множество героев-пионеров
Стоит на несменяемом посту.
 
 
В такие дни торжественна округа,
Как будто кто-то засветил огни!
В такие дни легко любить друг друга.
Люби меня
                хотя бы в эти дни…
 

«В жертву принес…»

 
В жертву принес,
                         словно буйвола иль барана,
Сердце мое
                (только в жертву чему – не ясно).
Как нестерпимо
                       всю зиму горела рана!
Недруги жили
                    при свете ее – прекрасно.
 
 
А по весне,
                только грянули птичьи спевки,
Лужи вскипели
                      от солнечного сиянья, —
Белую розу,
                 как флаг на колючем древке,
Мне подарил
                   в знак согласья и покаянья.
 
 
Понял, что рана
                        грозит затянуться к маю,
Душу мою
              за загривок схватил матеро…
Знаешь, теперь я,
                          мне кажется, понимаю,
Как, не стыдясь,
                        убивают парламентера…
 

«Кабы не быть нам с тобою невеждами…»

 
Кабы не быть нам с тобою невеждами,
Мы бы, конечно, ответить смогли,
Что за пичуги своими одеждами
Землю осыпали – как подожгли.
 
 
Перья – как листья, на смерть обреченные,
В страхе прижались к подножьям дерев…
В орнитологии не просвещенные,
Замерли мы и глядим, замерев.
 
 
Будто бы времени стрелка железная
Поторопилась окончить виток…
Ложная осень – штука полезная:
Предупреждение, первый итог…
 

«А ночью над моим порогом…»

 
А ночью над моим порогом
Свои вздымают паруса
Не посещаемые Богом
Густого цвета небеса.
 
 
Кому хватило бы терпенья!
Вновь, до зари за полчаса, —
Ни звезд, ни ангельского пенья,
Одни вороньи голоса!
 
 
Зовут в обугленную стаю,
Сулят лихое колдовство…
За что – я, может быть, и знаю,
Да вот не знаю – для чего…
 

«Горькая дань просвещенному веку…»

 
Горькая дань просвещенному веку
(Спятил он, что ли?
                             Оглох и ослеп?):
Всю уникальную библиотеку
Бабка в войну обменяла на хлеб.
 
 
Хлеб тот промерзший детишки понуро
Отогревали, в ладони дыша…
Не оттого ли,
                    литература,
Перед тобой замирает душа?..
 

«И птичьи голоса, и летних крон завеса…»

 
И птичьи голоса, и летних крон завеса…
Над ними, в вышине, возможны небеса,
Но их не разглядеть среди густого леса,
Так заросли плотны и птичьи голоса.
 
 
О лиственных лесов природное уменье —
Жить, сумраком своим предполагая свет!
И не нужны слова, бездарные в сравненье
Со звуками в душе, каким названья нет…
 

«Враждебная, с челкою черной…»

 
Враждебная, с челкою черной
И взором – острее огня,
Считайте себя отомщенной:
Он больше не любит меня.
 
 
Он где-то, он – птица на ветке,
Его не удержишь в руках.
Уж месяц как смолкли соседки
Про губы мои в синяках.
 
 
Я знаю, бестактно…
                               Но вы же
Прошли до меня этот путь…
Как жить? – научите. Как выжить! —
Когда ничего не вернуть…
 

«Я уеду в те края, где травы…»

 
Я уеду в те края, где травы
Высятся на равных меж людьми,
Где не жжет лица желанье славы,
Требующей холи и возни.
 
 
Там я поднимусь и впрямь высоко —
Не в мечтах – застыну на юру.
Там я вспомню, что такое склока,
Только из-за галок поутру.
 
 
Мне протянут руки дождевые
Запросто седые небеса.
И тогда я, может быть, впервые
В жизнь врасту, как травы, как леса…
 
 
Но петух воскликнет троекратно —
Я вернусь, мой путь в иных мирах,
Потому что дом зовет обратно,
Даже если дом на ста ветрах.
 
 
Так что здесь мне жить (глядишь – не струшу)
И не просто цели не терять,
А стараться травяную душу
С беготней столичной примирять.
 

«Остался от дуба такой пустяк…»

 
Остался от дуба такой пустяк! —
Обугленный кратер,
                              весь в ложных опятах.
Но видно сразу:
                         силен был костяк,
Вон сколько мощи в корнях-лопастях!
И торс неохватен,
                           в бугристых пятнах.
 
 
Нет-нет – по ошибке – в траву падет
Тень ствола.
                   Отплакавшие похоронно,
Ветра по привычке смиряют лёт
Там, где задерживала их
                                      его крона.
 
 
И так же
             струи дождя чисты,
Его омывающие среди лета,
И так же чахнут
                        уродливые кусты,
Которым из-за него
                              не хватало света.
 

«Говорят, у нее…»

 
Говорят, у нее
                     были предки в Польше,
Говорят, до него
                        ей никто не был мил,
Говорят, любила его
                               даже больше,
Чем он ее не любил…
 
 
Мы похожи с ней.
                          А глаза и брови —
Ну один к одному!
                          Я ли ей не родня!
И походка, и рост…
                           Что до польской крови,
Так и это есть у меня.
 
 
А различье – одно:
                             вся душа, все поры
Изнывают —
                  я столько лет без огня!
Как мне холодно с ним —
                                   с чудаком, который
Безответно любит меня!
Придавили сердце мое,
                                  словно льдиной,
На душе ощущается
                               недород…
 
 
Счастье в том, говорят,
                                  чтобы быть любимой,
А выходит – наоборот:
Я завидую ей —
                     той, что родом из Польши,
Ей, старухе,
                 которой один лишь был мил,
И она любила его
                          даже больше,
Чем он ее не любил…
 

«Жалела: у них ведь дела…»

 
Жалела: у них ведь дела,
Свободного времени мало…
Старалась она, умирала,
Да все умереть не могла.
 
 
И плакала старая мать
От горькой такой незадачи,
Уж сил не имея сказать,
Что не о себе она плачет…
 

«Южный город. Мешкаю нарочно…»

 
Южный город. Мешкаю нарочно,
В призабытый дом не заходя.
Так же пахнет зеленью истошно
После мимолетного дождя.
 
 
И как в детстве спелою черешней
Можно любоваться задарма…
Только с каждым вечером поспешней
Падает светило за дома.
 
 
Вот зачем ты, южная природа,
Зазываешь вновь под купол свой! —
Чтобы дать увидеть: год от года
Все короче день мой световой.
 
 
Что ж, коль нет к минувшему возврата —
Будем греться нынешним огнем.
Жизнь – как неизбежная утрата —
Ты еще желанней с каждым днем!..
 

«Наплевать на то, что позабыто…»

 
Наплевать на то, что позабыто:
На фамилии
                  и номер школы,
На предметы правильного быта
И на все английские глаголы,
 
 
На врага, что сделал злое дело
И ушел, в том деле не замечен,
На друзей, живущих так умело,
Что на них все жальче тратить вечер.
 
 
Я стою. Дорога остывает.
Ночь идет – и мглиста, и огромна…
Сердце ничего не забывает,
Что прекрасно, страшно иль укромно.
 
 
Но мечтаю – посреди волненья,
Солнца, гроз, в которых тонет бездна,
Не забыть хоть что-то, для сравненья,
Что легко, случайно, бесполезно…