Текст книги "Ледяное сердце не болит"

Завидев Полуянова, Савельев небрежно бросил товарищам:

– А, это ко мне. – И крикнул Диме: – Подожди в коридоре! Ща выйду.

Ожидание растянулось еще минут на пятнадцать, и все это время мимо журналиста с его пакетиком проходили люди в штатском и в форме, бросая на него профессионально изучающие взгляды. Спасибо, хоть паспорт с пропиской не стали проверять.

Наконец появился Савельев. Лицом он был хмур. Без предисловий бросил:

– Пошли покурим.

Они отправились на лестницу, майор достал свою «Яву».

– Вот тебе с твоим медэкспертом за труды, – протянул ему пакет Полуянов. Он старался подладиться под деловой тон опера.

Савельев заглянул в полиэтиленовую сумочку, оценил содержимое, бросил:

– Мерси тебе с кисточкой.

– Слушай, майор, история продолжается. – И так как опер не выказал ни малейшего интереса, продолжил: – Вот такую фигню я получил по почте. – И продемонстрировал оперу фотографию Нади с выжженными глазами.

– Что за гражданка? – без особого интереса спросил Савельев.

– Моя девушка. Надежда Митрофанова.

– А она каким боком причастна к истории с пальцем?

– Не знаю. Не понимаю. И потому – напрягаюсь.

– А ты не напрягайся. Если по поводу каждого психа напрягаться, быстренько с ума спятишь.

– Это у вас, в ментуре, отрубленные пальцы и выжженные глаза – дело житейское. Я с подобным как-то редко сталкиваюсь.

– Ну и не лезь в ментовские дела. Кто тебя просит?

Майор, наверно, был с похмелья – или не выспался, или получил с утра пистон от начальства. Во всяком случае, нормального разговора с ним у Полуянова никак не получалось.

– Я бы и рад не лезть, – усмехнулся Дима, – да меня это дело зачем-то само находит. Меня вывели на ту девушку, у которой палец отрубили.

– Да? – вяло поинтересовался Савельев. – И где она?

– Здесь, – журналист протянул оперу диск в коробочке.

– И где я, по-твоему, должен это слушать? – буркнул милиционер, даже не протянув руки, чтобы взять си-ди.

– Не слушать, а смотреть. В компьютере.

– Ты знаешь, какие у нас в управлении компы? Времен Губчека, еще с гибкими дискетами. Ты бы лучше, чем работой посторонней хороших людей загружать, управлению компьютер современный подарил.

– Аппетиты растут, – словно бы в сторону прокомментировал Полуянов. – Вчера виски, сегодня комп. Завтра, я так понимаю, понадобится патрульный «Форд».

– Ладно, крыспондент, не обращай внимания, – слегка сдал назад опер. – Работы много. Петровка наседает.

– Это не в связи с пропавшей девушкой?

– Да нет, какая девушка!.. Я ж тебе говорил: по Москве никаких заявлений о пропаже женщин за последние две недели не поступало.

– А по стране?

– По стране!.. Может, еще по всему миру? Может, Интерпол запросить?

– Тем не менее девушку похитили. Полагаю, ту самую, чей отрубленный палец зачем-то прислали мне. Здесь, – Дима потряс диском, – она сама о похищении говорит. И просит своего папочку собрать выкуп. Десять тысяч долларов. Поэтому налицо состав преступления. Похищение людей с целью выкупа. Надо уголовное дело возбуждать.

Опера при последних словах всего аж перекорежило.

– Почему же папаша девушки или другие ее родственники сами в милицию не придут, заяву не напишут?

– Может, они написали?

– Я ж тебе талдычу: я проверял – случаев похищения людей в Москве за последние две недели не зафиксировано.

– Откуда мне знать, почему они молчат. Вас, ментов, наверно, боятся.

– Вот! – поднял палец Савельев. – Именно! Они боятся правоохранительных органов. И я тебе скажу, почему. Потому что вся эта история сильно смахивает на подставу. На элементарное разводилово.

– В смысле?

– В том смысле, что девчушка эта – либо наркоманка, либо связалась с дурной компанией. Она с приятелями и решила инсценировать покушение, чтобы с родителей бабки струсить. А родители об образе жизни этой «потерпевшей» прекрасно знают, поэтому в органы и не заявляют.

– И ради того, – недоверчиво протянул Полуянов, – чтобы слупить с предков деньги, девушка самой себе палец отчекрыжила? И мне его зачем-то послала?

– Очень может быть, – кивнул опер.

– С чего ты взял?!

– Как сказал мне эксперт, осматривавший отрубленный пальчик, рана нанесена очень острым предметом с широким лезвием. Скорее всего, топором. И еще: имеется большая вероятность того, что при данной операции применялась местная анестезия.

– Анестезия? Девушке вкололи обезболивающее?!

– Именно. Или она сама себе вколола.

Пораженный, Дима секунду даже не знал, что оперу ответить, а тот похлопал его по плечу и сказал:

– Вот так-то, крыспондент… Ну, ладно, давай сюда свой диск. Я в интернет-кафе заскочу, посмотрю его сегодня. Как, ты говоришь, он к тебе попал?

Полуянов слегка растерялся от неожиданного вопроса, от пристального взгляда, а потом промямлил:

– Э-э, мне – точнее, не мне, а моей девушке – его передали.

– Кто передал?

– Какой-то малец. Курьер.

– А у того диск как оказался?

– Его, сказал шкет, некий дядька ему дал, попросил передать моей девушке, заплатил тридцать рублей.

– Знаешь, Полуянов, раз уж ты частного детектива из себя строишь – я бы на твоем месте внимательней присмотрелся к своей девушке. Митрофанова Надежда, говоришь?

– Зачем?

– На предмет того, а не связана ли она с этой историей? И тебе голову морочит?

– Исключено, – помотал головой Дима. – Я свою девушку с пеленок знаю.

– Ну, тебе видней, – ухмыльнулся опер. – Давай. – Он протянул Диме руку. – Заболтался я тут с тобой. У меня еще дел хренова гора.

– Сэнкс фор кооперэйшен, – саркастически сказал журналист. И перевел: – Спасибо за сотрудничество.

– Ладно, лет’с кип коннект, – хлопнул его по плечу Савельев и пошел в сторону своего кабинета.

* * *

«Да, свидание с опером прошло совершенно бесполезно, – думал Дима, усаживаясь в машину. – Всем своим видом и разговором он демонстрировал, что я с этим делом уже у него в печенках сижу. До чего же русские люди не любят работать!.. А менты особенно!..»

Полуянов порулил по узкой улице Адмирала Макарова в сторону центра. У аптеки таились в засаде гаишники. То ли скорость мерили, то ли палили выезд на встречную полосу.

«Да, очень неохотно трудятся сейчас менты, – продолжал свою думу Полуянов, – если работа не сулит им немедленной материальной выгоды. Или, на худой конец, не грозит серьезным пистоном от начальства… Да и кто в России работает из одной лишь любви к искусству? Наверно, нас таких на всю страну трое осталось. Надька, врач Сашка Давыдов да я».

Поворачивая на мост, журналист столкнулся еще с одной засадой дорожной полиции: палили поворот направо из второго ряда.

«И все-таки… Можно попробовать поставить себя на место Савельева. Вот, скажем, приходит ко мне графоман и начинает меня учить, на какую тему следует сделать статью да как ее написать. В первый раз я, конечно, его милостиво выслушаю да и спроважу. А если второй раз придет со своими дилетантскими суждениями – я ведь его, пожалуй, и пошлю на три веселые буквы. Так что майор еще, можно сказать, со мной цацкается. Да и потом: какую важную информацию он мне продал!.. Девушке, оказывается, анальгетик вкололи, перед тем как палец рубить… Какая-то несвойственная бандитам забота о жертве…»

По направлению к Тверской машины по Ленинградке катились лихо: половина двенадцатого, утренний час пик прошел. На скорости около ста журналист на зеленый проскочил все светофоры, а потом снова свернул на Третье кольцо.

«И все равно: ни на один мой вопрос опер не ответил. Вернее, я даже не успел их задать. Ни кто такой Ершов, ни что такое ООО «Аргус», ни какое отношение эта девушка имеет ко мне, а тем более к Наде. В чем смысл закадрового комментария, дурацкого цитирования «Гамлета»?.. Что ж, попробую сам ответить на сии вопросы. Прогресс цивилизации создал для этого много других (помимо милиции) подручных средств. И они мне хорошо знакомы. «Левые» диски со всевозможными базами данных – это раз. Интернет – это два».

Продравшись сквозь пробки на Беговой, Дима наконец вырулил на финишную прямую к редакции.

«Сейчас мы поиском нужной информации займемся. Только для начала надо в буфет заскочить, булками заправиться. Утром, на невыспавшуюся да еще слегка похмельную голову ничего, кроме кофе, внутрь не лезло – а теперь в желудке-то подсасывает уже».

* * *

На вахте сегодня стоял Матвеич – тот самый охранник, с кем Полуянов позавчера распивал водяру под кипящую уху и расспрашивал его о принесенной «рукописи» с женским пальцем внутри. Он встретил Диму как родного. Протянул лапу:

– О, Полуяныч! Привет!

– Привет, Матвеич! Как рыбацкие успехи? Много вчера поймал?

– Эх, хвост-чешуя, – радостно откликнулся охранник, – не поймал я… ничего!.. А ты?

– Если ты того придурка с рукописью имеешь в виду, я тоже – нет. Слушай, а тебе не показалось, что человек, который пакет в прошлую смену принес, был женщиной?

«В конце концов, версию Юли, решившей отомстить мне, я не могу отбрасывать. Странно только, почему собственная мать называет ее «почти мертвой»?»

– Же-енщиной? – удивленно поднял брови охранник. – С чего ты вдруг решил?!

– Есть основания, – туманно отвечал Дима.

– Не зна-аю… – неуверенно протянул Матвеич. – Впрочем, сисек я у ней не видал. И чего там у ее имеется ниже пояса, как ты понимаешь, тоже… Я ж говорю, какая-то хламида на том товарище была, и ушанка, и очки… Так что в точности не скажу тебе…

– А если вспомнить походку, жесты? Могла она быть теткой?

– Ох, не знаю, Димыч, не знаю… – с сомнением произнес охранник-рыболов. – Женщину обычно по рукам можно узнать… Да по шее… Но этот в ушанке был, и в шарфе, и в перчатках…

– Ох, Матвеич! Загадку мне задали! Ведь настоящую бомбу принесли, сенсацию. Но я, прежде чем публиковать, должен лично с источником информации встретиться… Понять: а может, мне туфту гонят?.. Короче, Матвеич, вот моя визитка, здесь я пишу свой сотовый, и ты, если чего вдруг вспомнишь, сразу мне позвони, о’кей?

– Звякну, Полуяныч, – заверил охранник, с почтением принимая карточку спецкора «Молодежных вестей».

* * *

Следующие три часа Полуянов провел в редакции безо всякого толка – если не считать потребление булок с чаем в буфете.

Несмотря на все потуги, ему не удалось раскопать в Интернете ровным счетом никаких сведений ни о гражданине Георгии Ершове, ни об ООО «Аргус».

Около трех Дима вспомнил о Надежде: «Что-то она мне не звонит… Закопалась, поди, там, в библиотеке, среди своих средневековых талмудов?» Набрал рабочий Надин номер.

К телефону подошла наглая библиотечная красотка – как ее там, Кристинка, что ли?

– Аллеу, да-а? – пропела она.

Кокетничать с девчонкой не было ни малейшего желания, и Дима, даже изменив слегка голос, попросил:

– Надю Митрофанову, пожалуйста.

– Митрофа-анову? – удивилась игривая красавица. – А ее нет.

– А где она? – туповато спросил журналист. – Когда будет?

– По-онятия не имею. Ее совсем не было сегодня.

– Не было?!

– Да, она сегодня на работу не выходила.

– Почему?!

– Она мне не докладывалась.

– Ясно, – буркнул Дима и бросил трубку.

В груди похолодело.

Итак: сегодня примерно без десяти девять он высадил Надю у метро «Алексеевская». Она спешила на службу в библиотеку. Ей оставалось перейти проспект и проехать пять остановок на метро…

Дима набрал номер Надиного сотового. И услышал в трубке слова, которые предполагал (и боялся) услышать: «Абонент не отвечает или временно недоступен».

Испарина выступила на лбу. «Может, Надежда почувствовала себя плохо и вернулась домой?» Оставалась и такая версия: ведь правда все в жизни бывает?

Журналист позвонил Надежде домой. Голос девушки на автоответчике объявил: «В настоящий момент ни меня, ни Димы нет дома. Если вы хотите оставить кому-нибудь из нас свое сообщение, говорите после звукового сигнала». Полуянову ничего не оставалось делать, кроме как проговорить в мертвую трубку:

– Надя, если ты вдруг дома… Если ты услышишь это сообщение… Срочно позвони мне. Ты слышишь: срочно!

Он бросил трубку и сел в свое кожаное понтовое кресло, обхватив голову обеими руками.

И что теперь? Что прикажете делать?

Глава 5

Шестью часами ранее Надя прошла подземным переходом под проспектом Мира, а затем вошла в вестибюль метро «Алексеевская». Она по-прежнему пребывала в самом радужном настроении, и испортить его не могли ни шутовское полуяновское приглашение замуж, ни его наглые воспоминания о собственных былых победах, ни нескромное внимание, которое он уделял посторонним женщинам. «Главное – он мой, – думалось Наде. – Он выбрал – меня. Правильно говорила перед смертью мама: мне надо настояться, как хорошее вино настаивается – и теперь самый лучший парень из всех, кого я знаю, стал моим… Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб ни его, ни меня не сглазить!..»

Метро, конечно, не чета теплой Диминой машине: народу полно, все спешат, толкаются. В вагон прямо впрессовываться приходится – чай, не конечная «Медведково», а почти центровая «Алексеевская». На предыдущей станции, «ВДНХ», много народу набивается: в основном приезжие из подмосковных Мытищ да Королева. Чтобы не обращать внимания на давку, Надя стала исподволь пассажиров рассматривать. Отметила про себя, что столичные морозы новую моду ввели: широкие и длинные шарфы, в несколько оборотов закрученные вокруг горла, – чтоб при необходимости ими нос и щеки прикрывать; меховые шапки с опущенными ушами; а редкие (в метро) счастливые обладательницы шуб стали носить свои шкурки с удвоенной горделивостью, словно полярная стужа выдала им индульгенцию на убийство ни в чем не повинных песцов и норок.

И еще один плюс морозов: в метро не жарко стало – даже в дубленке с шапкой в самый раз.

Коротая время в собственных мыслях, в наблюдениях за пассажирами, Надежда проехала пять остановок до «Китай-города». Вышла на улицу. Пешеходов по утреннему времени было совсем немного, зато машины запрудили всю проезжую часть и практически не ехали, только нервно бибикали. От железных коней поднимались клубы пара. Игнорируя сигнал светофора, девушка перебежала Солянку, лавируя между капотами и багажниками застрявших в пробке машин. А потом еще три минуты ходьбы в горку – и она свернула в переулок, ведущий к библиотеке.

В тупике автомобильного движения практически не было – зато все обочины оказались уставлены брошенными средствами передвижения. Их переулок использовали для парковки отнюдь не сотрудники библиотеки (откуда у них-то возьмутся деньги на тачки!). Здесь находили прибежище сотрудники расположенных на Солянке и вокруг нее фирм, министерств – и даже низшие чины администрации президента. Без всяких комплексов они ставили свои лимузины поперек тротуара – поэтому спешащей Надежде приходилось меж ними лавировать: то вдоль дома протиснется, то на проезжую часть выйдет, то вдоль двух авто проскользнет (тут надо смотреть в оба, чтобы о грязные машины свою новую дубленку не изгадить).

Вон, один из шоферов совсем обнаглел: на своем фургоне въехал на тротуар настолько далеко, что между задним бампером и домом вообще не пройдешь. Пришлось Надежде бочком пробираться мимо иномарки (какая конкретно, она не знала), чтобы обогнуть ухаря по проезжей части.

Однако едва Надя ступила с заледенелого тротуара на дорогу, как сзади нее, совсем рядом, произошло какое-то движение. Девушка непроизвольно начала оглядываться – однако повернуться не успела. Чьи-то сильные руки схватили ее сзади за горло. От неожиданности Надежда оцепенела, а в следующий момент мужская ладонь захватила ее нос и стала протискивать в рот какую-то тряпку. Надя дернулась, пытаясь высвободиться, однако вторая рука стала сжимать горло все сильнее и сильнее. Надя попыталась закашляться – но от этого тряпка только глубже залезла в рот, лицо и глаза стали наливаться кровью, а в следующий миг ей сжали горло совсем уж сильно, и она потеряла сознание.

* * *

Очнулась Надя от толчков и легкой вибрации. Секунду она приходила в себя, силясь понять, что с ней происходит. Она открыла глаза – вокруг царила полная темнота, слышно было порыкивание мотора и свист автомобильных покрышек. Машина, в которой пребывала Надя, куда-то двигалась. Об этом можно было судить по тому, как ускорение сменялось торможением, а спокойный ход – тряской. И в то же время ни зги не видно, а внутри попахивает маслом, бензином – чем-то машинным.

Вероятнее всего, она находится в кузове фургона. (Того самого фургона?!) Надежда лежала на боку на полу. Чуть вибрирующая металлическая поверхность неприятно холодила плечо, бедро и ногу. Руки ее были заломлены за спину и связаны. Надя попыталась встать – или хотя бы пошевелить ногами. Ничего не получилось: лодыжки также оказались соединены одна с другой. Рот – заткнут тряпкой, которая мешала даже языком пошевелить, а поверх тряпки еще и чем-то залеплен. Словом – она была полностью беспомощна, стреножена, и ее куда-то везли.

Машина несколько раз останавливалась. (Из-за светофоров?) Потом снова разгонялась. Поворачивала направо и налево. Надя не пыталась сосчитать, сколько времени они едут, или догадаться, куда ее везут. Она понимала, что в темноте это невозможно. Да и кто знает, насколько долго она пробыла без сознания?..

Однако у нее почему-то сложилось впечатление, что они уже находятся вне Москвы. Она не осознавала, исходя из чего она сделала сей вывод. Возможно, потому, что фургон двигался с довольно высокой скоростью, а вокруг не слышно шума других машин. А может быть, сквозь щели фургона (ведь не герметичен же он!) проникал иной, не столичный, а чистый подмосковный воздух.

Очень скоро у Нади замерзли руки – перчаток на ней не оказалось, хотя в тот момент, когда ее похищали, она точно помнила, перчатки были на ней. Замерзли и ноги – несмотря на сапоги. Кроме того, затекло и левое плечо (на котором она лежала), и бедро, и нога. Девушка дернулась и постаралась перевернуться на другой бок. На мгновение боль пронзила запястья и плечи, а потом – раз! – и Надя перевернулась.

Небольшой успех воодушевил ее. Она решила, что стоит попытаться доползти до тыльной стороны фургона. Вдруг похититель (или похитители?) забыли закрыть дверь на замок? Или слишком понадеялись на связывающие ее путы?.. Тогда при любой остановке она может попытаться выброситься наружу. Почему-то Надежда была уверена, что выпасть из фургона, пусть даже с риском сломать себе шею, в итоге менее опасно, чем оставаться в плену, – непонятно, в чьих лапах, непонятно, почему.

Она перевернулась еще и еще раз – и в итоге достигла ледяной боковой стены фургона. Однако тут ее узилище совсем сбавило ход. Затем повернуло, а после начало, на малой скорости, качаться из стороны в сторону. Похоже, они свернули на проселочную дорогу. Надя, несмотря на то, что ее больно подкидывало на ледяном и жестком полу и она перестала уже от холода и веревок чувствовать свои кисти и ступни, не оставила идею добраться до задней стенки фургона. Отталкиваясь от боковой стены завязанными сзади руками, а также подошвами, Надежда, на манер гусеницы, продвигалась все дальше. Кроме того, ей помогала инерция – когда машина вползала на очередную кочку, девушка сама собой сваливалась еще на полметра ближе к двери. Когда же нос машины нырял вниз, Надя изо всех сил упиралась в стену пальцами и стопами и не давала себе сдвинуться в обратном направлении.

Но когда Надя достигла своей цели и решила дать себе минутную передышку перед тем, как попытаться подняться на ноги, автомобиль остановился. Постоял недолго с работающим на холостом ходу двигателем, а потом снова продвинулся вперед и тут остановился – похоже, уже окончательно. Мотор стих. А через секунду задняя дверца фургона растворилась. Внутрь хлынул яркий поток света. Надежда непроизвольно зажмурилась.

– Моя девочка проснулась, – раздался в тишине бархатистый мужской голос. Он звучал скорее удивленно и даже ласково, чем угрожающе. Тональность голоса была отчасти ей знакома. Однако кому он принадлежит, припомнить Надя не могла.

Она попыталась рассмотреть мужчину – однако не увидела ничего, кроме темного человеческого силуэта на фоне залитого ярким светом пространства.

– Веди себя тихо, – предостерегающе произнес похититель. – Будешь дрыгаться – я тебе, на хрен, уши отрублю. – Бархатистости в его голосе как не бывало.

И он волоком, за ноги, подтянул к себе Надю, а затем взвалил ее на плечо. Чувствовалось, что мужик силен и держать девушку ему не составляет никакого труда. Он обхватил одной рукой обе ноги Надежды и куда-то пошел. Голова ее болталась на весу лицом вниз – Надя открыла глаза и впервые смогла что-то разглядеть: то был бетонный пол в масляных потеках, который сменился затем такими же бетонными ступенями, ведущими вниз.

– Что вы делаете, отпустите меня! – крикнула Надя и изо всех сил дернулась. Из крика не вышло ничего, кроме нечленораздельного мычания, а попытка освободиться едва не привела к тому, что Надежда выскользнула из рук мужика. Тот успел перехватить ее за талию второй рукой.

– Будешь, стерва, дергаться, – спокойно предупредил, переведя дух, похититель, – гребнешься башкой на пол. Тихо лежи!

Лестница кончилась. Запахло сыростью и потянуло затхлым холодком – натуральный погреб. Затем они прошли сквозь распахнутую дверь (она была металлической, заметила Надя), а потом мужик сбросил ее на панцирную кровать, покрытую старым матрацем. Сбросил – и, не говоря ни слова, вышел. И закрыл за собой дверь. И запер ее – щелкнул замок, и потом еще грохнул засов. А Надя так и не успела рассмотреть его лица, только фигуру: среднего роста, однако мощный, мускулистый, с широкими плечами.

Итак, она стала пленницей.

У кого, почему, за что?

Она не знала.

* * *

– Опять ты, – с явным оттенком неудовольствия проговорил майор Савельев, когда Дима позвонил ему на мобильный.

– Надю похитили, – без предисловий сообщил Полуянов.

– Кес ке се Надья? – почему-то по-французски переспросил опер.

– Забыл? Моя девушка. Надя Митрофанова. Та самая, что была на фотографии с выжженными глазами.

– Может, она просто от тебя сбежала?

– От меня девушки не сбегают.

– Охотно верю. А если она, к примеру, к своей матери срочно уехала?

– Ее мать несколько лет как умерла.

– Ну, к тетке – а тебя не успела поставить в известность.

– Да не может такого быть!.. Мы с ней простились сегодня в девять на «Алексеевской». В полдесятого она должна была быть на работе. Но на службу не приехала, и мобильник у нее молчит!

– Что я могу тебе посоветовать? Пиши заяву по месту жительства потерпевшей. Да только имей в виду: в розыск твою девушку не раньше чем через три дня объявят. Если сама не найдется.

– Черт, Савельев! – выкрикнул в трубку потерявший терпение Дима. – Неужели ты мне помочь не можешь?! Ну будь ты человеком! Я тебе заплачу!

– Во-первых, крыспондент, не надо орать. Во-вторых, хватит паники. А в-третьих, чтобы я разговоров на счет «заплачу» от тебя больше не слышал. Понял меня?

– Да понял я все.

– А в-четвертых, обзвони всех знакомых, друзей или родственников твоей девушки. Всех!.. Может, она встретила свою старую школьную подругу и сейчас с ней мирно меряет шмотки в Манеже.

Как ни невероятна показалась Диме такая картина: Надя, пренебрегшая работой ради того, чтобы пробежаться с подружкой по магазинам, он буркнул:

– Ну, позвоню, – потому что в речи опера впервые появилось что-то человеческое. И явно слышалось какое-то многообещающее продолжение.

– А в-пятых, – внушительно обронил Савельев, – где, ты говоришь, распрощался со своей подружкой?

– У перехода, рядом с метро «Алексеевская».

– Тогда жди меня там. Сегодня в двадцать ноль-ноль.

– Спасибо, майор.

– Ты на машине?

– Да.

– Оставь ее. Она мне не понадобится.

* * *

В комнате без окон Надежда потеряла представление о времени. Она по-прежнему лежала на боку со связанными руками и ногами и заткнутым кляпом ртом. Ее лежбище представляло собой старую металлическую кровать – поверх сетки положен древний линялый матрац в разводах. Временами, когда рука и бедро сильно затекали или в них впивались пружины, Надя делала усилие и переваливалась на другой бок. Благодаря сильно ограниченной, но все же оставшейся у нее возможности двигаться девушка сумела рассмотреть помещение, в котором ее заперли.

Комната размером около пятнадцати метров освещалась с потолка тусклой лампочкой без абажура. Стены были неоштукатуренными, выложенными из серых блоков. Потолок представлял собой простые бетонные плиты. На бетонном же полу там и сям лежали клоки пыли и мусор. Из мебели в подземелье имелась, кроме кровати, лишь табуретка с облезлой краской. Вход украшала мощная на вид железная дверь с глазком. Надежда готова была поклясться, что глазок этот устроен так, что позволяет снаружи осматривать ее комнату – а не наоборот. Во всяком случае, пару раз она заметила, что отражение света в нем меняется: кто-то явно заглядывал внутрь.

Спустя неопределенное время дверь распахнулась. На пороге возникла коренастая мужская фигура. Человек был в куртке с капюшоном, а лицо его скрывала маска – из старых, советских еще, новогодних: обезьянка с облезлой краской на щеке. Вид этой маски неожиданно успокоил Надю, но не потому, что детский карнавальный убор казался нелепым на взрослом мужике, а потому, что похититель счел нужным скрывать свое лицо. «Раз он не хочет, чтоб его узнали, – значит, у меня есть шанс выбраться отсюда», – оптимистично рассудила Надежда. В руках (кисти были скрыты под нитяными перчатками) мужчина держал алюминиевую миску, исходившую паром.

Он подошел к кровати и поставил миску на табуретку. Достал из кармана и положил рядом алюминиевую ложку. Миска почти до краев оказалась наполнена жидкой гречневой кашей. Затем похититель взялся обеими руками за Надины плечи, приподнял и усадил ее. После он отъединил ее руки и накрепко привязал одну из них, левую, к спинке кровати. Два раза проверил крепость узла. Мужчина касался Нади, она слышала его дыхание – но от него не исходило агрессии или сексуальности. Он был словно робот, не испытывающий никаких чувств и выполняющий заданную программу. Равнодушие похитителя показалось Наде добрым знаком.

Она стала трясти освобожденной правой рукой, пытаясь разогнать застоявшуюся кровь.

Следующим движением мужик сорвал с губ Нади пластырь (было довольно больно) и выдрал кляп из ее рта.

– Ешь! – скомандовал мужик из-под маски, кивнув на миску каши. – Когда поешь, развяжу ноги, сходишь в туалет.

Голос его звучал монотонно, словно принадлежал привыкшему ко всему и равнодушному тюремщику. Но, кем бы он ни был, Надя не собиралась подчиняться его воле и выполнять его приказы. Она набрала в легкие воздуха и завизжала самым противным голосом, на который только была способна:

– Отпусти меня!!! Отпусти! Гад! Подонок! Сволочь!

Надежда знала откуда-то (или сама догадалась), что главное, чего добиваются похитители на первых порах, это сломить волю жертвы к сопротивлению. И она решила не подчиняться никаким приказам маньяка – пусть даже ей будет хуже.

Ударом свободной руки она смахнула с табуретки миску с кашей. А затем связанными ногами попыталась ударить мужика по голени. Миска покатилась – дребезжа и оставляя на бетонном полу плюхи каши. Другой удар – по ногам похитителя – оказался менее удачным. Тот благополучно отскочил, а потом ответил сильнейшим ударом Наде в лицо. На секунду она потеряла сознание, а когда очнулась, все вокруг показалось ей не настоящим: ее тюрьма… мужик в масочке… кровать… табуретка… А пока девушка пребывала в состоянии грогги, похититель отвязал Надину левую руку от спинки кровати, заломил ее за спину и снова накрепко примотал к правой. А потом он повалил Надю навзничь, навалился сверху (рукам было очень больно).

– Нет!! – закричала она. – Нет! Пусти! Убирайся!

Руки его залезли к Наде под свитер и принялись шарить по голому телу. В действиях мужика тем не менее не было ничего сексуального – только лишь что-то садистское. Руки больно схватили ее за грудь. Правая грубо, цепко сдавила сосок. Надя невольно вскрикнула.

– Ш-шлюш-шка, – прошипел мужчина, напирая на «ш». – Слушаться меня! Надо слушаться! Ясно?!

Его лицо вспотело под маской – Надя видела это по прорезям для глаз и не закрытому до конца подбородку. Затем мужик, приподнявшись с нее, больно ухватил Надю за нос – а когда она непроизвольно открыла рот, чтобы вдохнуть воздух, он всунул ей кляп.

Надя замотала головой – и получила оглушительную пощечину. Помимо того, что это было больно, оказалось еще и очень унизительно. Впервые в жизни ее бил мужчина. Пока, оторопевшая, она приходила в себя, мужик залепил ей пластырем рот.

Потом он опять рявкнул: «Слушаться меня!», подобрал с пола миску и вышел.

Надя осталась одна и залилась слезами, которые она даже не имела возможности утереть.

В следующий раз она, пожалуй, очень сильно подумает, прежде чем сопротивляться воле похитителя.

* * *

Дима встретился с майором Савельевым в восемь вечера у того самого подземного перехода на проспекте Мира, в котором сегодня утром скрылась Надежда. Темнота уже упала на Москву, но, против ожидания, она принесла не усиление мороза, а, пожалуй, потепление. Во всяком случае, впервые за последнюю неделю Дима снял спортивную шапку.

Опер тоже был с непокрытой головой, без перчаток, в плотной, кожано-меховой, но короткой – всего до талии – куртке.

– Потеплело-то, а? – заметил Полуянов, после того как они с Савельевым обменялись рукопожатиями. – Минус двадцать, а нам уже кажется – Сочи.

Журналист понимал, что опер оказывает ему личную услугу, не знал, как он будет его благодарить, и оттого чувствовал себя неловко.

– Веди меня, Вергилий, – хмыкнул майор. – Веди тем путем, каким девушка твоя сегодня утром шла.

«Странный человек Савельев, – подумалось Диме, – то по-французски, то по-английски пытается изъясняться, то Данте поминает…»

– Слушай, Вася, а ты где учился? – поинтересовался Полуянов, когда они спускались в подземный переход.

– Да я, как и все менты, – откликнулся опер. – Окончил НШМ. Сиречь: низшую школу милиции.

В переходе оказалось холоднее, чем на улице, горел тусклый свет, торопились немногочисленные прохожие. Однако, несмотря на ледяную сырость, посреди перехода разложила на складных столиках свой ассортимент уличная торговка с красно-каленым лицом. Она торговала разномастным постельным бельем, полотенцами, фартуками.

– Жди здесь, – бросил Савельев Диме и направился к торговке.

О чем они говорили, Полуянов не слышал, но, судя по обоюдным улыбкам, опер нашел с продавщицей общий язык. Они довольно мило потолковали минут десять, тепло распрощались, и майор отошел к Полуянову. Бросил:

– Пошли дальше.

– Что ты узнал?

– В этом переходе с твоей девушкой сегодня ничего не случилось.

– Почему ты так уверен?

– Потому что здесь за целый день вообще ничего не случалось.