Текст книги "Морф"

– Угу, – я кивнула, – хорошо, пусть так. Я должна буду охранять Гверфина?

Шерхем пожал плечами, глядя куда-то сквозь меня.

– Наверное. Не знаю. Постарайся сделать так, чтобы с мальчиком ничего не стряслось.

– Не с моим везением, – я многозначительно усмехнулась, – забыл, что ли, кем меня сделал?

– Ты можешь мыслить как человек, а значит – все еще человек.

Я хихикнула и принялась рассматривать свои когти, появившиеся на месте милых розовых ноготков. Виаро молчал, прислонившись спиной к арке окна, я чувствовала на себе его внимательный взгляд, теплый и участливый взгляд, от которого хотелось взвыть. Охр, ведь так не смотрят на умертвия. Не должны, это неправильно…

– Ты думаешь, что во мне еще много от человека, – наконец выдавила я, давясь каждым словом, – но ты даже представить себе не можешь, что я такое. Даже в эту самую минуту, когда мы с тобой просто беседуем, я чувствую, как вкусно ты пахнешь, слышу, как бьется живое сердце. А больше всего мне хочется выпить твое живое тепло, которого во мне больше нет. Не кажется ли тебе, что я не самая лучшая компания для Гверфина?

Короткое пожатие плечами.

– Возможно. Но сейчас у нас нет времени искать кого-то другого, и уж тем более нет возможности отправлять Гверфина обратно в Карьен, потому что… – Шерхем запнулся, взглянул на меня растерянно, – потому что, как мне кажется, если мы уйдем, то замок станет неинтересен морфам.

Я вздохнула, зябко обхватила себя руками за плечи.

– Ладно, Шерхем. Я так понимаю, что вы с Арнисом уже все решили… Ну, так тому и быть. Я сделаю все, чтобы Гверфин уцелел. Доволен?

– Доволен, – господин Виаро медленно отлепился от окна, – я, в свою очередь, обещаю, что как только морфы окажутся вне этой сферы, я лично отвезу тебя к эльфам и сделаю все, чтобы они вернули тебя к жизни.

Он сказал это совершенно серьезно, но… В глазах стояло все то же беспомощное выражение, как у коровы на бойне. У меня в носу подозрительно защипало.

– Не надо так много обещать, господин лекарь. Я вполне освоилась и, как мне кажется, когда-нибудь и сама доберусь к нашим светлым соседям.

– Я всегда знал, что когда-нибудь ты это скажешь, – он растерялся окончательно.

А у меня в душе разлилось такое непомерно огромное море жалости к этому загнанному в угол человеку, что, пискнув нечто маловразумительное, я подалась вперед и, обхватив Шерхема за шею, крепко прижала его к себе. Мысли словно сошли с ума и пустились вскачь как табун диких лошадей, в голове теснились тысячи ненужных и бестолковых слов, говорить которые уже не было смысла. Я продолжала прижиматься щекой к колючей щеке лекаря, я блаженствовала в вихре живого тепла и мысленно молила Хайо, чтобы тот позволил мне отнять у этого человека хотя бы толику его страданий. Я бы впитывала их как губка, мне совсем не трудно носить это в себе, а он… тогда бы он, наконец, улыбнулся, перестал злиться на весь подлунный мир, и, возможно, стал бы тем лекарем из Тальи, которым был пятнадцать лет назад.

– Малыш, – глухо пробормотал он, – малыш, не надо. Все будет хорошо. Я думаю, что обязательно вернусь, правда.

На самом деле, конечно же, он так не думал. Понимал, что шансов вернуться – один из ста.

– А потом, когда все утрясется, ты снова заживешь так как раньше, – продолжал вдохновенно лгать господин Виаро, – вернешься к родителям и, если Хайо будет милосерден, забудешь обо мне…

Тут я поняла, что он мягко, очень деликатно пытается освободиться. Я скосила глаза – ну конечно! В дверях изваянием застыл Гверфин, взъерошенный, красный как рак, и, что было очевидно, он совершенно не собирался исчезать.

Я хмыкнула и сделала шаг назад, но, все еще не отпуская взгляда лекаря, тихо сказала:

– Я тебя не забуду, и Хайо тут вообще не при чем.

Развернувшись на каблуках, Гверфин нарочито громко затопал прочь, а Шерхем поник и укоризненно сказал:

– Ну, вот видишь… все получается не так, как надо. Пожалуйста, присмотри за парнем. Можешь считать, что это моя последняя просьба.

***

Вечер получился скомканным как платочек истеричной девицы или черновик неудавшегося стихотворения. За ужином Гверфин сидел надутый, на меня старался не смотреть, и на лекаря, впрочем, тоже. Все его поведение весьма прозрачно намекало на то, что тот «чмок» в щеку – это было не просто так, и не прощание избалованного в карьенской академии отпрыска. Я смущалась и откровенно не знала, что делать, потому что, во-первых, таких отношений с юношами у меня еще не было (а что удивительного? С моей-то комплекцией?), и во-вторых, как раз-таки этих отношений я не искала. По крайней мере с Гверфином, который всегда казался мне чем-то вроде младшего брата или приятеля, а тут взял – да и поломал соломенный домик нашей дружбы.

В обеденном зале было темно и мрачно, где-то во дворе надрывно подвывала собака, зомби с застывшими улыбками разносили блюда, время от времени появлялся Шпарс – исключительно, чтобы в очередной раз осведомиться, а не нужно ли чего благородным господам. Шерхем уныло ковырялся в тарелке, почти ничего не ел и задумчиво поглядывал в мою сторону. Арнис Штойц барабанил по столу пальцами, как будто исполнял на клавесине сложную фугу и единственным, на кого он вообще смотрел, был Гверфин. В общем, из всех присутствующих только я и отдала должное ужину, но исключительно из желания согреться. Ведь желающих согревать меня ночью, само собой, не найдется – кому нужно когтистое и прохладное умертвие под боком?

Первым из-за стола поднялся Штойц, с грохотом отодвинул стул и кивнул Шерхему. Тот спокойно отставил кушанье и покорно, не оглядываясь, поплелся за некромантом. Гверфин, бросив на меня испуганный взгляд, тоже вскочил и заторопился прочь. Я не стала его догонять, осталась за столом в одиночестве. Стоило, конечно, поговорить с пареньком и убедить его в том, что я не могу стать дамой его сердца, но… как-нибудь в другой раз, когда вернется из опасной вылазки Штойц, и Шерхем будет сидеть в кресле, вытянув ноги к камину и прикрыв глаза… Уже не преступник, не изгнанник – а просто человек, заслуживший несколько лет просто спокойной жизни.

Я вздохнула. Картина, промелькнувшая перед мысленным взором, была исполнена тихого счастья. О таком мечтают, да. Но если оно и приходит, мало кому дано долго жить в его розово-ватных объятиях.

За окнами быстро темнело, на каменный пол багровыми осколками стелилось отражение огня, пляшущего в камине. Пахло… ароматным мылом, некромант любил себя побаловать и покупал только самое лучшее, прямехонько из Карьена. Не едой, остатки которой унесли послушные мертвяки, а именно мылом. Лавандовым.

В углу, в темноте, что-то шевельнулось, и я без труда рассмотрела Рофа. Зомби непонятно когда пробрался в обеденный зал и теперь стоял, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, и тупо смотрел сквозь меня.

– Роф, что ты здесь делаешь? – пробормотала я. Обычно Штойц держал его вместе с прочими собратьями по посмертной жизни. Ответа не последовало, что неудивительно: Роф никогда и ни с кем не разговаривал. Впрочем, какая разница, здесь Роф или внизу? Талисман Штойца держит крепко, и Роф – самое безобидное создание, какое себе только можно представить… разумеется, в пределах замка.

Продолжая раскачиваться, зомби упорно игнорировал мое присутствие и взирал в пустоту. Мне сделалось неуютно. Мелькнула мысль – а не поискать ли комнату Шерхема? Просто так, чтобы поболтать и отвлечь его от тяжелых мыслей. Но нет, конечно же, нет. Я не буду ему надоедать перед важным походом, от которого зависит слишком много жизней. Я поднялась и побрела к себе, в холодную шелковую постель. Роф так и остался в обеденном зале.

Пахло лавандовым мылом, и аромат этот неприятно раздражал, почему-то заставляя думать о неизбежном.

…А на рассвете они ушли, некромант и лекарь. Ушли пешими, и у каждого на плече была простая дорожная сумка. Гверфин порывисто обнял отца, с натянутой улыбкой пожал руку Шерхему. Я молча кивнула им обоим. Не люблю слезливых прощаний. Уж лучше обманывать себя, твердя о том, что они вышли на коротенькую прогулку и вот-вот вернутся. Мы с Гверфином молча стояли на замковой стене и смотрели, как две фигурки нырнули под зеленую шапку леса и исчезли как иголки в стоге сена.

– Гвер, – позвала я, – послушай… я…

В ежевичных глазах юноши сверкнула испепеляющая ярость.

– Не надо ничего объяснять, я все видел! – рявкнул он и, развернувшись, рванул к лестнице.

Ну не надо так не надо, я же не настаиваю. Хотелось, как лучше… А получилось как всегда.

Я постояла-постояла на стене, в глубине души надеясь на то, что снова увижу две фигурки, выползающие из-под курчавой зелени, а потом тоже пошла вниз. Вот засяду сейчас в свою комнату и буду вышивать до полного одурения. У меня и теперь глаза не устают, могу работать сутками напролет… И буду – лишь бы не думать о Шерхеме Виаро и выпущенном мной морфе.

Но в коридоре я нос к носу столкнулась с Гверфином. Даже не так: он налетел на меня, чуть не сшиб с ног, как будто за ним гналось все охрово воинство.

– Гвер! – я раздраженно оттолкнула его в сторону, – ну не будь же ты…

«Таким медведем».

Эти два слова застряли в горле, потому что… Еще никогда я не видела Гверфина таким. Его лицо, мелово-бледное, нервически подергивалось, глаза лезли из орбит, губы посинели.

– Отец, – выдохнул он мне в лицо, – там… отец.

Страх кольнул меж лопаток, я схватила парня за руку и крепко сжала, так, что суставы хрустнули.

– Что ты несешь? Прекрати… слышишь, немедленно прекрати меня пугать.

– Я… не… – Гверфин с трудом втянул воздух, выдохнул, с ужасом посмотрел на меня.

– Да что стряслось-то? – я взяла в ладони его лицо, – говори, не молчи. Возьми же, наконец, себя в руки, ты ж мужчина!

– Да… да… – парень явно задыхался, губы судорожно задергались.

Я ударила его по щеке. Еще и еще, до тех пор, пока взгляд Гверфина не обрел некоторую осмысленность, пока не вернулся слабенький румянец. Его начал колотить озноб, но хотя бы говорить он уже мог.

– Отец у себя в кабинете, – прошептал он, сжимая мои запястья, впиваясь ногтями в кожу, – отец… он мертв, Ирбис. Его убили.

– Хайо, – пробормотала я, – но мы же видели… получается, что…

– С кем тогда ушел Шерхем?

Молодец, Гвер. Он смог хотя бы озвучить тот вопрос, который злым шершнем бился у меня в голове, но который произнести вслух у меня не хватало смелости.

Я с силой сжала виски. Зал. Назойливый аромат лаванды. Роф, которому не место в жилых помещениях, но, тем не менее, он там. Собачий вой под окнами.

…Да и был ли то покорный воле хозяина зомби?..

– Охр, – сказала я. Колени подгибались, мне просто необходимо было куда-то присесть.

– Вместо отца с лекарем пошел морф, – глухо простонал паренек, – что же делать?

И он с надеждой посмотрел на меня, как будто я знала ответ на его вопрос.

Глава 13. Когда больше нечего делать

… – Боишься?

– Не знаю. Никого не осталось, ради кого жить.

Шерхем сказал и задумался – а не слукавил ли? Он ведь хитер, страх, умеет спрятаться, маскируясь равнодушием, усталостью и ощущением ненужности собственной жизни. Выползет туманом и самых темных закоулков души именно тогда, когда это будет совершенно не к месту, когда надо будет не трястись, а действовать. Шерхем вздохнул, оторвался от созерцания огня и поднял глаза на Штойца. Некромант сидел на траве, обхватив себя руками за колени, нервно гонял во рту травинку. Взгляд – застывший, как у человека, которому уже зачитали смертный приговор, и он с ним согласился, сжился.

– Если хочешь, возвращайся, – сказал Шерхем, – у тебя есть сын, и ты ему еще нужен. Я попробую сам управиться.

Бледные губы Арниса дрогнули в горькой усмешке. Он выплюнул травинку и принялся нервно хрустеть пальцами.

– Охр, я сам знаю, что… что у меня есть сын. Но ты правильно сказал: мы это все начали, мы должны закончить. Никто, кроме нас, морфов не выдворит. Кстати, как именно ты собирался это проделать, не поделишься?

День катился к вечеру. В воздухе повисла привычная духота, но из близкого ельника тянуло прохладой. В нее, в эту прохладную темноту, хотелось окунуться, и забыться, забыть о том, что предстояло сделать.

– Я ж тебе говорил, – буркнул Шерхем, – память у тебя короткая стала, господин Штойц.

– Извини, – и снова горькая, жалкая усмешка, – я как-то все время о Гверфине думаю.

Оно и понятно, тут любому мозги отшибет. Шерхем расстегнул ворот рубашки, коснулся пальцами талисмана.

– Я у тебя его раньше не видел, – осторожно заметил некромант, – что за цацка?

– Ирбис вышила… – и Шерхем едва не добавил, что, мол, это лечебный талисман, но почему-то замялся: негоже лекарю таскать с собой подобные вещицы, еще усомнится Арнис в его способностях. А потому брякнул наобум, – на память подарила.

– А-а, – протянул Арнис и умолк, но взгляда от талисмана не отрывал.

– Ты все еще на нее злишься, да?

Штойц передернул плечами.

– Глупый вопрос, Шерхем. Толку злиться теперь, когда морф на свободе разгуливает, да еще приграничье у нас под боком состряпал. Их же теперь двое. Охр, нам торопиться надо, приграничье с каждым днем все сильнее сращивает сферы, а мы здесь сидим…

– Ну, значит, сейчас пойдем дальше, – согласился Шерхем, – а пока давай-ка я напомню тебе наш план действий.

…Теперь оставалось только гадать, каким образом парочка морфов умудрилась сотворить место, где слились два совершенно чуждых друг другу мира. Ибо гора студня, как описал ее осведомитель Эрда, и была именно тем, что в умных книгах именуется приграничьем. Все усложнилось в разы. Одно дело – просто два морфа, которых еще можно вытолкнуть за пределы мира, и совсем другое – спаявшиеся сферы миров. Чтобы выдавить точку перекрытия наружу, требовались поистине титанические усилия двух, трех… эх, да что там… всего конклава магов, и Шерхем уже начал подумывать о том, а не отправиться ли в Карьен за подмогой, но Штойц отговорил. Сами управимся, конклав только мешать будет, а потом, когда все станет на место, приговорит к казни. А у Штойца все-таки сын, есть ради кого жить.

«Просто нужно очень мощное заклинание», – так сказал Арнис, и не было причин с ним спорить.

Просто очень мощное заклинание – и все.

Но кто-то должен был отдать на это заклинание всего себя, и этим кем-то должен был стать отнюдь не Арнис Штойц.

– Риск немалый, – сказал тогда некромант, – уверен, что здоровья хватит все это на себе вытянуть? Цепное исцеление?

– Если ты обеспечишь резерв, то хватит, – Шерхем почесал заросший щетиной подбородок, – я тут прикинул, цепочки на триста звеньев будет достаточно, чтобы сферы вновь соприкоснулись…

– Но теперь, наверное, придется делать до тысячи звеньев, – устало пробормотал он, глядя на Штойца сквозь костер.

Тысяча звеньев – это, мягко говоря, многовато для одного мага, пусть для могущественного, но все же смертного. Тысяча звеньев – это тысяча спасенных жизней. Тогда, под Снулле, они уложили около десяти тысяч орков. А сейчас придется возвращать долги, и это труднее… Не зря ведь говорят – занимаешь чужое, а отдаешь свое.

– То есть, ты полагаешь, что тысячи звеньев будет довольно, чтобы разбить приграничье и выдавить его вместе с морфами, – уточнил Штойц, блестя глазами.

– Вот как раз выставлять их отсюда придется уже тебе.

– Да-да, помню. Общая магия.

– Ты меня пугаешь, – Шерхем поднялся, потянулся, – какая, к охру, общая? В тебе не настолько сильный дар универсала, тебе же только магией не-живого надо будет пользоваться. Что с тобой, Арнис?

– А, точно, – некромант рассеянно провел рукой по лбу, – извини, что-то мысли путаются.

– Идем дальше? – предложил Шерхем.

…К вечеру они дошли до того места, где едва не сошел с ума от страха осведомитель Николас. И было от чего: Шерхем ощутил, как внутри все стянулось в колючий, утыканный шипами узел. А что может подумать обычный человек, когда, бредя по лесу, вдруг сталкивается с огромной, в два человеческих роста, серой кучей заливного? Вокруг которой, вдобавок, сами по себе плавают радужные мыльные пузыри? Хайо, не видеть бы всего этого, не знать… Но что изменится от незнания? Морфы никуда не уйдут. Они ведь ждут, ждут именно их со Штойцем, потому что Улли Валески уже не боится ни боли, ни страданий.

– Вот охровы твари, – в сердцах буркнул он, оглядывая приграничье.

– Значит, ты инициируешь цепь, а я, как только почувствую колебание сфер, начинаю выталкивать, да? – уточнил из-за спины Арнис.

– Угу.

– Когда приступим? Утром?

Шерхем оглянулся: некромант стоял позади него в двух шагах и точно также, задрав голову, рассматривал нечто, сооруженное двумя несчастными морфами. По красивому, холеному лицу Штойца то и дело скользило странное выражение удовлетворения, как будто он очень, очень давно шел к этому началу своего пути и, наконец, добрался.

– Не вижу смысла затягивать удовольствие, – буркнул Шерхем, – давай готовиться. До темноты успеем.

…Тысячезвенное заклятье исцеления.

В далекие годы учебы он и помыслить не мог о подобном. Считается, что даже сотня звеньев – уже опасно для заклятье творящего. Триста – на грани. Тысяча – самоубийство. Здоровый человек никогда не позволит себе убить собственное же тело. Нет, конечно же, можно и, как говорят клирики, нужно верить в жизнь по ту сторону, но редко у кого вера столь сильна и чиста, чтобы уйти по собственной воле.

Шерхем понимал, что после того, как заклинание отработает все звенья, сам он будет представлять собой безвольную колоду на кромке бытия, и вся надежда на Арниса, что поделится витальной энергией, соединит тонкой горячей нитью свое астральное тело с телом друга. И даже потом, когда Арнис приведет его в чувство, слишком много времени понадобится, чтобы полностью восстановить способность видоизменять сущее. Дальше некроманту придется действовать в одиночку, дергая незримые серые веревки своей магии не-живого, и, что уж там говорить – сомневался Шерхем, что у Арниса все получится гладко. Будь здесь Улли Валески, все оказалось бы в разы проще. Накануне Шерхем обмолвился, а не взять ли с собой Ирбис Валле, но Штойц только пальцем у виска покрутил: куда ее с собой тащить, это умертвие? Пусть сидит в замке и стережет Гверфина, тем более, что по части магии талисманов ей ого-го как далеко до Валески, еще перепортит что-нибудь ненароком… Шерхем только плечами пожал. Оно и понятно, за что Арнис так невзлюбил бедное существо, которое и человеком-то с трудом можно теперь назвать.

…Он рассеянно огляделся. Редкий ельник, небо, окрашенное закатом. Студенистое приграничье, на первый взгляд ничем не отличающееся от заливного, сотворенного гигантом-поваром. Радужные пузыри, неторопливо дрейфующие в напитанном запахом разогретой хвои воздухе. Некромант Штойц, спокойно сидящий на пеньке.

«Ну-с, работать так работать», – подумал Шерхем. Сбросил в сухую траву сумку и уселся на землю.

Будь здесь Улли Валески, вышивальщик непременно бы занялся нанесением разметки на грунт, расстановкой ингредиентов заклинаний или даже вышивкой новых его компонент. Но для лекаря все было куда более прозаично: Шерхем подвернул под себя ноги, положил на колени расслабленные руки и углубился в себя, одновременно нащупывая парящие вокруг энергетические каналы. Здесь, вблизи приграничья, они походили на волосы утопленника и не вызывали ничего, кроме отвращения. Но приходилось перебирать их все, пропускать сквозь себя, до тех пор, пока не попадется нужный, ведущий к человеку, в котором крепко засел недуг. Первое звено. Закрепить канал, почувствовать астральное тело ничего не подозревающего пациента и заняться поиском следующего канала, которым будет начато второе звено.

…Когда Шерхем разлепил веки, над головой царственно сияло троелуние. Было светло как днем, ели серебрились как дорогая парча на платье придворной кокетки. Арнис Штойц все также сидел напротив, но, поймав взгляд Шерхема, коротко кивнул.

– Начинаешь?

– Да, пожалуй, – в лунном свете некромант почему-то напоминал фарфоровую куклу, – когда я закончу, приграничье будет колебаться, и… – он замялся, раздумывая, стоит ли говорить это, но потом решился, – когда почувствуешь колебания сферы, не думай обо мне, хорошо? Делай свое дело. Выталкивай приграничье, а морфы… они к нему теперь привязаны, я правильно понял?

– Ага, – Штойц коротко кивнул, – ни о чем не беспокойся.

И Шерхем приступил к первому звену.

…Он снова сидел у костра, зябко охватив колени, и наблюдал сонно за тем, как пламя алчно глодает резную ножку стула. Запасы дров закончились в Снулле, и осажденные жгли все, что попадалось под руку. Шерхем сперва противился тому, чтобы жгли книги, но потом махнул рукой – какая, к охру, разница, если враг все равно ничего на месте крепости не оставит? И вновь вылился из темноты эльф, подошел, мягко ступая, к пламени и уставился на Шерхема нечеловеческими глазищами.

– Вы странные, – сказал эльф, – думаете, что сможете познать Вселенную, а не видите дальше собственного носа.

– Всем свойственно заблуждаться, – огрызнулся Шерхем и сам себе удивился. Наверное, не стоило так разговаривать с перворожденным, но на учтивое обхождение сил не осталось.

– А если бы ты подумал хорошенько, то не пошел бы с Арнисом Штойцем в этот поход.

Эльф усмехнулся горько, покачал головой – и исчез. Не ушел во мрак, как всегда, а именно исчез, разлетелся на миллиарды светящихся пылинок.

Над головой, почти в зените, плыли три луны. Он не мог пошевелиться, тело налилось свинцовой тяжестью, а в груди острой костью засела щемящая боль, такая, что не вдохнуть. Шерхем поискал взглядом друга – зря ведь эльфик так сказал, вот же он, верный Арнис. Сидит напротив, смотрит внимательно.

– Начинай, – невероятных усилий стоило вытолкнуть из себя одно-единственное слово.

Штойц ободряюще улыбнулся, протянул руку и пальцем коснулся лба. Руки у некроманта были холодные, просто ледяные. Или это он, Шерхем, весь горел.

Арнис убрал руку, положил себе на колено.

И ничего не произошло, хотя сфера не то что колебалась, ходила ходуном. Самое время вытолкнуть нарыв приграничья за пределы этого мира. Вместе с морфами.

«Что же ты?..» – боль в груди стремительно разрасталась, гася сознание.

– Еще не все собрались, – вдруг сказал Штойц чужим голосом, отвечая на незаданный вопрос.

А потом он начал оплывать как восковая свеча, если ее поднести слишком близко к камину. Фарфоровое лицо стекало вниз, плечи разваливались на глазах, как перезрелый помидор лопалась плоть, обнажая кости… нет, даже не кости – волосатые паучьи лапы в каплях ядовито-желтой слизи.

– Арнис! – захлебываясь собственной кровью, выкрикнул Шерхем.

Но друга больше не было. И все, что было этой ночью сделано, оказалось пустым и ненужным.

Все вернулось к началу.

***

…Арнис Штойц сидел на стуле, корпусом навалившись на письменный стол и подложив руки под голову – ну вылитый студент, уснувший на лекции. Только вот глубокая рваная рана у основания черепа говорила о том, что сон этот будет весьма и весьма продолжительным. Вокруг некроманта уже начали виться блестящие, словно лакированные, изумрудные мухи. Поразительно, как эти твари за несколько часов успевают почуять лакомый кусок.

Я вдохнула поглубже. Мысленно сосчитала до десяти и обратно. За моей спиной судорожно всхлипывал Гверфин, но я не сердилась, глупости это, что мужчина никогда не должен плакать.

Обошла стол, заглянула в лицо некроманта, невольно отпрянула, встретив его застывший, устремленный в вечность взгляд. Охр. Ну что ж оно все так получается, вкривь и вкось? Я откашлялась и осторожно сказала:

– Тут морф поработал, да?

Кивок. Слабая попытка вытереть катящиеся по щекам слезы. Счастливчик! Он может плакать, я – нет.

– Что нам… теперь… делать, Ирбис? – снова спросил паренек, – получается, что утром в лес вместо папы ушла тварь?

– Да уж, – я механически отогнала муху от Арниса, – и ушла она туда не просто так.

– Ты думаешь о нем? – вскинулся Гверфин, но тут же покраснел и виновато опустил глаза.

– Да, я думаю о нем, – жестко, как только могла, ответила я, – и поверь, Гверфин, сейчас не самое лучшее время для выяснения отношений. Сейчас это несколько неуместно, ты не находишь? Не заставляй меня считать тебя болваном, Гвер.

Парень съежился и замер, глядя на меня из дверного проема. Потом процедил злобно:

– Это ты во всем виновата. Если бы ты не совала свой нос во все дырки, то ничего бы не случилось, и отец… отец был бы жив.

Я выпрямилась, вздернула подбородок.

– Пожалуй, ты прав. Я виновата, Гверфин, очень виновата. И именно поэтому я отправлюсь на поиски морфов, и буду искать их до тех пор, пока не найду и не уничтожу.

Мальчишка надменно фыркнул.

– Да ты ж не знаешь, в какую сторону идти! И как ты собираешься убить их, а? Даже отец не знал, как это сделать, куда тебе?

Мне захотелось как следует двинуть ему в глаз, чтобы не зарывался. Но – право же – драться над телом погибшего некроманта? Может быть, я и не пылала теплыми чувствами к Арнису Штойцу, но уважения к своей особе он успел внушить достаточно.

– У меня, мой дорогой Гверфин, есть одно преимущество. Я не-живая. А, следовательно, могу потратить на поиски о-очень много времени. Так что не беспокойся, рано или поздно я их найду. И точно также я придумаю способ избавиться от них, какими бы живучими они не были.

По лицу Гверфина скользнуло непонятное выражение. То ли отвращение, то ли презрение, но в целом – ничего приятного.

– Я пойду с тобой, – медленно проговорил он.

– Еще чего! Только юных магов мне не хватало.

И тут он рванулся вперед, схватил меня за руку и сжал так, что едва не раздавил сустав. Чернявый и взъерошенный, как разозленный помойный кот.

– Я пойду с тобой, дура, – зло прошипел он мне в лицо, – хочешь ты того или нет. Не забывай, что Арнис Штойц – мой отец. И, кроме того, я – маг, знающий боевые заклятья. Тебе это не кажется полезным, а? Так пораскинь куриными мозгами!

Я вывернулась из хватки Гверфина, пнула его под коленную чашечку – прости, Арнис – а затем, схватив за волосы, аккуратно припечатала лицом к полу, так, чтобы отпрыск некроманта не мог шевельнуться.

– Это тебе за дуру и куриные мозги, – прошептала я ему на ухо, – мне бы хотелось, Гверфин, чтобы впредь ты себе не позволял ничего подобного.

– Ну, давай, давай, перегрызи мне глотку, умертвие, – шипел мальчишка, извиваясь как уж, – потому что это все, на что тебя хватит!

– Раньше мне казалось, что ты обо мне лучшего мнения. Притворялся, значит?

Я отпустила его и отошла в сторону, старательно перешагивая блестящую лужу крови.

– Значит, так, Гверфин Штойц. Если у нас дела пошли вот так… как пошли, то, в общем, нам не стоит оставаться вдвоем в этом замке. Мы похороним твоего отца, и тогда я уйду.

Больше говорить было не о чем. Я прошла мимо мальчишки с высоко поднятой головой и направилась в сарай, куда зомби складывали инструменты. Уж там-то должна была быть лопата?..

На сердце давил могильный камень. Я ведь обещала позаботиться о Гверфине. Шерхем меня просил, и я обещала. А теперь вот разругалась с ним вдрызг, словно кухарка какая-то. Идти мириться первой? Ох, не хочется… Но… обещала. Обещала человеку достойному, а значит…

Лопаты нашлись в дальнем углу сарая, но в тот миг, когда пальцы сомкнулись на затертых до блеска черенках, меня осенило. А вдруг второй морф ошивается где-нибудь в замке, а я, я… Оставила Гверфина без присмотра?!! Я подхватила лопаты и метнулась прочь, из темноты к свету. Огляделась по сторонам, но ничего опасного, кроме замерших без команд некроманта зомби, не заметила. На парадной лестнице появился Гверфин и понуро двинулся в мою сторону. Черные волосы свисали на глаза сосульками, на губах – улыбочка сумасшедшего. Я оперлась на лопаты и принялась спокойно ждать, а Гверфин медленно брел ко мне и хихикал. В руке у него я заметила мятый свиток.

– Ну, что еще? – хмуро поинтересовалась я, – ты извиниться идешь, что ли?

– Ирбис, – он жалко улыбнулся, – вот, почитай. Я вспомнил… про тайник, вспомнил слова матушки, и…

– Милые семейные тайны? Давай сюда.

Я развернула пергамент, пробежалась взглядом по первым строкам…

– Охр.

Да-а, иначе и не скажешь.

Но покойный Арнис Штойц оказался поистине великим человеком, одним из тех, кого днем с огнем не сыщешь. В пергаменте черным по белому было написано, что Гверфин – не родной сын Штойцев. В силу сердечного недуга леди Штойц не могла иметь детей, а потому, когда растерянный Арнис принес ребенка своего приятеля Виаро, она взяла с мужа клятву, что он будет растить малыша как собственного, и даст ему все, что дал бы своему сыну. Это было опасно, жену Виаро схватили и казнили, но несчастная женщина все-таки успела отдать сына Арнису… Хайо, ну почему я почти не удивилась? И в тот же миг все стало на свои места: непохожесть Гверфина на родителей и его очевидное сходство с Шерхемом Айланом Виаро.

Я хлопнула себя ладонью по лбу и выругалась так, как ругались в интернате. Что ж я была так слепа, а? Впрочем, теперь не важно. А важно то, что нам по-прежнему надо было похоронить Арниса Штойца, а потом… потом, наверное, отправляться на поиски настоящего отца Гверфина. Что-то мне подсказывало, что точка во всей этой истории еще не поставлена.

***

Все пришлось делать самой. Гверфин словно оцепенел и, пока я рыла могилу под яблоней, сидел на старом чурбачке и бессмысленно пялился в одну точку. Потом очнулся, выплыл из своего тайного мирка, чтобы помочь перенести тело Арниса, и снова застыл, уставившись страшным немигающим взглядом на растущий могильный холмик.

Я отставила лопаты, прислонив их к стволу дерева, отряхнула руки. Постояла несколько минут над могилой некроманта. В сущности, он ведь был хорошим человеком: спас дитя опального мага, вырастил его, приютил меня – то, что потом мне пришлось постоять в углу двора, ничего не значит, сама виновата. Если бы я знала Арниса чуть дольше, то сердце бы мое плакало кровавыми слезами. Но ниточка моей судьбы соприкоснулась с его – и сразу же вильнула в сторону, увы, и поэтому мне было просто грустно, грустно оттого, что хорошие люди уходят, оставляя нас один на один с этой подленькой жизнью.

– Прости, Арнис, – пробормотала я, – прости и прощай. Покойся с миром.

Затем я подхватила лопаты и поплелась к сараю. Гверфин так и остался стоять перед холмиком коричневой земли, неподвижный и бледный как призрак. Потом, уже заперев сарай, я вернулась, обняла его за худые плечи и повела прочь. Он не плакал больше, но по мне – уж лучше бы рыдал. Я усадила его внизу, в обеденном зале, а по краешку сознания скользнула неприятная мысль о том, что Шпарс куда-то исчез, и собаки куда-то делись. На миг я даже засомневалась, а не повар ли отправил к Хайо некроманта, но затем спохватилась: если старина Шпарс до сих пор не объявился, значит, и его бренное тело мы когда-нибудь найдем… где-нибудь в винном погребе или леднике. В противном случае он был бы уже рядом с нами…