Текст книги "Морф"

Глава 16. Pandemonium

В это было трудно, почти невозможно поверить, но – такова жизнь. Хаэлли сбежал, бросил меня одну посреди этого огрызка чужого мира. Охр знает, что творится в пресветлых мозгах эльфов, но в том, что им больше не стоит доверять, я уже убедилась. Ушастый дал деру, ничего не объяснив – вот и думай теперь, что он собрался предпринять дальше: то ли просто ушел, махнув рукой на морфов, то ли раскладывает среди начерченных на земле рун свои колбы с глазами.

…Я поймала себя на том, что топчусь на месте, обхватив себя за плечи руками, и при этом почему-то тихо поскуливаю, как побитая собака. Хаэлли, Хаэлли… Как же так? Почему? И что ты задумал?

Надежда на то, что зеленоокий эльф вернется, таяла вместе с последними бликами вечерней зари. Слабый ветер приносил запах гари, и на зубах что-то противно скрипело – то ли пепел, то ли пыль. С наступлением сумерек заметно похолодало, я застегнула на груди куртку, но этого казалось мало. Ах, да. Умертвие мерзнет не столько от холода, сколько от голода – и я, порывшись в сумке, добыла сухарь, доведенный в замке Штойцев до состояния камня.

Хаэлли, провались он в охрово царство, сбежал. А я ведь надеялась – до самой последней минуты – что он поможет мне все исправить, вытащить Шерхема и спровадить тварей. Как я могла ошибаться настолько?

Я бросила тоскливый взгляд на замок, застывший черным страшилищем на фоне тлеющей кромки неба. Что я одна сделаю? Впору повернуть обратно и забыть обо всем, что случилось.

Но повернуть я не могла. Где-то там, в руках опасных и кровожадных тварей, был человек, которого я уже не могла бросить на произвол судьбы. И плевать на то, что рядом больше нет эльфа-охотника. В конце концов, Ирбис Валле вот уже несколько месяцев не живой человек. А что морфы могут сделать тому, кто уже мертв?

… Правильно, ничего.

Я подобрала свою сумку, брошенную на землю, и побрела вперед. Заря под напором ночи быстро гасла, но тут на небо выкатилась бледная плошка луны, и идти стало проще. По правую руку тихо журчала речка, по левую – безмолвствовали акации. И ни намека на присутствие в этом мире кого-то, кроме меня.

С первыми лучами солнца я остановилась у замкового рва. Он был глубок, и, вероятно, когда-то здесь даже была вода, но сейчас о тех счастливых временах напоминала только взявшаяся коркой и растрескавшаяся грязь на дне. Стараясь держаться в тени деревьев, я прошлась вдоль рва, пытаясь высмотреть охрану на замковой стене – безрезультатно. Все было тихо и пусто, но при этом мост оставался поднят.

«Не ошибся ли Хаэлли, когда указал на этот замок?» – мелькнула заполошная мысль, – «а вдруг надо было идти в противоположную сторону? А вдруг… именно туда, в правильном направлении, он и пошел, отделавшись от меня?»

Я тряхнула головой. И сказала вслух, стараясь, чтобы голос звучал убедительно:

– Безусловно, Хаэлли мог замыслить нечто подобное. Но будет правильным убедиться в том, что замок действительно пуст. А поэтому, Ирбис Валле, ты сейчас будешь вести себя как настоящее умертвие, кровожадное и хитрое. Ты переберешься через пустой ров и перелезешь через стену – благо, что она изрядно потрепана жизнью и тебе есть, за что зацепиться своими когтями.

Сказано – сделано. Уподобившись ящерице, я сползла на дно рва, и точно также, используя каждый выступ, забралась на стену. Первое впечатление оказалось верным: замок был так же пуст и безжизнен, как и клочок чужого мира, названный приграничьем. Никого. Ни людей, ни чудовищ.

За стеной я увидела еще одно кольцо стен, ворота были старательно закрыты.

Стоп. Запертые ворота в совершенно пустом замке? Какой смысл, да и кто бы стал их запирать, покидая цитадель навсегда?

Я почувствовала, как все тело покрылось «гусиной кожей». Охр. Да ведь морфы могут преспокойно наблюдать за мной, а я вот так преспокойно рассиживаюсь на стене?

Руки сами собой разжались, и я съехала вниз, удачно приземлившись на ноги. Морфы, конечно, заперли ворота – но ведь они не ждут такое существо, как я?

Царапая когтями известняковые глыбы, я вскарабкалась на гребень внутренней стены, оглядела двор: здесь было так же пустынно, как и повсюду, но – внимание! – вход в главную башню, квадратный и приземистый донжон, был старательно закрыт, и это заставило меня призадуматься.

Мне, охр побери, не выломать многопудовые двери, обитые позеленевшей бронзой. К несчастью, я не могу превратиться в дым – а потому вряд ли смогу протиснуться в одну из бойниц. Вид последних, кстати, весьма красноречиво говорил о том, что донжон использовался исключительно по назначению: никто не попытался его перестроить, сделав дворцом, никто не пробовал прорубить большие и светлые окна. Нет, этот донжон угрюмо взирал на мир сквозь узкие щели настоящих бойниц, и наверняка в свое время выдержал не одну осаду… Если оно, конечно, здесь было, это прошлое.

И тут меня осенило. Конечно, я не смогу просочиться в бойницу, но наверняка башня пронизана вентиляционными ходами и печными трубами! На душе сделалось тоскливо: мне предстояло забраться, похоже, на самый верх башни, и уже оттуда попробовать проникнуть в логово морфов. Мысленно закатав рукава, я подошла к стене и, вцепившись в обветшалую кладку, полезла. Я могла упасть и переломать себе кости, но умертвия не знают усталости, а лишняя поломанная кость уже особо не навредит… Кажется, у меня все-таки были шансы попасть внутрь.

***

…Наверное, он сам был во всем виноват. Может быть, он зря вскрыл грудную клетку убитой девушки и вложил в разрез, под сердце, кусок шаманьего камня. Испугался тогда, что единственный во всем Веранту настоящий человек погиб так глупо и преждевременно. За это она его возненавидела, а потом и наказала, вышив талисман. Нельзя тревожить покой мертвых.

Ибо талисман Ирбис Валле оказался самым худшим наказанием из всех, какие только можно вообразить: подчиняясь воле своей создательницы, он попросту не давал Шерхему умереть, раз за разом выдергивая из спасительного забытья, затягивая раны, заставляя новую кожу стремительно нарастать вместо содранной. Если бы не талисман, все оказалось бы значительно проще. И легче. Но руки оставались растянутыми на цепях, и сорвать с шеи проклятый талисман было невозможно.

Твари, конечно же, быстро догадались о роли маленького вышитого кулона на шее пленника. Это их изрядно позабавило, они смеялись и хлопали в ладоши как дети. Да, впрочем, они и были детьми, невинными и совершенно безжалостными.

…А потом, после очередного беспамятства, он открыл глаза и увидел, что на противоположной стене растянут худенький парнишка. Он был раздет до пояса, острый подбородок уткнулся в худую, но крепкую грудь.

«Зачем это?» – вяло подумал Шерхем, – «зачем им какой-то мальчик?»

– Посмотри, посмотри на него внимательно, – тварь в облике девочки привстала на цыпочки и зашептала в лицо, – неужели память уже изменяет тебе, Шерхем Айлан Виаро?

Она нетерпеливо пощелкала пальцами, мальчик в белом подошел к новому пленнику и резким движением поднял его голову. Пляшущий свет факела осветил бескровные губы, твердые черты лица, густые черные брови… Шерхем не поверил своим глазам.

– Зачем… вам сын Штойца?!! Кажется, меня вам вполне довольно!

– Но почему мы должны довольствоваться меньшим, если теперь у нас есть все? – хором ответили дети.

– Я наказан достаточно, – прошептал Шерхем, – Арнис мертв, вы его убили. Отпустите мальчишку.

– Теперь у нас есть все, – загадочно повторила девочка.

Ее тонкие холодные пальцы нежно коснулись щеки Шерхема, и он с трудом удержался от соблазна вцепиться в ее детскую руку зубами. Укусить бы он ее все равно не успел, а становиться еще и шутом для морфов – увольте, не хотелось.

– В твоих воспоминаниях мы видели, что ты тосковал по потерянному сыну, – сказал морф, – но людская дружба странна и непонятна для нас. Твой ребенок попал к твоему другу некроманту, и, вырастив его, он ни словом не обмолвился о том, что твой сын стал его. Что, молчишь? Мы чувствуем твой страх, лекарь. Мы видим, что этот страх хуже самых жестоких пыток, и мы довольны. К чему довольствоваться меньшим, если можно получить все?

Ох, как же они были правы, сукины дети. Он взглянул на паренька, безвольно обвисшего в цепях, и по сердцу словно ножом резануло. А что, если… Боль, собравшись в узел под ребрами, вдруг полыхнула так жарко и остро, что несколько мгновений Шерхем даже не мог дышать. Потом в игру вступил проклятый талисман, вытягивая силой магии отказавшее вдруг сердце, и он в который раз подумал, что Ирбис Валле, даря спасение, обрекла на вечные муки.

– Это ложь, – с трудом ворочая языком, выдавил Шерхем.

– Ложь? К чему нам тебе лгать, человек?

Кажется, это сказала девочка, но он уже не был ни в чем уверен. Перед глазами стоял годовалый щекастый карапуз. Сколько лет твоему сыну, Арнис? У карапуза были черные, как смоль, волосики и темные глаза. Он хохотал и хватался за белый накрахмаленный воротник молодого папаши, начинающего лекаря. Потолок камеры закружился над головой, стены закачались, словно палуба корабля во время шторма. Все размазывалось, оплывало восковой свечой, оставленной чересчур близко к огню – и неподвижным оставался только юноша, прикованный к стене.

В какой-то момент он открыл глаза, непонимающе огляделся и прошептал одно-единственное слово:

– Отец.

– Вот видишь, он это тоже знает, – сказал морф, – и он узнал это еще раньше, чем ты, но чуть позже, чем мы.

– Отпустите его, – прошептал Шерхем, – делайте со мной все, что хотите, но только… Пусть он уйдет.

– Как трогательно, – девочка хихикнула, – а мы как раз подумали, что гораздо веселее будет разделать его у тебя на глазах.

– Нет!

Его крик отразился от низких сводов подземелья. Шерхем дернулся в цепях раз, другой…

– О, да, – сказал мальчик, и кончиком языка облизнул губы, – да.

Его маленькая рука начала изменять очертания, белая кожа сползала, обнажая конечность, похожую на клешню краба, усеянную мелкими шипами. Кое-где блестели желтые капли яда.

Глаза Гверфина округлились, он побледнел, вжался в стену, одновременно пытаясь освободиться – но только ободрал до крови запястья.

«Мой малыш», – успел подумать Шерхем, – «мой потерянный малыш».

Сознание мутилось, рот наполнился желчью, и в тот самый последний миг, когда тварь приблизилась к Гверфину, Шерхем успел сказать… самое важное, то, что вынашивал в себе много лет. То, что уже почти не имело смысла.

«Я знаю. Я верю тебе», – ответили ему блестящие глаза, такие же темные, как и у него самого.

Морф поднял желтый коготь, прижал его к груди юного мага.

– Прости меня, – шепнул Шерхем, – гореть вам в охровом царстве…

– Мы были там все эти годы благодаря вам, – сухо заметила девочка и кивнула своему другу, – начинай.

…Глухой удар. Облако сажи, которым чихнула давно нетопленная печь. А еще через мгновение жарко сверкнула сталь. Черное существо, свалившееся из дымохода, в два прыжка одолело расстояние, разделявшее его и Гверфина. Клинок со свистом рассек воздух, что-то мерзко хрустнуло – «но ведь тебе знаком этот звук, лекарь? Именно эту песню поет меч, разрубающий живую плоть». Девочка в белом вскрикнула, но тут же подалась вперед, изменяясь на ходу. Почти человеческая плоть отваливалась пластами, обнажая хитиновый панцирь. Гверфин вскинул голову, глаза его радостно сверкнули.

– Ирбис! – крикнул он и истерично расхохотался.

Леди Валле, о существовании которой, видимо, забыли морфы. Явилась сюда вслед за ними. Впрочем, умертвия и зомби вечно таскаются за своими хозяевами, разве нет?

***

Я едва не сошла с ума, слушая все это. Я висела вниз головой в дымоходе, зацепившись ногами за предусмотрительно оставленные ржавые скобы, и, высунувшись в жерло давно нетопленой печи, даже видела край белоснежной туники, заляпанной страшными бурыми пятнами.

Гверфин, мать его. Он перепутал мне все карты, и я ругала себя на чем свет стоит за то, что не сообразила отобрать у него, спящего, талисман следопыта. А юный маг, проснувшись, не придумал ничего лучше, чем упрямо топать дальше. Возомнил себя героем? Захотелось всех спасти? А теперь он висит, растянутый на цепях, как цыпленок, подготовленный к разделке. Кого мне спасать первым? Отца? Сына? Ох-ох-ох.

Шерхема я не видела, но слышала его хриплый, безнадежно усталый голос, как будто морфы выпили из него по капле всю жизнь. Я почти физически ощущала его боль, настоящий океан боли, и все, чего мне хотелось в тот миг – закрыть его своим телом, забрать в бесконечную ночь… Пусть твари терзают меня. Не его.

Я почти забылась, и едва не опоздала, когда морфы перешли от слов к делу. Последнее, что я видела – темные капли крови на бледной груди Гверфина, а еще через мгновение смотреть уже стало некогда.

Морфа я ударила так, как учил Хаэлли – чуть наискосок, с оттяжкой. Плевать, что они безоружны, здесь уж не до соблюдения дуэльных кодексов. Сталь с хрустом вошла в тело мальчика, разрубая ключицу, ребра, едва не застряла в грудине, когда я резко потянула меч на себя. Он неуклюже начал оседать на пол, из рубленой раны хлестала алая кровь. Изумительно. Ко мне, быстро перебирая членистыми конечностями, катилось нечто, похожее на краба – только покрытое панцирем тело было вытянутым и до жути похожим на покрытый шипами огурец. Разворачиваясь, я поймала взгляд Гверфина, в котором смешались благодарность и восхищение. Ох, и вляпался же ты, Гвер…

Прыжок. Короткий полет – я метила острием клинка в глаз морфу, но промахнулась. Крабиха оказалась проворной как таракан, шмыгнула в сторону, и меч только скользнул по бугристому панцирю. Разворачиваюсь, снова атакую – без толку. И в этот миг закричал Гверфин.

– Ирбис!

Краем глаза я успела заметить какое-то движение там, где до этого содрогалось в конвульсиях тело первого морфа. Мгновение – и он уже на ногах, от раны не осталось и следа. И, что хуже всего – рядом с Шером.

Еще один рубящий удар по клешням крабихи, но честная сталь скользит по хитиновой броне. Я что есть сил пинаю ее ногой под брюхо, успеваю отскочить в сторону, когда клешня со свистом рассекает воздух рядом с моей щекой. Удивляться уже нет времени, но, похоже, морфу наплевать на оружие, выкованное в моем мире.

– Минуточку, – говорит мальчик в алой тунике.

Шерхем смотрит на меня долгим взглядом, как будто хочет запечатлеть мой образ в памяти на века.

– Минерва совсем забыла о тебе, деточка, – кривляясь, добавляет морф, – ты сделала многое, да и сейчас подоспела как раз вовремя.

…И в следующее мгновение вгоняет хитиновый крюк в живот Шеру, раз за разом, еще и еще. От вопля Гверфина у меня закладывает уши, а потом я осознаю, что и сама кричу, кричу не переставая… Взгляд лекаря не отпускает, потом начинает мутнеть, и угасает. Все.

– Ох, я совсем забыл, – поспешно добавляет морф и срывает с его шеи мой талисман.

Теперь – точно все.

… Я попятилась, стала так, чтобы Гверфин оказался у меня за спиной. Крабиха, взявшись мыльной пеной, мгновенно изменила форму, снова стала девочкой. Любопытно, почему им так нравится быть детьми? Чтобы не казаться чудовищами хотя бы самим себе?

– Только подойдите, – прорычала я.

– И что ты сделаешь? – холодно поинтересовалась девочка, принимая из рук приятеля мой талисман.

– Башку тебе снесу, сука! – гаркнула я, продолжая пятиться.

– Хорошая работа, – невозмутимо продолжила тварь, разглядывая мой талисман, – жаль, что пропал такой талант.

И тут случилось то, чего я ожидала меньше всего: она его примерила, а потом и вовсе завязала шнурок. Минерва прочитала мои мысли после того, как прикоснулась к моей руке. После этого ни один морф ко мне не прикасался, а потому они попросту не знали… Я тупо уставилась в пол, стараясь ничего, совсем ничего не думать по этому поводу… Просто ничего не думать. Гвер за моей спиной шумно вздохнул.

– Ты становишься прозрачной, – взвизгнул мальчик, – сними, сними… это!!!

– Поздно, детки, – хихикнула я.

Когда я вышивала талисман для лекаря, мне больше всего хотелось, чтобы каждый, кто отберет его силой, сдох в страшных мучениях. Это было моей маленькой местью всему миру за то, что сделали со мной трое разбойников, за то, что не дали даже шанса прожить нормальную человеческую жизнь. И сейчас, похоже, мое заклинание начало работать так, как и должно было…

Увы, мои надежды не оправдались. Тварь сорвала с шеи талисман, отшвырнула его в угол и, дико сверкая глазами, злобно зыркнула в мою сторону. Она снова набиралась плотью как губка водой.

– Задумка хорошая, деточка, только нам сейчас не до шуток.

Они медленно, очень медленно двинулись ко мне, одновременно меняя форму и снова возвращаясь к обличью шипастых крабов-огурцов.

– Гвер, закрой глаза, – шепнула я.

Лучше не видеть, как приближается твоя смерть.

– Ирбис…

– Заткнись. Зажмурься. Молись, если хочешь.

Я бросила последний взгляд на обмякшее, неподвижное тело лекаря. Из колотых ран по впалому животу медленно сочилась темная кровь, стекала на пол в аккуратную глянцевую лужицу. Вот и все, Шерхем. И – боже мой – как жаль, что все получилось именно так. Бесконечно жаль.

Интересно, а как морфы собираются убить меня?

Разве что на кусочки распилят…

Внезапно пол под ногами ощутимо дрогнул. Твари остановились в замешательстве.

– Стены, – подал голос Гверфин, – что это, Ирбис?

– Понятия не имею, – буркнула я, глядя на то, как сложенные из каменных глыб стены начали морщиться, походя на кожуру сохнущего яблока.

Еще через мгновение морфы – напрочь забыв о нас – бестолково ринулись к выходу из подземелья, столкнулись в дверях и, судорожно повертев ключом в замке, протиснулись в дверной проем… Они тоже начали ссыхаться на глазах, словно неведомый гигант сминал их в кулаке. На каменный пол хлынула желтая дымящаяся пена, отломанная клешня отлетела в сторону, осколки хитина брызнули на стены…

– Охр, – в сердцах сказала я, – и что это было-то?!!

– Оно и есть, – заметил Гвер, и в его голосе я услышала страх.

Стены, потолок, пол – все сжималось. Сминалось, трескалось, разваливалось прямо на глазах, и сквозь дыры в ткани приграничного мира просвечивало что-то новое.

– Охров Хаэлли, – пробормотала я. Ничего другого просто не приходило на ум.

…Он оказался рядом столь внезапно, что я, разворачиваясь, едва не рубанула его мечом. Эльф стоял посреди камеры, равнодушно оглядываясь по сторонам. Его взгляд лениво скользнул по опешившему Гверфину, задел меня и остановился на Шерхеме.

– Ирбис, – Хаэлли говорил тихо, едва слышно, – забирай своего лекаря, забирай мальчишку и уходите. Я принял верное решение, но времени уже не осталось. Я запустил то, что убило морфов и уберет приграничье.

– Я… я… – метнувшись к Гверфину, я что есть сил ударила мечом по замку на цепях – но без толку.

– Погоди, – Хаэлли грациозно протянул руку, едва коснулся пальцем ржавого металла. Цепи осыпались на пол, шелестя как падающие листья. То же самое он проделал и с цепями Шерхема, и Гверфин ловко подхватил своего отца.

– Быстрее, – нетерпеливо сказал эльф, – время заканчивается.

– Мы не успеем, – буркнула я, – нам идти и идти еще…

А все вокруг комкалось, рвалось на мелкие кусочки. И сам Хаэлли… становился прозрачным, начал светиться изнутри.

Хаэлли усмехнулся, покачал головой.

– Вы можете уйти отсюда, если пройдете сквозь меня.

– Хайо, а ты? Ты-то как?!!

Я как раз поднырнула под руку Шера, помогая Гверфину. Хаэлли посмотрел на меня внимательно и – как мне показалось – даже вполне удовлетворенно, что ли…

– Не будьте такой истеричкой, леди Валле, – сказал он, – мне кажется, что когда-нибудь вы достигнете Крипты. И… либо вы прямо сейчас пройдете сквозь меня, либо отправитесь вслед за морфами.

– Ирбис, идем, – шепнул Гверфин.

– Я тебя никогда не забуду, – пообещала я, глядя в необыкновенные, прекрасные глаза эльфа.

И мы двинулись вперед, в золотистое сияние.

Мы шагнули через радугу и пронеслись сквозь рождение новой звезды.

А когда очутились под знакомым уже небом, картина нас ждала неприглядная: гора из заливного, которая была приграничьем, лопнула, разлетелась ошметками по лесу, повисла на ветках серыми лохмотьями слизи.

– Он погиб, да? – хрипло спросил Гверфин, вертя головой и, судя по всему, имея в виду эльфа.

Я промолчала. И начала укладывать на траву того, кто был мне дорог.

***

Вот ходишь ты, дышишь зачем-то, чего-то хочешь. А потом случается что-то плохое, и начинаешь понимать, что все твои желания – дешевая мишура, а самое главное всегда было с тобой, но ты его не удержала. Зачем я хотела стать великой вышивальщицей? Чтобы вернуться в семью? Глупо. Чтобы эльфы отвели меня к своей ненаглядной Крипте? Еще глупее. Никакая людская магия не способна вернуть к настоящей жизни того, кто ушел навсегда. Так к чему тогда вся эта магическая чепуха?

Я стояла на коленях перед истерзанным телом того, кто дал мне мечту. Его лицо было спокойно, как никогда при жизни. Морщины разгладились, и он как будто помолодел лет на десять. Только вот упрямая складка на лбу осталась, как будто даже после смерти Шерхем Айлан Виаро продолжал с кем-то бороться.

Я не стала срывать окровавленные лохмотья, наоборот, укрыла Шера найденным неподалеку одеялом, как будто он мог озябнуть. На душе было пусто и холодно, пальцы перебирали стежки под моими ребрами. А что, если… вынуть талисман орков из меня и поставить его Шеру? Это будет более чем справедливо: у него хотя бы есть сын, а у меня нет никого, кто бы по мне скорбел. Ну, разве что Мырька, но он никогда не узнает, точно так же, как не узнал, кто напал на леди Валле неподалеку от городка Талья…

Рядом неслышно опустился на колени Гверфин. Молча пожал мою руку. Потом, засопев, сказал:

– Я не знаю, что мне делать. Я должен оплакивать его, но ведь… мы почти не были знакомы. А я не могу плакать по тому, кого почти не знал…

– Я бы плакала, но не могу, – губы плохо слушались меня, – потому что просто не могу больше плакать.

– Ты его любила?

Пожимаю плечами.

Странный вопрос. Даже я не могу сказать, что именно я чувствовала к лекарю, когда он был жив. Теперь же, когда его убили форфы, я ощущала только страшную, сосущую пустоту.

– Это я виноват, – едва слышно прошептал маг, – если бы я не пошел за вами, то не встретил бы морфа.

– Если бы морфы хотели, они все равно бы тебя нашли. Им ведь было известно, кто ты… А зачем довольствоваться малым, если можно получить все? Только я, выходит, не совсем укладывалась в их планы… Или они попросту не увидели во мне серьезного противника.

Он вздохнул. А потом поднялся и отошел в сторону, как будто стесняясь находиться рядом с нами.

– Шер, – пробормотала я, – видишь, я хотела тебя спасти, но не смогла. Вечно у меня ничего не получается, Шер. Никчемная я. Толку нет совершенно – с таким же успехом ты мог бы просто похоронить меня тогда…

Я закрыла глаза. И вспомнила, что в свои последние мгновения лекарь смотрел на меня. На душе стало совсем погано, и я – уже по привычке – начала тихо подвывать, потому что не могла плакать. Пальцы снова нащупали заветный шов, соблазн был слишком велик.

И в этот миг Шерхем зашелся в кашле. Он перекатился на бок, подтянул ноги к животу, кашель перемежался с хриплым дыханием. Потом вытер губы тыльной стороной ладони, сердито глянул на меня из-под спутанных прядей волос.

– Ирбис. Прекрати это нытье, я не желаю его слушать. Ты… забыла…

Он снова закашлялся, потом сел на земле, огляделся.

– Охр.

Еще раз посмотрел на меня.

– Ты забыла, что заклинание работает с задержкой. Чем хуже рана, тем больше задержка. Твой талисман гениален, невзирая ни на что, а твой дар куда сильнее, чем был у Валески.

Я выругалась. В самом деле, как я могла забыть-то? Морф сорвал талисман, но после того, как заклятье уже начало работать.

Мир начинал обретать краски. Подбежал Гверфин с круглыми от удивления глазами, присел рядом с Шером, а тот сгреб его в охапку и прижал к себе так, что Гвер весь побагровел.

– Ирбис!

Ох, не люблю я эти повелительные интонации в голосе, не люблю…

– Иди сюда, – позвал Шерхем, – а ты, Гверфин, отойди на десять шагов, мне нужно сказать леди Валле кое-что важное.

Я послушно подошла, присела рядом на траву, оглядела своего лекаря. Он осторожно взял мою руку в свою, заглянул в лицо.

– Я сделаю все, чтобы ты добралась до Крипты, – тихо произнес он, – но обещай… обещай, что не будешь пытаться сделать это одна.

– Хорошо, – я кивнула, – если ты так хочешь.

– Да, я так хочу, Ирбис. Мы пройдем этот путь вместе, рано или поздно.

Я улыбнулась. Жаль, что не могла плакать, потому что тогда я бы улыбнулась сквозь слезы – но то были бы не слезы счастья, нет. Я грустила об эльфе, который вел свою собственную войну и который навсегда останется в моей памяти. Самый красивый, самый волшебный и самый несносный.