Текст книги "Радио Cвобода как литературный проект. Социокультурный феномен зарубежного радиовещания"

Белинков читает предисловие к американскому изданию книги: «Я ничего не меняю в тексте, написанном в Советском Союзе… Нехитрая вещь для свободного человека, живущего в свободной стране: вместо строчки “свобода, которую принесла революция, была, по-видимому, не совсем тем, что для революционной интеллигенции, казалось, революция обещает” написать так: “Революция уничтожила свободу людей и установила тоталитарную диктатуру”. Я не делаю этой нехитрой вещи, потому что я хочу, чтобы мои читатели знали, что я никогда не написал и не напечатал в Советском Союзе ни одной советской строки. Я жил в стране-застенке и писал то, что хотел писать. Меня или сажали в тюрьму, или не печатали, или печатали, вырывая страницы, главы… Но ни одной строки, угодной им, они не смогли заставить меня написать. На Западе я пишу то же, что писал в России. Изменилось лишь то, что здесь я могу печатать вещи, которые на моей родине остались бы в письменном столе или попали бы на стол следователю… Я не уезжал из русской литературы – я перешел на работу в другое место. На новом месте можно сделать гораздо больше для дела свободы, чем в стране, где этому делу сильно мешают редакторы, цензоры, секретари, агитаторы, провокаторы… Ничего не изменилось. Я перенес пишущую машинку из своего кабинета в Москве в свой кабинет в Нью-Хейвене. О советском фашизме я пишу так же, как писал на новой Грузинской. Это вопрос технологический, где лучше работать, то есть бороться с диктатурами, деспотией и тиранией. Приношу благодарность органу правления Союза писателей СССР “Литературной газете”, которая на этот раз, уникальный в ее постыдной истории, написала правду: “Теперь с нами и Аркадий Белинков”, – передала радиостанция “Свобода”. “С вами, господа, с вами”, – захныкала “Литературная газета”. И, спохватившись, добавила: “Только почему теперь? Он всегда был с вами”.

Я всегда был с вами. С первой строчки, которую я написал в первой своей книге. Я всегда был с теми, кто ненавидит черный, коричневый, желтый и красный фашизм и борется с ним…»[250]250
  Аудиоархив РС в Праге. 1969. Диск: 120869/Russian Literature. № 69/08/12.


[Закрыть]. (Запись чтения на пленку была сделана в квартире Аркадия Белинкова в США.)

Белинков преподавал в Йельском и других университетах. В 1968–1970-х годах регулярно сотрудничал с РС, готовил к изданию свои рукописи. В 1969 году звучит эссе Белинкова к годовщине ввода советских танков в Прагу: «Для того, чтобы понять, что такое советско-коммунистическая диктатура, нужно пресечь границу и прожить некоторые время там, где она особенно противоестественна, – в стране, которая жаждет свободы…»[251]251
  См. подробнее: цикл передач «Алфавит инакомыслия». <http://www.svoboda. org/content/transcript/24306336.html>


[Закрыть].

В 1970 году, в год смерти писателя, РС посвящает серию программ памяти Аркадия Белинкова, у микрофона Свободы продолжает выступать жена писателя – литературовед Наталья Александровна Белинкова. Воспоминания о работе Белинковых на Свободе можно найти в книге «Распря с веком. В два голоса»[252]252
  Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком. В два голоса. М.: Новое литературное обозрение, 2008.


[Закрыть].

В 1969 году Анатолий Кузнецов, автор «Бабьего Яра», остался в Лондоне во время поездки. Осенью 1969 года в эфире РС звучит программа «Корреспонденция из Лондона», в которой Анатолий Кузнецов[253]253
  Анатолий Кузнецов (1929–1979) – автор книг «Между Гринвичем и Куреневкой. Письма Анатолия Кузнецова матери из эмиграции в Киев» (М., 2002), «Бабий Яр» (Франкфурт-на-Майне: Посев, 1973).


[Закрыть] выступает с обращением «о положении советских граждан»[254]254
  Аудиоархив РС в Праге. 1969. Диск: RA-208/2. № 69/09/17-18.


[Закрыть]. За месяц до этого в своем первом выступлении на РС, в программе «По сути дела» у Виктора Франка, Кузнецов рассказывает: «В России может изменяться в ту или другую сторону политический климат, в России может, как я это определяю для себя, дверь открываться шире или захлопываться наглухо, или может разразиться катастрофа типа сталинских чисток… Но дело в том, что я лично не верю в сам принцип коммунизма. Отвергаю его… Я считаю, что это еще одно прекрасное, доброе намерение, которым была вымощена дорога в ад, причем эта дорога была вымощена на много километров, и еще неизвестно, сколько километров впереди. Я уходил из Советского Союза – как зверь инстинктивно спасается от стихийного бедствия. Я ни о чем не думал, это было спасение… Ой, ребята, ребята, это фантастично, это представить себе невозможно, какое это все-таки счастье: наконец говоришь то, что ты хочешь. И теперь мне хочется жить здесь долго, назло им, как можно дольше, сколько мне отпустит жизнь»[255]255
  Аудиоархив РС в Праге. 1969. Диск: RA-200/8. № 69/08/10-11.


[Закрыть].

Кузнецов проработал штатным сотрудником РС с 1969 по 1979 год, в начале 1970 года на волнах РС он подробно рассказывает о своем романе «Бабий Яр»[256]256
  Там же. 1970. Диск: RA-248/7. № 70/03/21-22b.


[Закрыть] и читает его в программе «С другого берега» на пару с диктором Светланой Павловой из лондонской студии РС: «Первый вариант, можно сказать, написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал и знал о Бабьем Яре. Понятия не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно, чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась “Бабий Яр”, и я ее прятал… После войны в Советском Союзе был разгул антисемитизма, кампания против так называемого космополитизма, судили еврейских врачей-отравителей, а название “Бабий Яр” стало чуть не запретным. Однажды мою тетрадь нашла мать. Прочла, плакала над ней и посоветовала хранить. Она первая сказала, что когда-нибудь я должен написать книгу. Много раз я принимался писать обычный документальный роман, не имея, однако, никакой надежды, что он будет опубликован. Кроме того, со мной самим произошла странная вещь: я пытался написать обыкновенный роман по методу социалистического реализма, единственному, который я знал… Но правда жизни, превращаясь в правду художественную, почему-то на глазах тускнела, становилась банальной и, наконец, подлой. Социалистический реализм обязывает писать не столько так, как было, сколько так, как это должно было быть… Ложный и лицемерный, этот метод, собственно, и загубил великую в прошлом русскую литературу. Я отказываюсь от него навсегда. Я пишу эту книгу, не думая больше ни о каких методах, ни о каких властях, границах, цензурах или национальных предрассудках. Я пишу так, словно даю под присягой юридическое показание на самом высоком, честном суде и отвечаю за каждое свое слово…»[257]257
  Там же. 1970. Диск: AS 051870 Kuznetsov/Babij Jar-1. № 70/05/18-19.


[Закрыть].

В Лондоне на РС Кузнецов становится публицистом, автором более двухсот программ, составивших определенный этап в этот период работы РС. В «Беседах Анатолия Кузнецова» писатель рассуждает о ценностях советского общества, об искусстве жить в обществе и большевистской «непримиримости»: «Я думаю о воспитании моем и миллионов подобных мне в Советском Союзе. Мне прививали непримиримость. К врагам, ко всем, кто не похож. Это знаменитое: “Тот, кто поет не с нами, тот против нас”… Кто хоть пикнул: “А может, иначе?” – немедленно враг… Непримиримость – первая добродетель коммунистов… Еще бы, сам великий кормчий избрал себе прекраснейший, по его представлению, псевдоним Сталин… Грустное, сожаления достойное время, стыдный период истории такой хорошей, такой большой, столько перестрадавшей страны…»[258]258
  Там же. 1978. Диск: RA-1401/4. № 78/05/26-27.


[Закрыть]. Кузнецов также сделал программы об идеологии в СССР («неправда как принцип»)[259]259
  Там же. 1976. Диск: RA-1218/6. № 76/11/26-27b.


[Закрыть], о коллективизации и ее жертвах[260]260
  Там же. 1977. Диск: RA-1426/3. № 77/12/02-03c.


[Закрыть], о произведениях советских писателей, в том числе о романе Михаила Шолохова «Поднятая целина». Кузнецов часто сравнивал работу писателя в Советском Союзе и зарубежье и говорил, что на Западе впервые в жизни работает по-настоящему. Важнейшим из всех прав Кузнецов называет право на эмиграцию, «с определения места, точки, пункта на земле, где будет идти жизнь человека, начинается его судьба»[261]261
  Цит. по: Толстой И. Полвека в эфире.


[Закрыть]. В 2011 году вышла книга передач Анатолия Кузнецова на Свободе[262]262
  Кузнецов А. На «Свободе»: беседы у микрофона, 1972–1979. М.: Астрель: CORPUS, 2011.


[Закрыть]. Если просмотреть программы, собранные с 1972 по 1979 год, можно выделить сквозную тему в выступлениях Кузнецова – свобода слова. Важная передача для оценки «подлинного и ложного» – «Якобы истины», где автор рассуждает о том, что такое «правда» в Советском Союзе: «Установки меняются как перчатки, старые книги изымаются, учебники собственной истории постоянно переделываются, страницы в энциклопедиях заменяются, газеты прошлых лет страшно взять в руки, собственные речи лучше забыть, – до того изолгались, что нет выхода, кажется, а любой проблеск правды все рассматривается как угроза, смертельная угроза. На одном собрании Союза писателей в 1969 году я своими ушами услышал: “Правда, товарищи, – это только то, что полезно делу коммунизма”. У меня ноги подкосились…»[263]263
  Кузнецов А. На «Свободе»… С. 24.


[Закрыть]. В 1979 году Анатолий Кузнецов умирает. Его памяти посвящает программу Леонид Владимиров[264]264
  См. подробнее: Толстой И. Полвека в эфире.


[Закрыть].

В 1969 году в Париже попросил политического убежища и другой писатель, Михаил Демин[265]265
  Михаил Демин (1926–1986) – автор книг «Блатной» (Нью-Йорк, 1981), «Перекрестки судеб» (Нью-Йорк, 1983), «Рыжий дьявол» (Нью-Йорк, 1987) и др. См. подробнее: Интервью с Михаилом Деминым в программе «События, факты, мнения». (Аудио-архив РС в Праге. 1969. Диск: RA-161/5. № 69/01/15-16.)


[Закрыть]. Настоящее имя Михаила Демина – Георгий Евгеньевич Трифонов, двоюродный брат писателя Юрия Трифонова. На РС Демин вел аналитическую программу «Советская литература». В программе «Литературные портреты» в 1971 году он говорит о «разновидностях советских писателей» и о том, «как издать стихи в СССР»[266]266
  Аудиоархив РС в Праге. 1971. Диск: RA-347/10. № 71/03/07-08c.


[Закрыть]. В 1970-х годах регулярно читает свою прозу перед микрофоном РС, в 1975 году прочитал свой роман «Блатной».

РС разоблачало советскую действительность с помощью разнообразных книг, рукописей и документов. Но прежде всего – с помощью правдиво рассказанных историй, например, освещения дела Андрея Синявского и Юлия Даниэля, суда над Иосифом Бродским (программа «Тираны и поэты»[267]267
  Там же. 1964. Диск: RA-19/5. № 64/07/10-11a.


[Закрыть]). Иван Толстой рассказывает: «Среди самиздатских материалов, уходивших, уплывавших, уползавших за границу, чтобы выжить, был в 64-м и необыкновенный протокол судебного заседания. Протокол неофициальный, созданный украдкой, на коленке, но имевший силу политического памфлета. Блестящая и мужественная работа Фриды Вигдоровой – суд над Бродским»[268]268
  Цит. по: Толстой И. Полвека в эфире.


[Закрыть]. РС ставит в эфир знаменитую стенограмму суда. В 1967 году в программе «Актуальные международные проблемы» читается письмо Солженицына писательскому съезду[269]269
  Аудиоархив РС в Праге. 1967. Диск: RA-82/5. № 67/09/27-28c.


[Закрыть]. В том же году в передаче о суде над Синявским и Даниэлем (выпуск программы «Круглый стол»), в результате осужденными на семь и пять лет лагерей, участвуют Георгий Адамович, Владимир Вейдле, Никита Струве, Гайто Газданов. Они обсуждают «Белую книгу», составленную Александром Гинзбургом по материалам суда над писателями, по реакции и откликам общественности, по документам и письмам в защиту обвиняемых.

В 1966 году «Белая книга» попала на Запад. Гайто Газданов говорит, что «впервые за последние годы появляется возможность убедиться в том, что так называемая советская общественность, которая должна была бы одобрять все действия советского правительства, в данном случае реагирует против правительства»: «Тексты попали в Париж, и я имел возможность с ними ознакомиться. Это листки, напечатанные на пишущей машинке, их очень большое количество, там приведено 185 документов…

Вейдле: Впечатление радостное отчасти, отчасти и грустное. Радостное оттого, что нашлось столько людей среди литераторов и не только, которые весьма мужественно высказали свое мнение по поводу этого процесса. Причем они все подписались своими фамилиями… Так что они нисколько не избегают ответственности за то, что они сказали. С тем, что они все сказали, тоже нельзя не согласиться. Они это высказали в осторожной, конечно, форме, но все то, что они утверждают, это правильно… Но неизбежно книга производит и грустное впечатление тем, что в ней открывается насчет того, каков нынче в Советском Союзе суд. Это сказалось уже в процессе Бродского, который в Ленинграде был проведен за полтора года до того…

Адамович: У меня по поводу этих документов 51 процент радости и 49 процентов грусти. Потому что жертвы советского режима были и будут, и были гораздо более страшные жертвы, чем Синявский и Даниэль, по своей участи. Радость, потому что совершенно явно, что что-то в России меняется, и теперь происходит то, что не могло произойти 15 лет тому назад. Мне всегда представляется, что если когда-нибудь произойдет в России не революция, а настоящая эволюция, то под давлением новых поколений…»[270]270
  Там же. Диск: RA-53/5. № 67/01/08-09.


[Закрыть].

В 1976 году, в десятилетие процесса Синявского и Даниэля, Виктор Некрасов вспоминает, какое впечатление на него произвел этот процесс: «Это было впечатление некоей разорвавшейся бомбы. Мы не привыкли к тому, что на процессе люди себя держат людьми, а не запуганными и затравленными кроликами. И хотя об этом процессе в феврале 1966 года мы сначала узнали из советских газет, вскоре, когда я вернулся в Москву, я встретился с людьми, которые были на процессе… я понял, что именно поведение Синявского и Даниэля сделало переворот, было каким-то первым толчком, чем-то перевернувшим всех нас. Кто кого судит? Вот тут-то и возникает этот вопрос. Судил ли Смирнов и советское судопроизводство или, сидя на скамье подсудимых, Синявский и Даниэль судили систему? Мне кажется, что второе. И может быть, поэтому февраль 1966 года входит какой-то знаменательнейшей вехой в историю не только русской и советской литературы, но и вообще русской общественности. Может быть, именно тогда-то общественность подняла голову, поняла, что она – сила, что с ней не так-то легко бороться»[271]271
  Цит. по: Толстой И. Полвека в эфире.


[Закрыть].

В 1967 году РС, в преддверии Четвертого съезда писателей в Москве, обращается к статье Синявского «Что такое социалистический реализм?», за которую ее автор уже отбывает срок. Статья была впервые напечатана во французском журнале «Эспри» в феврале 1959 года, затем тогда же в русском зарубежном альманахе «Мосты» (в обратном переводе с французского). Ведущий программы рассказывает, что статья считалась анонимной и только потом выяснилось, что ее автор – Синявский, который осужден в Москве «за опубликование своих произведений за границей…»[272]272
  Аудиоархив РС в Праге. 1967. Специальная передача. Диск: 54/1. № 67/01/13-14.


[Закрыть]. На волнах РС звучат выдержки из статьи Синявского.

Сам Синявский в 1986 году будет вспоминать 1965 год у микрофона РС в программе «С другого берега». Он написал роман о своем аресте «Спокойной ночи» и сам читал его в эфире РС: «Это было у Никитских ворот, когда меня взяли. Я опаздывал на лекцию в школу-студию МХАТ и толокся на остановке, выслеживая, не идет ли троллейбус, как вдруг за спиной послышался вопросительный возглас: “Андрей Донатович?!”… Обернувшись и никого, к удивлению, не видя и не найдя позади, я последовал развитию вокруг себя по спирали… потерял равновесие и мягким точным движением был препровожден в распахнутую легковую машину, рванувшуюся, как по команде, едва меня упихнули. Никто и не увидел на улице, что произошло. Два мордатых сатрапа со зверским выражением с двух сторон держали меня за руки… Машина скользила неслышно, как стрела… Мыслилось: они ведут неотступную борьбу с невидимым на пути затаившимся противником. Это было похоже на то, что я написал за 10 лет до ареста в повести “Суд идет”. Теперь, на заднем сидении со штатскими по бокам, я мог оценить по достоинству ироничность положения и наслаждаться сколько угодно дьявольской моей проницательностью»[273]273
  Там же. 1986. Диск: FAS 032986 Rozanova/A.Sinjavsky. № 86/03/29.


[Закрыть].

В цикле передач «Полвека в эфире» рассказывается, что, когда повесть «Суд идет» в 1960 году читали по радио, никто не знал, что автором был Андрей Синявский[274]274
  См. подробнее: Толстой И. Полвека в эфире.


[Закрыть].

О «подлинном и ложном» в советской литературе рассуждает Сергей Довлатов, который из серьезного эпизода умел сделать эпизод юмористический. Он говорил не только об истории, но и представлял живую литературную историю, «историю с человеческим лицом»[275]275
  Из интервью автора с Иваном Толстым (2014 г.).


[Закрыть]. Довлатов вносил в программы радио ту легкость, которой так не хватало многим.

В 1986 году он делает передачу о выступлениях Евгения Евтушенко в Нью-Йорке, свидетельствующую об отношении к советской литературе в эмигрантских кругах: «Свое выступление в соборе Сент-Джон Евтушенко начал с откровенной пошлости. Медленно оглядев высокие, исчезающие в полумраке своды храма, он пониженным до трагизма голосом выговорил: “Я редко хожу в церковь”. Затем вдохновенно блеснул глазами и крепнущим баритоном закончил: “Моя церковь – поэзия”. Тотчас же ко мне наклонилась моя соседка по секции прессы, знакомая американка средних лет, и встревоженно зашептала: “Как Вы думаете, его не репрессируют за эти слова?”. Я поспешил успокоить мою соседку и заверить ее в том, что бесстрашному поэту ничего не угрожает. Выступление Евтушенко в соборе Сент-Джон предварил короткой и темпераментной речью знаменитый американский прозаик Норман Мейлер, который известен своими леволиберальными взглядами. Мейлер представил Евтушенко не только как великого поэта, но и как видного общественного деятеля, мятежника, тираноборца и пламенного революционера. По словам Нормана Мейлера выходило, что разоблачение культа личности – дело рук Евтушенко, послесталинская оттепель – результат усилий Евтушенко, и так далее…

Слушая Мейлера, невольно начинаешь задумываться, уж не Евгению ли Евтушенко мы обязаны свержением татаро-монгольского ига и отменой крепостного права на Руси. Попутно Норман Мейлер совершил исторический экскурс, объяснив собравшимся, что при Сталине в Советском Союзе творились ужасные несправедливости, а сейчас там, слава богу, все наоборот. Что касается самого Евтушенко, то он по очереди с талантливым переводчиком читал свои не очень новые стихи по-русски и по-английски. А в промежутках делал не очень новые словоизъявления относительно того, что все народы должны жить в мире, что искусство сближает, а ядерная война была бы для человечества непоправимой катастрофой. Он мог бы, например, добавить к этому, что собака – друг человека, и это было бы так же справедливо и так же банально, как все, что он произносил в этот вечер»[276]276
  Аудиоархив РС в Праге. 1986. Диск: Maja RA-290/3. № 86/03/16-17.


[Закрыть].

В текстах радиовыступлений безошибочно угадывается стиль повествования Довлатова-писателя: «…нью-йоркская редакция РС не в первый раз посылает меня на концерт Евтушенко, и я давно уже понял, что все, что говорит и делает Евтушенко, рассчитано исключительно на доверчивых, невинных и сверх всякой меры дружелюбных американцев, многие из которых все еще принимают за чистую монету его агитпроповские восклицания. Выходцев из Союза не проведешь, и перед соотечественниками Евтушенко не рискнул бы опуститься до каламбуров вроде тех, что он позволил себе на выступлении в одном из нью-йоркских колледжей. Реагируя на какой-то вопрос американской барышни, Евтушенко эффектно заметил: “Я не политик, я поэт”. Мы-то кое-что знаем о связи искусства с политикой, еще у Ленина читали рассуждения на эту тему, а вот безгрешные американцы наградили Евтушенко звучными аплодисментами. Евтушенко давно уже предстает перед западной аудиторией в образе голубя мира, в роли этакого спортсмена-олимпийца, на время выступлений которого воюющие державы по традиции заключают перемирие. В промежутках между стихами Евтушенко одаривает американцев вариациями на тему своего давнего популярного стихотворения «Хотят ли русские войны?». Помните? (Довлатов читает стихотворение не полностью.) Если бы я был человеком педантичным, я бы предложил Евтушенко задать этот вопрос «Хотят ли русские войны?» женам и матерям афганских крестьян. И вообще спросил бы Евтушенко, как в этом случае согласуются поэзия с политикой. Но я не педант, и, кроме того, мне не хотелось нарушать волнующую атмосферу встречи американской публики с экзотическим сибиряком, каковым Евтушенко неустанно себя именует. Хотя на гастроли предпочитает ездить не в родную Сибирь, а в тлетворный империалистический Нью-Йорк…

Перед нами звезда или, как здесь выражаются, профессиональный шоумен, эстрадник. И эта сущность Евтушенко отчетливо проявилась во время неприятного инцидента, имевшего место по ходу заключительного выступления поэта в соборе Сен-Джон. Минут через десять после начала выступления настоятель собора прервал выступление Евтушенко и сказал: “Господа! Только что последовал анонимный телефонный звонок с сообщением о том, что в зале подложена бомба. Прошу на несколько минут освободить помещение. Полиция должна убедиться в том, что это ложная тревога”. Публика направилась к выходу. Видавшая виды нью-йоркская полиция спокойно приступила к выполнению своих обязанностей. Через некоторое время порядок был восстановлен. Тревога действительно оказалась ложной. Я не знаю, кто совершил анонимный телефонный звонок, – это могли сделать левые или правые экстремисты из какой-нибудь молодежной организации, желающей сорвать выступление Евтушенко, как пропагандистское. Должен сказать, что, какими бы соображениями не руководствовались эти люди, их выходка отдает, как минимум, хулиганством. Во время этого происшествия я следил за реакцией Евтушенко. Когда сообщили про бомбу, Евтушенко не выразил ни малейших признаков страха, что, безусловно, делает ему честь, мало этого, лицо Евтушенко заметно оживилось, что выглядело уже достаточно странно. И вдруг я понял, что Евтушенко переживает сейчас миг неслыханного торжества. Теперь он вернется в Москву и напишет стихи о том, как в условиях, близких к фронтовым, он, Евтушенко, продолжал выполнять свою благородную миссию»[277]277
  Там же.


[Закрыть]. Выпуск цитируемой аналитической программы «Культура, судьбы, время», в которой выступал Довлатов, целиком был посвящен концертам Евтушенко в американских городах.

Тему продолжает другой писатель – сотрудник РС Владимир Максимов. Он говорит о советских писателях категоричнее, с большим раздражением, чем Довлатов, называя их «любимцами западной публики, пропагандирующими политику очередного генсека»[278]278
  Аудиоархив РС в Праге. 1986. Диск: Maja RA-290/3. № 86/03/16-17.


[Закрыть]. Эта острота, как отмечает Максимов, определяет общее мнение эмигрантов о советской культурной политике за рубежом: «Кто-то недавно остроумно заметил: ослабление международной напряженности – на Запад едут Евтушенко и Вознесенский. Усиление международной напряженности – на Запад снова едут Евтушенко и Вознесенский»[279]279
  Там же.


[Закрыть].

Так же как и в своих литературных произведениях, Максимов в текстах для передач РС пытается осмыслить соотношение человеческой судьбы и истории. Чередуя современные и исторические события, он объясняет главную мысль своего выступления: «времена меняются, но лишь в том смысле, что идеологических мавров теперь не уничтожают после того, как они выходят в тираж».

«Бросим ретроспективный взгляд на недавнюю советскую историю. 20-е годы. Не успели зарасти травой братские могилы расстрелянных большевиками кронштадтских матросов, как Ленин объявляет так называемую новую экономическую политику и десятки самых именитых политических вояжеров от советской культуры разлетаются по городам и весям Запада с оливковой ветвью в зубах и пропагандистскими сочинениями в кармане. В интеллектуальных салонах и снобистских аудиториях Берлина, Парижа, Лондона и Нью-Йорка они рассказывают зачарованной публике сказки о неслыханной либерализации режима, безбрежной свободе культуры в стране, расцвете творчества и социалистическом гуманизме. В результате политический, экономический и моральный авторитет СССР на Западе растет не по дням, а по часам. В это же время большевики хладнокровно добивают Закавказье и Среднюю Азию, топят в крови восстание тамбовских крестьян, вымаривают голодом Кубань и Поволжье, провоцируют беспорядки в Болгарии и Германии, разбрасывают сети шпионажа и дезинформации в Европе и обеих Америках. Но ради успеха великого эксперимента прогрессивная элита Запада готова закрыть глаза и уши для любой негативной информации из страны ее социальных грез. В этом ей помогают ее непогрешимые кумиры – Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Ромен Роллан и прочие не менее именитые сирены мирового прогресса. Все они умерли в своих постелях, окруженные почетом и уважением современников, с горделивым сознанием выполненного долга перед страждущим человечеством. Хуже пришлось советским участникам этого пропагандистского спектакля. Сыграв свою роль, все они, Есенин, Маяковский, Мейерхольд, Пильняк, Третьяков, Воронский и многие-многие другие были вскоре доведены до самоубийства или закончили жизнь в пыточных подвалах того самого учреждения, которое оплачивало их зарубежные путешествия…»

Выделяя каждое десятилетие, Максимов рассказывает: «30-е годы. Только-только завершились кровавая коллективизация крестьянства и искусственный голод на Украине, унесшие миллионы жертв, по стране прокатилась волна политических процессов и чисток, цензура в области культуры сделалась тотальной, а новые апологеты советского рая уже поспешили на загнивающий Запад с сенсационными сообщениями о торжествующей в Советском Союзе демократии, счастливой жизни трудящихся и преимуществах социалистического реализма. И снова все кончилось тем же… 40-е годы. В эйфории совместной победы над фашизмом культурное братание превратилось в разновидность эпидемии. Перед очередным поколением советских дезинформаторов от культуры, вроде Константина Симонова, Ильи Эренбурга, Александра Фадеева, как по щучьему велению, открывались двери любых салонов, кабинетов, респектабельных домов. Пропагандистские байки недавних братьев по оружию принимались как истины в последней инстанции, а смельчаки, пытавшиеся в них сомневаться, предавались всеобщей анафеме. Не осталась в стороне от этого заманчивого поветрия и наша эмиграция[280]280
  Там же.


[Закрыть].

Максимов продолжает: «Наиболее истосковавшиеся по русским березкам и славе имперских знамен встали в очередь за советскими паспортами. Сам Молотов вместе с послом во Франции Богомоловым благословлял простаков в их патриотический путь. Брали их прямо по прибытии в Москву, на Белорусском вокзале, впоследствии о большинстве из них никто ничего не слышал. В это же время миллионы советских военнопленных заполняли бесчисленные лагеря от Воркуты до бухты Нагаево. Военные трибуналы беспощадно расправлялись со вчерашними победителями, в числе которых оказался и Александр Солженицын. И новый голод косил сотни тысяч крестьян на Украине и в Молдавии. К тому же вскоре подоспели и погромы еврейской интеллигенции, в которых погибли лучшие ее представители – Михоэлс, Маркиш, Квитко и множество их собратьев. А наши дезинформаторы от культуры, вроде Фадеева и Эренбурга, на вопросы западных друзей о судьбе их еврейских коллег, не моргнув глазом, отвечали, что виделись с ними не долее, чем в день отъезда за границу. И западные коллеги этих прохвостов не только верили их брехне, но и распространяли эту брехню на страницах западной печати и в университетских аудиториях. Правда, на этот раз, обе стороны, за исключением одного лишь Фадеева, пустившего в порыве раскаяния себе пулю в сердце, благополучно почили в собственной постели или в номенклатурных клиниках».

Максимов продолжает: «50-е годы. С приходом к власти Хрущева, с его докладом о культе личности на XX съезде партии советская культурная экспансия на Запад приобрела размеры стихийного бедствия. Оперные тенора и поэты, кинорежиссеры и джазисты, плясуны и профессора обеих сторон слились в экстазе общечеловеческого единства, хором провозглашая наступление золотого века культуры и всеобщего благоденствия. На этом радужном фоне сразу же заметно выделились два критика режима, как их сразу же окрестили на Западе, – Евтушенко и Вознесенский. Гонимые у себя на родине партийной критикой и клеветой сталинистов, они мужественно боролись в странах капитала с эксплуатацией безработицы (Максимов читает на повышенных тонах, до этого начало текста читает с раздражением), итальянской мафией и войной во Вьетнаме, западногерманским реваншизмом и капиталистической гонкой вооружений. Странно, но никто из их западных коллег и обожателей не спросил у них, почему других литературных критиков режима, вроде Нарицы, Тарсиса, Синявского и Даниэля, отправляют не в заграничные поездки, а в лагеря и психиатрические больницы. По какой причине закрывают последние и до этого не такие уж многочисленные церкви?.. С тех пор вот уже без малого тридцать лет эти два любимца западной публики определенного толка разъезжают по всему миру, пропагандируя политику каждого очередного генсека в самом выгодном для него свете и попутно клеймя социальные пороки и агрессивную политику Запада. И снова никто из их здешних друзей не спрашивает у них, чем заняты советские оккупанты в Афганистане и Чехословакии, за какие преступления отбывают сроки писатели Руденко, Некипелов, Марченко, Бородин и целый ряд других. Почему находятся в заключении и ссылке члены советской комиссии по наблюдению за Хельсинкскими соглашениями? Или что побуждает власти преследовать собственных пацифистов, если СССР действительно заинтересован в разрядке международной напряженности и ставит перед собой одни лишь мирные цели.

Времена, конечно, меняются, но меняются лишь в том смысле, что идеологических мавров теперь уже не уничтожают после того, как они выходят в тираж. Поэтому я убежден, нынешние дезинформаторы от культуры почиют в конце концов в полном благополучии, оплаканные властью и близкими родственниками, передав свои сомнительные функции следующему поколению идеологических ловкачей. Но, к сожалению, нам от этого не легче»[281]281
  Аудиоархив РС в Праге. 1986. Диск: Maja RA-290/3. № 86/03/16-17.


[Закрыть].

Виктор Некрасов также поднимает в своих выступлениях темы взаимоотношения писателя и государственной власти, потребности человека в свободе творчества. Так же как и в эмигрантской прозе, в выступлениях Некрасова много риторических вопросов. Жанр выступлений был обусловлен особенностями мировосприятия Некрасова – «стремлением воссоздать непосредственную искреннюю реакцию на событие и доверительным отношением к читателю»[282]282
  Зубарева Е.Ю. Проза русского зарубежья… С. 36.


[Закрыть], слушателю. Отвечая тем, кто обвинял его в «лживой клевете», Некрасов говорил: «Значит, есть и правдивая? Грубая? Значит, есть и нежная?.. Но шутки шутками, а если говорить серьезно, долг каждого честного человека, оказавшегося в условиях, в которых оказался я, пользоваться каждым подвернувшимся случаем, чтоб говорить и доносить правду до тех, кто лишен возможности знать ее…»[283]283
  Некрасов В.П. Записки зеваки: роман, повести, эссе. М., 1991. С. 179.


[Закрыть]. Такой возможностью стали для писателя выступления на РС.

Старейший сотрудник РС Джин Сосин вспоминает, что однажды Довлатов сказал о себе: «Оказавшись в эмиграции, я создал для себя собственный жанр. Поскольку я не знал американской жизни, американской прессы, не интересовался американским искусством, мне пришлось заняться мемуарами»[284]284
  Сосин Дж. Искры Свободы… С. 178.


[Закрыть]. В «Филиале» Сергей Довлатов сатирично описывает работу на РС, называя радиостанцию «Третьей волной»: «Наша тема – Россия и ее будущее. С прошлым все ясно. С настоящим – тем более… А вот насчет будущего есть разные мнения… На радио среди штатных сотрудников имеются дворяне, евреи, бывшие власовцы. Есть шестеро невозвращенцев – моряков и туристов… Попадаются на радио довольно замечательные личности. Есть внучатый племянник Керенского с неожиданной фамилией Бухман. Есть отдаленный потомок государя императора – Владимир Константинович Татищев. Как-то у нас была пьянка в честь дочери Сталина Аллилуевой…»[285]285
  Довлатов С. Филиал // Звезда. 1989. № 10.


[Закрыть].

Один из жанров выступлений Довлатова на РС – это беседы о жизни в Советском Союзе, а точнее, сатирические зарисовки о советской жизни. Позиция Довлатова нарушала традиции радио, где было принято быть уверенным в своей правоте, она противоречила общему этическому самоощущению авторов. Довлатов приходил с совершенно чуждой для РС интонацией – виноват сам, не советская власть. «Довлатов показал, что абсурдна не советская, а любая жизнь»[286]286
  Генис А. Довлатов и окрестности. М.: Вагриус, 1999.


[Закрыть].