Текст книги "Путешествие в Сиам"

Дети поклонились, коснулись лбами своих сложенных ладоней в знак согласия.

Потом Его Величество удалился вместе со священнослужителями. Едва он скрылся из виду, придворные дамы в смятении загалдели, задавая вопросы, листая книги, переговариваясь и пересмеиваясь между собой. Разумеется, в столь шумной обстановке ни о каких уроках не могло быть и речи. Мои юные принцы и принцессы исчезли в объятиях своих нянек и рабов, а я вернулась домой. По-настоящему к обучению в королевской школе я приступила в следующий четверг.

В тот день толпа полуголых ребятишек следовала за мной и Луи до ворот дворца, где наш провожатый передал нас на попечение очередной рабыне, по просьбе которой массивные ворота приотворились лишь настолько, чтобы в них мог пройти один человек. Ступив на территорию дворца, мы стали объектом пристального внимания амазонок. «Старшая из стражниц» выразила сомнение в том, что они вправе пропустить со мной моего сына, после чего все посмеялись, и мы двинулись дальше. Прошли через бесшумную овальную дверь и оказались в сумрачном прохладном павильоне, в центре которого были расставлены столы для учеников. Несколько почтенных дам, ожидавших нашего прихода, тотчас же удалились. Вернулись они примерно через час вместе с отпрысками сиамского короля (в составе двадцати одного человека), которых следовало посвятить в тайны чтения, письма и арифметики по европейской и, прежде всего, английской системе образования.

Очень скоро мои ученики сидели на стульях вокруг длинного стола. Перед каждым лежал экземпляр знаменитого букваря Уэбстера [61]61
   Уэбстер, Ной (1758 –1843) – американский лексикограф, прославившийся составлением словарей. Наибольшую известность получили «Американский словарь английского языка» (American Dictionary of the English Language, 1828 г.) и «Орфографический словарь» (Blue  —Backed Speller, 1783  –1785 гг.).


[Закрыть], и они вслух повторяли за мной буквы алфавита. Я стояла у одного конца стола, маленький Луи – у другого. Взобравшись на стул, чтобы ему удобнее было командовать своим дивизионом, он подражал мне в очаровательной манере, в точности воспроизводя каждое мое действие. Его маленький пальчик терпеливо показывал классу необычные буквы, которые ему самому были хорошо знакомы.

После полудня ко мне привели группу молодых женщин, которых я должна была учить, как и остальных. Я встретила их благожелательно, одновременно записывая их имена в своей тетради. Это вызвало всеобщее тревожное оживление, которое мне не сразу удалось погасить, поскольку мое знание местного языка ограничивалось несколькими простыми фразами. Но стоило женщинам справиться с испугом и вновь обрести уверенность в себе, они принялись бесцеремонно осматривать и ощупывать меня, что мне ни в коей мере не льстило. Они трогали мои волосы и платье, воротник, пояс, кольца. Одна, надев мои вещи – шляпку и накидку, – стала прогуливаться по павильону. Другая нацепила мои перчатки и вуаль, к огромному удовольствию малышей, отреагировавших на ее эскапады бурным смехом. Суровая дуэнья, заслышав шум, в гневе ворвалась в павильон. В ту же секунду шляпка, накидка, вуаль и перчатки полетели в разные стороны, сами молодые женщины повалились на пол и, словно мальчишки, пойманные за озорством, пронзительно забубнили на все лады:

– Ба, бе, би, бо.

Одна женщина, на вид непосредственный ребенок, вероятно, мнила себя самой умной и способной в королевском гареме. Отказавшись заниматься такой ерундой, как запоминание алфавита, она заявила, что сразу перейдет к чтению. Я предоставила ей самостоятельно барахтаться в архипелаге трудных слов и вскоре заметила на ее лице признаки огорчения.

В дальнем конце стола, склонившись над моим сыном, стояла бледная молодая женщина. Она не сводила глаз с букв, которые называл ей мой сын. Выглядела женщина подавленной и несчастной. В павильон она пришла незаметно, никто ее не представил, словно она не имела ничего общего с остальными. И теперь она держалась особняком, сосредоточенная лишь на заучивании алфавита под руководством своего маленького наставника. Перед окончанием занятия она повторила урок моему разумному мальчику. Тот выслушал ее с величавой серьезностью, затем похвалил за старания и сказал, что она может быть свободна. Заметив, что я с любопытством наблюдаю за ней, женщина съежилась, едва не спрятавшись под стол, словно сознавала, что не вправе находиться здесь и достойна лишь подбирать крохи знаний, случайно упавшие перед ней на пол. Она была не очень юной и красотой не блистала, но глаза у нее были умные и выразительные и сейчас тем более приковывали внимание, потому что в них сквозила глубокая печаль. Желая поощрить ее к тому, чтобы прийти в школу в следующий раз, я из благоразумия и по доброте душевной сделала вид, будто для меня она такая же, как все остальные, и, так и не обратившись к ней, поспешила покинуть дворец, пока Его Величество не прервал свой послеполуденный отдых. Было ясно, что это раздавленное существо впало в немилость у короля. Ее романтическая скорбная история будет рассказана в последующих главах.

Глава Х
Мунши и ангел Гавриил

Наша голубая комната окном выходила на длинный ряд домов, крытых пальмовыми листьями. Постройки, пережившие много сезонов дождей, обезображивали грязные пятна. В этих домах наш ближайший сосед – магометанин почтенных лет, судя по его внешнему виду и манерам, – складировал мешки сахара, ожидая повышения биржевых цен. Этот достойный старец ежедневно в послеобеденные часы наносил нам визит, и в маленькой уютной комнате на восточной стороне, предназначенной для занятий и медитаций моего наставника-перса, поднимал для обсуждения серьезные темы из Священного Корана.

Теснившиеся крыши, что виднелись из окна Мунши, имели самые причудливые формы – в зависимости от кошелька или прихотей своих хозяев. Умный хитрый старик быстро нашел жильцов для тех домов, и ему были известны даже социальный статус и материальное положение каждого из арендаторов. Проживание в столь аристократическом квартале тешило его тщеславие. Наш дом по своей архитектуре больше восточный, нежели европейский, был воздвигнут на месте старого дворца и сооружен из его обломков. Среди кусков мрамора и глиняных черепков, которые нам приходилось собирать в кучу вместе с прочим мусором каждый день, мы иногда находили камни с сиамскими и камбоджийскими письменами или с рельефными изображениями гротескных фигур – персонажей индуистской мифологии. Неужели эти обломки так зачаровывали Мунши, или в нем вдруг проснулся энтузиазм антиквара, заставлявший его часами махать лопатой, откапывая кирпичи, камни, изразцы, плиты? Я не находила объяснения этой новой страсти старика, но, видя, что он одержим своим эксцентричным занятием, а Луи с восхищением рассматривает находки – личинки, улитки, разбитые фигурки, – я не мешала им предаваться этому дешевому безобидному развлечению.

Однажды вечером, когда я с нераскрытой книгой на коленях сидела и размышляла на веранде, до меня донесся звенящий мелодичный смех сына. Я направилась к нему. На краю глубокой ямы в углу двора сидел Мунши – воплощение скорбного разочарования, – а рядом с ним стоял, хлопая в ладоши и весело смеясь, мой сын. Старый ребенок доверил свою тайну малому, и в поисках клада совместными усилиями они вырыли эту яму. И надо же, на дне лежало что-то, похожее на ржавый кошелек. У Мунши гулко забилось сердце. Он долго всматривался в свою находку, потом – не с первой попытки – все же сумел вытащить ее. Оказалось, это жаба! Мерзкая желтая жаба!

– Да чтоб ты сгнила в своем болоте! – в гневе вскричал искатель сокровищ. Швырнув изумленную жабу назад в яму, он принялся стенать, проклиная свой кисмет [62]62
   Кисмет – то же, что и рок, судьба. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Мой сын покатывался со смеху.

Несколько дней к лопате никто не прикасался, но по осторожным замечаниям Мунши по завершении наших вечерних занятий я заключила, что мысли о спрятанных сокровищах по-прежнему не дают ему покоя. Пылкое воображение ребенка рисовало ему залежи богатства, ожидающие лишь прикосновения волшебной лопаты, чтобы обнажить золотые жилы к услугам его мемсаиб и ее верного слуги. И никакие доводы рассудка не могли рассеять его видения о золоте: чем больше он мечтал о сокровищах, тем больше верил в их существование. Но где они спрятаны? В каком месте?

– Нужно только подождать.

Пролетела еще одна неделя. Мы с сыном трудились усердно, как никогда, в нашей школе, устроенной в прохладном павильоне. Я избавилась от мертвого груза своих обид и сожалений, в моем сердце снова появилась легкость. Я делала для себя приятные открытия, распознавая красоту в бесхитростных лицах детей, которые приветствовали нас каждое утро. Оставалось только удивляться, почему мне понадобилось так много времени, чтобы постичь секрет их очарования. Любимая дочь короля, принцесса Сомдеч Чао Фа-йинг [63]63
   Перворожденная Небес. (Прим. автора.)


[Закрыть] (в свое время о ней я поведаю более печальную историю), этот трудолюбивый лучезарный эльф, словно яркое солнце, озаряла радостью мрачные тени в стенах дворца. Ее темные бездонные сияющие глаза, простота и доверчивость были как глоток живительного воздуха. От девочки исходили потоки свежести и чистоты. Все самое мрачное, к чему она прикасалась, начинало играть удивительными красками. Даже суровые хрычовки, следившие за порядком в гареме, смягчались в ее присутствии.

Однажды утром, когда Луи перед завтраком повторял уроки, в комнату вошел Мунши. Он низко поклонился, рассыпавшись в приветственных «салям». Выражение лица у него было одновременно очень серьезным и комичным, и я с беспокойством осведомилась, что случилось.

– Мемсаиб! – отвечал он, тяжело дыша, что выдавало в нем возбуждение ребенка и немощь старика. – Я должен сказать вам что-то очень важное! Время пришло! Вы получите доказательство преданности вашего верного Мунши, который клянется Аллахом, что без вашего дозволения не тронет и крупицы золота в тех набитых мешках, если мемсаиб одолжит ему десять тикалей [64]64
   Тикаль – денежная единица в Сиаме до 1928 г., серебряная монета.


[Закрыть] на покупку отвертки!

– На что тебе отвертка, Мунши?

– О, мэм, выслушайте меня! – вскричал он с горящим взором одержимого. – Я обнаружил точное место, где угас дух старого герцога Сомдеч Онг Яя. Это секрет, чудесный секрет, мемсаиб, который не ведает ни одна душа во всем Сиаме.

– А как же этот секрет открылся тебе? – удивилась я. – Ведь ты не знаешь ни слова на местном языке, который ты презрительно провозгласил недостойным уст правоверных, сказав, что от него никакой пользы, что он только вводит в заблуждение философов и мунши.

– Суннох, суннох [65]65
   Послушайте, послушайте. (Прим. автора.)


[Закрыть], мемсаиб! Этот секрет мне открыл не язык человеческий. Это был Анже Жибраиль [66]66
   Ангел Гавриил. (Прим. автора.)


[Закрыть]. Минувшей ночью он явился мне во сне и сказал: «О сын Джаффур-хана! Молитвы твои услышаны, и тебе даруется знание, в котором все эти годы было отказано кяфирам [67]67
   Кяфир – в переводе с арабского «неверующий» или «иноверец». (Прим. ред.)


[Закрыть]. Вставай! Повинуйся! И со смирением прими сокровища, которые предназначили тебе, верному последователю пророка!» С этими словами он ударил в золотые пальмовые ветви, что держал в руках; и, хотя я уже не спал, мемсаиб, я был так потрясен его красотой и лучезарностью, что, казалось, вот-вот умру. Его сверкающие крылья цвета сапфиров ослепили меня. У меня отнялся язык, я ничего не видел. Но чувствовал исходящее от него сияние и слышал шуршание его крыльев. Он еще раз ударил в золотые пальмовые ветви и крикнул: «Смотри, о сын Джаффур-хана! Смотри на то место, где лежат сокровища того надменного вождя кяфиров!» Я встал, и ангел тотчас исчез с моих глаз, а вместо него появились сияющая золотая курица и шесть золотых цыплят. Они клевали раскаленные угольки, которые, остывая, превращались в зернышки из чистейшего золота. Внезапно я увидел большое светящееся пятно, как будто рушни [68]68
   Огненный шар. (Прим. автора.)


[Закрыть], и оно взорвалось ровно на том месте, где была курица; и потом снова темнота. Мемсаиб, твой слуга побежал и положил камень на то место, а потом преклонил колени на том камне, обратил лицо на юг и пять раз прочитал калемах [69]69
   Благодарственная молитва. (Прим. автора.)


[Закрыть].

Стыдно признаться, но я расхохоталась, после чего обиженный старик поклялся, что в следующий раз, когда ангел явится ему, он нас позовет. Я приняла его условие и даже пообещала, что немедленно выдам ему десять тикалей на отвертку, если увижу зерна из чистейшего золота, которые клевали цыплята Гавриила. Мунши был глубоко удовлетворен, столь твердо он верил в свое видение.

Спустя несколько ночей после того необычного явления нас разбудили крики Биби и ее мужа:

– Проснитесь, проснитесь!

Подумав, что в доме пожар, я накинула халат и с сыном на руках выскочила в соседнюю комнату. Действительно, я увидела огонь, но в дальнем углу двора. Ночь была темная, с реки поднимался густой туман. В порывах ветра пламя костра вспыхивало и мерцало, отбрасывая вокруг неровные причудливые тени. Мунши смотрел на огонь как завороженный, ожидая, что вот-вот снова появится сверхъестественная курица. Но я в чудеса не верила и потому решительно спустилась с крыльца и в сопровождении своих дрожащих домочадцев пошла к костру.

На изодранной циновке, положив голову на камень вместо подушки, спала пожилая сиамка. Под открытое небо ее выгнала духота, а костер она развела, чтобы огонь отпугивал от нее москитов.

– Мунши, это и есть твой ангел Гавриил, – сказала я. – Так что забудь про тикали на отвертку и впредь мне такими просьбами не докучай.

Глава XI
Жизнь во дворце

Считается, что Бангкок свое название унаследовал от древней столицы Аютии, но в королевских архивах, к которым я получила свободный доступ, он именуется Крунг Тхепха Маханакхон Сиаютия Махадилок Рачатхани, что значит Королевский город непобедимого и прекрасного архангела. Бангкок обнесен двойным кольцом стен, которые разделяют его на внутренний и внешний город. Внутренние стены достигают в высоту 30 футов [70]70
   30 футов = 9,144 метра


[Закрыть], в углах расположены круглые форты с пушками, так что в целом вся система укреплений представляет собой довольно внушительное оборонительное сооружение. В центре, в самом сердце крепости, стоит величественный дворцовый комплекс, окруженный третьей стеной, за которой находятся королевский дворец, гаремы, храм Ват Пхракэу и Маха Прасат.

Маха Прасат – грандиозное четырехугольное сооружение, которое венчает строгий по форме и пропорциям длинный шпиль. Здание освящено, и здесь усопшие правители Сиама двенадцать месяцев ждут кремации. После сожжения сюда же помещают их прах в золотых урнах. В тронном зале Маха Прасат коронуют на престол новых монархов и проводятся все придворные церемонии. В дни некоторых больших праздников и событий государственной важности Его высокопреосвященство отправляет здесь службу, на которой присутствует весь королевский двор, в том числе главные дамы гарема. Их место за тяжелыми портьерами из шелка и золота, которые свисают с потолка до самого пола. Жуя бетель, они перешептываются, смеются и выражают восторг всякими другими способами, присущими их полу, когда украдкой поглядывают из своего укрытия на внешний мир. Ибо, хоть они и живут в заточении под строгим надзором, жизнь большого города со всеми ее страстями, суетой и романтикой от случая к случаю, словно блуждающий пытливый луч света, проникает в темноту сердец этих табуированных женщин, будоража их детские умы, пробуждая в них живой интерес к непознанному и наполняя смутной тоской.

В этих стенах с некоторых пор прятались беглецы и греховодники всех мастей – всякого социального положения, со всех районов города, – для которых обнаружение означало смерть. Но здесь, в своем прибежище, они были неприступны. Здесь женщины, переодетые мужчинами, и мужчины в нарядах женщин скрывали самые злостные пороки и преступления, одновременно гнусные и ужасные, и самые противоестественные, какие только способен измыслить человеческий ум. Это был склеп, где люди гнили, разлагались живьем; обитель мрака и одиночества, откуда навсегда были изгнаны счастье, надежда, свобода, истина; незыблемой оставалась лишь материнская любовь.

Король [71]71
   Все здесь написанное относится к великому королю Маха Монгкуту, скончавшемуся в октябре 1868 г., а не к его преемнику (и моему ученику) – нынешнему королю. (Прим. автора.)


[Закрыть] был средоточием света и жизни, сияющим диском, вокруг которого роились эти странные мухи. Большинство женщин, составлявших его гарем, были благородных кровей – самые красивые дочери сиамских вельмож и принцев соседних зависимых государств. Покойная королева-консорт приходилась ему единокровной сестрой. Агенты, обосновавшиеся в Пекине, Фучжоу и разных уголках Бенгалии, ежегодно поставляли в королевский гарем молодых китаянок и индианок. Но, помимо этого, год за годом немалые суммы предлагались через частных поверенных в Бангкоке и Сингапуре за красивую англичанку знатного происхождения, которая стала бы украшением великолепной коллекции королевских женщин. Я покинула Бангкок в 1868 году, и к той поре желанная особа пока еще не появилась на рынке. Хитрые commissionnaires [72]72
   Commissionnaires (фр.) – агент, посредник.


[Закрыть], дабы не потерять доходное место и заработать на жизнь, время от времени посылали Его Величеству пикантное фото какой-нибудь британской Нурмагаль, которая якобы уже была на пути в гарем. Однако товар до покупателя так и не доходил.

Если б король питал склонность к галльской экзотике, пожалуй, его требование было бы удовлетворено скорее. Я помню немало щедрых предложений от француженок, которые вкладывали свои carte [73]73
   Cartes (фр.) – здесь «фото».


[Закрыть] в адресуемые ему письма. «Предложения» были более удивительные и настойчивые, нежели многие из тех, что мне по долгу службы случалось переводить. Но капризный король испытывал ужас перед интригами французов, будь то священники, консулы или lioness [74]74
   Lioness (фр.) – светские львицы.


[Закрыть], с которыми он был исключительно бдителен, опасаясь, как бы стараниями одной из этих сирен-авантюристок он не обзавелся франко-сиамским наследником трона божественных Пхрабатов.

Как и многие главные члены королевской семьи, Его Величество вставал в пять часов утра и тотчас же съедал легкий завтрак, который приносили ему дамы, обслуживавшие его ночью. После чего в сопровождении этих дам, своих сестер и старших детей он спускался на длинную дорожку, проложенную по всем аллеям от одних ворот до других. По левую руку Его Величества выстраивались в ряд по старшинству титула сначала его дети, затем его сестры-принцессы и, наконец, жены, их фрейлины и рабы. Перед каждым ставили большой серебряный поднос с вареным рисом, фруктами, пирожками, сельдереем. На некоторых даже лежали сигары.

В начале шестого распахивались ворота Пату Дхармина («Врата Достоинства»), в народе называемые «Пату Бун», и по обе стороны от них вставали на страже амазонки. Затем появлялась процессия священнослужителей в составе ста девяноста девяти человек, которых справа и слева сопровождали воины, вооруженные мечами и дубинками. Входя в ворота, через которые они всегда появлялись, монахи распевали:

– Вкушая мясо, помни: это тлен! Ешь, только чтобы жить и познавать себя, увидеть свою истинную суть! И говори ты сердцу своему: «Я землю ем лишь для того, чтобы придать ей жизнь».

Завтрак священнослужителей

Потом священнослужитель, возглавляющий процессию, выдвигается вперед, опускает глаза и с выражением почтения на лице протягивает чашу, которая висит на веревке, перекинутой через его шею (до сей минуты эта чаша была спрятана в складках его желтого одеяния). Члены королевского семейства даруют монаху фрукты или пирожки, рис или сладости. То же самое делают все его братья. Если случайно кто-то из домочадцев короля замешкался, не успев подготовить свой дар, монахи не останавливаются и не ждут, а продолжают медленно продвигаться вперед, принимая – ни словом, ни взглядом не благодаря – лишь то, что дается им по доброй воле. Когда замыкающий процессию получает свои дары, монахи, все так же распевая, уходят через ворота под названием Дин, или на придворном языке Притхри («Врата Земли»).

После король со всей свитой направляется в свой личный храм – Ват Сасмирас Мандатхунг [75]75
   Храм в память о матери. (Прим. автора.)


[Закрыть], названный так потому, что Его Величество возвел это святилище в память о своей матери. Храм представляет собой сооружение чарующей красоты, где оформлением декора занимались японские мастера, богато украсившие стены оригинальными композициями с изображением многочисленных перевоплощений Будды.

Здесь Его Величество один поднимается к алтарю, звонит в колокольчик, провозглашая час молитв, зажигает сакральные свечи и преподносит белый лотос и розы. Потом он час проводит за молитвами и чтением текстов из парамиты «Праджана» и сутры «Пратимокша» [76]76
   Буддийский служебник, свод правил поведения буддийских монахов.


[Закрыть].

По завершении службы король снова идет отдыхать, но в компании уже других женщин. Те, что ублажали его ночью, отпущены; их призовут через месяц, по крайней мере не раньше, чем через две недели, если только король не пожелает отметить своей благосклонностью ту, что особенно ему угодила или как-то по-особенному развлекла. Но большинство тех женщин добровольно прислуживают ему каждый день.

Утренние часы Его Величество обычно проводил в своем кабинете, либо диктовал и писал письма на английском языке, которые затем отсылали по назначению. Для короля восточного государства его завтрак – это весьма скромная трапеза, но обставлена она с впечатляющей церемонностью. В передней величественного зала, украшенного причудливым резным орнаментом и позолотой, ожидала толпа женщин. Сам король восседал за длинным столом, возле которого двенадцать женщин стояли в коленопреклоненных позах перед большими серебряными подносами. На них – двенадцать разновидностей яств: супы, блюда из мяса, дичи, птицы, рыбы, овощи, пирожные, желе, соленья, соусы, фрукты и чай. Каждый поднос в порядке очередности три леди передавали первой жене. Та снимала с блюд серебряные крышки, пробовала каждое, затем на коленях подносила их королю и ставила на длинный стол, за которым он сидел.

Однако Его Величество славился умеренностью в еде и ни в коей мере не слыл гурманом. За долгие годы, проведенные в монастыре, он приучил себя довольствоваться малым, дабы ничто не мешало ему добиваться предельной концентрации внимания при медитации, а в этой практике он был весьма искусен. Во время утренней трапезы он обычно вел со мной беседы на интересные темы, которые были предметом его изучения, либо просил меня читать и переводить. Он был всесторонне образован, буквально пожирал книги и новости, в чем, пожалуй, с ним не мог бы сравниться ни один человек равного ему статуса в наше время. Но накопленные знания сделали его нравственным безумцем; начитанность породила в его уме крайний скептицизм в отношении всех существующих религиозных систем. Он абсолютно не верил в природную добропорядочность и устойчивые принципы. Искренне считал, что каждый человек стремится достичь своих целей per fas et nefas [77]77
   Per fas et nefas (лат.) – правдами и неправдами.


[Закрыть]. Что mens sibi conscia [78]78
   Mens sibi conscia (лат.) – чистая совесть. Вергилий. «Энеиды».


[Закрыть] – это иллюзия, к которой он питал глубочайшее презрение. Что жалости заслуживают те, кто в заблуждении своем верит в честность и добродетель. Его личность – это смешение древних знаний и современного скептицизма. Весьма раздражающее сочетание. Порой я осмеливалась доказывать ему, что он не прав в своем пренебрежительном мнении относительно побуждений и обязательств, и, к своему стыду, обнаруживала, что лишь даю ему в руки козырь против себя самой: мне это просто «выгодно». Деньги, деньги, деньги! Деньги решают все.

Но, если оставить в стороне предубеждения, которые он вынес из образования и опыта, полученных на раннем этапе жизни, мой долг перед его памятью сказать, что он не столь строго придерживался своих воззрений по отношению к тем людям и принципам, которые пользовались его заслуженным уважением. При рассмотрении многих серьезных дел он демонстрировал завидное здравомыслие, трезвую рассудительность и подлинное благородство ума, опираясь на общечеловеческие моральные устои и философские умозаключения, а не идя на поводу у своих страстей. Но, когда в нем начинали противоборствовать человек и король, это существенно препятствовало его продвижению на пути к подлинному величию. Страсти застили ему глаза, переступить через них он не мог или не желал.

Если бы ему удалось сбросить с себя удушающее ярмо собственного интеллектуального эгоизма и прислушиваться к голосу сердца, он возвысился бы до полубога среди низших существ королевского достоинства в Азии!

В два часа дня Его Величество пробуждался, принимал ванну и умащивался с помощью своих женщин. Затем спускался в обеденный зал, где садился принимать самую плотную трапезу. Здесь он любезничал со своими фаворитками из числа жен и наложниц, возился с детьми, беря их на руки, обнимая, задавая им озадачивающие или шутливые вопросы, показывая смешные рожицы малышам: тем дороже был ему ребенок, чем более расположен он был к его матери. Любовь к детям была неизменной истинной добродетелью этого несчастного деспота. Его умиляли красота и доверчивость детей, их смелая непосредственность, игривость, грациозность и затейливость.

Из обеденного зала, где Его Величество представал в образе снисходительного доброго отца и мужа, что могло создать обманчивое впечатление о его характере, король перемещался в Зал аудиенций, где он решал дела государственной важности. Дважды в неделю на закате он появлялся у одних из ворот дворца, чтобы выслушать жалобы и просьбы от самых беднейших из своих подданных, которые ни в какое другое время не имели возможности обратиться к нему. Какое же жалкое зрелище являли собой эти беспомощные бедолаги, распластанные перед ним на земле, как презренные лягушки! Многие пребывали в таком ужасе, что даже не осмеливались озвучить свои прошения.

В девять часов вечера король удалялся в свои личные покои, где немедленно издавал особые распоряжения, называя имена женщин, присутствие которых было ему желанно, – в дополнение к тем, чья очередь была прислуживать ему в ту ночь.

Два раза в неделю в полночь он собирал тайный совет. Что происходило на тех пугающих заседаниях за закрытыми дверями, я, разумеется, не могу точно сказать. Позволяю себе говорить лишь о том, что было очевидно любому, кто шесть лет прожил в королевском дворце или поблизости.

В Сиаме король – Маха Монгкут особенно – является не просто монархом, а священным правителем. Для нобилитета он – олицетворение могущества, для черни – загадка. С тех пор, как страну наводнили иезуиты, многие иностранцы воображают, что сиамское правительство становится все более хитрым, скрытным, молчаливым; и что эти полуночные совещания не что иное как выражение «политики удушения». Это инквизиция. Не такая откровенная и наглая, как в Риме, а ночная, незримая, подспудная и вездесущая, как в Испании: судебный процесс проводится без свидетелей, о нем заранее не объявляется. Подданного не берут под стражу, а похищают и затем заключают в тюрьму, сковывают цепями, подвергают пыткам, чтобы добиться признания или оговора. Если кто-то из граждан Сиама скажет хоть слово против королевских судей (Сан Луанг) и сбежит, его дом отдают на разграбление, а жену и детей похищают. Если его поймают, он предстает перед тайным судом, на который допускаются лишь те, кому покровительствуют и доверяют королевские судьи. Сиамские законы сами по себе вполне приемлемые, но их должному исполнению препятствуют деспотичная власть короля-самодура или коварство и жестокость Совета. Не посвященные в мистические «séances» Сан Луанга не могут рассчитывать на справедливость сиамских законов. Никто не согласится принять участие в тайном процессе даже в качестве свидетеля – разве что за большое вознаграждение. Граждане, желающие уберечь свои личные доходы от узаконенного грабежа, должны найти покровителя в лице короля, первого министра или любого другого влиятельного придворного. Шпионы на службе Сан Луанга проникают во все богатые знатные семьи. Каждый гражданин подозревает и боится своего соседа, иногда собственную жену. Нередко, когда я бывала рассержена каким-то решением короля, обычно сумасбродным и несправедливым, и инстинктивно выражала свои чувства взглядом либо словом в присутствии некоторых чиновников и придворных, я замечала, что они начинали как бы невзначай легонько постукивать пальцами. После выяснилось, что это один из тайных знаков Сан Луанга; и этот предупредительный сигнал был адресован мне, потому как они полагали, что я тоже являюсь членом Совета.

En passant [79]79
   En passant (фр.) – букв. мимоходом, между прочим.


[Закрыть] несколько слов о традиционной одежде обитателей дворца. И мужчины, и женщины носят нечто вроде килта (наподобие пу-схо у бирманцев) с короткой туникой, поверх которой женщины накидывают широкий шелковый шарф, завязывая его так, что он плотно прилегает к груди и одним концом спускается почти до самых ног. Голову ничем не покрывают ни те ни другие. У амазонок, охраняющих гарем, зеленая форма с золотой тесьмой, у военных – красная.

Пищу обычно вкушают четыре раза в день: легкий завтрак на рассвете, нечто вроде второго завтрака – в полдень; более плотная трапеза – в послеполуденные часы; ужин – по завершении рабочего дня. Вино и чай льются рекой, богатые употребляют душистые алкогольные напитки. Перед изысканной трапезой обязательно принимают ванну и умащивают тело.

Когда во дворце принимают гостей, женщины гарема на приемах не присутствуют, ибо сиамские леди высокого ранга редко появляются в незнакомом обществе. Их место в обособленных неприступных залах и покоях, куда мужчинам вход заказан. Веселые развлечения при дворе обычно устраивают по случаю общенародных праздников, и это дань традиции.