Текст книги "Есть!"

Я почти что спросила Вовочку, кто же прислал к ней Еку, но вовремя вспомнила плакат с женщиной в красной косынке. Не болтай, Геня! Тем более не болтай при Вовочке, которая не способна держать язык за зубами.

Подушечками пальцев Вовочка аккуратно наносит крем на моё лицо и шею, а в дверь уже стучится Ирак – пришла парикмахерша Эля. Они с Вовочкой начинали в одном салоне – первом в нашем городе салоне красоты с европейскими замашками. Пока Вовочка громко приветствует вялую, но незаменимую Элю, я усаживаюсь перед зеркалом, закрываю глаза и… вспоминаю Екино портфолио.

Я не хотела проявлять к нему излишний интерес: по правилам игры следовало пролистать его вежливо, но бесстрастно, что я и сделала.

Вечно восторженный юноша Дод Колымажский – ещё один ведущий канала «Есть!» и мой ученик, выращенный из поклонника в полноценную творческую единицу, – преданно сопел рядом, пока я листала страницы.

– Обрати внимание на перепёлок, – прошептал он мне в ухо, пользуясь тем, что всеобщее внимание на время переместилось к П.Н.: тот рассуждал о новом рецепте чаудера, буквально перековавшем его отношение к этому скромному американскому супу. В иное время я слушала бы шефа во все уши, пытаясь выяснить, где именно произошла историческая встреча с чаудером и в чём его секрет, но сейчас мы с Додом склонились над рецептом соте из перепёлок. Рецепт был и вправду хорош. При всей моей антипатии к перепёлкам (некоторые продукты я стараюсь использовать как можно реже – и перепёлки в этом списке), похожим на ощипанных воробьёв, блюдо это запросто смогло бы стать хитом в неплохом ресторане. Я изо всех сил старалась не смотреть на Еку с уважением (ещё чего!), а Дод пихнул вдруг меня коленом под столом и опять полез шептаться:

– Ничего не напоминает?

Усердно вглядываюсь в поступенчатый рецепт. И вправду, смутно знакомый подход… Где же я это видела, где? Память молчит, как русский турист за границей; я перелистнула страницу и… ба, так вот же он – тот чаудер, что покорил сердце нашего генерального едока.

– Геня, дай-ка сюда! – крикнул П.Н., и я покорно отдала ему портфолио. П.Н. поднял его вверх, как школьный учитель, который демонстрирует классу лучшее сочинение.

– Великолепная штука, – П.Н. никак не угомонится, а Дод Колымажский тем временем тихонько кашляет.

– Простыл? – шепчу я.

Дод качает головой, а потом крутит пальцами в воздухе, словно бы набирая телефонный номер. Странно, телефонов с крутящимися циферблатами в стране почти не осталось, а привычка изображать «звонок» таким способом выжила. Двадцатипятилетний Колымажский – представитель нового поколения, и у парня большое будущее. Я ему доверяю. И звоню в первую же свободную минуту.

Мы встречаемся у входа в курилку – как недавно распростившаяся с пакостной привычкой, я не переступаю порога самой вонючей комнаты канала.

– Эти перепёлки… – задыхается Дод, – …её перепёлки – это же твой рецепт, Геня! Из позапрошлогоднего эфира. Кажется, март, да, точно, – март! Посмотри в архиве. Она просто убрала фенхель. И добавила к соусу сушёные грибы.

У Дода феноменальная память. А ещё он почти три года возглавлял мой личный фан-клуб и, даже став телеведущим, сохранил ко мне настолько трепетное отношение, насколько это вообще возможно для человека, перешедшего на качественно новый, как любит говорить Юрик, уровень.

Тут дверь курилки раскрылась, обдав нас с Додом зловонной волной, и навстречу вышли Иран и Юрик. Как в детском саду, парами, за ними следовали Ека и Пушкин.

Столкнувшись с нами, парный поезд резко затормозил, улыбки на лицах съехали набок, а слова испарились на полувздохе.

– Геня, здравствуй… – лепечет Иран, разглядывая ничем не примечательные боты Дода Колымажского.

– Привет, зайчик, – отзываюсь я. Иран, надеюсь, помнит о том, что «зайчиками» я называю только самых дорогих мне людей? (Тот Человек, кстати, всячески открещивался от моих «зайчиков», утверждая, что животное это – трусливое, мелко дрожащее и немое – ему категорически неприятно.) Меньше всего хочется показывать предательнице Иран, будто бы я страдаю от её отсутствия.

– Генечка, – кланяется мне Юрик, склоняя лысоватый черепок – привычка хореографического детства. Как все высокие женщины, я вижу много лишнего в этой жизни – к примеру, пыль на верхних полках и чужие залысины. А Юрик, как все мужчины, в детстве занимавшиеся бальными танцами, навсегда сохранил привычку осанисто держать спину, стучать каблучком и кланяться дамам.

Пушкин без лишних слов целует меня в щёку, обдав табачным запахом, а Ека, не разжимая губ, улыбается.

– …Геня, у нас три минуты, – в комнату врывается Ирак. Она нервничает так, словно бы мы работаем в прямом эфире, а ведь на самом деле все выпуски программы «Гениальная Кухня» – стопроцентная запись. Сейчас мы снимаем то, что вы увидите через месяц, – а пока вы смотрите отснятые нами кадры, я буду готовить ноябрьские выпуски.

– С вами Геня Гималаева и программа «Гениальная Кухня», – я искренне улыбаюсь внимательным глазам камер. – Сегодняшний выпуск целиком посвящен нашей с вами любимой птице. Итак, пять новых блюд из курицы, которые вы, скорее всего, никогда ещё не готовили. Полетели!

Глава седьмая,

в которой продолжается разговор о курице, а также заводится речь о стереотипности мышления, плагиате и воровстве

Если бы я читала книгу о самой себе, то меня беспокоил бы вполне резонный вопрос: почему успешная и уверенная в себе телеведущая, опытный кулинар и взрослая женщина позволила какой-то самозванке-самобранке окопаться у себя под самым носом? Эх, читатель… Какой смысл рассуждать об этом теперь, когда мы с Екой сидим в лучшем ресторане Местре и смотрим, как носятся по залу толстяки-официанты, отдуваясь под тяжестью подносов? Время упущено, и выиграть я не смогу, даже если прыгну выше собственной головы и сорву в полёте муранскую люстру… Да, я вела себя глупо, и очень боялась показать окружающим, как сильно переживаю Екино вторжение, – ведь если бы я стала явственно нервничать, все сразу же поняли бы, как сильно я зависела всё это время от чужого мнения. Добавьте сюда проклятую интеллигентность, которая, хочешь не хочешь, в некотором количестве входит в состав моей крови, и поймёте, почему в решающий момент я не смогла включить на полную мощность свою стервозность, которая у меня тоже имеется… Вот так и получилось, что в те дни я была не столько борцом, сколько «свидетелем умилённым» того, что творилось с моей жизнью.

«Куриные бои» – как их прозвали позднее с лёгкой руки Пушкина – наделали у нас такого шума, что даже П.Н. вынужден был прервать свой лакомый устрично-блинный отпуск и вернуться в родные «шпинаты». Такого прежде не случалось, П.Н. запросто покидал пульт управления, оставляя штурвал проверенным временем людям – Пушкину, мне и своей правой руке (за которую, как утверждает П.Н., можно легко отдать и левую), тихой Аллочке Рыбаковой, отзывающейся на Эллочку, Анечку и даже Адочку.

Эта скромная с виду особа на самом деле скроена из крепчайшего огнеупорного сплава, который не страдает ни от временного безденежья, ни от вынужденного одиночества, ни от вечных, почти метеорологических перепадов настроений руководства. Психологическая устойчивость Аллочки – одна из тех загадок, которые, я полагаю, человечество не разгадает никогда. Кроме того, Аллочка готовит отменный борщ, это признаёт даже П.Н., известный борщевед. Борщ Аллочки – пылающий и жаркий, как обнажённое сердце, но сама она источает холод прямо-таки в промышленных масштабах. В отсутствие П.Н. Аллочка вместе с нами рулила каналом – мы с Пушкиным сверяли с ней все свои планы и эфиры.

И всё было прекрасно, как в Аллочкином борще, покуда на сцене не появилась Ека со своими курицами. И я – со своими.

В тот роковой день мне, как всегда, ассистировали пятеро, не считая Ирак, Славочки и других операторов. Место Иран вызывающе светилось пустотой. Ирак обеими руками прижимала к груди пять новых рецептов, красиво отпечатанных на цветной бумаге.

Фаршированные черносливом желудки, крылышки в маринаде из крыжовника с соевым соусом, запечённая курица с кумкватами, рисом и кешью, прозрачный, как креветка, бульон с пирожками из куриных печёнок и хрустящие чипсы из куриной кожи. Подготовленные продукты с тщательной небрежностью выложены на блюда и разделочные доски – два года назад я пригласила лучшего в городе дизайнера по интерьерам, который каждые три месяца заново оформляет студию для съёмок. Вначале пришлось с ним изрядно пободаться – дизайнер питал слабость к живым цветам и совал их буквально повсюду (а я не люблю ни живые цветы, ни мёртвые), но теперь мы вполне довольны как друг другом, так и нашей общей студией. Впрочем, к себе домой я бы его всё равно не пригласила.

Я – в полосатом длинном фартуке – улыбаюсь моим дорогим телезрителям так искренне, чтобы они смогли ощутить живительное тепло моей улыбки, сохранённое волшебством Славочкиной камеры. Я ещё не знаю, что именно эта программа никогда не выйдет в эфир…

Все блюда получились именно такими, как надо. Пирожки сочные, как деревенские девки, и манящие, как грех. Бульон – слёзно чист и ароматен, будто азиатский рынок; жареные крылышки блестят не хуже рыбы, вытащенной на берег; желудки просятся в желудок, а запечённая курица готова лопнуть от гордости за свой богатый внутренний мир. Славочка сглатывает голодную слюну, а я прощаюсь с телезрителями, похрустывая чипсами в виде птичьих лапок. Я всегда ем «на камеру» – П.Н. ещё лет семь назад отметил, что у меня это получается очень аппетитно.

Как всегда по средам, я должна была записать ещё и очередной выпуск «Звёздного меню». В этой программе блистают – по мере сил – городские персонажи различной степени звёздности, которые, как им кажется, умеют готовить и претендуют по этой причине на полчаса ценного эфирного времени. Не люблю я «Звёздное меню» – в кухне его участники не разбираются, сами в большинстве случаев скучны, – но куда деваться?.. По словам П.Н., «Когда говорят деньги, высокому искусству лучше помолчать». И еще: «Самовыражаться будешь в “Гениальной Кухне”, а “звёзды” нам тоже ещё – увидишь! – пригодятся». Что-что, а подходящие слова у П.Н. всегда наготове. Однажды он сказал мне, что потратил значительную часть своей жизни на то, чтобы найти людей, которые смогут ответить на его вопросы, а потом понял, что вернее прекратить поиски и стать таким человеком самому.

В программе «Звёздное меню» обычно участвуют начинающие певички, забытые богом и людьми актёры, а также самые скучные в мире люди – городские и областные депутаты. Вот и сегодня мне предстояло встретиться с очередным таким депутатом – многообещающе толстеньким, но, увы, совершенно не приспособленным к кухонной деятельности дядечкой по фамилии Горликов. П.Н. утверждал, что Эрик Горликов – перспективный политик; я, однако, заметила только сальную лысину и ощутила прелый запах, который источал депутатский пиджачок.

Славочка с помощниками потирали руки за студийным столом, пока Ирак разделывала курицу, а мои ассистенты на ходу набивали рот фаршированными желудками. Обожаю свою работу – как просто сделать людей счастливыми! Славочка хрустнул чипсом прямо у меня под ухом и восторженно застонал.

– Геня, у нас сорок минут, – сообщила Ирак. – Может, глянем, что там делается в «Сириус-Шоу»?

И то верно – сегодня Екин прогон! Именно сегодня у всех появится прекрасная возможность сравнить наши таланты – курица здесь, курица там. Славочка прибавил звуку, Ирак цыкнула на громко чавкающих ассистентов. (Лично я люблю, когда люди шумно едят – значит, им так вкусно, что на соблюдение приличий не остаётся ни сил, ни времени. И китайцы со мной солидарны: у них громкие звуки и пятнистая скатерть – улики вкусной трапезы.)

…Знакомые позывные, рекламный блок «Сириуса», логотип канала «Есть!»…

– Здравствуйте, с вами новая ведущая «Сириус-Шоу» Ека Парусинская!

Когда я впервые увидела Еку в гипермаркете, то, помнится, назвала её рыбой. Во весь голос звучала в ней эта скользкая и одновременно с тем мучнистая нота – женщинам при встрече с такой рыбой приходит в голову, что она не представляет для них никакой опасности, ибо глупа, бледна, холодна и, следовательно, неспособна посягнуть на чужие жизненные приобретения. Так вот – здесь ошибочка! Рыба, подобная Еке, обладает врождённой способностью к перевоплощениям, и лицо её, водянисто-невзрачное, с широким ртом, может вдруг засверкать такими гранями и оттенками, что мужчины, карьерные свершения – или за что вы там беспокоитесь? – пойдут за нею в едином порыве птичьей стаи. Или рыбьего, что здесь уместнее, косяка.

Визажист так потрудился над Екиным лицом, что, честно говоря, я это лицо поначалу вообще не признала. Никакой воды – сплошь концентрированная энергия! В людской внешности всё решают не черты лица, а его выражение, нет ничего важнее, можете мне поверить.

С годами на сыроватом, только лишь начавшем схватываться девичьем личике проявляются все мысли, бродившие в голове, и отпечатываются все поступки, совершённые телом. Годам к тридцати мы утрачиваем прекрасную способность меняться, и облик наш словно бы затвердевает, утверждается, крепнет. Мы получаем то самое лицо, которое задумывалось создателем, но с ремарками, добавленными нашими усилиями. Когда эти ремарки-помарки вступают в противоречие с изначальным замыслом, лицо становится уродливым – пусть даже изначально обладательница его была прекрасна, как дочь Леды. Если же побеждает изначальный замысел, человеку достаётся высшая награда – способность по желанию становиться неузнаваемым и принимать возрастные изменения как подарок, а не как испытание. От людей требуется много мужества, чтобы смириться с переменами, оправдать морщины, сутулость, седину, но смирение это придаёт лицам намного больше достоинства и красоты, чем звезда ботокса, горящего во лбу… Странные мысли для телезвезды? Я, как все, думаю о том, что однажды постарею и не смогу больше появляться на экране, но что поделаешь…

А вот верующий косметолог Вовочка утверждает, ссылаясь на мудрецов, что старость – это самое гуманное изобретение Бога, потому что постепенный выход из строя всех наших органов готовит нас к безгрешной небесной встрече. Представляете? Мы теряем зубы и не можем больше есть мясо. Наши тела слишком стары для секса, и вот, увы, мы больше не грешим. Мы плохо видим – и не позволяем себе вредных душе зрелищ… Если уж косметолог – ежедневно возвращающий веру в себя десяткам стареющих женщин! – так покорно относится к извечному ходу времени, что остаётся нам?

…Занесло меня. Тем, кто работает с живым словом, только подкинь тему, и они тут же кинутся обсасывать её со всех сторон, как П.Н., – куриную косточку, до состояния самой что ни на есть раздетой сущности. Косточка превращается в крохотную рогатку, которой смог бы играть разве что гномик, а тема, напротив, обрастает весом лишних слов…

Ека хорошо смотрелась в кадре. В реальном мире ей не хватало роста, и голова её была словно бы приставлена к чужому телу – во всяком случае, лепили их точно по отдельности. Тельце у самобранки было субтильным, с узкими бёдрами и длинной ровной талией. В том месте, где у женщин обыкновенно располагается грудь, Ека могла предъявить лишь две плоских складочки на блузке. И если бы мне предложили, как в детской развивающей книжке, подобрать к этому телу подходящую голову, я лишь в последнюю очередь взяла бы Екину – большую, с выпуклыми глазами, кривой линейкой рта, с пышной, как фонтан, причёской. В жизни всё это выглядело достаточно нелепо, но кто сказал, что телевидение имеет отношение к жизни? Сложенная из двух разнородных величин, новая ведущая «Сириус-Шоу» выглядела в кадре монолитно и цельно, как кусок мрамора, не нуждающийся в том, чтобы от него отсекали лишнее. Она правда была хороша, это видели все. И – спасибо им всем – молчали.

Впрочем, чужой красоте я обычно не завидую. Восхищаюсь – да, но не завидую, понимая, что каждому из нас дана именно та внешность, которую он заслужил. Я всегда смотрю на красивого человека как на произведение искусства, а долгое и подробное общение с моими зрителями доказывает, что физическая красота интересует далеко не каждого. Например, женщины средних лет скорее обидятся, если им сказать, что они плохо готовят, нежели – что они некрасивы. Помните ту знаменитую рекламу, кажется, лифчиков, где грудастая блондинка шепчет в камеру: «Я не умею готовить, но разве это важно?» Так и мои зрительницы, обладай они нужной раскованностью, могли бы стоя с тарелками в руках вымолвить: «Моя грудь давно потеряла форму, но разве это важно?» А следующим кадром – ряд мужчин, потерявших сознание от аромата румяной рульки…

…Тем временем на экране Ека трясла шевелюрой, представляя первую участницу шоу. Подстава! Слишком уж напомажена эта рыжая дамочка. И чересчур уверенно улыбается.

– Знакомьтесь, наша первая участница – Анфиса. Мы поймали её в отделе «Птица» – вот такая, дорогие телезрители, птичка попала нам в сети.

Птичка потупилась, а Ирак – по эту сторону экрана – хмыкнула, сложно сказать, с одобрением или нет.

Рядом со мной почти бесшумно уселся Аркадий Пушкин – от усталости и недосыпа под глазами у нашего режиссёра набрякли тёмные мешочки: будто бы там хранился весь недобранный им сон. Пушкин измученно улыбнулся экрану, и мешочки разъехались в стороны – как занавес.

– Хорошо работает, уверенно держится, – тихо, как в бреду, пробормотал режиссёр.

…Меж тем подсадная Анфиса набрала в корзину куриные крылышки, соевый соус, пакетик с глянцево-зелёными лаймами, оливковое масло и… банку крыжовенного мармелада! Я вцепилась в руку Пушкина, и он тут же вскрикнул:

– Ай! Ты чего царапаешься?

– А ты не понимаешь?

Пушкин не понимал. Зато Славочка громко икнул, а Ирак машинально вытерла ему губы салфеткой, как ребёнку.

…Анфиса тем временем уже открывала дверь своего дома перед Екой и оператором-невидимкой – они входили в маленькую, выскобленную до блеска кухоньку, по которой метался застигнутый врасплох кот – такой же рыжий, как хозяйка. Мы все, практически не моргая, смотрели, как Анфиса и Ека разбирают покупки и под аккомпанемент необязательной беседы маринуют крылышки в соевом соусе, разогретом мармеладе, масле и соке лайма.

– Отлично! – сиял Пушкин. Он ещё не понимал, счастливый, что тут на самом деле происходит. Ека, бурно распрощавшись с Анфисой, представляла следующего героя программы – юного толстяка по имени Илья. Я, помнится, предлагала иной сценарий – вначале знакомиться с тремя участниками в «Сириусе», а потом уже гостить в квартире у каждого поочерёдно: иначе кажется, что ведущая скачет по городу, как бешеная блоха. Но Ека выбрала именно этот вариант. И в моём сегодняшнем рецепте, чудесным образом попавшем к ней в руки, она сделала всего одну замену – взяла вместо лимона лайм.

Илья предъявил Еке тележку, забитую снедью: сверху, разумеется, лежал пакет с куриной кожей.

– Вы даже не догадываетесь, – ухмыльнулась Ека, – что будет готовить Илья из этого, скажем честно, не слишком популярного продукта.

Илья улыбался, мучительно вспоминая вызубренный текст – как студент перед зачётом.

– Это будут чипсы из куриной кожи! – выдохнул он наконец. Голос у него оказался неожиданно тоненьким. – То есть, я хотел сказать, что приготовлю сегодня ещё целую кучу всяких классных штук, но главное блюдо – чипсы. Вредно, калорийно, но ужасно вкусно!

Ека радостно, как за малышом, делающим первые шаги, наблюдала, как Илья расплатился с кассиршей и ушел прямой дорогой к пятнадцатиминутной славе.

– Ну, что я говорил? – ликовал Пушкин на фоне общего гробового молчания. – Да её можно без всяких фокус-групп давать в эфир! П.Н. велел сразу отзвониться, если всё будет нормально.

– Пушкин! – я чувствовала, как Ирак дрожит со мной рядом крупнокалиберной дрожью. – Пушкин, всё уже не нормально.

– А? – выныривая из сладостных мыслей, он не сразу оторвался от экрана. – Почему это? Что плохо?

– Посмотри мой новый выпуск – и поймёшь.

Пока искали запись, на экране Ека общалась с третьим участником шоу – этот мужчина вихлялся, как молодой Челентано, улыбался такой же обаятельно-обезьяньей улыбкой и всеми способами эксплуатировал своё с ним сходство. Я уже не удивилась, когда «Челентано» огласил свой «оригинальный рецепт» – это была запеченная курица, фаршированная рисом, кумкватами и фундуком.

– Кумкваты… Кумкваты… Кругом одни кумкваты… – потерянно лепетал Пушкин, смотревший параллельно две программы. Ека снова тряхнула волосьями, пообещала телезрителям встретиться с ними «в следующую пятницу, в то же самое время» и скрылась под водопадом титров.

– Кто это сделал? – Пушкин наконец-то разгневался. Шторки под глазами налились грозной темнотой. Ирак и Славочка, ни дать ни взять, раки на выданье рыбаку, попятились к выходу.

– Карл у Клары украл кораллы? – спрашивал Пушкин и ощупывал при этом телефон, как любимую женщину – в поисках нужной кнопки. Далеко, в прохладной призрачной Бретани, меж зелёных утёсов и зыбучих песков, бродил единственный человек, способный уберечь нас от позора в эфире. Впрочем, нет, не единственный! Мы забыли про Аллочку.

– Алла, пожалуйста, зайди к Гене, и скажи Еке, что мы её тоже ждем, – сказал в трубку Пушкин. Ровно через три минуты, как всегда незаметная, в чём-то сером, без украшений, Аллочка Рыбакова проскользнула в нашу студию. Хотелось бы сказать, будто она внесла с собой глоток свежего воздуха, но это враньё – ничего она не внесла. Пушкин готов был прикончить нас всех и непосредственно после этого наложить на себя руки, Славочка нервно доедал последний фаршированный желудок, фаршируя таким образом желудок свой собственный, ну а мы с Ирак отупело любовались тем, как он жуёт и сглатывает.

– Здравствуйте всем! – в студию влетела растрепанная Иран, а за ней – Ека в том чёрном жакетике, что был на ней в эфире. Как только я увидела её, в животе неприятно ёкнуло. Вот именно! Жили, как сыры в масле, а потом – ёкнуло.

Я хотела домой. Там Шарлеманя лежит на ковре, как дополнительный мягкий коврик с хвостом. Там тихо, и пахнет родными вещами. Там никогда не ёкнет…

Пушкин тем временем почти что взял себя в руки. Как все люди среднего возраста, в юности он всей душою принял советы Дейла Карнеги, популярного на заре девяностых, и в силу этого полагал, что способен справляться с любой ситуацией, оказывать влияние на людей, и вообще, перестать бояться и начать жить.

– Народ, – обратился к нам Пушкин, возреяв над разорённым столом, как великая идея над умами. – Народ, мы столкнулись с очень неприятным и очень странным совпадением, которого у нас даже старики не припомнят… Геня! Ека! Почему в ваших программах – практически одинаковые рецепты?

Я поперхнулась воздухом. Он что, хочет сказать, что я, Геня Гималаева, звезда канала «Есть!», стащила рецепты у только что принятого на работу человека?..

– Пушкин, ты пошутил! – догадалась я. – Неужели ты серьёзно думаешь, что я на такое способна? Зачем мне это, ты же знаешь, я каждый день сочиняю по сто новых рецептов!

– Минуточку, Евгения, – бесшумно, как хороший компьютер, включилась Аллочка (она единственная называет меня Евгенией, и только ей это с большим усилием прощается). – Давайте разберёмся. Кто записывался первым?

– Я, – быстро ответила Ека, и почти так же быстро исправилась: – Мы.

(Это очень важно: в телевидении никаких «я» не существует, оно – коллективная секта.)

Аллочка сдержанно кивнула:

– Видите ли, Екатерина, у нас на канале естественным образом сложилась атмосфера редкого доверия друг к другу. Павел Николаевич доверяет нам, а мы доверяем друг другу. И, знаете, я почему-то не думаю, что вы с Евгенией могли бы в один день сочинить три одинаковых рецепта… Екатерина, я хочу знать, когда вы придумали эти блюда для «Сириус-Шоу».

Аллочка изящно скрестила худые руки на груди и вонзила в Еку взгляд – как шампур.

Серые устричные глаза Еки подёрнулись перламутром, голос затрясся, как моллюск в раковине.

– Я… я ещё три дня назад решила, что мои гости будут готовить именно эти блюда, и я… я не знала, что мы так совпадём с «Гениальной Кухней».

– Совпадёте? – Пушкин возмущенно цыкнул. – Да это не совпадение, а полный съём!

Ека молча подняла глаза на обидчика – из них синхронно, как гимнастки из-под купола цирка, спускались крупные слёзы. Девочки, которые вовремя научились красиво плакать, никогда не упустят возможность продемонстрировать этот навык публично – ведь зрители непременно откликнутся аплодисментами! Вот и Пушкин вздохнул, беспомощно обернувшись к Аллочке, она же снова скрестила руки на груди, словно удерживая саму себя от неосторожных поступков. Аллочку – как Москву – слезами не размочишь, подумала я, и мысленно проводила Еку на свалку телевизионной истории… как вдруг раздался голос… нет, не голос – земляничное мороженое!

– Если что, я бы знала, – сказала Иран, отважно глядя в лицо Аллочке и стараясь при этом скосить взгляд в сторону Пушкина, чтобы охватить как можно больше собеседников сразу. – Ну, правда…

Ека вытерла слёзы и слегка откинула голову назад – будто заметила на противоположной стенке картину и теперь старалась запечатлеть её в памяти. Заговорила она глухо, ни на кого не глядя – прямо как древняя старуха, обиженная на всех своих отпрысков разом.

– Я сама придумала эти рецепты. И я не ожидала, что они окажутся настолько банальными, и что их скопируют даже… в другом шоу. Обещаю, что это не повторится.

Тут звонкой песней взорвался Аллочкин мобильник – неожиданно оптимистической мелодией с подвываниями и совсем уж несуразными «йей-йей-йей». Воистину, эта женщина – воплощённая загадка.

– Да, Павел Николаевич, – сказала Аллочка в трубку. – Да, у нас всё нормально. Да, никаких проблем. Да, отличный прогон, через секунду отправлю вам копию. Да, у мамаши Пуляр раньше готовили отличный омлет. И не забудьте сапоги, если пойдёте за устрицами. Всем передам. Всё скажу. Отдыхайте спокойно. До встречи!

Отсалютовав трубкой невидимому П.Н., который, судя по всему, бродил где-то в окрестностях Мон-Сен-Мишель, Аллочка неторопливо убрала мобильник в карман пиджачка и шлёпнула ладошками по столу:

– В интересах канала, и я думаю, вы все со мною согласитесь… Так вот, в интересах канала мы зарежем сегодня, Геня, твой выпуск. Видимо, это и вправду было удивительное совпадение. Но я вас обеих предупреждаю: чтобы больше таких чудес не было! У нас тут не церковь и не цирк, мне фокусы не нужны, ясно? Геня, тебе ничего не стоит быстренько переписать выпуск, вот давай сегодня, после «Звёздного меню», встретимся у меня в кабинете, и ты покажешь новые рецепты, окей?

Аллочка встала. Следом за ней поднялись остальные. Ека прошла мимо, не поднимая головы, а я всё никак не могла оторваться от стула – как будто меня прилепили к нему на крыжовенный джем.