Текст книги "Удольфские тайны"

Глава 15

 
Титания:
Если готов танцевать вместе со всеми
И веселиться при луне,
Пойдем с нами.
 

Шекспир У. Сон в летнюю ночь

Наутро, в ранний час, путешественники выехали в Турин. Обширная долина, простирающаяся от подножия Альп до великолепного города, в то время еще не была пересечена длинной, в девять миль, аллеей, но украшенные виноградниками плантации олив, шелковиц и финиковых пальм разнообразили пасторальный пейзаж, по которому, спустившись с гор, мирно текла быстрая река По, чтобы в Турине встретиться со скромной Дорией. Чем ближе путники подъезжали к городу, тем могущественнее выглядели возвышавшиеся вдали Альпы: одна горная цепь вздымалась над другой, то скрывая вершины в облаках, то возносясь пиками к небесам. Склоны то и дело меняли цвет, принимая синие и лиловые оттенки и открывая глазу все новые и новые картины. К востоку простирались долины Ломбардии, вдалеке виднелись башни Турина, а за ними, на горизонте, выплывали из тумана Апеннины.

Город поразил воображение Эмили. Она не только не встречала во Франции, но и не представляла таких больших площадей и отходящих от них широких улиц, украшенных богатыми церквями и дворцами.

Монтони часто бывал в Турине, да и вообще мало интересовался видами, а потому не согласился на предложение супруги осмотреть хотя бы самые прославленные из дворцов. По воле господина вся компания остановилась лишь на короткий отдых и поспешно отправилась дальше, в Венецию. Во время всего путешествия Монтони держался важно и даже высокомерно. К супруге он относился особенно сдержанно, однако такая манера заключала в себе не столько почтение, сколько гордость и недовольство. Эмили он почти не замечал, а с другом Кавиньи беседовал главным образом на военные и политические темы, особенно актуальные в неспокойное для страны время. Эмили заметила, что при упоминании любого отважного деяния взгляд Монтони мгновенно терял обычную угрюмость и вспыхивал огнем, и все же порой казалось, что этот огонь скорее питался мерцанием злобы и коварства, чем сиянием благородства. Впрочем, именно благородство могло бы прекрасно гармонировать с его импозантной, статной фигурой, в чем Кавиньи со своими галантными манерами и веселым нравом никак не мог соперничать с другом.

На подъезде к Милану джентльмены сменили французские шляпы на вышитые итальянские шапки из красного сукна, причем Монтони добавил военный плюмаж, в то время как Кавиньи ограничился характерным для этого головного убора пером. Эмили пришла к выводу, что это было сделано ради удобства, чтобы иметь возможность безопасно пересечь милитаризованную местность.

В прекрасных долинах этой провинции то и дело встречались следы разрушений: потоптанные поля, сброшенные с опор виноградные лозы, безжалостно срубленные шелковичные рощи, поверженные оливковые деревья, ветвями которых враги поджигали дома. Эмили со вздохом отвела взгляд от печальных свидетелей былого процветания и посмотрела на север, где возвышались Гризонские Альпы, словно предлагавшие укрытие обездоленному человеку.

Вдалеке нередко передвигались военные отряды; в маленьких придорожных гостиницах ощущалась нехватка продуктов и другие характерные для военного времени неудобства. Поскольку личной безопасности путешественников ничто не угрожало, они беспрепятственно доехали до Милана, но остановились только на ночлег, не осмотрев города и даже не бросив любопытного взгляда на строившийся тогда знаменитый собор.

За Миланом следы разрушений оказались еще более жестокими. Хоть вокруг царило спокойствие, этот покой скорее напоминал печать смерти на лице умирающего. После Милана войска показались лишь на восточной границе Миланской провинции. Поздним вечером, в последних лучах заходящего солнца, по далекой равнине двигалась целая армия. Когда колонна проходила по узкому участку между небольшими холмами, на возвышенности появились командиры верхом, руководившие маршем. Несколько офицеров ехали вдоль строя, исполняя приказы тех, кто стоял наверху. Другие же, отделившись от авангарда, двигались по долине справа от колонны.

Подъехав ближе, Монтони различил цвет знамен, плюмажей и мундиров, после чего сделал вывод, что этой небольшой армией командует знаменитый капитан Утальдо, с которым, как и с некоторыми другими высшими офицерами, он был лично знаком. Синьор распорядился, чтобы экипажи съехали на обочину дороги и пропустили колонну. Вскоре послышалась военная музыка. Эмили различила звуки труб и барабанов, а также ритмичный звон медных тарелок и бряцанье оружия.

Удостоверившись, что это действительно войска победоносного Утальдо, Монтони высунулся из окна кареты и энергично поприветствовал капитана, помахав шапкой. Капитан ответил на приветствие, высоко подняв и резко опустив копье. Ехавшие в отдалении офицеры приблизились к экипажу и поздоровались с Монтони как со старым знакомым. Вскоре подъехал и сам Утальдо. Войска остановились в ожидании. Из разговора полководца и Монтони Эмили поняла, что армия, одержав победу, возвращалась в родные края, а в многочисленных повозках везла награбленное добро, раненых и пленных, за которых после установления мира между соседними государствами можно было потребовать солидный выкуп. Уже на следующий день офицерам предстояло забрать положенную долю трофеев и вместе со своими отрядами разъехаться по замкам, поэтому сегодня вечером ожидалось торжество в честь победы и прощания с боевыми товарищами.

Пока офицеры беседовали с Монтони, Эмили с благоговейным восхищением рассматривала их воинственные фигуры, высокомерно-благородную внешность и особенно одежду: высокие плюмажи на шапках, кольчуги с геральдическими знаками, персидские кушаки и старинные испанские плащи. Утальдо сообщил, что его войска собираются остановиться на ночлег всего в нескольких милях отсюда, и предложил Монтони вернуться, чтобы разделить радость победы, но синьор с благодарностью отказался, объяснив, что собирается к ночи добраться до Вероны. Обсудив обстановку на дороге, приятели расстались.

Далее путешественники ехали без остановок, и все-таки в Верону попали через несколько часов после заката. Прекрасный город Эмили увидела только рано утром, направляясь в Падую, где им предстояло пересесть в лодку и по Бренте отправиться в Венецию. Здесь пейзаж изменился: уродливые следы войны полностью исчезли, вокруг царили мир и спокойствие. Цветущие берега Бренты представляли собой бесконечную картину оживленного веселья и великолепия. Эмили восхищенно любовалась виллами венецианской знати, прячущимися в тени величественных тополей и кипарисов и украшенными портиками и колоннадами. Воздух наполнял аромат цветущих апельсиновых деревьев, а к воде склонялись раскидистые ивы, в тени которых прятались от жары веселые компании. Время от времени ветер доносил звуки музыки. Казалось, что карнавал выплеснулся за пределы Венеции и распространился по берегам Бренты. Реку наполняли направляющиеся в город лодки, полные причудливо одетых людей, а ближе к вечеру среди деревьев замелькали пестрые группы танцующих.

Кавиньи не уставал называть имена знатных персон – владельцев вилл, и кратко, но ярко описывал их характеры – не столько для просвещения спутниц, сколько для развлечения и демонстрации собственного остроумия. Эмили эти рассказы развлекали, однако мадам Монтони слушала равнодушно и выглядела мрачной, а сам синьор сохранял обычную сдержанность.

Ничто не могло сравниться с восторгом Эмили при первом взгляде на Венецию с ее восхитительными островами, дворцами и поднимавшимися из морской глубины башнями. Закатное солнце окрашивало в шафранный цвет вознесшуюся над северным побережьем Адриатики гору Фриули, в то время как мраморные портики и колоннады площади Сан-Марко уже погружались в вечерний контраст света и тени. Величественный город неторопливо разворачивался перед глазами: его террасы, украшенные легкими и в то же время впечатляющими сооружениями, тронутые последними солнечными лучами, казались не созданными тяжелым трудом, а вызванными из моря по мановению волшебной палочки.

Вскоре солнце окончательно скрылось за горизонтом; вечерние тени постепенно распространились по воде, поднялись на склоны Фриули, прогнали с вершин последние отблески света и набросили меланхолическое пурпурное покрывало вечера. Все вокруг погрузилось в глубокое, безмятежное спокойствие. Природа уснула, бодрствовать остались лишь тончайшие движения души. Эмили подняла к небу полные восторженных слез глаза, услышала долетавшие издалека звуки музыки и застыла в завороженном молчании. Никто из спутников не нарушил очарование вопросом или замечанием. Звуки словно неслись по воздуху: лодка скользила по волнам так плавно, что движение ее оставалось незаметным, а волшебный город будто сам приближался к путешественникам. Вскоре раздался женский голос: в сопровождении нескольких инструментов он исполнял нежную грустную арию, то переходившую в страстную мольбу, а то срывавшуюся в глубины искреннего безнадежного отчаяния. «Ах! – подумала Эмили, вспомнив Валанкура. – Эти звуки идут прямо из души!»

Она с волнением осмотрелась. Опустившиеся на город и море сумерки затрудняли видимость, и все же вдалеке удалось различить гондолу. Прекрасная торжественная музыка становилась все яснее: казалось, что это хор ангелов, спустившихся на землю в ночной тьме. На миг пение стихло, и Эмили сразу представила, что хор вознесся на небеса, но вот вновь зазвучало, затрепетало и растворилось в воздухе. Эмили вспомнила поэтические строки отца и тихо произнесла:

 
Как часто слышу я
В ночной тиши
Небесные напевы
Божественной души!
 

Наступившая тишина подчеркивала выразительность только что отзвучавшей музыки. Она продолжалась несколько минут, пока дружный вздох не вывел путников из состояния забытья. Эмили долго сохраняла возвышенное состояние души, пока его не нарушила живая, веселая сценка на площади Сан-Марко. Восходящая луна тускло осветила террасу с ее портиками и аркадами и представила взору многочисленную пеструю компанию, чьи легкие шаги, мелодичные звуки гитар и сладкие голоса отдавались гулким эхом под колоннадой.

Гондола, с которой долетала музыка, проехала мимо лодки Монтони и смешалась с другими, которые сновали по залитому лунным светом морю, полные веселых людей. В большинстве гондол были собственные музыканты, а мелодии, наигранные ими, сливались с мерцанием волн и ритмичным плеском весел. Эмили смотрела и слушала не отрываясь, и даже тетушка выглядела довольной. Монтони торжественно поздравил себя с возвращением в Венецию, которую называл первым городом земли, а Кавиньи был весел и воодушевлен больше, чем обычно.

Лодка скользила по волнам Гранд-канала, на котором располагался дворец Монтони, и Эмили увидела не поддающиеся человеческому воображению дворцы, созданные Сансовино[9]9
  Сансовино Якопо (1486–1570) – итальянский скульптор и архитектор.


[Закрыть] и Палладио[10]10
  Палладио Андреа (1508–1580) – итальянский архитектор.


[Закрыть]. В воздухе витали волшебные звуки, долетавшие с берегов канала и с гондол, а на залитых лунным светом террасах танцевали сказочные фигуры в маскарадных костюмах и масках.

Лодка остановилась возле портика большого дома, откуда немедленно вышел слуга и помог путешественникам сойти на сушу. Из портика они попали в величественный холл, а оттуда, поднявшись по мраморной лестнице, – в поразивший великолепием салон. Стены и потолок украшали фрески с историческими и аллегорическими сюжетами. С потолка на серебряных цепях свисали серебряные лампы, а пол покрывали яркие индийские ковры. Обивка мебели и шторы были выполнены из светло-зеленого шелка и украшены золотым шитьем. Из открытого балкона, выходящего на Гранд-канал, долетал свежий ветер. Вспомнив мрачный нрав Монтони и разговоры о его бедственном материальном положении, Эмили с изумлением смотрела вокруг: «Ах! Если бы Валанкур увидел этот дворец, то сразу бы успокоился и понял, что слухи о Монтони совершенно безосновательны».

Тетушка сразу приосанилась и приняла облик княгини, однако сам Монтони выглядел встревоженным и неуверенным и даже не обратился к супруге с торжественным приветствием.

Вскоре после приезда он приказал подать гондолу и вместе с Кавиньи отправился на карнавал. Мадам сразу погрустнела и о чем-то глубоко задумалась. Очарованная Венецией, Эмили пыталась развеселить тетушку, но та отвечала так недовольно и сердито, что вскоре оставила напрасные старания и подошла к окну, чтобы насладиться новыми яркими впечатлениями.

Прежде всего ее внимание привлекла группа танцоров на террасе внизу. Две девушки – одна с гитарой, а другая с тамбурином в руках – двигались с такой грацией и веселой легкостью, что были способны развеять даже мрачное уныние богини скуки. Вслед за ними показались фантастические фигуры, одетые гондольерами, менестрелями и неведомыми существами. Каждый из артистов пел свою партию в сопровождении нескольких негромких инструментов. Неподалеку от портика исполнители остановились, и Эмили различила стихи Ариосто[11]11
  Ариосто Людовико (1474–1533) – итальянский поэт и драматург.


[Закрыть] – о войнах мавров против Карла Великого и горестях Орландо. Вскоре ритм изменился, и зазвучали мелодичные сонеты Петрарки. Магия поэтической печали сопровождалась итальянским темпераментом и волшебством венецианской ночи.

Эмили слушала долго, и постепенно ее душа наполнилась задумчивым вдохновением. На глазах выступили слезы, а воображение обратилось к Франции и Валанкуру. Эмили с сожалением увидела, что музыканты направились дальше, и попыталась поймать последние отзвуки волшебных песнопений. Когда же воцарилась тишина, она погрузилась в то задумчивое спокойствие, которое создают воспоминания о любимой музыке, прекрасном лунном пейзаже и утраченных навсегда дорогих людях. Только что отзвучавшая музыка оставила в душе такое же мягкое сожаление.

Вскоре ее внимание привлекла торжественная гармония звуков духовых инструментов, доносившаяся издалека. Заметив выстроившиеся вдоль края террас гондолы, Эмили накинула вуаль, вышла на балкон и увидела вдали нечто вроде процессии. По мере приближения хор духовых слился со звучанием других инструментов, а вскоре словно из глубин океана появились сам Нептун с воплощавшей его королеву Венецией, окруженные тритонами и морскими нимфами. Фантастическое великолепие этого представления в декорациях окружающих дворцов надолго сохранились в памяти Эмили.

Даже после ухода процессии она не избавилась от впечатления и так увлеклась размышлениями о жизни морских нимф, что едва не пожелала отвергнуть человеческий образ и, погрузившись в волны, разделить их судьбу. Как восхитительно жить вместе с сестрами среди коралловых рифов и хрустальных океанских пещер, слушая плеск воды и нежную музыку морских раковин! А после заката скользить по водной глади среди диких скал и вдоль уединенных берегов, куда приходит грустить одинокий путник!

Мечты прервало прозаическое приглашение к ужину, и Эмили улыбнулась как собственным фантазиям, так и резкому недовольству мадам Монтони, если бы она о них узнала.

После ужина тетушка долго сидела в ожидании мужа, Монтони все не возвращался, и, в конце концов, мадам удалилась отдыхать.

По пути в свою комнату Эмили с удивлением обнаружила анфиладу когда-то пышных, но теперь заброшенных пустых комнат, где, судя по всему, давным-давно никто не жил. В одних из них со стен свисали остатки выцветших обоев; в других сырость почти уничтожила фрески. Наконец она вошла в свою спальню – такую же просторную и пустынную, как и остальные, с высокими окнами, выходившими на Адриатическое море. Поначалу у Эмили сложилось впечатление унылой заброшенности, но вскоре вид Адриатики вселил иные, более радостные образы, в том числе и образ морской нимфы, которую Эмили недавно с удовольствием представляла. Желая избавиться от мрачных раздумий, она постаралась обуздать своевольные мысли и завершила день сочинением таких строк:

Морская нимфа

 
Свободно среди волн морских
Плещусь, ныряю и играю;
У основанья скал седых
В блаженстве тихом замираю.
 
 
Здесь, в глубине святых пещер
Я слышу рек могучий ход.
Нептун, хозяин дивных сфер,
Благословляет древний свод.
 
 
Потоки отправляет прочь,
В подарок нимфам вод земных:
Ручьев, озер, где дремлет ночь,
Кристальных родников лесных.
 
 
Там каждый вечер в тишине
Они танцуют средь цветов.
Мерцают звезды в вышине,
Луна спешит прийти на зов.
 
 
Люблю лежать среди кораллов
И слушать плеск далеких волн,
Где парус мчится вдоль каналов,
Соленых брызг и ветра полн.
 
 
Как часто в тихий час полночный,
Когда морская дремлет гладь,
Своею властью непорочной
Подруг влеку к воде играть.
 
 
Но если только сон глубокий
Сморил команду до утра
И лишь, тоскуя, одинокий
Моряк приветствует ветра,
 
 
Печаль и грусть его развею
В луны сиянье песней сольной.
Он слушает, вздохнуть не смея,
С восторгом страх деля невольно.
 
 
Порою нотой сладкой, нежной
Души тревогу усмиряю
Иль раковины безмятежной
Хорал забытый извлекаю.
 
 
Моряк скорей друзей зовет,
Те молча к борту приникают,
Но песни кончился полет,
И звуки в отдаленье тают.
 
 
В уютной бухте среди гор,
Где тот корабль на якорь встал,
В час сокровенный на простор
Я выхожу, как в бальный зал.
 
 
С подругами танцую там,
Пока рассвет не засияет.
Заря диктует волю нам,
В чертог Нептуна увлекает.
 
 
В хрустальных залах, средь зеркал,
Проводим в неге полдень скучный,
В тени пещер, в прохладе скал
Вьем цепи из цветов воздушных.
 
 
Мы напеваем песню вод,
Потока вторит бормотанье.
Чертогов царских пышный свод
Мерцает светом мирозданья.
 
 
Здесь жемчуг светлый и сапфиров синь,
Рубинов кровь и зелень изумрудов.
Под куполом блестит казны массив,
Колонны стройные стоят вокруг сосудов.
 
 
А если шторм пучину сотрясает
И гром пугает тихую округу,
Скалу высокую я выбираю,
Чтобы морской простор блюсти оттуда:
 
 
Вдали, среди высоких бурных волн,
Корабль отважный к берегу стремится.
Широкий парус рвется, ветра полн,
А мачта с треском гнется и кренится.
 
 
Тогда бросаюсь со скалы отвесной
В пучину вод и к кораблю плыву,
Чтоб моряков спасти от бурь небесных
И к берегу вернуть в ночную мглу.
 
 
Но если вдруг стихия наступает,
Бросает судно в вихрь свирепых вод,
Друзей своих, дельфинов, призываю,
Чтоб отнесли спасенных в тихий грот.
 
 
Печаль и страх умело прогоняю
Негромкой песней, что таит посланье,
А волю к жизни в души возвращаю
Волшебными словами заклинанья.
 
 
Звон струн моих летит к садам зеленым
На берегу высоком и крутом.
Там зреют фрукты на просторных склонах,
Деревья шелестят в лесу густом.
 
 
Лесные эльфы и подруги-феи
Под музыку танцуют и поют,
Ветра спокойные на суше веют —
Свободен и красив земной приют.
 
 
Так провожаю ночи мрак,
Сердца спасенных утешая.
Шторм отступает, и моряк
Заветный солнца луч встречает.
 
 
Жаль, что порой в капризе праздном
К скале Нептун приковывает властно.
Тогда призывы с кораблей напрасны,
И жертв не счесть в разгуле страстном.
 
 
Если тебе мила короткая баллада,
В час предвечерний, на закате дня
Приди на мирный пляж, где душ усладой
Звучит средь фей простая песнь моя.
 

Глава 16

 
Пристрастный наблюдатель, он смотрит
Лишь на дела людей: театр не любит
И музыки не слышит.
Улыбка – редкость на его лице,
А если улыбается, то так,
Как будто насмехается над всем вокруг
И над своей улыбкой тоже.
Подобные ему не знают мира,
Увидев личность ярче и сильней.
 

Шекспир У. Юлий Цезарь

Монтони и его спутники вернулись домой, когда над Адриатикой уже встало солнце. Танцевавшие на площади Сан-Марко веселые группы на рассвете исчезли подобно призракам. Монтони, однако, провел ночное время иначе: душа его не принимала легких удовольствий, он находил радость в энергии страстей. Трудности и жизненные бури, разрушавшие счастье других, ему придавали сил и дарили высшее наслаждение. Без острого интереса жизнь казалась ему сном, а когда таковых интересов не находилось, он заменял их искусственными увлечениями. К интересам подобного рода относились прежде всего азартные игры, поначалу служившие избавлением от скуки, но впоследствии перешедшие в нездоровую страсть. Именно за этим занятием он и провел ночь в обществе Кавиньи и других молодых людей, обладавших скорее деньгами, чем положением в обществе. Большинство из них Монтони презирал за бездарность и дурные наклонности, а общался лишь для того, чтобы использовать в своих целях. Впрочем, некоторые из этих приятелей были достаточно умны, а кое-кого Монтони даже включил в число своих друзей, но даже в общении с ними сохранял высокомерие, вселявшее покорность в слабые умы и рождавшее яростную ненависть в умах сильных. Конечно, у него было множество отчаянных врагов, но сила их ненависти доказывала силу его власти. А поскольку власть была главной его целью, ненависть он ценил выше уважения.

Среди немногих избранных числились синьоры Бертолини, Орсино и Верецци. Первый был человеком веселого нрава, сильных страстей, распутный и крайне экстравагантный, но в то же время щедрый, смелый и доверчивый. Сдержанный, надменный Орсино любил власть больше ее внешних проявлений и отличался жестоким, подозрительным характером. Он легко обижался и безжалостно мстил обидчикам, отличался хитростью и коварством замыслов, терпением и настойчивостью в их осуществлении, прекрасно владел собой и обладал лишь тремя страстями: гордостью, мстительностью и алчностью, – но в следовании им для него не существовало препятствий. Этот синьор пользовался особым предпочтением Монтони. Талантливый, наделенный пылким воображением Верецци постоянно становился жертвой разнообразных страстей. Веселый, сладострастный и дерзкий, он не обладал истинной настойчивостью и мужеством и часто проявлял мелкий эгоизм. Быстрый в принятии решений, он первым брался за осуществление как своих, так и чужих планов, однако вскоре с легкостью от них отказывался. Гордый и порывистый, он восставал против любого подчинения, но те, кто хорошо знал особенности его характера, могли руководить им как ребенком.

Этих друзей Монтони представил семье на следующий день после приезда в Венецию. В компанию входили также знатный венецианец граф Морано и синьора Ливона, которую Монтони представил жене как даму выдающихся достоинств и заслуг. Явившись с визитом, чтобы приветствовать мадам Монтони, она также была приглашена к обеденному столу.

Комплименты синьоров мадам приняла с плохо скрытым раздражением, поскольку им не доверяла, потому что они друзья мужа, и ненавидела их за то, что задержали синьора на всю ночь. Наконец она им завидовала, признавая, что их общество он ценит больше, чем ее собственное. Лишь знатность графа Морано ставила этого синьора в особое положение. Надменная угрюмость и манеры мадам Монтони, излишняя экстравагантность платья (поскольку она еще не успела усвоить уроки венецианской моды) резко контрастировали с красотой, скромностью, обаянием и свежей простотой юной Эмили, которая наблюдала за гостями скорее с любопытством, чем с удовольствием. Впрочем, обаяние и пленительные манеры синьоры Ливоны вызвали у нее искреннюю симпатию, а мягкость обращения и доброта пробудили давно дремавшие теплые чувства.

Прохладным вечером общество село в гондолу синьора Монтони и отправилось на прогулку. Красные отблески заката еще окрашивали волны, в то время как в синем небе стали появляться звезды. Эмили сидела, погрузившись в приятную задумчивость. Водная гладь, отражение звезд, темные силуэты башен и портиков, нарушаемая лишь плеском волн и далекими звуками музыки тишина рождали вдохновение. При звуках мерного движения весел и далеких мелодий в памяти возникли образы отца и Валанкура, и на глазах выступили слезы. Лунный свет погрузил затененное темной вуалью лицо в серебристое сияние и добавил чертам неповторимую мягкость. В эти минуты Эмили напоминала Мадонну, наделенную чувственностью Марии Магдалины, а поднятый к небесам задумчивый взор и блестящая на щеке слеза лишь подчеркивали сходство.

Гондола вышла на простор; далекие звуки музыки стихли, и компания решила устроить собственный концерт. Сидевший рядом с Эмили и молча за ней наблюдавший граф Морано взял лютню, тронул струны искусными пальцами и звучным мягким тенором запел рондо необыкновенной нежности и грустной красоты:

 
Тот светлый луч, что дремлет
На глади дивных вод;
Тот парусник, что внемлет,
Вверяя ветру ход;
 
 
Волны спокойной песня
Стихает вдалеке.
Воспоминаньям тесно,
Хоть жду их налегке.
 
 
Послушна, как луне волна,
Как парусник волне,
Душа мелодией полна,
Покорна песня мне.
 
 
К тебе летят слова любви,
Пусть грусть тревожит грудь.
Струн чистый звон ты сохрани
И песню не забудь.
 

Каденция, с которой исполнитель вернулся от последнего куплета к повторению первого; восхитительная модуляция голоса и патетическая энергия заключительных слов выдавали в нем образец изысканного вкуса. Закончив выступление, граф вздохнул и передал лютню Эмили. Чтобы избежать малейшего подозрения в манерности, она сразу начала петь, выбрав одну из популярных песен родной французской провинции. Вот только любимая мелодия так живо напомнила пейзажи и людей, среди которых она когда-то слышала эту песню, что от избытка чувств голос ее задрожал и сорвался, а пальцы утратили власть над струнами. Устыдившись слабости, Эмили неожиданно перешла к такой веселой и удалой песне, что не хватало лишь танца.

– Брависсимо! – дружно закричали восторженные слушатели, и песню пришлось повторить.

Среди последующих комплиментов голос графа звучал особенно настойчиво и не смолк даже после того, как Эмили передала инструмент синьоре Ливоне.

Затем граф, Эмили, Кавиньи и синьора Ливона исполнили несколько канцонетт в сопровождении двух лютней и нескольких других инструментов. Иногда инструменты внезапно стихали, и тогда голоса переходили от полного гармонии звука к едва слышному шепоту, но после глубокой паузы постепенно набирали силу, инструменты вступали один за другим, и, наконец, звучный хор вновь взмывал к небесам.

Тем временем уставший от музыки Монтони придумывал, как бы удалиться от компании в казино, и, воспользовавшись паузой, предложил вернуться на берег. Орсино бурно поддержал идею, но граф и другие господа столь же горячо выступили за продолжение прогулки.

Пока Монтони размышлял, как бы оправдаться перед графом, потому что только его считал достойным объяснения, мимо проплыла свободная гондола. Отбросив сомнения, Монтони использовал эту возможностью вернуться в Венецию и, поручив дам заботам спутников, вместе с Орсино уплыл. Эмили впервые провожала синьора с сожалением, так как видела в нем защиту, хотя и не знала, чего ей следует бояться.

Монтони вышел на берег на площади Сан-Марко и скрылся в казино.

Тем временем граф тайно отправил одного из слуг за собственной гондолой и музыкантами. Не зная, что он задумал, Эмили внезапно услышала бодрую песню приближавшихся гондольеров и увидела серебристое мерцание потревоженных веслами волн. Вскоре донеслись звуки инструментов, и воздух наполнился красочной гармонией. Гондолы встретились, гребцы обменялись радостными приветствиями. Граф объяснил свой замысел, и все общество перешло в его богато украшенную гондолу.

Пока гости подкреплялись фруктами и напитками, сидевшие в другой лодке музыканты заиграли восхитительную мелодию. Граф снова устроился возле Эмили и принялся оказывать ей знаки внимания, тихим, но страстным голосом осыпая двусмысленными комплиментами. Чтобы избавиться от назойливого кавалера, Эмили старалась беседовать с синьорой Ливоной, а графу отвечала с холодной сдержанностью – впрочем, слишком спокойной, чтобы остановить его ухаживания. Граф не замечал никого, кроме Эмили. Кавиньи время от времени бросал на него недовольные взгляды, а сама мадемуазель Сен-Обер испытывала неловкость и хотела одного: поскорее вернуться в Венецию, – но гондола причалила к площади Сан-Марко, где не прекращалось веселье, лишь в полночь. Шум разносился далеко по воде, и если бы яркий свет луны не заливал террасы и башни, случайно попавший сюда человек смог бы поверить, что это поднявшийся из вод Нептуна и его свита вершат свой пир.

Компания сошла на берег на площади Сан-Марко, где веселье и красота ночи вдохновили мадам Монтони принять настойчивое приглашение графа Морано присоединиться к празднику, а потом поужинать в его дворце. Если что-то и могло развеять неловкость Эмили, то только величие и красота окруженной творениями Палладио и заполненной карнавальной толпой площади.

Наконец общество удалилось в украшенный с изысканным вкусом дворец Морано, где уже ждал богатый ужин. Сдержанность Эмили подсказала графу, что необходимо заручиться расположением мадам Монтони, тем более что задача казалась не самой трудной, поэтому часть внимания он перенес на тетушку, а та даже не сочла нужным скрыть удовольствие. Таким образом, прежде чем компания рассталась, благоволение мадам было безоговорочно завоевано. При каждом обращении ее нелюбезное лицо расплывалось в улыбке, а каждое предложение с готовностью принималось. Эмили услышала, как граф пригласил тетушку и всю компанию следующим вечером посетить его ложу в оперном театре и выпить кофе. Мадам Монтони с радостью согласилась, а сама Эмили с тревогой попыталась придумать достойную отговорку.

Гондолу подали очень не скоро. Выходя из дворца, Эмили с удивлением увидела поднимавшееся из моря солнце, хотя на площади Сан-Марко по-прежнему шумела веселая толпа. Сон уже давно отяжелил веки, но свежий соленый ветер вселил бодрость и она покидала бы площадь с сожалением, если бы не присутствие графа, взявшего на себя обязанность проводить дам домой.

Во дворце выяснилось, что Монтони еще не вернулся. Рассерженная супруга удалилась в свои покои и наконец-то освободила племянницу от утомительного бодрствования.

Монтони явился поздним утром в крайне дурном настроении, проиграв крупную сумму, и, прежде чем отправиться отдыхать, что-то долго обсуждал с Кавиньи. Судя по настроению синьора, разговор удовольствия не доставил.

Мадам Монтони весь день угрюмо молчала, а вечер посвятила визитам венецианских дам, чьи прекрасные манеры очаровали Эмили. С незнакомыми людьми они общались так, как будто давным-давно и близко их знали, а беседы вели весело и непринужденно. Даже мадам, чья грубость и бесчувственность составляла резкий контраст их утонченным манерам, не смогла остаться равнодушной к обаянию венецианок.

Во время паузы одна из дам, по имени Герминия, взяла лютню и начала играть и петь с такой естественной свободой, как будто в комнате никого не было. Голос ее звучал богато и выразительно, хотя она вовсе не собиралась демонстрировать его силу и меньше всего старалась произвести впечатление на слушателей. Откинув вуаль, грациозно держа лютню, синьора Герминия сидела под украшавшими одно из высоких окон растениями в кадках и пела от полноты души. Эмили, отступив в сторону, сделала набросок ее выразительной фигуры, а потом нарисовала интересный портрет. Возможно, изображение не выдержало бы строгой профессиональной критики, однако в нем было достаточно и острой наблюдательности, и тонкого вкуса, чтобы пробудить фантазию и чувства. Закончив рисовать, Эмили подарила портрет прекрасной модели, а та с восторгом приняла его и заверила, что сохранит как свидетельство их дружбы.