Текст книги "Тайны Торнвуда"

Я улыбнулась.

– Бронвен очень захочет все об этом узнать.

Хоб, похоже, здорово обрадовался. Взяв коробку, он вышел из тени фигового дерева и стал спускаться по склону к «Валианту».

От травы исходил теплый запах. Когда мы добрались до машины Хоба, я притулилась в крохотной тени соседнего эвкалипта, пока Хоб ставил коробку на пассажирское сиденье и пристегивал.

– Мы с Герни вернемся через несколько часов, – сообщил он. – Я привезу стекла и деревянные обрезки. Герни может начать работу в саду сегодня же днем. Если все пойдет по плану, то где-то завтра мы закончим.

Он медлил, по-видимому не желая уезжать. Из коробки донесся слабый писк, и Хоб заглянул туда, поправил полотенце. Маленькая сова печально ухнула, затем замолкла.

– Надеюсь, он выживет, – сказала я из вежливости.

Хоб улыбнулся.

– Я привезу его сюда на выходных. Может, Бронвен захочет посмотреть, как я выпускаю его на волю.

– Конечно. У вас будет столько хлопот, – сказала я, – четыре новорожденных щенка, а теперь и птенец совы.

– Ну да, в резиденции Миллеров не соскучишься. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Послушайте, Одри, привозите-ка Бронвен как-нибудь к нам в бунгало. Она выберет себе щенка, если ей какой-нибудь приглянется. Альма – отличная сторожевая собака, и мне будет приятно, если хотя бы один из ее помета попадет в хороший дом.

У нас никогда не было настоящего домашнего питомца – если не считать навозных червей и кучи жуков, бабочек и богомолов, которых Бронвен обычно приносила домой. Несколько лет назад она перестала клянчить у меня собаку, побежденная моими непреклонными отказами. Но мы приехали сюда ради нового начала, напомнила я себе; может, настало время сменить тактику?

– Она будет в восторге.

Сверкающий глаз Хоба радостно расширился в светотени.

– Правда, Одри? Она действительно будет в восторге?

Он снова посмотрел на дом и покачал головой, словно восхищаясь его видом.

Я и сама была немножко взбудоражена. Менее чем за час мое мнение о Хобе Миллере изменилось коренным образом. Кори была права, он, пожалуй, действительно сокровище. Интересно, как далеко я могу зайти в испытании наших только что возникших дружеских отношений?

– Хоб? Могу я вас кое о чем спросить?

Он все еще разглядывал поместье.

– О чем, деточка?

– Кто такая Айлиш?

Резко обернувшись, он уставился на меня. Брови нахмурены, а здоровый глаз мечет голубые молнии.

– Молодая Айлиш Лутц… Ну та, которую убил, как считали, Сэмюэл.

– Бабушка Тони?

– Совершенно верно.

Ветерок прошелестел по траве и закрутился вокруг моих лодыжек. Услышав, как Хоб озвучивает мои подозрения, я почувствовала тяжесть в груди, как будто в нее вложили камень. Айлиш любила Сэмюэла, из ее письма это ясно видно. Тогда как получилось, что он так грубо ее предал?

– Хотя он этого не делал, – услышала я свой голос, – ведь так?

Хоб наморщил лоб.

– Кто же точно знает, Одри, деточка? – ласково проговорил он. – В конце концов, старика признали невиновным в суде… Может, обвинения были не более чем кучей пустой болтовни.

– Вы не очень уверенно об этом говорите.

– Ну знаете…

– Что заставляет вас думать, что он был виновен, Хоб?

Он посмотрел на холм.

– Я был всего лишь крохой в сорок шестом, когда это случилось. Поэтому я знаю обо всем по слухам, вы же понимаете. Видите ли, Айлиш забеременела, и ни у кого не возникло сомнений, что отец – Сэмюэл. Они собирались пожениться, но потом Сэмюэла направили в Малайю. Он попал в плен в сорок втором, когда пал Сингапур, и к моменту возвращения в Мэгпай-Крик передумал на ней жениться.

– Почему?

Поток солнечного света пробился сквозь листву фигового дерева, превратив морщинистое лицо Хоба в четкий рельеф.

– Сэмюэл был врачом, хорошим, судя по тому, что я слышал. Он специализировался на тропических болезнях и в начале службы стал довольно известен как полковой врач. После войны на врачей был большой спрос. По крайней мере, в таких маленьких захолустных городках, как Мэгпай-Крик, и Сэмюэл горел желанием начать работу. Но были люди, которые считали, что женитьба на Айлиш погубит его карьеру.

– Почему они так думали?

– Юная Айлиш была наполовину аборигенкой. Ее отец Якоб был лютеранским пастором, который в двадцатых годах возглавлял миссию среди аборигенов на севере. Там он влюбился в чернокожую девушку, захотел на ней жениться. Церковники, разумеется, воспротивились, но Якоб не мог бросить любимую. Она родила ему девочку – Айлиш, – и следующие десять лет они прожили относительно мирно. Старый Якоб как-то признался мне, что годы миссионерства были счастливейшими в его жизни. Но затем случилась трагедия: мать Айлиш умерла от скарлатины. Якоб оставил миссионерство и привез свою маленькую дочь в Мэгпай-Крик. Хорошо воспитал ее. Все пожилые люди пели ей хвалы, а Якоб, старый чудак, боготворил землю, по которой она ступала. После ее смерти от него осталась одна оболочка. Он так и не оправился.

Хоб покачал головой, словно пытаясь рассеять печаль только что рассказанного.

Я тоже ее почувствовала – неприятную, угнетающую печаль, которая засела вблизи моего сердца и от которой заныли легкие. Но вместе с печалью пришло острое любопытство.

– Где нашли ее тело?

Хоб уже собирался ответить, но вдруг замер. Его лицо побледнело, а глаз широко раскрылся за стеклом очков.

Я обернулась вовремя, чтобы увидеть Бронвен, летевшую к нам по траве на велосипеде. Ранее этим утром, перед приездом Хоба, она была поглощена школьным проектом, сидела, низко склонившись, за кухонным столом, составляя из хитиновых оболочек цикад какую-то жуткую гирлянду. Я почти ожидала, что она вторгнется в мою беседу с Хобом из любопытства к новому лицу, но, очевидно, она была слишком увлечена.

Щеки ее пылали из-за солнца, хотя были защищены полями панамы, а длинные волосы трепались по плечам. Она улыбнулась нам, сняла руку с виляющего руля и коротко помахала, затем свернула в сторону от фигового дерева и понеслась дальше вниз по склону по подсобной дороге.

Хоб смотрел на нее с открытым ртом, словно увидел призрак.

– Это Бронвен, – сказала я.

Она спускалась на велосипеде, пока не достигла деревьев, ветки которых нависали над краем дороги, затем развернулась назад, в гору, и снова яростно принялась крутить педали. Только когда она исчезла за домом, Хоб наконец заговорил:

– Она, эта девочка… Она вылитая…

– Тони? – Я выдавила улыбку. – Все это говорят. Они были очень похожи. Не только внешне, но и по характеру…

Слишком поздно я сообразила, что собирался сказать Хоб: «Гленда. Она вылитая Гленда».

Взгляд Хоба все еще был прикован к тому месту, где исчезла Бронвен, как будто старик надеялся, что она возникнет вновь. Птенец совы пищал в картонной коробке, но Хоб, похоже, не замечал. К моему изумлению, на его здоровом глазе налилась и скатилась одинокая слеза и исчезла на морщинистой щеке.

– Ну что ж, – проговорил он, смущенно вытирая лицо и бросая на меня осторожный взгляд. – Поеду я, пожалуй. Лучше взять оконные стекла, пока день только начался. Начнем после ланча, если вас устроит.

– О-о-о, конечно. – Я пыталась подавить разочарование. Хоб, казалось, стремился уехать. – Сегодня утром я подменяю фотографа, снимаю на свадьбе. К середине дня должна вернуться.

Хоб кивнул, но я видела, что мыслями он где-то в другом месте. Молчание затянулось, пока он все смотрел на дом, потом Хоб встрепенулся, словно стряхивая оцепенение. Отрывисто, слегка махнул рукой и забрался в «Валиант». Взревел, оживая, мотор, и мгновение спустя автомобиль скрылся за вздымающимся облаком пыли.

* * *

Сжимая себя за локти, я долго стояла в резной тени фигового дерева и слушала тихую болтовню птиц. Пейзаж казался таким спокойным, таким мирным. И настолько не совпадающим с бушевавшей во мне бурей сомнений.

– Мам?..

Обхватив себя за бока, я уныло посмотрела на солнце.

«Айлиш Лутц… Та, которую убил… Сэмюэл».

Закрыв глаза, я вызвала в памяти образ Сэмюэла в беседке: внимательные глаза, нерешительная улыбка, напряженность в широких плечах, которая могла означать подавленную злость. Хоб назвал его подлым, злобным. Когда он умер, люди вздохнули с облегчением.

– Мам, без пятнадцати девять. Мы опоздаем!

Я обернулась и увидела стоявшую рядом с «Селикой» Бронвен. Школьная форма помята, но туфли начищены, а блестящие волосы собраны в хвост.

Дочь с ужасом уставилась на меня.

– Ты даже не одета.

Я посмотрела на себя: замызганные шорты из обрезанных джинсов, ветхая футболка, кроссовки на босу ногу. Придется довольствоваться этим. Я прошагала по траве и взяла ключи с протянутой ладони Бронвен. В этот момент я увидела свои пальцы. Ноготь большого был искусан ночью до крови. От привычки кусать пальцы во сне я избавилась много лет назад. Когда же она так незаметно вернулась?

Нырнув в «Селику», я накручивала обороты на холостом ходу, пока Бронвен пристегивалась. Затем я сорвалась с места и помчалась по подсобной дороге, взметая пыль и щебень.

Мне не очень-то нравился образ Сэмюэла, который начал складываться у меня в голове. Я могла понять, что он немало перенес на войне и что его страдания затруднили для него возвращение в гражданское общество, но очень много прошедших войну мужчин и женщин приспособились, жизнь их сложилась успешно. Почему же у Сэмюэла не получилось? Хуже, по моему мнению, был намек на то, что он посчитал женитьбу на Айлиш губительной для своей врачебной карьеры. Было больно, словно он отверг не Айлиш, а меня.

Сжимая руль, я жестко вела машину по неровной дороге. «Селика» норовила выйти из-под контроля на коварном щебне, выскочить в сторону на ухабе и унести нас туда, куда я совсем не хотела.

Опустив стекло, я набрала полные легкие теплого воздуха. У него был вкус сосновой живицы и пыли, травы и цветов. У него был вкус жизни. Я пила его, пытаясь отогнать мысли о смерти, мысли о предательстве и убийстве.

Я по уши влюбилась в Торнвуд. Я не хотела его покидать. Не хотела, чтобы прошлое сорвало меня с места, погнало оттуда, где я чувствовала себя хорошо. Но в доме отчетливо ощущалось присутствие Сэмюэла. Когда-то он ходил по тем же самым половицам, по которым теперь легко ступали ноги моей дочери; он дышал тем же воздухом, которым теперь дышали мы, спал в той самой темноте, которая теперь опускалась на нас. Его кровь текла в жилах моей дочери, а его сны текли в моих снах…

Если он был убийцей, тогда как мы могли оставаться?

По правде говоря, я не могла позволить себе поверить, что Сэмюэл Риордан кого-то убил. А значит, если я хочу здесь жить, придется найти достаточно свидетельств, чтобы доказать – по крайней мере себе, – что он невиновен.

Ухабистая грунтовка закончилось, началось гудронное шоссе. «Селика» перестала подпрыгивать и ехала гладко. Я взглянула на Бронвен. Она сидела в наушниках и смотрела в окно, погруженная в свои мысли.

Я попыталась проглотить вставший в горле комок. Освободиться от тени, которая окутала мое сердце, но она не поддавалась. Более того, понемногу сгущалась.

Айлиш и Сэмюэл казались мне очень реальными. Как члены семьи или близкие друзья. Я начинала волноваться всякий раз, когда думала о них, у меня постоянно возникало ощущение, что я знала их близко и любила. Словно часть меня уплыла в прошлое, чтобы присоединиться к ним, и не в состоянии была вернуться. Я чувствовала себя потерянной… и абсолютно, ужасно одинокой.

Прежде я уже дважды испытала такие чувства. В первый раз – когда умерла тетя Мораг. Во второй – в тот памятный день, когда Тони усадил меня и попытался объяснить, почему он должен жениться на другой женщине.

В третий раз – безумие какое-то – это было сейчас.

* * *

Лицо у меня болело, голова раскалывалась, а редко надеваемые туфли на высоких каблуках убивали. Я жалела, что не могу прекратить улыбаться.

В зеленом парке рядом с рекой Брисбен, под величественными фиговыми деревьями толпилась сотня пришедших на свадьбу гостей. Стояла середина дня. Небо – цвета кобальта, солнце сияет белым. Над головой пронзительно вопили чайки, их крики прорывались сквозь приглушенный шум транспорта, придавая атмосфере праздничность.

Невеста, с бутонами гардении в блестящих темных волосах, красовалась в классическом пышном платье без бретелек. Она была крупной, очень красивой, пышногрудой, с ослепительной улыбкой. Жених время от времени обнимал ее, чтобы поцеловать, или кружил, и тогда мягкие душистые лепестки сыпались на траву вокруг них.

«Вот глупенькие, – думала я. – Любовь долго не длится». Урок был горьким, но благодаря Тони я много лет назад отучилась на отлично и получила степень магистра по разочарованию. Назовите меня циничной, но я никогда не видела, чтобы любовь сделала кого-то по-настоящему счастливым. Самым довольным человеком из тех, кого я знала, была тетя Мораг, и она всю жизнь прожила одна. «Свободна, – как часто заявляла она, – от всех огорчений и разочарований, которые получаешь от любящего мужчины».

Я поправила треногу и отвернулась от свадьбы, наводя телеобъектив на девочек-близнецов, которые во время церемонии осыпáли цветами невесту. Они забрались на нижние ветки соседней сосны, их резкий смех сливался с криками чаек. Обнажив белье и тощие ножки, девочки, чтобы вскарабкаться, подоткнули платья, пышные, из легкой материи, белые под стать наряду невесты. Они возбужденно хихикали, бросали друг в друга веточками, лица их раскраснелись, глаза сверкали, как у птиц. Они опьянели от непомерного количества угощений и сладких напитков, от переизбытка радости.

Затвор зажужжал – идеальные снимки: группа ничего не подозревающих гостей на заднем плане, девочки-цветочницы, примостившиеся на ветках, как пара белоснежных кур, – на среднем, а вокруг них пляшут в струях серебристого солнечного света, словно обрывки яркой бумаги, бабочки.

Затем композиция разрушилась. Группа гостей распалась, а бабочки улетели. Девочки побежали к своим матерям. Я следила за их передвижением через объектив, но створки камеры оставались закрыты.

Солнце юркнуло за облако – или так показалось, – погрузив мир во тьму. Парк исчез. Я очутилась среди темного леса, где высокие эвкалипты царапали беззвездное небо, их ветки наклонялись и раскачивались от ветра. Я увидела тропинку, освещенную луной. Затем – движение. По тропинке бежала девочка, ее тонкие ножки уносили ее от меня. Это была не Бронвен, а маленькая девочка, лет трех или четырех, в старомодном платье – и все равно я почувствовала материнскую тревогу, когда она исчезла в тени впереди меня.

Опасность среди деревьев. Подкрадывается…

Я резко пришла в себя. И вернулась в яркий прибрежный парк с его высоким синим небом и тихим журчанием голосов, вернулась к залитым солнцем деревьям и чайкам и широко текущей реке. Назад в мир, который не был искажен снами, – в мир, где я быстро становилась чужой.

Как только у меня перестали дрожать руки, я собрала свои вещи.

Я сделала более пятисот фотографий – половину во время приема и половину в парке – и была уверена, что в этой мешанине найдется немало удачных. Кроме того, я видела, что невеста проявляет беспокойство. Сегодня началась новая глава в ее жизни; должно быть, ей не терпелось перевернуть страницу и покончить с этим.

Пока я, сжимая побелевшими пальцами треногу и не обращая внимания на бившую о бедро сумку с камерой, шла к «Селике», мои мысли вернулись к Айлиш.

Мечтала ли она о дне своей свадьбы с Сэмюэлом? Придумывала фасон платья, волновалась из-за списка гостей, думала об их совместном будущем? Оживлялась ли – подобно невесте, которую я сегодня фотографировала, – когда рядом стоял ее любимый? И что насчет Сэмюэла, действительно он ее любил или у него были мрачные намерения, продиктованные иллюзиями поврежденного разума?

Я споткнулась, зацепившись каблуком. Тренога со стуком упала на землю. Когда я наклонилась, чтобы поднять ее, сумка качнулась вперед, и я потеряла равновесие. К тому времени, когда доплелась до автостоянки, я вспотела и раскраснелась, настроение упало до нуля.

«Селика» взревела, когда я дала полный газ. Оторвавшись от обочины, я влилась в плотное движение, направляясь к шоссе. Видение в парке напугало меня, но я знала, что это только начало. Мое любопытство выходило из-под контроля; я чувствовала, что оно начинает разгораться, начинает проявляться в первых возбуждающих симптомах неуправляемой одержимости. Мне нужно было знать не просто слухи и сплетни, но факты.

Я взглянула на часы на приборной доске. Хоб и его брат уже полным ходом работают в саду Торнвуда. От Мэгпай-Крика до него добрых полтора часа езды. Я прикинула, что если поеду на пределе, то покрою это расстояние за пятьдесят минут.

Глава 9

Ко времени моего возвращения в Торнвуд солнце палило нещадно. Трава поникла, листья утратили свою непреклонную решимость бороться за жизнь и стали падать на землю, сучки трещали, словно на грани самопроизвольного возгорания. Даже лорикеты казались раздраженными, вопя и перекликаясь друг с другом, собираясь в птичьей купальне и пытаясь охладиться.

Миллеры здорово продвинулись в саду. Лужайка была подстрижена, кусты подрезаны, а назойливые ветки манго бережно удалены.

Я приняла душ и переоделась в более привычную для меня одежду – обрезанные джинсы, майку – и босая стала теперь подглядывать за Миллерами из разных окон, восхищаясь их явной невосприимчивостью к изнуряющей жаре.

Хоб отклонил мое предложение помочь с переноской стекла из его помятого внедорожника. Поскольку брат Хоба, Герни, избегал даже подходить к дому, старику пришлось сделать две ходки. Сначала он принес ящик с инструментами и охапку деревянных обрезков. Затем надел грубые перчатки, чтобы принести стекло. Когда он наконец обосновался в ванной комнате, его лицо порозовело и блестело от пота, белоснежные волосы прилипли к голове.

Хоб принялся счищать оконную замазку вокруг разбитых стекол. После этого вынул все поврежденные куски и завернул их в газету, затем измерил стекла на замену. Я нашла предлог для вмешательства, предложив кофе со льдом, и когда Хоб вежливо посетовал, что уже выпил свою единственную за день чашку, я решила перейти прямо к делу:

– Я все думаю о том, что вы сказали мне сегодня утром.

Он стоял спиной ко мне, поэтому выражения его лица я не видела, лишь мелькнул профиль, когда он наполовину обернулся ко мне.

– Это о чем, деточка?

– Мне любопытно, Хоб. Где нашли тело Айлиш?

Проведя скребком по основанию оконной рамы, Хоб отколупнул еще один кусок замазки, осколки которой дождем полетели на пол.

– Ее нашли в овраге, – спокойно ответил он.

– В Торнвуде?

Он кивнул:

– Ее сильно избили и бросили там умирать.

В моем сознании тихо прозвучал сигнал тревоги, но я не обратила на него внимания. «Узнай подробности, – предупредила я себя, – прежде чем впускать в голову безумные идеи».

– Поэтому вы и думаете, что виноват был Сэмюэл, да? Потому что Айлиш нашли на его земле?

Хоб размышлял, глядя на окно и почесывая щетинистый подбородок.

– Я хочу снять весь подоконник, он прогнил насквозь. Хорошо, что я привез лишние доски.

– Хоб?..

Он вздохнул.

– Какое теперь это имеет значение? Слишком много времени прошло. Перестаньте переживать из-за Сэмюэла Риордана – что он сделал или чего не делал. Торнвуд теперь ваш, это ваш дом. Не позволяйте прошлому выгнать вас отсюда.

Он был прав – это не должно иметь значения; бесполезно раскапывать факты, которые слишком глубоко похоронены. Я все пыталась отказаться от расследования. И терпела поражение.

Пусть Айлиш погибла, а Сэмюэл давно умер, но для меня они стали реальными. Такими реальными, что я, закрыв глаза, могла чувствовать сладкий аромат роз, слышать звонкий смех молодой женщины, гулявшей по саду, и видеть – так ясно, что у меня слезились глаза, – высокого мужчину, ссутулившегося в беседке, его ангельское лицо, освещенное дьявольской усмешкой.

– Далеко идти… до оврага, я имею в виду?

– Он на северной границе, деточка. Назад, в сторону города. Граничит с Национальным парком, отсюда минут тридцать-сорок пешком. Почему вы спрашиваете?

– Ну я планировала пойти с Бронвен на холмы, посмотреть то цветочное место, о котором вы мне говорили. Боверово ущелье, так? Но теперь мне больше хочется посмотреть этот овраг. Возможно, я пойду туда. В это время года освещение идеальное. Могут получиться по-настоящему красивые фотографии заката.

Хоб положил на подоконник деревянный молоток.

– Сейчас в овраге почти не на что смотреть. Чтобы увидеть цветы, придется подождать до весны. Если вам нужны фотографии, то лучше вам с Бронвен выбрать Боверово ущелье. Там лучше вид, и оно безопаснее. И идти тоже меньше, всего двадцать минут.

– Безопаснее?

Рядом с пустым оконным проемом принялся виться шершень, проплывая туда-сюда, вероятно разведывая место для гнезда. Хоб взмахом прогнал его.

– В овраге произошло несколько несчастных случаев, это место хорошо известно своей опасностью: оползнями, провалами почвы, падением деревьев после сильных ливней. – Он смерил меня взглядом. – Вы должны предостеречь Бронвен, сказать ей, чтобы не бродила по бушу одна. Вы же знаете, каковы дети, они забывают обо всем на свете, когда занимаются тем, что им нравится. Вы сделаете это, Одри? Скажете ей?

За окном свистели птицы и гудел шершень, но тишина в ванной комнате – хотя она длилась не более секунды – была взрывной.

– Вы не находите странным, – задумчиво проговорила я, – что Айлиш и ее внучка Гленда Джермен погибли в овраге?

Хоб смахнул с подоконника дорожку из крошек замазки. Его лицо казалось старым – глубоко прорезано морщинами, внутренний свет померк.

– Как я сказал, деточка, за многие годы на долю этого места пришлось немало несчастных случаев, со всеми провалами земли, падением деревьев и тому подобным. Печальная история с Глендой, очень печальная. Но она не первая, кто сделал там неосторожный шаг.

Меня потрясли горечь и бесконечная скорбь, прорвавшиеся в его голосе.

– Вы хорошо знали Джерменов, Хоб?

Шершень все гудел в тишине, устремляясь к пустому окну, затем отступая, словно в нерешительности. Где-то внизу в саду закричала одинокая птица-бич.

– Ну как? – замялся Хоуб. – Я видел их в городе от случая к случаю, но нет, я не могу сказать, что много с ними общался.

Он отвернулся и принялся вычищать оконную раму. Через некоторое время он скосил здоровый глаз и увидел, что я все еще наблюдаю за ним. Со вздохом Хоб положил инструменты на подоконник.

– Ну не беда ли? Вам исполняется шестьдесят, и память начинает испаряться, как речушка в засуху. – Он покачал головой и, прошаркав мимо меня, остановился в дверях ванной комнаты и оглянулся. – Забыл в машине этот дурацкий спиртовой уровень, придется еще раз идти. Пожалуй, в итоге я все же выпью вашего холодного напитка, – добавил он. – Думаю, к моменту возвращения я весь потрескаюсь.

Он вышел на заднюю веранду и исчез, спустившись по ступенькам. Я бросилась к окну в гостиной и увидела, как он шел к подсобной дороге напрямик через лужайку.

Герни шарил в заднем отсеке пикапа. Поднял голову, когда подошел его брат. Хоб, сгорбившись, прислонился к автомобилю. Вытащил большой носовой платок из заднего кармана брюк, вытер лицо, высморкался. Герни, должно быть, о чем-то спросил его, потому что Хоб покачал головой, а затем уставился на долину. Герни стоял около пикапа, ломая руки, переминаясь с ноги на ногу. Даже с моего наблюдательного пункта у окна гостиной было видно, как он расстроен. С искаженным тревогой лицом он посматривал то на дом, то на Хоба.

– О Хоб, – прошептала я, – что же такое сейчас случилось?

Сегодня утром, на насыпи, откуда открывался вид на торнвудский заросший сад, Хоб признался в любви к окружающей местности. Он нарисовал картину холмов, покрытых дикими цветами, и рыскающих в поисках добычи доисторических чудовищ, рассказал о своем детском восторге перед давно потухшим вулканом. Он с уважением говорил о здешних аборигенах и, кажется, понимал их связь с этой землей. Мое отношение к нему потеплело после этого, я почувствовала себя обязанной довериться ему, как хотела довериться Кори.

И однако же он только что солгал.

Я вспомнила его шок этим утром при виде Бронвен, вызванный, очевидно, ее сходством с Глендой. Эмоции настолько захлестнули Хоба, что он проронил слезу. И тем не менее только что, отвечая на мой вопрос, он отрицал знакомство с Джерменами и бросился прочь, как вспугнутая ящерица.

Я хмыкнула.

«Все страньше и страньше»[8]8
  Приключения Алисы в стране чудес. Пер. Н. Демуровой.


[Закрыть], как сказала Алиса, когда свалилась в кроличью нору.

* * *

– Опять пицца?

– Я думала, ты любишь пиццу.

– Люблю, мама. Не пойми меня неправильно, я не жалуюсь – просто читаю знаки.

Я уселась на диван, взяла тарелку и положила себе кусок пиццы с ветчиной и ананасами.

– Какие знаки?

– Что все дело во времени. Одна из нас слишком чем-то занята, чтобы озаботиться готовкой. В разгаре какая-то тайная деятельность. Одна из нас что-то скрывает. И это не я.

Я замерла, не донеся кусок до рта. Вернула пиццу на тарелку и посмотрела на дочь. Она откусывала от треугольника с сыром и помидорами, с невинным видом уставившись в телевизор. Изображая интерес к сюжету о термитах, который она уже видела миллион раз или больше.

– Скрывает что?

Она пожала плечами, глядя в экран:

– Это ты мне скажи.

У меня засосало под ложечкой, когда я представила, как Бронвен обнаруживает старый револьвер, который я заперла в туалетном столике Сэмюэла. Вертит его, тщательно осматривает коробку с боевыми патронами… Внезапно мне стало плохо. Почему я от него не избавилась, не отдала в полицию, как собиралась сначала?

– Что ты нашла? – осторожно спросила я.

Бронвен откусила очередной кусочек, прожевала и проглотила.

– Давай, мам, сознавайся. Возможно, тайное времяпрепровождение? Маленький личный проект? Которым ты пока не готова поделиться?

Значит, не оружие. Перед моим мысленным взором проследовал строй других улик: чистые простыни, которые я постелила на кровать Сэмюэла; тщательно выстиранное вручную покрывало и мои любимые наволочки; стопка моих книг на столике у его кровати; фото Сэмюэла, красующееся в рамке, отчищенное и снабженное новым стеклом; письмо Айлиш, засунутое в верхний ящик…

Я пожала плечами:

– Прости, я не совсем тебя поняла.

Бронвен разглядывала корочку пиццы с видом заплечных дел мастера, который смотрит на свою очередную жертву. Казалось, она обдумывает, как лучше все выведать: медленно и с болью или быстро, используя преимущество внезапности?

– Мам, – рассудительно заявила она, все еще изучая корочку, – думаю, я стану вегетарианкой, как Джейд. Это более гуманно плюс наносит гораздо меньший урон планете. Можно?

Значит, это будет медленно и болезненно. Резко поставив тарелку на журнальный столик, я подобрала под себя ноги и повернулась лицом к Бронвен.

– Что ты имеешь в виду, говоря про тайное времяпрепровождение?

Ослепительная улыбка озарила ее лицо.

– Похоже на голос больной совести.

– Вообще-то это голос раздраженной матери, которая слишком устала, чтобы играть в игры.

– Как скажешь.

– Не крути, Брон, что ты нашла?

С ненужной медлительностью поставив тарелку, она пошарила под журнальным столиком и вытащила небольшую стопку учебников в комплекте с DVD-дисками.

У меня упало сердце, когда я узнала обложки книг, но в то же время от облегчения закружилась голова.

– А-а-а, это.

– Похоже, я не единственная, кто учит язык жестов, – торжествующе заявила Бронвен, бросив диски на шезлонг, стоявший между нами, и оставив себе учебники, чтобы ознакомиться с названиями. – «Время для жеста», «Легкий способ научиться языку жестов»… И вот этот – «Упражнения для жестикуляции. Одиннадцать веселых детских песен». – Она внимательно посмотрела на меня, блестнув глазами. – Ну ты даешь, мам, детские песни?

– Я подумала, что лучше всего начать с чего-то простого, – натянуто проговорила я. – В любом случае не понимаю, что в этом такого, это же только…

Бронвен радостно защебетала:

– Ой, мама, значит, тебе все же нравится папа Джейд, да?

Я сердито отвернулась к экрану телевизора.

– Я лишь пытаюсь проявить вежливость, потому что он глухонемой. Кроме того, в субботу он приедет на пикник, и мне будет неприятно, если он почувствует себя выключенным из общества из-за плохого слуха. Кто-то же должен с ним говорить.

– Кто-то? Ты имеешь в виду, помимо меня, Джейд и тети Кори?

– Это простая вежливость, Брон. И потом, если вы четверо заведете беседу на языке жестов, как, по-твоему, я в ней поучаствую без знания этого языка?

– Значит, ты говоришь мне, что он тебе не нравится? Что ты идешь на все эти трудности по изучению языка жестов, только чтобы не чувствовать себя лишней?

Я взяла тарелку, откусила немного пиццы и сделала вид, что увлечена телепередачей. Ведущий Дэвид стоял, прислонившись к гигантскому термитнику, и давал оператору указание войти туда. Внезапно весь экран заполонили оживленные белые тельца, сбивающиеся в кучи и шевелящиеся, как… термиты.

– Ма-ам? Перестань меня игнорировать. От этого у тебя еще более виноватый вид.

Я вздохнула.

– Он красивый, довольна? Просто не мой типаж.

– Почему?

– Просто он кажется… не знаю, немного диким.

Бронвен фыркнула.

– Мам, ты смешная, мне так и хочется сказать…

– Не смей!

Она покачала головой:

– Позволь мне угадать, папа был для тебя единственным мужчиной?

– Что-то вроде этого.

– Понимаешь, мама, однажды я вырасту и покину дом, и ты останешься одна. Тебе будет одиноко, если ты не сможешь забыть папу и жить дальше.

Я смотрела на нее, поймав себя на том, что пытаюсь анализировать ее слова – нет ли в них намека на боль или тени невыплеснутой злости. Пытаюсь уловить в ее непринужденно прозвучавшем замечании скрытый крик о помощи. Лицо ее было спокойным, темно-голубые глаза – неподвижными, как вода.

– Жить дальше, может быть, – сказала я. – Но мы не должны забывать.

– Я не говорю, что я его забуду. Только то, что его должна забыть ты.

Отодвинув в сторону учебники по языку жестов, Бронвен взяла пульт. Чуть прибавив звук, она удобно уселась и возобновила медленное уничтожение пиццы.

* * *

Она была права. Я действительно кое-что скрывала. Только не романтическую интригу, тесно связанную с изучением языка жестов. По правде говоря, как я могла думать о каком-то мужчине, когда моя голова была забита Сэмюэлом и Айлиш?

Помыв посуду, я поспешила в свою студию в дальнем крыле дома. Длинная узкая комната была когда-то частью веранды, которую обшили деревянными панелями, оставив ряд высоких окон, и превратили в террасу на солнечной стороне. Вскоре после переезда я потратила несколько дней, отскребая пол, отмывая окна и освежая стены кремовой краской. Обставила я ее просто: ящики для проявки фотографий, алюминиевая лампа на треноге, заветный имзовский стул[9]9
  Речь идет о стуле, спроектированном американскими дизайнерами мебели супругами Рэем (1912–1988) и Чарлзом Имз (1907–1978).


[Закрыть] и старинный письменный стол. Под окнами в противоположном конце комнаты я устроила громадный стол для рисования, использовав пару прочных козел, а для столешницы – дверь из дубовой древесины вторичной переработки. Я притащила даже свои старые кюветы для проявки и увеличитель. В цифровом мире они казались динозаврами, но я любила их присутствие рядом – они напоминали мне о тех головокружительных, пьянящих днях в начале моего романа с фотографией.