Текст книги "Берег Живых. Выбор богов. Книга вторая"

«Вот оно что… Всё это время… ты думал, что убийц по следу Хэфера послал я».

Теперь Перкау уже не знал, что думать. Но рассказать Великому Управителю о колдуне из песков было правильно. Один из врагов Хэфера уничтожит другого. Если кто и мог выйти на след неуловимого полукровки, в само существование которого было сложно поверить, – то это хранитель секретов. Учитывая отношения Хатепера Эмхет к культу Сатеха, они точно не могли быть заодно.

Культ Сатеха… С тех пор, как Перкау увезли из Апет-Сут, пламя больше не пробуждалось в нём, не выплёскивалось бесконтрольно. Оно было здесь, рядом, внутри, но не давало о себе знать. Это затишье пугало бальзамировщика не меньше, чем страшное понимание, что Сила ему не подчинялась. И предаваясь размышлениям здесь, он немало времени проводил в медитациях, изучая себя сызнова, приручая ту часть себя, что пробудилась так внезапно. Дни текли однообразно, спокойно, и это стало долгожданным отдыхом для истерзанного разума и почти исцелённого тела.

Думать о Тэре и Хэфере он себе не позволял, чтобы не расшатать хрупкую опору в преддверии неизвестно чего.

Ладья Амна клонилась к западному горизонту. Последние лучи пробивались сквозь ветви деревьев у окна, причудливо переплетаясь, скользили в комнату, купали в кровавой меди статуэтку из тёмного базальта. Перкау пропел последние слова гимна Ануи и затих, прислушиваясь к отголоскам ритуала. Отчего-то сегодня даже сквозь дымку курящихся благовоний казалось, что огонь в чаше перед статуэткой горел ярче.

На землю опустились густые сумерки. Близилось время ужина, когда Итари любила заходить к нему, чтобы проведать и побеседовать о Богах, о старинных легендах, о редких свитках.

Раздался знакомый деликатный стук. Перкау поднялся навстречу жрице… и невольно замер. Таэху пришли вдвоём. Склонившись в грациозном поклоне, точно отражения друг друга, они пропустили вперёд своего господина.

Этот дом принадлежал Хатеперу Эмхет, а всё же бальзамировщик не ожидал увидеть его так скоро. Невольно он замешкался, но потом почтительно опустился на колени, гадая, чего ожидать. Получит ли он ответы? А может, Великий Управитель уже нащупал след мага?.. Сомнительно, но вдруг Боги были милостивы и помогли…

Как и в те дни, в храме, когда Хатепер приходил на допросы, сегодня он не носил украшений и был облачён только в длинную светлую тунику с широким поясом. Эта связь вызывала инстинктивные неприятные мысли, но Перкау справился с собой, отбросил страх.

Невольно взгляд бальзамировщика упал на правую руку вельможи, на запястье, не скрытое браслетом, и с облегчением Перкау отметил, что ожог полностью зажил. Поистине, Таэху были великими целителями. А раной брата Владыки, должно быть, занялся сам их Верховный Жрец, потому что даже у искуснейшей Итари след на шее всё ещё был заметен.

– Идём, – коротко велел Хатепер Эмхет.

Перкау поднялся, растерянно переглянулся с Таэху. Итари чуть улыбнулась, кивнула ему, чтобы следовал за вельможей. А дипломат уже направился в тёмный сад, и бальзамировщик поспешил следом. Дознаватель и целительница остались позади, но – Перкау не сомневался – наблюдали за ними.

Держась позади, на почтительном расстоянии в положенные несколько шагов, бальзамировщик смотрел в спину Великого Управителя, уверенно шагавшего вперёд. Деревья отбрасывали длинные тени, и воздух замер почти зловеще, стал холоднее, рассекаемый редкими порывами ветра.

Молчание затягивалось. Перкау не знал, куда Хатепер Эмхет ведёт его – тот ни разу не обернулся. Сделав над собой усилие, бальзамировщик произнёс:

– Мне так и не довелось поблагодарить тебя, господин мой… за то, что сохранил мне жизнь.

– Всё происходит так, как до́лжно, – спокойно ответил Хатепер и, замедлив шаг, приподнял руку. – Ветер поднимается, слышишь?.. Будет буря…

Но возвращаться в дом он не спешил, и Перкау вынужден был всё так же идти следом. Песчаные бури были опасны – это помнил каждый житель Таур-Дуат. А имение Великого Управителя лежало на самой границе с песками Каэмит… К этой границе они и вышли. В небе над бескрайней скалистой равниной зажигались первые звёзды. На горизонте должна была подниматься серебряная ладья… но именно оттуда надвигалась стена песка.

Ветер усиливался так, что даже дышать стало тяжелее… но Хатепер Эмхет и не думал уходить, глядя куда-то за горизонт.

– Мой господин, нам лучше укрыться!

– Не бойся, – покачал головой Великий Управитель. – Ты умеешь усмирять бурю?..

– Нет, что ты, господин, – Перкау невольно отступил на шаг, ожидая нового витка вопросов о культе.

Хатепер обернулся, посмотрел на него оценивающе, почти доброжелательно. Но взгляд этих золотых глаз всё равно заставлял сердце холодеть.

– Не бойся, – повторил он. – Подойди.

Нерешительно Перкау приблизился. Пальцы вельможи сжались на его запястье, горячие, почти обжигающие. В следующий миг Хатепер вдруг резко привлёк его к себе, и вместе с этим накатила совсем близко волна песка и пыли, непокорная, готовая похоронить под собой всё – ослепляющая, оглушающая мощь Владыки Каэмит.

– Закрой глаза. И не дыши… – было последним, что услышал Перкау, прежде чем буря сомкнула свои челюсти и поглотила его.

Глава 28

Завершать все тяжёлые дела до восхождения Звезды Богини, знаменовавшего начало Разлива Великой Реки, было доброй традицией. И хотя в правящей семье сложности не заканчивались никогда, Амахисат ощутила некоторую лёгкость, почти освобождение.

Что повлечёт за собой её послание, она догадывалась. Вряд ли эта девица значила для Высокого Лорда так много, чтобы ради неё тот стал жертвовать их с Амахисат союзом. Люди вообще значили в глазах высокорождённых немного, хоть эльфы и скрывали своё отношение за цветистыми речами о свободе и новом пути. К тому же Иссилан прекрасно знал: принц находится в руках царицы. Рисковать он не станет – и без того уже переступил черту.

Амахисат всегда понимала, что их союз не вечен. Эльфы не заключали вечных союзов даже друг с другом, что уж говорить о союзах с рэмеи… пусть даже дело и касалось рэмеи, которую Саэлвэ когда-то любил. «Непокорный ветер с юга, сызнова раздувший угасающее пламя моей размеренной клонившейся к закату жизни» – так он её называл. Но она никогда не позволяла себе обманываться – ни тогда, под песни зачарованных флейт под сенью вековых деревьев, ни годы спустя, когда их соединил совсем уже иной союз, пожалуй, даже более крепкий. Её любили многие, но для союза требовалось нечто гораздо большее, чем чувства.

А в самом главном из её союзов когда-то как раз не хватало чувств… пока это не перестало иметь значение.

Раз понимала временность она, тем более понимал и Иссилан. Вопрос оставался лишь в том, кто успеет выйти из игры первым. И сейчас Амахисат чувствовала в себе готовность сделать этот шаг. Она уже жалела, что последовала их уговору и передала в Данваэннон дар для Ллаэрвин, но что сделано, то сделано – течение реки вспять не повернёшь. Разумом она понимала даже, почему Иссилан организовал покушение: оно как ничто иное отводило подозрения от царицы, ставя Ренэфа в один ряд с Хэфером, в одну роковую цепь событий. Погиб один наследник и едва не погиб второй. То, как истово царица вместе с Великим Управителем помогала искать убийц, теперь обретало новую, даже более яркую окраску и более весомую причину. Если она рвалась восстановить справедливость для первого царевича, то что уж говорить о её собственном сыне.

Да, разумом она понимала…

Но дело касалось её Ренэфа.

Если бы речь шла об Анирет, она простила бы союзнику этот риск, даже приняла бы его как необходимый. Но её юный золотой сокол был неприкосновенен – и Саэлвэ позволил себе об этом забыть, закрыть на это глаза. Он знал, что в распоряжении Амахисат были и яд, и противоядие, что она предусмотрит всё, даже неслыханное. Но что если бы противоядие не подействовало вовремя? Что, если Ренэф не успел бы использовать его?.. Всё что угодно могло произойти там – Амахисат боялась даже представить.

Иссилан испытывал её – это было так же очевидно, как и выгодная для их общего плана причина покушения и дальнейшей провокации. Саэлвэ знал, как далеко зашла его союзница, и хотел знать, зайдёт ли она ещё дальше.

Зайдёт. Но не в том направлении, в котором её подталкивали.

Царица устало потёрла виски. Несколько строчек письма изнурили её больше, чем все государственные дела за этот день. Нехотя она потянулась за посланием от своих осведомителей на острове Хенму, пробежала взглядом пару зашифрованных строк. Ну, хоть там всё оставалось по-прежнему – в жизни дочери не происходило ничего примечательного. И ни слова о големах. Стало быть, не отдал Секенэф таких распоряжений.

Докладывали царице исправно, но ровным счётом ничего нового в этих докладах не содержалось. Анирет училась прилежно. Страж Таэху не менее прилежно сторожил. Осведомитель упомянул какой-то обмен письмами с Хатепером, но на этот счёт Амахисат не беспокоилась – Великий Управитель питал к племянникам слабость и не забывал о них. Она говорила с дипломатом открыто – про обучение царевны он охотно рассказывал и делал это с такой гордостью за её успехи, которой не находила в своём сердце сама Амахисат.

Мысли царицы снова вернулись к принцу Эрдану. Если её осведомители и в этот раз окажутся на высоте, как при обнаружении предательства Ареля, – это будет выглядеть, мягко говоря, подозрительно. В работе рука об руку с хранителем секретов требовалась деликатность. Он и так уже узнал слишком много про Колдуна: Ассаи, будь он неладен, сболтнул перед смертью лишнего. Нужно предупредить Вирнана, чтобы исчез на время, не рисковал лишний раз, пока всё не уляжется…

А ведь скоро Секенэф вернётся и тоже вплотную займётся поисками. Жертвовать своими верными рэмеи и людьми Амахисат не любила, но кем-то в этой истории пожертвовать придётся, чтобы подвести крепкую основу под нападение на эльфийского принца. Вопрос только – кем? Но, кажется, она уже знала… оставалось переплести нити воедино.

Были те, кто готов принести такую жертву с радостью. Она будет честна. У всего есть цена.

А время подумать, как решить остальное и вывести Ренэфа на след, у неё ещё есть. Это, конечно, было бы просто идеально… но и неидеальный вариант тоже подойдёт.

Пришла пора выходить из игры. И слишком много нитей ещё оставалось опасно брошенными… Это никуда не годится, ведь до Разлива тяжёлые дела стоит завершать.

* * *

Перкау пришёл в себя… и в очередной раз удивился, что всё ещё жив.

Правда, следующей его мыслью было, что, возможно, уже и нет. Жрецы Ануи медитировали на смерть и знали, что первые ступени вхождения в иное состояние бытия от жизни почти неотличимы.

Вокруг царил мрак: с открытыми глазами или с сомкнутыми веками – никакой разницы. Тишина была сродни той, что властвовала в некрополях, – океан вечности нёс свои воды безвременья вдали от всего.

Запахи он не узнавал, и они мало что могли сообщить ему. А под ладонью он ощутил полотно тонкой выделки из тех, что использовалось для статусных погребений.

Жрец вздохнул глубже, пошевелился. Тело подчинялось ему так, как он помнил, но это ещё ни о чём не говорило. Сознание управляло привычными формами и отказывалось от них не сразу.

Закрыв глаза, он осторожно раздвинул границы своего восприятия, становясь чем-то бо́льшим, чем его разум. Его внутренний взор попытался охватить пространство вокруг… и не сумел. Перкау направил свою мысль к Стражу Порога, как привык делать в молитвах…

Изумление осознания вкинуло его обратно в тело. Да, наверное, тело у него всё ещё было… Или всё та же остаточная память, не осы́павшаяся пока отмершей шелухой?

Обычно спала другая сторона его Силы, а действовала та, с которой он отождествлял себя в большей степени: бальзамировщик, служитель Стража Порога, Верховный Жрец одного из храмов Псоглавого. Но сейчас уснула именно она… а само окружающее пространство будило, звало его пламя.

– Владыка Первородного Огня, возвышенный и далеко шагающий, обитающий за пределами нетленных звёзд… пусть Твой могущественный лик будет милостив ко мне… – Перкау хрипло прошептал обрывки воззвания, которому учил когда-то Хэфера.

И Владыка слышал его, отзывался ему, потому что здесь – в каком бы пространстве, времени, состоянии это «здесь» ни находилось – был Его храм.

Темнота дохнула шелестом чужой поступи – точно лёгкий порыв ветра пронёсся… и остался. Перкау понял, что теперь он здесь не один. Кто-то смотрел на него из темноты – кто-то кроме Божества, бывшего здесь всем.

– Ты жив… – тихо произнёс чей-то голос со смесью радости и волнения. – Слава Сатеху, ты жив…

Перкау повернул голову на голос, необычный, почти потусторонний – такой, что мог бы принадлежать равно и мужчине, и женщине. Показалось ему, или было в голосе что-то смутно знакомое?..

– Кто ты? – тихо спросил он в темноту.

– Кто-то, кто очень хотел спасти тебя, Перкау, – мягко ответил голос, теперь, несмотря на низость тембра, больше походящий на женский.

Бальзамировщик осторожно поднялся, сел, скрестив ноги, глядя туда, откуда говорили.

– Я не понимаю, что произошло, но раз так… благодарю тебя, – учтиво произнёс он. – Увы, твоё имя мне неизвестно, хотя ты меня знаешь.

– Не в моих силах было прийти за тобой, когда стены Святилища Собачьего Бога закрывали тебя от нас, – с печалью признался голос. – Но твоя кровь пела для меня… Владыка Каэмит открыл мне глаза и указал твой след.

– Я в Его храме, хоть храмов Его и не осталось… – полуутвердительно произнёс Перкау. – Здесь всё пропитано Его дыханием… как сама пустыня.

– Да, это древнее забытое место. Тайное, – в голосе послышалась улыбка. – Но тайна эта принадлежит тебе по праву, ведь ты – один из нас.

– Один из вас… – повторил Перкау, пробуя слова на вкус.

– Да, – подтвердил голос с тихой, сдерживаемой радостью. – Так много ещё предстоит исполнить, воплотить… Но ни тебе, ни мне больше не придётся быть в одиночестве. Это – начало нашей новой общины.

– Моя община не здесь, – тихо возразил бальзамировщик. – Они остались…

– … в столичном храме, – вздохнул голос. – Знаю. Но для них и для всех остальных ты теперь мёртв. Казнён. Возврата к прежней жизни нет – только путь вперёд.

Это Перкау уже понял.

– Никто не примет тебя до конца, кроме тех, кто действительно может понять. Кому доступны те же горизонты. Кто не убоится твоего пламени и Его дыхания, частью которого Он одарил тебя. Боги, Перкау, мой брат, как о многом я хочу рассказать тебе!.. Но как сделать это, чтобы ты не испугался…

Жрец чуть улыбнулся.

– Для начала… может, хотя бы покажешься мне?.. Согласись, мало чем можно испугать бальзамировщика.

– Ты прав… начать мы можем хотя бы с этого, – подумав, согласился голос. – Я затеплю светильник. Не бойся, Перкау. Клянусь моим служением Сатеху, я не желаю тебе зла.

Ало-золотой огонёк, разогнавший тьму, показался ослепительно ярким. Перкау невольно заслонил глаза, а когда открыл – увидел сидевшую на некотором отдалении женщину, наблюдавшую за ним. Тени вокруг были слишком глубоки, чтобы бальзамировщик мог осознать, насколько велико окружавшее их пространство. Но теперь он видел обладательницу голоса – видел… и не верил увиденному.

Это была Серкат – такая, какой он помнил её. Точёные черты волевого прекрасного лица, улыбка насмешливая и мудрая, волосы цвета красной меди, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам, характерный изгиб рогов Таэху. Скрестив стройные ноги под терракотовым калазирисом с высокими разрезами, она сидела напротив, повторяя его позу, точно в зеркале. В её глазах отражалась радость от встречи и почти восхищение… но глаза эти были чужими. Игра света и теней?.. Нет, не показалось: вместо глубокой лазуритовой синевы – холодное серебро.

– Ты – не она, – прошептал Перкау.

– Не она, – кивнула женщина. – Но мы оба помним её и чтим её память, и потому через неё тебе легче будет понять меня.

– А Великий Управитель…

– Тоже я, – кивнула жрица Сатеха. – Самое сложное – изменить глаза, – она махнула левой рукой перед своим лицом. – Глаза отражают то, кто мы есть, даже больше прочего… Для такой иллюзии требуется невероятное сосредоточение, но чего только ни сделаешь для тебя, – она усмехнулась и подмигнула. – Мне пришлось совершить визит во дворец, чтобы запомнить во всех деталях, как выглядит твой пленитель, Хатепер Эмхет, и воссоздать его облик со всей возможной точностью. Ну а дальше лишь вопрос сосредоточения – и мне удалось посмотреть на тебя и на Таэху его золотыми глазами. Долго удерживать это я не могу, но много времени нам ведь и не требовалось.

Её глаза на миг блеснули индиговым, и она рассмеялась замешательству бальзамировщика.

– Боги… – Перкау начинал понимать.

Энергии Сатеха были обжигающим теплом, щекочущим изнутри, бежавшим по жилам вместе с кровью, обнимающим его самим воздухом здесь – но его окатило холодом.

– Пойдём же! – собеседница улыбнулась губами Серкат, не давая ему опомниться. Поднявшись легко и грациозно, женщина протянула ему левую руку. – Тебе нечего бояться здесь, брат. А я очень хочу отвести тебя туда, где тебе – не сомневаюсь – хотелось побывать.

Помедлив, жрец поднялся, но браться за протянутую обманчиво хрупкую руку не стал. Жрица пожала плечами, откинула упавшие на лицо волосы взмахом головы – в точности так же, как делала когда-то его наставница, – и выскользнула в темноту коридора.

– Лучше бы ты взял меня за руку, – шепнула она откуда-то спереди. – Храм древний, здесь немало разрушено. Споткнёшься чего доброго…

– Но не насмерть же расшибусь, – возразил Перкау, нащупывая стену. – Почему не хочешь зажечь светильники и здесь, мудрая?

– Скоро, скоро, – пообещала она. – Мы совсем рядом.

Бальзамировщик терпеливо шёл за жрицей. Отблески огня остались за спиной. В темноте женщина всё же перехватила его запястье, и вовремя – впереди как раз начиналась лестница. Прикосновение не было неприятным, да и не обжигало так, как на границе песков. Они спустились куда-то, прошли ещё немного и остановились. Здесь незнакомка отпустила его и шагнула вперёд. Перкау услышал, как распахнулись двери, почувствовал резкое движение воздуха. Звук шагов отдалился – жрица Сатеха пробежала вперёд.

– Закрой глаза! – повелела она, и Перкау не стал спорить, подчинился.

Сквозь сомкнутые веки он различал, как зажигались впереди один за другим светильники, и гадал, что же ему хотят показать. Всё было слишком невероятным, чтобы поверить до конца. Но если его догадки верны – то ещё недавно, на пыточном столе, он был в бо́льшей безопасности…

Свет стал совсем ярким, и жрица Сатеха торжественно возвестила:

– А теперь смотри, брат Перкау.

Бальзамировщик открыл глаза… и охнул от изумления и восхищения.

Это была гробница – гробница, достойная царицы. Небольшой зал с потолком глубокой, почти чёрной синевы и золотыми звёздами был единственной расписанной частью помещения, но краски сияли яркостью и живостью.

На стенах не хватало традиционных изображений мира потустороннего, повествующих о путешествии души на суд Стража Порога и к Водам Перерождения. Но недостаток росписей окупали прекрасные яркие драпировки и несколько небольших поминальных стел, заказанных явно у хороших мастеров. Вскользь взглянув на изображённые на стелах фигуры, Перкау убедился, что погребение принадлежит именно женщине.

Вещи – чудесные, драгоценные вещи – расположились здесь на радость хозяйке гробницы: оружие, статуэтки, украшения, свитки, даже одна колесница, разобранная для удобства хранения.

Кедровый саркофаг, украшенный искусными росписями, стоял на возвышении, а перед ним, на жертвенном столике, курились благовония. Похоже, жрица только зажгла их, потому что аромат достиг Перкау лишь сейчас.

Кто бы ни был погребён здесь – её действительно чтили, помнили, любили. И когда жрица поманила бальзамировщика, опустилась на колени перед жертвенником, и он преклонил колени рядом, то прочитал на саркофаге одну из надписей:

«Вечная жизнь мудрейшей Серкат Таэху, открывающей пути, возлюбленной оставленным сердцем, Верховной Жрице Владыки Первородного Огня, благословлённой светом семи звёзд. Память о тебе да живёт вечно!»

Его взгляд скользил дальше, выхватывая среди традиционных жертвенных формул и ритуальных благословений иные слова… Поэма. Её саркофаг был настоящей застывшей поэмой в дереве, где каждое слово было наполнено невероятной любовью, тоской пронзительной и светлой:

«Моё тело погребено в песках у далёкого храма. Золото древних украшает мои руки и грудь, и сухая кожа до сих пор хранит запах драгоценных благовоний… Моё имя высечено рядом с именами наших предков, и даже мои братья и сёстры помнят обо мне, хоть и редко говорят вслух. Но ярче слов, выбитых в камне, горит для меня любовь…»

Лишь теперь Перкау видел, понимал, что означали эти слова в его странном видении. Он был в том самом далёком храме, затерянном в песках. Серкат всё же нашла это затерянное святилище… и упокоилась здесь, погребённая кем-то, кто так любил её.

– Кем… кем она была тебе?.. – тихо спросил бальзамировщик, не в силах отвести взгляд от крышки, запечатлевшей в вечности черты наставницы.

– Она была всем, – просто ответила жрица.

Её улыбка казалась безмятежной, но в ярком свете огней бальзамировщик увидел золотой отблеск единственной слезы.

Склонив голову, Перкау прошептал слова благословения ушедшей. В тишине, нарушаемой только потрескиванием светильников и дыханием потустороннего, их помыслы с незнакомкой рядом были едины. Через некоторое время жрица Сатеха поднялась и тихо проговорила:

– Она была бы рада, что ты здесь. Я знаю точно.

– Наши пути разошлись очень давно, – признался бальзамировщик, вставая следом. – Но я счастлив знать, что она обрела то, что искала всю свою жизнь.

Не удержавшись от искушения, он протянул руку, коснулся кончиками пальцев лица на крышке саркофага. Его вдруг окатило тоской по Серкат, заполнившей всё, смывшей все прочие чувства. Взяв себя в руки, Перкау повернулся к незнакомке, носившей такое знакомое лицо.

– Зачем я здесь?

– Потому что Он так пожелал, конечно же, – усмехнулась жрица, разводя руками, как будто говорила о чём-то абсолютно очевидном.

– Я догадываюсь, кто ты. Полумиф. Смутный кошмар. В твоё существование невозможно было поверить сразу… Ты…

– Да, в прошлом – твой враг, – прервала его женщина. – На мне смерть пса-патриарха твоего храма, но цена за слепоту мной уже уплачена. Сатех умеет заставить прозреть, – она тихо рассмеялась и протянула Перкау руку, на этот раз правую.

Гладкая оливковая кожа поплыла, точно оплавляясь. Зрелище было не из приятных, но бальзамировщики видели тела самой разной сохранности, и снаружи, и изнутри. Жрец смотрел на перемены скорее со сдержанным удивлением, чем с отвращением.

На её костях уцелело значительно меньше плоти, чем было необходимо для полноценных движений. Скрюченная почерневшая кисть могла бы принадлежать мёртвому, но нет – чуть шевелилась. Следы страшных ожогов зажили – интересно, сколько прошло времени?.. – но полное исцеление просто не было возможным.

– Мне не жаль тебя, – покачал головой Перкау.

– О, жалость – последнее, что мне нужно, – рассмеялась жрица, и на этот раз её смех казался жутким. – Я показываю тебе волю нашего Бога.

– И притом тебе не хватает смелости даже показать мне своё лицо, – оскалился бальзамировщик.

– Моё лицо забрал Сатех – и это тоже была плата за слепоту. Но ты можешь увидеть то, что осталось, Перкау, – мрачно усмехнулась жрица.

Она скинула терракотовый калазирис, обнажая красивое зрелое тело, которое бальзамировщик, к смущению своему, хорошо помнил. Что произошло в следующий миг – он не понял. Его взгляд просто не успел уловить, а разум – осознать, потому что ничего подобного он не видел прежде.

Её плоть стала мягкой глиной, речной водой, подёрнутой рябью, сыпучим песком барханов Каэмит. Знакомый облик плыл, стекая в никуда, пока жрица не встряхнулась вдруг, точно мокрый пёс.

И теперь перед Перкау стояло совсем иное существо. Оно казалось бы бесполым, если бы не было обнажённым: по-эльфийски хрупкий костяк, но чуть более тяжёлый, чем у самих эльфов, изящные длинные конечности, крепкие жгуты сухих поджарых мышц. Удлинённые эльфийские пальцы рук и ног завершались аккуратными рэмейскими когтями. Хвост был коротким, словно недоразвитым, длиной чуть ниже колена – едва ли его можно было толком использовать. Кожа со следами застарелых шрамов и ожогов была смуглее, чем у жителей Данваэннона – скорее как у обитателей Нижней Земли, селящихся ближе к Дельте. Светлые, почти белёсые волосы, наверное, не так давно были аккуратно коротко стрижены, но теперь отросли, обрамляя лицо точно всклокоченная шерсть. Небольшие, как у подростка, словно недавно прорезавшиеся рожки смотрелись странно на взрослом, хотя Перкау не мог бы назвать возраст этого создания.

Его лицо притягивало взгляд – неестественно и почти жутко красивое, нездешнее, смешавшее в единый сплав чёткость рэмейских черт и эльфийскую тонкость, рэмейский разрез и эльфийский наклон глаз. Высокие скулы казались острыми до болезненности, тогда как рисунок губ напоминал старинные имперские статуи.

«Не отсюда», – словно кричал весь этот облик.

«Так вот что увидел Хэфер в ночь после посвящения… и не мог толком описать….»

Серо-стальные глаза прищурились холодно и насмешливо – под этим отталкивающим взглядом Перкау невольно отступил на шаг.

Пальцы изуродованной руки дрогнули, точно конвульсивно сжали рукоять оружия, и мертвенно опали. Существо переступило сброшенный калазирис, раскинуло руки, словно красуясь, и произнесло уже своим голосом – низким, мелодичным, как у храмовых певцов:

– Любуйся. Говорят, у таких, как я, нет души, но Владыка Каэмит знает лучше. Серкат звала меня «моё дитя Чуда». Эльфы прозвали меня Вирнан – «то, что не имеет места». Здесь я зовусь проще – Колдун. Я – Верховный Жрец Сатеха, твой брат в служении нашего возрождающегося культа. И ты, Перкау, – тонкий палец левой руки был наставлен на бальзамировщика, а жуткий взгляд снова стал доброжелательным, – ты поможешь мне спасти и вернуть Хатеп-Хекаи-Нетчери, нашего будущего Владыку.

* * *

Больше половины четвёртого месяца Сезона Жары миновало. В Обеих Землях царило предвкушение обновления.

От Секенэфа давно не было вестей – Хатепер уже начинал волноваться. Не было никакой возможности узнать, что обнаружил брат и как перенёс правду, какой бы она ни оказалась. Несмотря на насыщенность событий и полное отсутствие времени для себя, дипломат то и дело возвращался мыслями к тому, что произошло в Обители Таэху, к поискам Хэфера, чья история теперь была дополнена новыми фрагментами знания.

Иссилан Саэлвэ. Падение дома Арель. Покушение на Ренэфа. Выжившая Шеллаарил. Исчезновение принца Эрдана. Культ Сатеха и тот, кого Самрион называл «Вирнан». Да, скорее всего, о нём и говорил Перкау. Но если культ Сатеха хотел заполучить Хэфера – к чему нападение? Проверить пределы Силы?.. По крайней мере, понятна становилась причина ядовитых слухов. Сатех принимал отверженных – принял бы и царевича, которого отторгли родная земля, народ и близкие.

При мысли об этом Хатеперу становилось не по себе. Государственные дела и подготовка к Разливу занимали всё время, возможности толком изучить снова свитки, посвящённые падению культа, не было вовсе, и он поручил это дело своим писцам. Хорошо знакомая часть имперской истории в свете новых событий могла обнажить новые грани, и дипломат боялся, что упускает нечто важное. Но даже если открыть всё, что вообще могло быть открыто, оставалось то, на что не могли повлиять и наследники Ваэссира – выбор Богов. Изменение в тончайших невидимых потоках, становящихся подоплёкой внешних событий.

Как много бы сейчас отдал Хатепер за одну лишь возможность поговорить с Серкат Таэху! Кто лучше, чем она, чувствовал поступь Отца Войны и трактовал Его волю точнее прочих?.. Но Серкат была давно мертва, и даже Джети не знал, где находится её гробница. Остались те, кого она обучила себе на смену. От Перкау Хатепер уже получил всё что мог – теперь дипломат мог только ждать.

При мысли о жрецах Владыки Каэмит зачесалось запястье, и Хатепер, сняв широкий золотой браслет, потёр кожу. Ожог Сатеховым пламенем уже почти зажил – остался лишь бледный, но всё ещё заметный след. Устало дипломат перевёл взгляд на пока не разобранную часть документов, требовавших его непосредственного внимания и согласования. Была уже глубокая ночь, и солнечная ладья вряд ли задержится, чтобы дать ему больше времени. Ну а утром они с царицей должны присутствовать на собрании в малом тронном зале. Несмотря на все исключительные события, дней для отдыха у них обоих не предвиделось.

Когда раздался стук в дверь, Хатепер не удивился. Унаф знал, что дипломат будет работать допоздна, однако попусту старый помощник тревожить хранителя секретов не стал бы.

– Мой господин, ты просил сообщить тебе сразу, – с поклоном доложил писец. – Прибыла мудрая Итари Таэху.

– Спасибо. Пригласи, – кивнул дипломат, откладывая свитки.

Накатившую было усталость как рукой сняло, и внутреннее восприятие обострилось до предела.

Брат и сестра Таэху работали на него уже много лет. У Хатепера не было причин не доверять им и не полагаться на их умения. Дому Владык служили лучшие.

Последнее деликатное дело он поручил именно Итари и Интефу, зная, что они справятся не хуже, чем мог бы он сам.

Целительница бесшумно проскользнула в кабинет, и Унаф притворил за ней дверь. Держалась она со свойственными ей безмятежностью и достоинством, и лишь запылившаяся походная одежда говорила о том, как она спешила сюда. Путь она проделала неблизкий, хоть часть его и сократила порталом от ближайшего крупного святилища – иначе бы попросту не успела. Печать Великого Управителя давала ей доступ к самым быстроходным ладьям, к лучшим коням и, конечно, к порталам. Но злоупотреблять своим положением и такими возможностями без нужды Итари бы не стала.

– Да хранят тебя Боги, мой господин, и да сделают труд твой если не лёгким, то радостным, – привычно приветствовала его жрица. – Ловушка захлопнулась. Как ты и говорил, культ не стал ждать и поторопился вытащить одного из своих.

– Расскажи мне, – кивнул Хатепер, скрывая волнение.

Коротко она поведала о том, как Перкау гостил в дальнем поместье Хатепера, и до того дня не происходило ничего, вызывающего беспокойство. Тот, для кого ловушка была устроена, явился даже быстрее, чем все они ожидали.

– Маска была идеальной – твои черты, твои движения. Не знай я, чего можно ожидать, обманулась бы. Единственное, что он не предусмотрел, – твой шрам. Запястье было гладким. Должно быть, не знал о нём и не разглядел под браслетом. Даже глаза его были твоими… – Итари повела плечами, точно ей было по-настоящему неуютно.