Текст книги "Небеса нашей нежности"

Глава 3

Вражда между семьями Кастро да Сильва и Карвальо длилась уже больше двадцати лет. Ее причины не были известны никому, кроме доньи Виктории, а она предпочитала не распространяться об этом, пока ей не задавали прямой вопрос. Тогда женщина выходила из себя и бранила «этих сволочей Карвальо» на чем свет стоит.

– И не спрашивай меня об этой шайке воров и оборванцев! – как-то прикрикнула она на дочь, когда Ана Каролина осмелилась спросить, чем же эта семья накликала на себя такой гнев матери.

Но как Виктория могла объяснить своей десятилетней тогда дочери все причины, вызывавшие в ней ненависть к Карвальо? Дело было не в участке земли, который Роберто Карвальо отобрал у нее когда-то. Дело было в том, как подло он поступил тогда. И в лицемерии его жены-француженки Мадлен, оболгавшей Викторию на исповеди перед падре Хосе. И уже падре обвинил Викторию в злодеяниях, которые та не совершала.

Дело было и в происхождении Роберто: он вышел из бедной семьи, а Мадлен, хотя и выдавала себя за аристократку, едва ли принадлежала к высшему сословию Франции.

Дело было в его громком смехе и ее чересчур ярких румянах.

Дело было во всех мелочах, которые Виктория не могла выносить.

Она не желала общаться с этой семьей. Никогда.

Во время праздничного открытия роскошной гостиницы «Копакабана Палас» три года назад дело чуть не дошло до скандала. Виктория отказалась сесть за один стол с Карвальо – стол, за которым разместилось двадцать человек, а потому вполне можно было не разговаривать с ненавистной парой. Только благодаря дружескому предложению старика Дутора Лоуренсо поменяться с ним местами все обошлось. Но с тех пор Виктория презирала эту гостиницу, считавшуюся лучшей во всем Южном полушарии: «Они всего лишь жалкие лавочники, раз даже не смогли рассадить нас, как положено! – возмущалась женщина. – Не знают элементарнейших деталей социальной структуры города!»

Когда старший сын Карвальо попытался поступить в ту же католическую школу, где учился Педро, Виктория дала крупную взятку, чтобы мальчику отказали в приеме. В отместку Мадлен Карвальо распустила в высшем обществе слухи о том, как низко пала сеньора Кастро да Сильва. Конечно, эти слухи не имели под собой никаких оснований. После этого Виктория намекнула дамам, что Роберто Карвальо завел себе четырнадцатилетнюю любовницу, притом чернокожую, да и кто сможет упрекнуть его в этом? Внешность его супруги отпугнет даже самого неприхотливого мужчину.

У Роберто Карвальо действительно была любовница, довольно молодая мулаточка. Он не впервые изменял жене. В ответ на эти слухи он нанес удар по компании Виктории: Роберто был дальним родственником начальника землемерного управления и потому мог постоянно срывать выгодные для Виктории сделки с недвижимостью и землей.

– Я вот не понимаю, зачем вам воевать друг с другом, – говорил Леон.

Они с женой сидели в гостиной, обсуждая очередное «злодеяние» Карвальо.

– Все началось с того, что он увел у тебя из-под носа отличный земельный надел. Ну и что? Разве не ты сама говорила, что конкуренция полезна для дела?

– Леон, прошу тебя! Эта мразь мне не конкурент. Он жалкий мелкий воришка. Лживая тварь, как и его страхолюдина-жена и мерзкие дети.

– Все равно не понимаю.

– Конечно, не понимаешь. В вопросах бизнеса ты никогда не был особенно… изощренным.

– Слово «изощренный» вряд ли подходит для описания твоего крестового похода против Карвальо. А вершиной твоей «изощренности», полагаю, стала твоя выходка на приеме у губернатора.

– Ты ведь и сам смеялся.

– Это черный юмор, Вита. Нельзя разыгрывать людей так, словно тебе тринадцать лет.

– Как видишь, можно. Но, согласись, это было божественно! Как эти твари не могли найти себе места! Какие у них тогда были лица! – Виктория громко рассмеялась.

Воспоминания об этом дне до сих пор ее радовали. Она украдкой забрала со столика карточки с именами Роберто и Мадлен Карвальо и подменила их другими, с вымышленными именами. В конце концов недоразумение прояснилось, но на это потребовалось какое-то время. А Виктория за всем наблюдала. Она смеялась до слез.

– Ладно, раз уж мы заговорили о карточках. Нужно срочно обсудить список гостей на свадьбу.

– А что тут обсуждать? – удивилась Виктория. – И так все ясно.

– Ты забыла, что речь идет о свадьбе нашей дочери, а не о собрании твоих партнеров по бизнесу.

– Леон, правда… К старости ты стал сентиментален.

– А ты стала холодна и бессердечна.

– С каких это пор свадьба связана с делами сердечными?

– Ах, meu amor…[xvii]  [xvii] Любовь моя (порт.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]

– Так, вот только не надо говорить со мной о любви. Ана Каролина не любит Энрике. Она просто хочет поскорее выйти замуж, чтобы стать взрослой. И я ее не виню. Других возможностей для женщины стать самостоятельной нет. И я должна сказать, что в этом отношении она сделала прекрасный выбор. Энрике – сущая овечка. Он для нее на все готов. И позволит ей поступать, как ей угодно.

– Твое отрицание романтики до сих пор меня шокирует.

– А меня поражает твоя сентиментальность. Мы с тобой, знаешь ли, уже не в том возрасте. – Виктория с упреком посмотрела на супруга, с которым прожила почти сорок лет.

Она видела его седину, морщины, согбенные плечи, но никогда не воспринимала его как старика. Словно маска легла на родные черты. И Виктория всегда будет видеть его истинный лик, сокрытый этой маской. Видеть мужчину, которым он когда-то был, гордого бунтаря с горящими глазами.

То же чувствовал и Леон. Да, его Вита поседела, у нее появились жесткие складки у рта, но она навсегда останется его Sinhazinha [xviii]  [xviii] Барышня (порт.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], красивой и своевольной дочерью рабовладельца.

– Мне нельзя быть сентиментальным, в то время как ты в твоем возрасте позволяешь себе детские розыгрыши?

– Это другое.

– Ну конечно. – Леон насмешливо улыбнулся.

Виктория поджала губы. Это высокомерное выражение лица было ей так знакомо. Но она не поддастся на провокации Леона! Чтобы не ссориться, женщина уставилась на столешницу и смела с нее воображаемую соринку. При этом она посмотрела на свою руку, и настроение у нее окончательно испортилось. Толстые синие вены, коричневые пятна – рука старухи. Когда же это произошло? Старость подкралась незаметно. И почему в душе Виктория столь же молода, как и десятилетия назад?

Ужасно, когда внешнее не отражает внутреннее.

– Ну что ж. – Женщина перевела взгляд на мужа. – Вернемся к нашему обсуждению. Кого именно ты не хочешь приглашать на свадьбу? Мы можем поговорить об этом. Я готова вычеркнуть из списка десяток гостей.

– Например, Гонкальвеса. Ну, директора банка.

– Исключено. Я недавно уговорила его на очень выгодный заем…

– Ничего не хочу об этом знать. Ладно, пусть приходит. У него хотя бы жена веселая. А что насчет начальника порта?

– Я должна его пригласить, Леон, хотя он мне и самой не нравится. Он контролирует всех таможенников, и без его… эм… благосклонности мне придется тратить целое состояние на товары, которые я импортирую. Я ведь могу продавать, например, граммофоны, только если это окупается…

Леон опять перебил жену, махнув рукой:

– Избавь меня от подробностей твоих сделок.

– Эти сделки приносят нам неплохую прибыль, – прошипела Виктория, многозначительно обводя взглядом интерьер комнаты в стиле модерн.

Диван из розового дерева работы знаменитого дизайнера Жак-Эмиля Рульманна[xix]  [xix] Жак-Эмиль Рульманн (1879–1933) – французский дизайнер. Представитель направления ар-деко в области дизайна мебели и интерьеров.


[Закрыть] занимал центральное место, но были тут и элегантные кресла из лакированного черного дерева с кремовой кожаной обивкой, изящный сервант с фурнитурой из коричневой древесины и хрома. На серванте стояла роскошная ваза Лалика,[xx]  [xx] Рене Лалик (1860–1945) – французский ювелир и стеклянных дел мастер, один из выдающихся представителей стиля ар-нуво.


[Закрыть] на стенах висели шедевры Брака,[xxi]  [xxi] Жорж Брак (1882–1963) – французский художник, график, сценограф, скульптор и декоратор.


[Закрыть] Гриса[xxii]  [xxii] Хуан Грис (1887–1927) – испанский художник и скульптор, один из основоположников кубизма.


[Закрыть] и Боччони.[xxiii]  [xxiii] Умберто Боччони (1882–1916) – итальянский художник, скульптор и теоретик футуризма.


[Закрыть] Такую обстановку вполне можно было бы увидеть на выставке авангардного искусства в Париже.

– Ну хорошо. Я понял, что у меня нет права голоса при составлении списка приглашенных на свадьбу, – вздохнул Леон.

«Вот именно», – подумала Виктория, но вслух не сказала. Пожав плечами, ее муж взял список и просмотрел его вновь. Временами он хмурился или качал головой.

– А как же донья Альма?

– Что донья Альма?

– Ее нет в списке.

– Ну конечно. Она слишком стара, чтобы отправляться в такой путь.

– Почему бы тебе не предоставить это решение ей?

– Потому что она не в себе.

– Ты не хочешь приглашать собственную мать? Бабушку невесты?

– Леон, ну что ты все время перекручиваешь мои слова! Я хотела бы повидаться с доньей Альмой, ты и сам это знаешь. – Уголки ее губ дрогнули. – Но она, во-первых, страдает помутнением рассудка, а во-вторых, невероятно упряма. Настолько, что может и приехать. Я не могу этого допустить.

– Ей восемьдесят лет, и она в отличной форме. Великолепной, если вспомнить, сколько она страдала в жизни.

– Португалия пошла ей на пользу. Поэтому-то мы и не должны беспокоить ее нашим приглашением. Ей покажется, что она обязана приехать, а климат в Рио может ее доконать.

– Чего ты только и ждешь…

– То, что ты говоришь, возмутительно, Леон!

– Ах, милая моя Sinhazinha, твои мысли так легко прочесть…

– Это тебе только кажется. Все, хватит об этом. Донья Альма – моя мать, и я обязана действовать в ее интересах. Я ее не приглашу.

– Как пожелаете, донья Виктория. Ведь я, как и всегда, ваш верный раб. – Леон картинно поклонился и вышел из гостиной.

Иногда лучше сдаться, чем доводить дело до скандала с битьем посуды. Сегодня у Леона не было сил сохранять спокойствие, выслушивая злые слова и ловя на лету брошенные в него предметы. Кроме того, сегодня они с женой собирались сходить в cineteatro [xxiv]  [xxiv] Кинотеатр (порт.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], на новый фильм с Чарли Чаплином – «Золотая лихорадка». И Леон, и Виктория любили этого актера, а в роли бродяги он был неподражаем. После сеанса они отправятся в кафе на площади Флориано Пейксото, площади, которую многие в городе называли Cinelandia [xxv]  [xxv] Территория кино (порт.). (Примеч. пер.)


[Закрыть] из-за нескольких расположенных здесь кинотеатров. В кафе они выпьют по бокалу вина и с наслаждением обсудят лучшие сцены из фильма. Виктория и Леон разделяли страсть к кинематографу, и совместные вечера в кинотеатре были самыми мирными в их бурной семейной жизни.

Леон терпеть не мог донью Альму, но ему казалось возмутительным, что Вита не пригласила на свадьбу собственную мать. Поскольку спорить по этому поводу было бесполезно, придется придумать что-нибудь другое. Может быть, попросить Ану Каролину написать письмо бабушке? Она ведь любила старушку. Во время поездки по Европе Ана Каролина останавливалась в Лиссабоне и жила у доньи Альмы. Похоже, бабушка и внучка превосходно нашли общий язык. Леон мог объяснить это только тем, что его теща изменилась. Как бы то ни было, если донья Альма все-таки захочет перебраться через Атлантику, Вита может солгать, сказав, что приглашение просто потерялось. Лгать она была мастерица.

Виктория сидела в гостиной, едва сдерживая злость. Ей не нравилось, когда Леон называл ее Sinhazinha, а себя – рабом. Да, когда Виктории было семнадцать, во времена монархии и рабовладения, она действительно была Sinhazinha, дочерью богатого барона, владельца кофейных плантаций, а Леон подтрунивал над ней в связи с этим. Но десятилетия тяжелого труда и успех ее предприятия не изменили его мнения, и Викторию это злило. В отличие от большинства женщин высшего общества, она не была болтушкой и модницей. В отличие от большинства женщин любого происхождения, она обожала цифры. Она обладала математическими способностями, благодаря чему за все эти годы преумножила богатство семьи, обеспечив тем самым и будущие поколения. Ее детям достанется в наследство колоссальное состояние. Ее мать жила «в изгнании» в Португалии, как донья Альма любила повторять, и пользовалась всеобщим почтением, сохранив положение в обществе. Даже Леон извлек немалую выгоду из богатства Виктории: за счет жены он опубликовал несколько сборников рассказов, не интересовавших издателей. И что Виктория за это получила? Только насмешки и неблагодарность! Особенно злило ее отношение Аны Каролины. Если сыновья Виктории радовали мать и следовали ее советам, то дочь была не столь мудра и не желала перенимать у нее опыт. Может быть, все дело в том, что Ана Каролина – девушка, а потому у нее лучше складываются отношения с отцом, чем с матерью. Или Леон прав, когда говорит, что Ана Каролина похожа на Викторию в юные годы и ей просто нужно больше свободы?

«Свободы, ха! Она и так свободнее некуда. Она бегает полуголой по городу, ее юбки едва прикрывают голени, ей разрешают ходить с женихом на прогулки без сопровождения взрослых, как было принято раньше. Она гуляет с Энрике и своими друзьями ночи напролет, ходит в варьете и ночные клубы. Курит и пьет на людях. Тратит мои деньги на безвкусную мебель и мазню бесталанных художников. Где тут, черт побери, отсутствие свободы?!»

У девчонки просто тараканы в голове. То она мечтает стать гонщицей, то пилотом. Пилотом! Что тут плохого, если мать запрещает своей юной дочери забивать себе голову такими глупостями? Это же только на благо Аны Каролины. Водить гоночные автомобили, летать на самолетах… Таким должны заниматься мужчины, молодой девушке в этих сферах делать нечего. Ее только осмеют и унизят. И почему ее дочь интересуется только тем, что таит в себе угрозу для жизни? При мысли о том, как Ана Каролина на биплане врезается в отвесный склон одной из гор вокруг Рио, у Виктории кровь стыла в жилах.

Чтобы отогнать печальные мысли, женщина прошла в свой кабинет и принялась читать курсы акций. Ей не приходилось долго думать, какие ценные бумаги продавать, а какие покупать: Виктория интуитивно понимала язык цифр. Взяв телефон, она потребовала соединить ее с Гонкальвесом из банка.

К вечеру настроение у Виктории значительно улучшилось. Они с Леоном поужинали в новом ресторанчике, радуясь превосходной кухне, заказали бутылку лучшего бордо, а потом отправились на последний сеанс в кино. Представление доставило женщине огромное удовольствие, у нее даже в боку закололо от смеха. Впрочем, смеяться ей пришлось недолго. Выйдя из зала, Виктория увидела в освещенном газовыми светильниками холле в толпе других зрителей знакомое лицо.

– Донья Виктория, сеньор Леон, как я рад встретить вас здесь! – поприветствовал их темнокожий мужчина неопределенного возраста.

Нельзя было сказать, двадцать пять ему или сорок пять лет. Лицо было гладким, как у мальчишки, а повадки величавыми, как у состоявшегося мужчины.

– Рада видеть тебя, Фелипе, – ответила Виктория.

Она намеренно обратилась к нему на «ты». Некоторые белые, не сумев приспособиться к изменению обстоятельств, по-прежнему обращались так к темнокожим, но скорее по ошибке. Виктория же полностью осознавала, что оскорбляет Фелипе. Да как этот мулат смеет выдавать себя за ее племянника?!

– Фелипе! – радостно воскликнул Леон, хлопнув знакомого по плечу. – Как ваша матушка?

– Спасибо, очень хорошо. Полностью посвятила себя внукам.

Пока мужчины обменивались последними новостями, Виктория демонстративно смотрела на часы, нетерпеливо притопывая. Было очевидно, что ей не терпится уйти отсюда.

– Ну же, Леон, сегодня был долгий день. Не сомневаюсь, что Фелипе тоже устал… – в конце концов не выдержала она.

– Простите, я не хотел вас задерживать, – подчеркнуто вежливо произнес Фелипе. – Да и мне пора домой. – Он поклонился. – Что ж, доброй дороги домой, tia.

Tia! Он назвал ее tia! При всех! Виктория презрительно приподняла брови, развернулась на каблуках и двинулась к выходу из кинотеатра. Леон последовал за ней.

И только когда захлопнулась дверца автомобиля, Виктория дала волю своему гневу.

– Наглый выскочка! Никакой он мне не племянник! Точно так же, как его папочка Феликс не был моим братом! Даже если Феликс – ублюдок моего отца, в чем я лично сомневаюсь, ведь никто не может этого доказать… Но даже если так – а мне мерзко и подумать об этом… Даже если так, то Феликс все равно мне не брат! Он был нашим рабом, бога ради!

– Да, это так, – согласился Леон. – И все же в его жилах течет кровь твоего отца, и потому он твой брат, хоть и наполовину.

– Тогда Фелипе наполовину мой племянник, если вообще можно так говорить. И никаких доказательств нашего кровного родства нет.

– Кроме его голубых глаз, таких же, как твои.

– Леон, уймись. Твоя фантазия не знает границ. Есть много полукровок со светлыми глазами. Но ты же не станешь называть их моими родственниками, верно?

– Не понимаю, что в этом плохого. Феликс – хороший человек, Фернанда – очень умная и трудолюбивая женщина, и их дети унаследовали эти качества. Фелипе, например, построил целую финансовую империю, начав с торговли мелкими канцтоварами. Он разбогател на импорте дорогих печатных станков и других устройств для полиграфии. В Бразилии восемьдесят процентов газет и журналов печатается на его станках.

– Ты потрясающе информирован.

– Журналист бывшим не бывает.

– Не пойми меня неправильно, Леон, но у меня складывается впечатление, что такие познания основываются вовсе не на твоем профессиональном любопытстве.

– А на чем?

– На том, что ты общаешься с этими людьми. И мне это не нравится!

– Вита, Вита… – Леон покачал головой, точно разговаривая с маленьким ребенком. – Может быть, за все эти годы ты и приобрела огромное состояние и власть, и тебе нравится вмешиваться в жизнь других людей. Но не говори мне, с кем общаться, а с кем нет.

– Ничего я такого и не говорю. Я же знаю, что ты не слушаешь моих советов.

– Точно.

– И я знаю о твоей загадочной склонности общаться с людьми, которые… как бы так выразиться…

– С людьми ниже моего уровня?

– Именно.

– А ты не задумывалась о том, что эта склонность могла проявиться и при выборе супруги?

– Нет. В этом смысле ты выказал на удивление хороший вкус. Чего нельзя сказать обо мне.

– Какая же ты все-таки ведьмочка, милая моя Sinhazinha.

– А ты сволочь.

Всю дорогу до дома они молчали. После такого разговора их отношения могли только ухудшиться. И Леон, и Виктория думали о том, почему за долгие годы совместной жизни они причинили друг другу столько боли.

Объяснение было только одно.

Они любили друг друга.

Глава 4

Фелипе да Сильва еще немного прогулялся на свежем воздухе, стараясь успокоиться. Эта дамочка неизменно приводила его в бешенство. Его отец, Феликс да Сильва, рассказывал о донье Виктории только хорошее – а ведь он, надо сказать, был рабом этой женщины. Она якобы всегда обращалась с ним справедливо. Да и вся семья плантатора хорошо относилась к рабам. Но Фелипе было трудно это понять. Его предков лишили свободы, и все это «хорошее отношение» гроша ломаного не стоило. А главное, он не понимал, как Леон Кастро, знаменитый борец за отмену рабства, мог жениться на такой женщине. Да, донья Виктория была в юные годы очень красива, на ее лице до сих пор виднелись следы былой красоты. Но, с точки зрения Фелипе, внешняя красота – ничто, если нет красоты внутренней. А этого, считал Фелипе, его тетушка никогда не имела, и ему было все равно, родственники они или нет. Ему нравилось ее злить.

У Пако Империал, бывшей резиденции императора, Фелипе сел на такси и поехал домой. «Сомнительное удовольствие», – подумал он. Все чаще мужчина проводил вечера в городе, в кафе или, как сегодня, в кинотеатре. Да и кто стал бы его винить? Дома его ждали старуха-мать, брюзгливая жена и четверо детей в возрасте от полугода до шестнадцати лет.

Старшая дочь, ставшая причиной его раннего брака, выросла до невозможности непослушной, а младший сын все время плакал, доводя родных до белого каления. Иногда Фелипе задумывался, а от него ли этот малыш. Он не помнил, чтобы за последние пять лет хоть раз прикасался к жене. С другой стороны, он не мог себе представить, чтобы какой-то другой мужчина захотел заниматься с ней сексом. Она утратила привлекательность в семнадцать лет, после рождения Бель. Сейчас его жене было тридцать три года, ему самому – тридцать семь. Но иногда Фелипе казался себе стариком. Особенно теперь, когда в его переулке гремели зажигательные ритмы самбы и, непристойно извиваясь, отплясывали молодые люди, в первую очередь – его дочь. На Бель был распутный наряд с перьями. Она соблазнительно крутила бедрами, кружила в такт с барабанным боем и в целом походила сейчас на дешевую шлюху. Это зрелище шокировало Фелипе. В столь поздний час оно казалось особенно непристойным. Кроме того, его раздражала напускная взрослость дочери. Казалось, только вчера она была прилежной школьницей, хлопавшей в ладоши от восторга, когда папа возвращался с работы.

– Иди домой! – напустился он на Бель. – Тебе пора спать. А вы… – Он повернулся к барабанщикам. На их голых торсах блестел пот. – Немедленно прекратите шуметь. Людям завтра рано вставать на работу.

– Ой, pai, не будь таким занудой. Мы же просто репетируем перед карнавалом.

– Что репетируете? Как не давать соседям спать ночью? Или мужиков соблазнять? Ты только посмотри, как ты выглядишь!

– Ты такой старомодный! – с отвращением заявила Бель. – Пойдемте, мальчики, будем репетировать в другом месте. Тут наше выступление восторга не вызывает.

Бель развернулась и пошла прочь, оставив отца стоять посреди улицы. Фелипе был в ужасе. Он понимал, что должен что-то сделать. Чтобы сохранить хотя бы видимость авторитета, ему следовало побежать за Бель и притащить ее домой. Но у Фелипе не было сил противостоять напору юности. Понурившись, он зашел в дом.

– Только не говори, что ты отпустил дочь с этими бездельниками, – тут же принялась ворчать его жена Неуза.

– А ты позволила ей выйти на улицу в таком виде, – прошипел он в ответ.

Но ссору родителей остановила младшая дочь – девятилетняя Лара.

– Papai! – воскликнула она, бросаясь отцу в объятия.

– Здравствуй, радость моя. – Фелипе подхватил девочку и закружил по комнате. – Ты почему не спишь? Разве тебе не пора в кроватку?

– Я проснулась. Услышала, что ты пришел.

– Тогда отправляйся спать. Тебе нужно выспаться, чтобы завтра внимательно слушать учителей в школе и получить хорошие оценки.

– Да, papai, – растеряно ответила Лара. – Но mamae [xxvi]  [xxvi] Мамочка (порт.).


[Закрыть] всегда говорит, что…

– Неважно, что я там говорю, – вмешалась Неуза. – Тебе пора спать, и все тут!

Фелипе прекрасно представлял, чему его жена учит ребенка: мол, девочкам не нужно учиться. По этому поводу Неуза постоянно скандалила с матерью Фелипе, доньей Фернандой. Та после смерти мужа много лет успешно занималась продажей канцтоваров и считала, что только образование дает девочке в этой стране хоть какие-то перспективы. Она, как и отец Фелипе, родилась рабыней и постоянно подчеркивала, что личную свободу обрела не с отменой рабства, а исключительно благодаря образованию: «Знания расширили мой кругозор и сделали меня личностью, знания, а вовсе не Lei Aurea – закон об отмене рабства».

Лара, постоянно слышавшая ссоры родителей, при виде такого единодушия поддалась на уговоры. Раз и папочка, и мамочка считают, что ей пора спать, так тому и быть. Она послушно попрощалась, подставила щеку для поцелуя и на цыпочках поднялась в комнату на втором этаже, которую делила со своей старшей сестрой Бель.

Едва дверь за Ларой закрылась, как Фелипе и Неуза с раздражением уставились друг на друга.

– Хорошо устроился, – фыркнула Неуза. – Развлекаешься по вечерам в городе, а мне целыми днями приходится заниматься детьми. Ты знаешь, что сегодня натворил Лулу?

Лулу уже исполнилось тринадцать, но мальчик пока что не проявлял свойственного всем подросткам духа противоречия.

– Откуда мне знать, – пробормотал Фелипе.

– Он притащил трехногого щенка! Эта тварь загадила весь дом! Лулу накормил его сметаной, сыром и carne seca [xxvii]  [xxvii] Вяленое мясо (порт.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]. И кому пришлось убирать?

– Донье Фернанде? – предположил Фелипе, зная, что этим он только разозлит жену.

– Ха! Ну конечно, ты считаешь, что твоя любимая женушка ленится с утра до вечера и только свекровь трудится как пчелка? Но это не так, дорогой мой, совсем не так. Я все убрала, вышвырнула щенка из дома и с тех пор терплю обиженный вид Лулу. Мальчишка считает меня чуть ли не злой ведьмой. Не знаю, откуда у него такая любовь к животным.

– Ну, ты не возражала против кошки, которую он притащил полгода назад.

– Да. Кошка же не калека. К тому же она прекрасно ловит мышей. А что делать с трехлапым псом?

«Любить его, – подумал Фелипе. – Обнимать, гладить, дрессировать. Может быть, Лулу смог бы воспитать из него сторожевого пса». Но он ничего не сказал. Он устал и понимал, что ему никогда не переубедить жену. В конце концов, все дело было в ее упреках: мол, он испортил ей жизнь, ведь она слишком рано забеременела. И в глубине души он ее понимал: ведь и он мог бы упрекнуть ее в том же – правда, Фелипе никогда об этом не говорил.

– Я пойду спать, – заявил он.

– Да уж, иди. Ты всегда так делаешь, когда я говорю то, чего ты не желаешь слышать, – прошипела Неуза. – Вместо того, чтобы поступить как мужчина и привести Бель домой, наш сеньор лучше отправится спать. А когда Бель залетит, ты сможешь гордиться тем, что испоганил жизнь не только мне, но и дочери.

Но Бель была умнее, чем думала ее мать. Ей нравились восхищенные взгляды мужчин, и она никогда не была скромницей, однако Бель не собиралась повторять судьбу матери и выходить замуж в семнадцать лет. У нее были другие планы. Бель мечтала стать танцовщицей и певицей. Она хотела произвести фурор. То, что умела эта Жозефина Бейкер,[xxviii]  [xxviii] Жозефина Бейкер (1906–1975) – американо-французская танцовщица и певица, во многом определившая развитие танца в ХХ веке.


[Закрыть] она сможет и подавно! Бель как-то прочла статью в одной из газет, которые папа приносил домой. Автор статьи возмущался шоу под названием «La Revue Negre» [xxix]  [xxix] «Черное ревю» (фр.).


[Закрыть], Бель же не находила в этом представлении ничего предосудительного. Напротив, эта история вдохновила ее. Если в Париже полуобнаженная мулатка на сцене смогла добиться такого успеха, то почему бы не повторить это в Рио? А когда Бель заработает достаточно денег, чтобы купить билет на корабль в Европу, она прославится и там. Таковы были планы Бель. И в них не находилось места мужу и детям. Парней, которые пытались затащить ее в постель, она отшивала, еще и настолько тактично и очаровательно, что они лишь влюблялись в нее сильнее. Некоторые пытались ее подпоить, но и это не действовало: именно по этой причине Бель не пила. Также она не курила и не поддавалась другим искушениям. Слишком много она повидала людей, раздувшихся от cachaca [xxx]  [xxx] Водка (порт.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], охрипших от курения, страдавших одышкой, с темными пятнами на зубах. Бель такого себе позволить не могла. Если она хочет осуществить свою мечту, ей нужно поддерживать себя в должной форме, ухаживая за своим телом и голосом. Шелковая светло-коричневая кожа, стройная фигурка, белоснежные зубы и великолепный альт – вот ее основной капитал. У нее было в запасе всего несколько лет, чтобы им воспользоваться, и Бель это осознавала.

– Бель, ты двигаешься как корова. Так не пойдет! – крикнул ей Нильтон, отвлекая от раздумий.

Нильтон был главой их группы самбы. Он писал музыку, занимался хореографией, придумывал костюмы и руководил репетициями. Нильтон был строг, и его похвалу нужно было заслужить. Бель знала, что на corso [xxxi]  [xxxi] Корсо, вереница выступающих на карнавале (порт.). (Примеч. пер.)


[Закрыть] они будут неплохо смотреться среди других групп. Но Нильтон подгонял всех, точно одержимый. Он хотел добиться полной отдачи. Лучшего учителя и представить себе нельзя.

Бель очень злило то, что ее родители не воспринимали эти репетиции всерьез, считая их пустой тратой времени, а то и чем-то непристойным. Исполнять сложнейшие движения самбы, да еще и так быстро – это требовало мастерства. И дарило истинное наслаждение. Танец был настоящим искусством, но в то же время и тяжелой работой, ведь нужно было долго танцевать на высоких каблуках, еще и удерживая на голове огромный убор. Танцовщицы призывно поводили бедрами, их кожа блестела, девушки были, надо признать, почти обнажены – конечно же, это вызывало у мужчин грязные фантазии, но это-то и требовалось. И никого не приведет в восторг танцовщица, которая явно страдает во время выступления. Как бы тяжело ей не было, танец должен казаться чувственным, а девушка – расслабленной. Поэтому, когда Бель улыбалась зрителям, она делала это не для того, чтобы разжечь огонь страсти в мужчинах, а чтобы доказать свой профессионализм, сделать выступление идеальным, соблазнительным, самым лучшим. Пока что ей это не удавалось. Нильтон был прав – она двигалась как корова. Но такая критика ее только подстегивала.

Бель повернулась к музыкантам, чаруя их блистательной улыбкой, и уперлась руками в бока:

– Чего вы ждете?

Когда Бель два часа спустя вернулась домой, ее мать спала в кресле. Девушка на цыпочках прокралась к лестнице и уже с облегчением вздохнула, когда Неуза проснулась.

– Стой!

Огорченная, Бель повернулась. Донья Неуза, к сожалению, спала очень чутко и сразу же просыпалась от малейшего шороха.

– Где тебя носило? Хочешь переспать с кем-то из этих оборванцев и залететь, как я?

Конечно же, Бель этого не хотела, хотя ей ситуация с матерью виделась в другом свете. Она не желала стать такой уродливой, старой, озлобленной. Что плохого в том, чтобы выйти замуж за преуспевающего, умного и доброго мужчину и родить четверых замечательных детей? Бель этого не понимала. Ей было мерзко, когда мать жаловалась на свою горькую судьбинушку. В конце концов, Неузе жилось намного лучше, чем другим женщинам в их квартале. И без мужа ей было бы намного хуже. Собственно говоря, ей вообще повезло.

– Не бойся, я мальчишек к себе не подпущу. А если люди всякое болтают, то и пусть. Они просто завидуют. Ты не должна слушать их глупую болтовню.

– Ты выглядишь как шлюха. Завидовать тут нечему.

– Но я не шлюха. В отличие от Паулиньи. Она всегда смущается, когда ее приглашают на танец, строит из себя недотрогу, а сама уже переспала с десятью мужиками из нашего квартала. Ну да ты и сама это знаешь. Я танцовщица. А на карнавале можно немного обнажиться. Нельзя танцевать самбу, застегнувшись на все пуговицы. Сдержанность там недопустима.

– Но ты не просто несдержанна, ты танцуешь голой! В летнем платье ты танцевала бы не хуже.

– Это не так соблазнительно.

– Верно подмечено. Поэтому я запрещаю тебе и дальше заниматься этим блудом! Мужчины пускают слюни, когда видят тебя.

Втайне Бель нравились мысли о пускающих слюни мужчинах. Это дарило ей власть над ними. Но что понимает эта старая опустившаяся женщина?

– И не надо так нагло ухмыляться. Ты, должно быть, меня не поняла. Я запрещаю тебе заниматься танцами.

– Спокойной ночи, mae, – безмятежным голосом произнесла Бель и стала подниматься по лестнице.

Брюзжание матери не прекращалось, но Бель ее не слушала. Она будет танцевать. Она станет лучшей sambista – танцовщицей самбы – в Рио. А тогда…

Пока его дочь в соседней комнате мечтала о великолепном будущем, Фелипе беспокойно метался во сне. Ему было жарко. «Почему бы не изобрести полезную вещь? – проснувшись, подумал он. – Есть автомобили и самолеты, лифты и телефоны, электричество и граммофоны, но нет устройства, которое охлаждало бы воздух». Вентилятор, установленный Фелипе год назад – большая редкость в Рио, – из-за перепадов электричества постоянно отключался, да и температуру особенно не снижал. В такие ночи, когда стояла сорокоградусная жара, порывы горячего воздуха нисколько не охлаждали кожу, и казалось, что ты попал в бурю в пустыне. Может быть, стоит привезти кого-то из этих гениальных изобретателей из Европы или Северной Америки сюда, в Рио. Вот поживут они в тропиках, осознают проблему со зноем и придумают что-то.