Текст книги "Карл Великий"

Служба тянулась страшно долго, а когда закончилась – разгоряченная толпа так рьяно бросилась к выходу, что возникла давка. Испугавшись, я отскочил в угол за исповедальню и стоял там, покуда храм не опустел. После чего направился к выходу.

За дверями стоял гул. Народ никуда не расходился, толпясь на площади. Толкаться мне очень не хотелось. Тогда почему бы не остаться в храме?

Личная молитва – хорошая защита мыслей от посторонних посягательств. Как часто раньше, встав на колени в часовенке, я предавался мечтаниям, которые не могли нарушить ни мать с ее язычеством, ни мои духовные наставники. Я думал тогда о звездах, о дальних странах, где живут гигантские животные, и о несотворимой материи Аристотеля. В последнее время, правда, я все чаще грезил об Имме, и это меня не радовало. В конце концов кто такая Имма? Всего-навсего заносчивая девчонка, хоть и баронесса. Она совершенно не ценила меня. А ведь меня есть за что ценить, и сам король понимает это.

Перемещаясь по храму в поисках тихого местечка, я натолкнулся на Его Величество, стоящего у входа в боковой неф.

– Афонсо! – шепотом позвал он. – Хорошо, что ты здесь. Посмотри-ка туда.

В глубине нефа, перед статуей Пресвятой Марии, стояла на коленях девушка в простом льняном платье. Тяжелые каштановые волосы окутывали ее хрупкие плечи. Со спины она так походила на Имму, что я вскрикнул от неожиданности. Девушка обернулась. Это оказалась не Имма, хотя округлое лицо и по-детски пухлые губки немного напоминали баронессу, только еще более юную возрастом. Несколько мгновений она смотрела на нас, потом снова отвернулась к Пресвятой Деве.

Карл ринулся к девушке и взял ее за плечо. Та решительно сбросила руку, поднялась во весь небольшой рост и, гневно нахмурив брови, погрозила пальчиком. После чего снова встала на колени и больше не оборачивалась, несмотря на то, что король долго стоял рядом. Я успел заметить, что их глаза удивительно похожи – одинаково карие с озорной искоркой на дне. И ее искорку не смогли скрыть ни гнев, ни насупленные брови.

Не добившись ничего от благочестивой упрямицы, Его Величество, поманив меня за собой, вышел через заднюю дверь храма. Там был маленький безлюдный дворик, огромное дерево росло посередине. Король начал беспорядочно ходить под ним взад-вперед. Никогда я не видел его таким растерянным.

– Афонсо! – наконец сказал он. – Я не понимаю, что со мной. Я, кажется, полюбил ее.

– На все воля Божья, – осторожно ответил я, а сам подумал: «Как все-таки хорошо, что это не Имма!»

– Странно осознавать, но я совершенно не представляю, что теперь делать.

На меня вдруг снизошел дар красноречия:

– Ваше Величество! Вы рождены для побед! Стоит вам помыслить о чем-либо – и оно тут же падает к вашим ногам. И сейчас, вам только стоит протянуть руку…

– Афонсо, – возразил король, – ведь как раз руку-то я только что протягивал…

– Но ведь вы сами знаете, что для вас не составит труда добиться этой девушки, как и всех других во Франкском королевстве.

– Я не смогу добиваться ее, не будучи уверен, что это принесет ей радость.

– Зато вы можете хотя бы узнать, где она живет.

Карл улыбнулся:

– Это уж мы точно узнаем, даже если придется для этого задержаться в Суассоне. Кстати, Афонсо, нехорошо, что прерываются наши чтения. Приходи завтра утром в покои, почитаешь нам Аристотеля, о котором ты говорил. Он есть в здешней библиотеке.

Однако наутро короля не оказалось в покоях. Безуспешно прождав его довольно долго, я отправился побродить по суассонским улицам. Неизвестно ведь, когда судьба еще раз закинет меня в такой красивый город. Я шел по серым каменным коридорам с лазурным небом вместо потолка. По стенам то тут, то там курчавился изящный резнолистый вьюнок, украшенный крупными бледно-синими соцветиями. В просветах вьюнка загадочно темнели маленькие окошки.

Так тихо было вокруг, что я слышал свое дыхание.

И вдруг до меня донесся стук копыт. Он быстро приближался. Кто-то мчался галопом. Я еле успел вжаться в стену, как мимо пронеслась всадница с развевающимися волосами – вчерашняя незнакомка. Не успел я обдумать это, как из переулка выехал Карл на белом жеребце. Увидев меня, он посмотрел вопросительно. Я указал направление, в котором умчалась девушка. Король поднял руку с кнутом, но, задумавшись, остановился.

– Афонсо, – проговорил он мечтательно, – она не здешняя, ее родители из Алемании.

Он покачал головой, как будто сказал нечто удивительное, и со всей силы стегнул жеребца. Тот взвился на дыбы, чуть не сбросив седока, и помчался вслед за девушкой.

Нужно ли говорить, что мои утренние чтения в королевских покоях прервались на неопределенное время.

Мы сидели в Суассонском замке, готовые сняться с места в любой момент, но приказа все не было. Роланд ходил хмурый и как-то заявил на трапезе:

– Еду в Бретань. Здесь службы для меня нет… и развлечений тоже.

Король прищурился:

– Подожди ехать. Будет тебе служба. – И шепнул что-то ему на ухо.

– О, Пресвятая Дева! – воскликнул тот.

Все непроизвольно вытянули шеи, пытаясь угадать, что сказал король, но безуспешно. А Карл с Роландом покинули зал, не закончив трапезы.

Я отправился в библиотеку и провел там остаток дня. Но, как известно, горячие новости не любят жить среди пыльных фолиантов. Гораздо проще услышать что-то новое на кухне. Вечером, проходя мимо чуть приотворившейся двери, я услышал оживленные пересуды кухарок на интересующую меня тему:

– Женится, уж я вам точно говорю!

– Она вроде не королевских кровей…

– Гимильтруда тоже, знаешь, была…

– Ну и где она теперь? Бьет поклоны в монастыре.

– А я слышала, что у этой новой голос, как у погонщика быков.

– Откуда ж взяться ангельскому голоску, ежели из простых?

– А я слышала, папаша ейный – герцог Алеманский.

– Да нету давно уж герцогов в Алемании. Еще Пипин их отменил.

– Раскудахтались дуры, будто и в самом деле знают чего! – вмешалась камеристка Бертрады (я узнал ее по голосу). – Отец девицы этой, герцог из Винцгау, а мать… Мать вообще из рода самого Меровея вышла. Понятно хоть вам скудоумным, что это значит?

– Не глупее тебя. Наследник, значит, будет сразу двух королевских родов, да Меровеи-то от морского чудища произошли, не дай бог, с хвостом родится!

– Вот казнят тебя за такую болтовню!

– Да я ж «не дай бог» говорю. За что казнить?

– А и точно: не везет Карлу с наследниками: от первой жены горбун, от второй вообще не случилось.

– Зато сам с лица милее не сыскать!

– Да и не только с лица, поди!

Мне надоело заниматься столь недостойным делом, как подслушивание бабьих сплетен. Раздосадованный, я побрел в свою каморку. Глупо и неуместно обижаться на короля, но… почему он больше не откровенничает со мной? Он опять отдалился. Именно в тот момент, когда показалось, что между нами возникло особое доверие. Значит, все произошедшее – только заблуждение, обман, мрак и тлен. Влиять на сильных не удастся. Жизнь пройдет никчемно и бесславно, Имма никогда не подарит мне свою любовь…

Назавтра с утра, взяв хлеба и сыра, я отправился бродить по городу. Все равно мои услуги никому не нужны.

Я обошел весь Суассон. Снова был на той узкой улочке, где говорил с королем. Стоял, прислонившись спиной к шершавому серому камню, разминал в руках резной лист вьюнка. Мне казалось, что прекрасная незнакомка с королем должны проехать здесь еще раз, но они так и не появились.

Вернулся в замок, когда уже вечерело. Управляющий странно посмотрел на меня.

– Все, кто с Его Величеством, уехали утром, – объяснил он. – А ты чего остался? Кормить тебя здесь не будут. Иди вон в харчевню.

Вот это новость! Не лучше ушата ледяной воды на голову.

– И куда же они уехали?

– В Нуайон. А может, и дальше. Ваш король любит бродяжничать.

Тут я возмутился:

– Это и твой король. Ты живешь в королевстве Франков, не так ли? А тех, кто пытается разделить нашу страну на радость врагам, давно пора вздернуть на виселице.

Управляющий насупился:

– Я человек занятой, мне некогда разговоры разговаривать. Иди в харчевню, там много таких же бездельников, как ты, они тебе все расскажут и про королевство Франков и про тебя самого.

– Я уйду! Только не раньше, чем заберу свои вещи и лошадь!

– Какую еще лошадь? Всех ваших лошадей забрали. В замке только наши лошади.

Если бы в тот момент я хоть на каплю усомнился в Карле – то пошел бы пешком. Но я был твердо уверен: король не забудет о моем существовании. Ведь не забыл же он за несколько лет наш разговор о налогах кесарю. И я, отодвинув своего нелюбезного собеседника, бросился к конюшням, крича, что есть сил:

– Конюх!

Он тут же возник в дверном проеме.

– Мне нужна моя кобыла, та, что со звездой во лбу, – сказал я твердым тоном и прибавил: – Немедленно!

Как хорошо, что у нее была эта звезда. Вообще-то звездой продолговатое белое пятнышко назвать трудно, но мой уверенный вид и гневный голос сделали конюха удивительно понятливым. Через минуту я уже держал в руке повод лошади, на которой приехал сюда. Нужно было еще сходить за мешком, но я опасался, что недобрый управляющий придумает еще какую-нибудь каверзу с моей кобылкой, пока я хожу.

Мимо пробегала молодая служанка. Я схватил ее за локоть. Собрав остатки уверенности, велел:

– Принеси мои вещи из комнаты, что наверху у самой лестницы.

На нее моя наигранная властность не произвела никакого впечатления. Она прыснула самым неуважительным образом, но мешок все-таки принесла.

В глубокой досаде, на ночь глядя, я покинул замок Карломана и поехал искать постоялый двор. Мне нужно было переждать темноту, а заодно – узнать дорогу до Нуайона.

Глава восьмая

Какое все-таки счастье, что дорожный мешок собирала матушка! Я не догадался, что деньги могут понадобиться, и без ее заботы провел бы эту ночь на улице. А так мне хватило и на ночлег, и на стойло для звездолобой кобылки, и на жаркое с кружкой пива, и еще немного осталось.

Говорили, что до Нуайона недалеко. Если выехать на рассвете, можно к закату добраться. Всю ночь я ворочался, и с первыми лучами солнца выехал.

Трава блестела от росы, пели птицы. Дорога оказалась удобная и широкая – уж точно не потеряешься. Я ехал, размышляя о короле: не разгневался ли он на мои самовольные прогулки? С другой стороны, у меня ведь не было обязанностей на вчерашний день. И я не узник, которому запрещено покидать стены замка.

Сзади послышался стук копыт. Дорога только что повернула.

«Отлично! – подумал я. – Если это попутчики, можно провести время за приятной беседой».

Из-за поворота вылетели два всадника. Они попытались окружить меня и набросить петлю, но промахнулись.

– Слезай с лошади, останешься жив! – хрипло выкрикнул один из них.

– И мешок бросай! – отозвался второй.

Кобылка моя не обладала ослепительной красотой и величавой статью любимого жеребца Карла, но она обитала в королевской конюшне, где плохих лошадей не держали. Быстрей меня разобравшись в происходящем, она проскользнула между всадниками и пустилась вскачь. Нам удалось оторваться от преследователей, но ненадолго. Они настигали, к тому же неудача распалила их.

– Теперь так просто не отделаешься! – кричали мне в спину. – Всю одежку скинешь! И еще получишь так, что мать родная не узнает!

Снова полетела петля. На этот раз она скользнула по лошадиному крупу. Я стегнул лошадь, та еще прибавила ходу. Расстояние между мною и преследователями начало медленно увеличиваться. Мы, скорее всего, ушли бы от погони совсем, но тут из леса на дорогу выскочили трое всадников в кольчугах и с мечами. От неожиданности моя кобылка взвилась на дыбы, скинув меня на землю. Я упал в придорожные кусты. Расцарапал щеку и чуть не выколол глаз.

– Стоять! А ну! – послышались крики. Что-то загремело, заржала лошадь, потом довольный голос произнес:

– О-о-о! Да это старые знакомцы Лаубод и Дагоберт, да еще и с петлей! Опять шалим?

– Закончились ваши шалости, – прервал суровый голос, – теперь все доказано, ждите суда.

Я выкарабкался из кустов и огляделся. Кони пощипывали травку неподалеку от дороги. Мои спасители вязали разбойников той самой веревкой, которой те чуть не поймали меня.

– А что, собственно, доказано? – вдруг возмутился один из разбойников. – Мы не сделали ему ничего дурного. Просто ехали с ним по одной дороге. Разве это запре…

– Не строй из себя дурачка, Лаубод, – прервал его воин с багровым шрамом во всю щеку, затягивая узел, – все в деревне знают про ваши похождения. Только за руку никак вас поймать не могли.

– Вы и не поймали, – ухмыляясь, сказал второй разбойник. – Мы торопились в Нуайон на королевскую свадьбу. А вашего молокососа вообще не видели. Вот!

– Нет уж! – вступил другой воин. – Мы все видели, как ты ловил его петлей.

– В законе нет такого, что нельзя ловить петлей. Ущерба мы ему не нанесли.

Воины обернулись ко мне.

– Подойди-ка сюда, юноша. Не нанесли ущерба! Да у него вся щека в крови.

– Потому что ездить верхом не умеет! – нагло отвечал разбойник.

– Всего-то, царапина! – поддержал его другой. – За это штраф пара денариев, не больше. У меня в кармане, кажется, есть столько. Развяжите мне руки!

– Царапина, говоришь? – прищурился воин, молчавший до сих пор. – А мы ему сейчас палец сломаем, совсем другой разговор с вами будет.

У меня потемнело в глазах от ужаса. А воин продолжал:

– Можно ухо надрезать, чтоб висело. Это не очень больно и прирастет потом, а штраф большой. И парню часть дадим – ему небось деньги тоже нужны.

Я не знал, что и сказать. Воин со шрамом возразил:

– Зачем же мучить парня. Смотри, у него волосы длинные. Сейчас мы его острижем. За это тоже большой штраф полагается. В законе так и написано: «если кто острижет длинноволосого мальчика без ведома его родителей».

– Да какой он тебе мальчик? Ему самому впору родителем быть!

На этих словах дар речи наконец вернулся ко мне:

– Вы что себе позволяете? Я переписчик самого короля! Король с вас за меня шкуру спустит!

Воины переглянулись.

– Что ж ты сразу не сказал? Оскорбление придворного сорок денариев стоит! – воскликнул один.

– Да не сорок, а все восемьдесят!

Мне надоело ждать. Я поднял с земли свой дорожный мешок. Вроде бы ничего не рассыпалось. Поймал за повод звездолобую кобылку:

– Ну что ж, если вы раздумали стричь мне уши, я, пожалуй, поеду.

– Еще чего! – возмутились мои спасители. – Вместе с нами поедешь. Может, ты еще никакой не переписчик. Тогда с тебя самого будет штраф за лжесвидетельство.

– Между прочим, лжесвидетельство – грех, – встрял один из разбойников, – и ты обязательно согрешишь. Они тебя заставят врать про нас, а ведь мы ничего дурного тебе не сделали.

– Все дело в том, – объяснил второй разбойник, – что этот человек (он указал пальцем на воина со шрамом) ревнует ко мне свою жену, и потому мечтает послать меня на виселицу, но только, чтобы законным путем. Виноват я разве, что его благоверная на меня засматривается?

Излияния разбойника прервал тычок в зубы со стороны хранителя семейных устоев, после чего все начали злобно кричать друг на друга. Воспользовавшись моментом, я вскочил на свою лошадь и стегнул ее так, что она понеслась, как ветер. Я долго гнал ее, прислушиваясь, не преследует ли меня кто. Но все было тихо. Остаток пути до Нуайона удалось преодолеть без приключений.

Стражники у входа в королевскую резиденцию не хотели меня пускать. И то верно: вид мой был непраздничный и даже подозрительный. Одежда порвана в нескольких местах, расцарапанная щека распухла. Наверное, я бы доказывал свою правоту до рассвета, но спасение пришло неожиданно. К воротам резиденции подъехали король и та незнакомка. Теперь она выглядела ослепительной красавицей в платье из красных, голубых и белых тканей. На тяжелых каштановых волосах покоилась маленькая золотая корона. При всей красоте, грации и величественности всадница так уверенно держалась в седле, что я почувствовал легкий укол зависти.

Она первая заметила меня и тихо сказала что-то королю.

– Афонсо! – воскликнул тот. – Ты совершенствуешься в своей внезапности. Пропадаешь и возникаешь в самые неожиданные моменты. Хильдегарда, дорогая, – обратился он к своей спутнице, – это тот самый, укушенный молнией юноша, о котором я тебе говорил. Он знает наизусть Евангелие и читает нам вслух.

Прекрасная Хильдегарда улыбнулась мне. Вместе с королем я беспрепятственно проехал в ворота резиденции. Карл снова обратился ко мне:

– Афонсо, скажи нам, что за великие испытания обрушились на тебя? Куда ты пропал и почему появился в таком виде? Неужели в Суассоне тебя заточили в темницу?

– Простите, ваше величество! В Суассоне я по легкомыслию отправился гулять и пропустил момент вашего отъезда.

– Но от этого обычно не случается ран, разве только душевные. Или ты решил подвергнуть себя самобичеванию?

Юная Хильдегарда, уже давно кусала кулачки, чтобы удержаться от смеха. На этих словах она не выдержала и звонко засмеялась. Я начал рассказывать о разбойниках. Король очень заинтересовался.

– Кто же были эти вооруженные люди? Тебе не удалось понять? И они хотели отрезать тебе ухо, чтобы оно именно висело? Они неплохо знают древние законы франков, ты не находишь?

Смешливая королева вновь занялась покусыванием кулачков. А его величество продолжал:

– Афонсо, ты хоть и заслуживаешь наказания, за то, что не молился в церкви за семейное счастье твоего короля, но принес нам много пользы. Из твоего рассказа можно сделать выводы весьма важные для королевства. Мы видим, что должно изготовить как можно больше экземпляров наших капитуляриев с новыми законами и разослать по деревням. Иначе люди так и будут продолжать пользоваться законами, принятыми еще при Меровее. Но это мы сделаем позже. Сейчас пир. Мы и так сильно задержались, показывая нашей милой королеве Нуайон. Тебе же следует прежде подойти к Радегунде, камеристке нашей матушки. Она приведет тебя в надлежащий вид.

Так я и сделал. Радегунда поворчала, но подобрала подобающую одежду и даже запудрила мне царапины, предварительно смазав их целебной мазью.

Пир превзошел все мои ожидания. Ради Хильдегарды Карл оставил свою любовь к скромности. Он даже позволил себе жениться, не закончив траура по брату, хотя всегда, насколько я знаю, строго исполнял все церковные обряды. Я думаю, он просто обезумел от любви. Никогда и никого он не любил так, как Хильдергарду. Несомненно она отличалась красотой, но только позже узнав благородную душу королевы, я понял чувства его величества.

…На столах стояли сахарные скульптуры, жареные лебеди, многослойные пироги. Посреди пиршественного зала журчал винный фонтан. Мне стало жалко, что матушка не видит этого великолепия, но, осматривая гостей, я заметил ее за самым дальним столом. Дядя тоже был здесь, только сидел, разумеется, намного ближе к королевской чете.

Зазвучали струны лютен. Музыканты наперебой славили короля и его прекрасную избранницу. И вдруг послышался резкий мальчишеский голос:

– Нехорошо, что у нас здесь такие излишества, в то время, как бедняки не могут даже купить хорошего белого хлеба.

Все испуганно завертели головами, пытаясь разглядеть дерзкого мальчонку. Я с ужасом посмотрел на его величество – что он сделает с наглецом, голос которого показался мне смутно знакомым. Но Карл улыбался и вовсе не выглядел разгневанным.

– Дорогая Хильдегарда, – сказал он, – твое сострадательное сердце восхищает нас не меньше твоей ослепительной красоты!

«Голос у нее, как у погонщика быков», – вспомнил я кухонные сплетни в замке Карломана. Конечно, преувеличение, но все же никогда бы не подумал, что юная и прекрасная девица может говорить столь резко. Она между тем, нимало не смущаясь, продолжала:

– Я хотела бы, если мне будет позволено, пойти в город и поделиться с нищими этой прекрасной пищей.

Карл посмотрел на нее обожающим взглядом и велел немедленно седлать лошадей. Бертрада поджала губы. Хотела сказать что-то колкое, но Хильдегарда улыбнулась королеве-матери с таким искренним дружелюбием, что та уже не смогла сердиться и только улыбнулась в ответ.

Его величество задумался:

– Но как же ты, дорогая, собираешься раздавать бедным еду? Уверена ли ты, что твоя доброта не совершит ошибки? Ведь как только ты выедешь с блюдом на улицы города – соберется толпа ротозеев, желающих получить кусок из рук самой королевы. Они уж точно оттеснят настоящих бедных.

Хильдегарда звонко расхохоталась.

– Ах! Неужели мой король мог представить меня, разбрасывающую кусочки еды на улицах Нуайона? Конечно, нет! Я попрошу отрядить со мной помощников, чтоб тащили мешки со снедью, и поеду к настоятелю того красивого храма с башенкой, где была наша свадьба. Святой отец уж точно знает, кто у него в приходе по-настоящему беден.

– Господь благоволит тебе, мой король! – воскликнул Роланд. – Твоя избранница не только хороша собой и добра, но еще и умна. Настоящая королева! Выпьем же за нее!

Его голос потонул в радостных возгласах. Каждый, не стесняясь, выражал свое восхищение. Шум все нарастал. Король подмигнул Роланду. Тот поднес к губам Олифан. Мощный раскатистый звук накрыл собою зал, и гомон стих.

Когда кубки за королеву были допиты, Карл отрядил обещанных помощников, меня в их числе. Мне дали мешок с жареной бараньей ногой и мех вина, остальным тоже – какую-то снедь. Хильдегарда вскочила в седло легко, словно кузнечик, и процессия выехала из замка.

Я ехал позади королевы и пытался понять, сколько ей все-таки лет. Она вдруг повернулась и уставилась на меня с любопытством:

– Афонсо… скажи мне, а молния ведь очень больно кусается?

Я смутился:

– Не могу сказать, ваше величество, в тот момент сознание почему-то покинуло меня.

– А сколько же лет тебе было тогда?

Я осмелился подъехать ближе.

– Около двенадцати, ваше величество.

Она надула пухлые губки, раздумывая о чем-то. Потом рассудительно сказала:

– Это от страха. В двенадцать лет люди еще совсем дети, всего боятся. Мне вот уже почти четырнадцать, и я бы, наверное…пожалуй, сейчас… не испугалась.

Можно, наверное, было обидеться на такое – ведь она заподозрила меня в трусости. Но сказала так беззлобно и доверительно, что плохих мыслей не возникло. Я тогда понял, что это – моя настоящая королева, которую я буду любить высокой любовью, и, если будет нужно, с радостью отдам за нее жизнь.

Пробыв в Нуайоне несколько дней, мы отправились в Ахен. Король, обожавший купание, постоянно стремился в этот город из-за горячих источников. Королева стойко преодолела верхом всю дорогу, несмотря на то, что ей полагалась собственная великолепная повозка.

В Ахене я ощутил в полной мере, что хороший король может быть настоящим отцом для своих подданных. Карл встречался с городскими жителями, без устали рассказывал им о Граде Божьем и о славной миссии быть народом этого Града. После его речей все, кто мог держать оружие, почувствовали решимость идти в Рим на помощь папе, если таковая понадобится.

Жители Ахена прониклись ожиданием великих перемен. На главной площади города король лично производил расчеты и обмеры, замышляя новый храм, равного которому не было во всем франкском королевстве.

Наши чтения опять возобновились, но проходили они не по утрам, а после обеда. Утро король посвящал своей супруге.

Теперь процесс чтения радовал меня еще больше – ведь читал я Аристотеля.

Карлу очень нравилась четкость определений этого философа, его рассуждения об этике и политике. По нескольку раз я прочитывал его величеству учение о первоначалах всего сущего и чувствовал ни с чем не сравнимый восторг, когда мой король внимал моей любимой книге. Он даже просил меня выписывать некоторые фразы.

Помимо чтения любимыми занятиями короля были охота в близлежащих лесах и купание в источниках. На одно из таких купаний его величество созвал весь свой двор, точно на пир. Вода оказалась удивительно приятной – не слишком горячая и не холодная, да еще с мелкими щекочущимися пузырьками. И все мы – огромная толпа – казались друг другу одной семьей. В какой-то момент я оказался совсем рядом с Карлом. Он подмигнул мне:

– Римляне-то понимали, как нужно жить. Ничего, мы возродим эту великую империю! Будет у нас Град Божий. И храмы будут и колонны мраморные. Все, как у римлян, только лучше.

Мне показалось, что сейчас самое время начать исполнять поручение моей матушки. То есть воздействовать на короля в нужную нам сторону. Я осмелился сказать:

– Но в беломраморных римских храмах должны жить римские боги. Разве не так?

Король внимательно посмотрел мне в глаза:

– Мальчик, укушенный молнией! Ты же хорошо знаешь, что на свете нет других богов, кроме одного. Зато есть люди, которые еще не знают этого. Как мы сможем помочь им, если не будем иметь сами крепкой веры?

Мои щеки запылали от стыда. Пересилив себя, я все-таки спросил:

– Почему же тогда вы, ваше величество, так охотно интересуетесь трудами нехристианских ученых – римских и греческих?

– Мы берем у них формы. И римляне, и греки умели изготовлять прекрасные сосуды, но наполнить их вином Бог повелел нам.

Он помедлил немного, словно раздумывая, стоит ли говорить это мне, но все же сказал:

– Твой Аристотель весьма хорош. Мы обязательно воспользуемся его учением о государстве. Но его несотворимая материя и ум-перводвигатель не придут к нам на помощь в тяжелое время. На это способен только Господь – ведь Он отдал своего единственного сына в жертву за наши грехи.

Я не помнил, как выбрался из королевских купален и оказался в своей комнате. Из меня словно вынули стержень, держащий все мое существо. Не так важно было то, что Карл никогда не придет к язычеству и напрасны ожидания моих родственников и остальных членов храма Афины. Самое страшное в том, что я сам уже не смогу радоваться стройной и строгой картине аристотелевского мироздания. Король показал мне ее ущербность и сделал это так убедительно! Мне негде искать духовного пристанища. Ростки христианской веры безжалостно вытоптаны матерью, в деревянную Афину, пахнущую горелым мясом, мне уже никогда не поверить. А культ Абсолютного Знания, который я возвел в своей душе, безвозвратно рухнул, погиб, захлебнувшись в горячих ахенских источниках. Наверное, все же, умирая, Бахкауф успел отравить их своим ядовитым хвостом!

Но, может быть, сам наш король может отравить душу сильнее Бахкауфа? Его власть над душами огромна. Я помню, как на моих глазах он силой своих речей покорил советников Карломана, сделав их своими союзниками. Да ведь и сам я счастлив служить ему, когда не задумываюсь. У него есть удивительный дар. Служа ему – служишь не человеку, но великой идее. Наверное, он сможет построить свой Град Божий. Только найдется ли в этом Граде место для меня?