Текст книги "Непредсказуемый граф"

– Шоу с разоблачением удалось на славу, – сказал Линдси. – Публика была в восхищении. Браво, ваша светлость.

Уоррен довольно усмехнулся. Он-то знал истинную цену своему приобретению.

– Да, картина стоящая, – скромно сказал Уоррен.

– Во всех смыслах стоящая, – согласился Линдси. Он понимал, что идет по тонкому льду. Озвучив сомнения в подлинности картины, он может так разозлить герцога, что тот выставит его из дома навсегда. Однако если герцог Уоррен еще не осведомлен, что лорд Дженкин имеет – вернее, до недавнего времени имел – точно такую же «Нону», то скорее рано, чем поздно о двух «Нонах» узнает не только герцог, но и весь лондонский высший свет. И вероятность того, что обе – подлинники, близка к нулю. Пикантность ситуации состояла еще и в том, что ни Уоррен, ни Дженкин не могли заявить права на картину, поскольку она официально принадлежала отцу теперешнего графа Линдси.

– Даже не представляю, какими связями надо обладать, чтобы отыскать шедевр, много лет считавшийся потерянным для истории, – пристально глядя герцогу в глаза, осторожно заметил Линдси.

Повисла многозначительная пауза. Кажется, герцог понял намек.

– Если ты решил выгодно вложить средства, то от меня помощи не жди, – чуть насмешливо протянул Уоррен. – Я слишком дорожу репутацией, чтобы выдавать своих деловых партнеров. И мне совсем не хочется, чтобы ты собрал три картины первым.

– Разумный подход к делу, – сказал Линдси.

– Вот и я о том же.

– С вашего разрешения я бы хотел остаться с «Ноной» наедине, чтобы хорошенько ее рассмотреть, – попросил Линдси, понимая, что злоупотребляет гостеприимством хозяина дома. Впрочем, разве Уоррен мог догадываться о его истинных мотивах?

– Пожалуйста. Я распорядился, чтобы «Нону» перенесли в мой кабинет. Если для тебя пища духовная важнее ужина, «Нона» в твоем распоряжении. Прямо по коридору, последняя дверь с левой стороны. Я же должен встречать гостей в банкетном зале.

Линдси даже не успел поблагодарить герцога – звук гонга возвестил, что гостям пора занять места за банкетным столом.

Линдси сожалел о том, что так и не потанцевал с леди Николсон, но тут уже ничего не поделаешь. Дело прежде всего. Неужели вся эта авантюра с леди Дженкин была напрасной? Неужели у лорда Дженкина в галерее висела подделка? То много лет ни одной «Ноны», а тут сразу две одновременно. С чего бы это? Если бы не угроза банкротства, стал бы он сейчас задаваться этими вопросами? Ни за что! Но Линдси нанял двух независимых нотариусов, чтобы те провели аудит наследства, и оба пришли к совершенно неутешительным для него выводам. Наследство нужно было спасти во что бы то ни стало.

Что же касается второго условия, выдвинутого отцом – насчет законного наследника, – то Линдси так или иначе не собирался его исполнять. Может, тогда не стоило и пытаться исполнить первое? На этот вопрос у Линдси ответа не было. Что он знал точно – так это то, что ему надо сделать хороший глоток бренди. А лучше – два или три.

Глава 7

Что можно считать привычкой? Если она второй раз ищет уединения в кабинете хозяина чужого дома, это ведь еще не привычка? Но если она так поступает при каждом выходе в свет, то, наверное, такое поведение можно назвать привычным. Что с ней такое? Никогда прежде Кэролайн не замечала за собой особой чувствительности, а тем более слезливости. Наверное, все дело в том, что ни прекрасные учителя, ни книги, ни путешествия не могли восполнить очевидную брешь в ее образовании: она не понимала законов, по которым живет высший свет, и чувствовала себя здесь белой вороной.

Или дело вовсе не в лондонском высшем обществе, а в ее нездоровом интересе к графу Линдси? Подумаешь, пригласил ее на вальс и забыл! Что стоит и ей забыть о его существовании? Навсегда забыть.

Кэролайн крепко зажмурилась, словно наивно верила в то, что проблема исчезнет, если закрыть на нее глаза. Вообще-то больше всего она опасалась, что так никогда и не встретит того, с кем могла бы прожить в согласии («счастье» – слишком сильное слово) всю оставшуюся жизнь. Она очень боялась, что нет на свете мужчины, который полюбил бы ее такой, какая она есть, без всяких «если». Кузины не представляли всю меру ее отчаяния. Кэролайн даже не пыталась облечь свою тревогу в слова. Если ей и посчастливится встретить мужчину, который полюбит ее, то ему, конечно же, захочется иметь детей. Что, если она не сможет дать ему то главное, что хочет от женщины мужчина?

Кэролайн зашла в кабинет. Эта комната была ярко освещена – в отличие от той, где на ее глазах разыгралась любовная сцена. Какой же он все-таки негодяй, этот граф Линдси! Что с того, что леди сама проявляла инициативу? Он ведь знал, что делает, когда соблазнял ее своей улыбкой? Влюбил в себя и тут же, можно сказать, оттолкнул. Как это на него похоже!

Ну вот, она опять о нем думает. Кэролайн невесело усмехнулась. «Прекрати! – в который раз приказала она себе. – Подумай о чем-то отвлеченном. О природе. Или об искусстве».

Только сейчас она заметила прикрытый тканью мольберт. Тот самый, что стоял на подиуме. Как будто герцог Уоррен хотел уберечь «Нону» от чужих любопытных глаз. Хватит с нее одного испытания. Теперь она будет служить усладой ему одному. Но, пока герцога нет, Кэролайн может воспользоваться шансом лучше рассмотреть картину. Побыть с «Ноной» наедине. Полуобнаженная красавица, деловито улыбаясь, наматывала на веретено нить чьей-то судьбы. Согласно мифу, с которым Кэролайн была знакома, это парка олицетворяла первую стадию в судьбе человека – как рождается нить из кудели, так зачинается человеческая жизнь. Вторая парка отмеряет длину нити, и он нее зависит, будет ли жизнь человека долгой или короткой, и третья парка, что отрезает нить, символизирует смерть.

Если Кэролайн мечтала отвлечься от мучительных мыслей о том, что ей, возможно, не дано познать счастье супружества и материнства, то созерцание картины меньше всего тому способствовало. Ее сердце сжалось от боли, от жалости к себе захотелось плакать, и как раз в этот момент дверь в кабинет с шумом распахнулась. Кэролайн, обернувшись, в изумлении уставилась на Линдси. Тот, не замечая ее, вошел и запер за собой дверь. На сей раз он был один. И он был чертовски красив. Кэролайн набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула:

– Милорд.

Это все, на что ее хватило.

Он усмехнулся – той самой коронной полуусмешкой-полуулыбкой, которая словно нож в масло входила в нежные дамские сердца, оставляя в них глубокие шрамы. Чем чаще Кэролайн общалась с графом, тем больше верила слухам, над которыми раньше смеялась.

– Вот мы и встретились вновь, миледи, – сказал он и, в два шага преодолев разделявшее их расстояние, остановился рядом и уставился на картину. – Уж не играет ли нами проказница судьба?

– Судьба? – растерянно повторила Кэролайн, рискуя показаться графу умственно отсталой. Разозлившись на себя, она решила, что будет говорить то, что думает, и пусть все мамины и прочие советы катятся ко всем чертям. – Скорее простое совпадение. Похоже, мы оба предпочитаем шумным собраниям места потише. А где еще найти покой, как не в личных покоях хозяев, имевших глупость пригласить людей, неспособных по достоинству оценить попытки их развлечь. Через час или два эти светские рауты, как мне кажется, становятся неотличимыми друг от друга, и все они абсолютно предсказуемы.

– Как приятно иметь дело с женщиной, которая говорит то, что думает. Если бы все поступали как вы, мужчинам было бы сложнее себе льстить. Но я скажу – тот, кто достоин стать вам мужем или компаньоном, должен быть готов уважать ваше мнение.

Кэролайн была несколько обескуражена услышанным. Тщетно она искала в памяти подходящую фразу на случай такого поворота в беседе, но, к счастью, Линдси продолжил говорить сам. Его бархатистый голос было приятно слушать. Очень приятно.

– Я не сомневаюсь, что для той, кто так много путешествовала, все эти празднества кажутся скучными и унылыми. Всем временами хочется приключений. И женщины в этом смысле ничем не отличаются от нас, мужчин.

Кэролайн улыбнулась ему в ответ. Хотя, казалось, каждая ее клеточка бурно откликалась на его присутствие и, как во время танца, она чувствовала себя маленькой и хрупкой, былая скованность ушла. Странно, но с ним она вела себя естественнее, чем с кузинами, или с тетей, или даже с матерью. И еще ей действительно было интересно, что он думает.

– А что вы скажете об этой картине? – спросил Линдси, переводя взгляд с «Ноны» на Кэролайн и обратно.

Неужели он не лукавит и его интерес неподдельный? Зачем ему знать, что она думает?

– Вы будете удивлены, – сказала Кэролайн, сама не понимая, отчего ее потянуло на откровенность.

– Правда? – Линдси пристально взглянул на нее. – Вам неприятен сюжет? Или вас не устраивает мастерство художника? – С этими словами он чуть отошел назад, словно чтобы рассмотреть ее, Кэролайн, с иного ракурса.

Его взгляд скользнул по ее лицу и сделался влажным, опустившись ниже подбородка. Сегодня Кэролайн надела одно из своих любимых платьев. Просто захотелось, а не потому, что надеялась ему понравиться. Платье из китайского шелка цвета спелого персика было вполне скромным – никаких глубоких декольте и спущенных плеч. Отчего же он пожирает ее взглядом?

– Художник, вне всяких сомнений, очень талантлив, – набравшись храбрости, сказала Кэролайн, – но вот сама тема не вызывает воодушевления.

Не вызывает воодушевления… Если бы все было так просто. Какое будущее уготовила ей судьба? Зачем обрекла ее влачить жалкое существование бездетной женщины, чья красота увянет, так не подарив жизнь и надежду новому человеку, который мог бы стать ее продолжением? Ее и ее возможного избранника… Но ведь может случиться и по-другому. Что, если она встретит человека, который влюбится в нее и простит ей ущербность, и она, в благодарность за понимание и заботу, полюбит его всем сердцем?

– Вы лукавите, миледи, – сказал граф Линдси, и в глазах его читался неподдельный интерес. – Столько времени прожить в Риме и не проникнуться его духом? Вы хотите сказать, что античная мифология вас не занимает?

Он, похоже, проигнорировал ее нежелание углубляться в тему.

– Я считаю, что произведение искусства должно пробуждать эмоции и трогать до глубины души, – отозвалась она.

– И «Нона» оставляет вас равнодушной? – чуть ли не сквозь зубы спросил он, словно был задет ее лицемерием.

– Нет, напротив, – сдалась Кэролайн. – Она слишком сильно меня волнует. И вызывает слишком бурные эмоции. – Она подошла ближе к мольберту и сделала вид, что рассматривает «Нону». – А вы? Когда вы смотрите на эту красивую картину, что видите вы?

* * *

Что он видит? Линдси давно не было так смешно. Он видел не «Нону», а Кэролайн, рассматривающую «Нону». И этот вид сзади был довольно аппетитным – спасибо тому, кто объявил кринолины вне закона и ввел в моду струящийся шелк, подчеркивающий красоту естественных женских форм. Линдси находил ее красивой. Его пленяла ее непосредственность. Однако было кое-что еще. Несмотря на очевидную неискушенность Кэролайн, он находился в полушаге от того, чтобы увлечься ею всерьез.

Но, если серьезно, заметил ли он в картине нечто такое, что выдало бы в ней подделку? Стоило Линдси подумать о том, что он украл не подлинник, а копию, его охватывали гнев и обида. Покойный граф был негодяй, каких мало.

– Для меня эта картина – кусок холста со слоем краски на нем – ничего больше.

– Не может быть. Должна же она вызывать у вас какой-то отклик, – настаивала Кэролайн.

– Любопытство вас устроит? – несколько раздраженно ответил Линдси. Она только что уличила его во лжи.

– Любопытство? Как неожиданно, – задумчиво проговорила Кэролайн.

Вот и славно, решил Линдси. Теперь вместо того чтобы засыпать его вопросами, она будет размышлять над ответом. Чего он, собственно, и добивался.

– Вы верите в то, что изобразил художник? Верите в предопределенность судьбы каждого из нас? В то, что все в руках равнодушных богов – или, если следовать мифу, богинь?

– Я не знаю ответа на этот вопрос, – тихо и задумчиво произнесла Кэролайн, словно отвечала не ему, а себе.

– Но вы должны во что-то верить.

– Я верю. В любовь.

По выражению ее лица было видно, что с ее языка слетело то, что было на уме, и сейчас она сожалела о своей откровенности. Может, она и сожалела, а вот он – нет. Теперь у него появилась надежда на интересный диалог. Слишком часто женщины в беседе с представителем сильного пола говорят лишь то, что считают нужным сказать, а не то, что думают. Главная цель – сделать приятное мужчине. Линдси придерживался мнения, что такое самоуничижение благовоспитанных дам скорее унижает мужчину.

– Выходит, у вас романтическая натура, – сказал Линдси, слишком долго живущий на свете и слишком хорошо знающий жизнь, чтобы верить в подобные выдумки. Любовь – иллюзия, раздутый до громадных размеров мыльный пузырь. Еще любовь можно сравнить с шипом на стебле розы. Любуясь цветком, шипов не замечают, но когда роза окажется в руках, шипы заявят о себе в полную силу. Пора сменить тему, решил Линдси. – Как случилось, что мы уже второй раз за три дня встречаемся наедине в чужом кабинете?

– В первый раз я была расстроена и хотела побыть там, где мне не помешали бы справиться с эмоциями, – сказала Кэролайн, и ее губы чуть дрогнули.

– И сейчас все повторилось, – кивнул Линдси. – Я пропустил танец, на который вас пригласил. – Он шагнул к ней, глядя в глаза, и увидел, что настрой ее изменился. На смену разочарованию пришло… озорство? – Чем я могу искупить свою вину?

Кэролайн не ответила, но он заметил, что ее дыхание участилось. Ему даже показалось, что запах ее духов стал сильнее. Этот цветочный аромат напомнил ему сады родного Кингсвуда, где среди цветущих яблонь так легко забыть о том, что жизнь – не райские кущи и за все ошибки, чужие в том числе, приходится платить сполна.

Линдси ждал, твердо решив не торопить события, хотя и знал, что неминуемо произойдет, так же как – он был уверен – знала об этом леди Николсон. Как и прежде, она опустила глаза, устремив взгляд на его шейный платок. Линдси любовался ее лицом, игрой света и тени – тени от ресниц, отбрасываемой на гладкие белоснежные скулы. Она была олицетворением скромности. И потом то ли вскрик, то ли вздох удивления, стремительный прилив крови к щекам, сделавшихся из алебастрово-белых розовыми, – и все в ответ на одно лишь его прикосновение.

Рукой, затянутой в перчатку, – черт бы побрал эти формальности, лишившие его удовольствия в полной мере ощутить нежность и тепло ее кожи, – он коснулся ее подбородка и чуть приподнял его, чтобы встретиться с ней взглядом.

– Поцелуй послужит достаточной сатисфакцией?

Голос совести, до сего момента постоянно напоминавший о том, что она – невинная девушка, а он – искушенный и циничный прожигатель жизни, умолк. Линдси жаждал поцелуя, как впервые влюбленный мальчишка, словно от этого зависела вся его жизнь. Что было тому причиной? Он подумает об этом. Но не сейчас.

Одним робким взмахом ресниц она дала согласие.

Коснувшись губами ее губ, он едва не отпрянул – таким болезненно острым наслаждением отозвалось в нем прикосновение.

Однако оторваться от ее губ было смерти подобно. Линдси и сам не понимал, что это было, и в потоке эмоций и ощущений он, чтобы не утонуть, ухватился за знакомое и привычное – за желание.

Линдси провел кончиком языка по кромке ее губ, и Кэролайн не оказала сопротивления. Он тоже не стал – или не мог – противиться искушению, и они слились в поцелуе.

* * *

Кэролайн целовалась не в первый раз. Вернее сказать, ее целовали не в первый раз. Целовавших ее было трое – все три эпизода случились в Италии. Те поцелуи были настойчивыми и влажными и вызвали у нее скорее легкую панику, чем удовольствие. Так что ни с одним из трех ее воздыхателей до второго поцелуя дело так и не дошло: повторять неприятный опыт Кэролайн не хотелось. Либо она выбирала не тех мужчин, либо ей просто не нравилось, когда ее целуют.

Но сейчас все стало на свои места: те трое просто не умели целоваться. Кэролайн теперь точно знала, что ей нравятся поцелуи, потому что удовольствие, которое она получала в жарких объятиях графа, было даже острее, чем бы ей хотелось.

Нет, в его поцелуе не было ни натиска, ни напора. Он не требовал, а предлагал. Их поцелуй был похож на разговор, в котором чувства говорили сами за себя, говорили о чем-то очень личном, бережно хранимом в глубине сердца. И, как из бесформенной кудели, послушная ловким рукам Ноны, рождается нить – тугая и ровная, так из клубка противоречивых эмоций, стремлений и внутренних запретов волшебной силой поцелуя возникало чувство куда сильнее и крепче того мотка, из которого появлялось.

Горячая волна желания грозила накрыть ее с головой, и в этот миг ей вдруг с поразительной ясностью вспомнился эпизод из раннего детства. Они находились в Брайтоне, и Кэролайн впервые увидела море. Оно было нежным и ласковым, и она доверчиво зашла поглубже, навстречу волне, никак не ожидая того, что волна собьет ее с ног, подхватит и перевернет. И тогда море перестало казаться ей ласковым и послушным – оно вдруг сделалось смертельно опасным.

И Кэролайн нашла в себе силы отстраниться и выбраться из объятий Линдси.

Почему он напомнил ей море – теплое и ласковое, манящее в свои объятия и в то же время грозное и опасное, Кэролайн пока не понимала, но решила подумать над этим как-нибудь потом.

Какое-то время они стояли, не двигаясь, опустив глаза. Потом взгляды их встретились. Кэролайн показалось, что граф Линдси удивлен или растерян. Он отступил на шаг и судорожно перевел дыхание. Очевидно, ему, как и ей, требовалось увеличить дистанцию, чтобы отдышаться. Впрочем, он пришел в себя на удивление быстро.

– Вы злитесь на меня? – спросил он, и Кэролайн с сожалением подумала, что ей до него далеко по части контроля эмоций.

– Вовсе нет, – ответила она.

– Я мечтал о поцелуе с того самого момента, когда увидел вас прячущейся за шкафом в кабинете лорда Альбертсона.

– Я не пряталась.

– Как скажете, – сказал он и одарил ее своей знаменитой ухмылкой, отчего пульс ее вновь участился. – Но обнаруживать себя вы тоже не стали.

– Я надеялась, вы не будете тянуть с тем, что собирались делать, и без лишних разговоров вернетесь туда, откуда пришли.

– Понимаю, – произнес Линдси. В его темных глазах появился озорной блеск.

– Понимаете? – Теперь и Кэролайн улыбалась. – Я довольно часто нахожу подтверждение известной истине: поступки говорят громче слов.

– Многие разделяют ваши убеждения. – Выражение его лица изменилось, стало жестче, хотя он продолжал смотреть ей прямо в глаза. – Отец часто отвечал на мои вопросы не словами, а поступками, вернее сказать, рукоприкладством.

– Я не это хотела сказать. – Сердце ее сжалось от сочувствия к нему, и ни о каких упреках, а тем более нравоучениях с ее стороны уже не могло быть и речи.

– Я знаю, – сказал Линдси, и повисла неловкая пауза.

– Нельзя, чтобы меня тут застали с вами. – Кэролайн первая нарушила молчание. – Моя репутация будет погублена. – Чувствовалось, что ей нелегко дались эти слова. Пусть граф Линдси пользовался не самой лучшей репутацией, он все же не был отъявленным негодяем. Она не хотела его оскорбить… Кэролайн запуталась и не знала, как относиться к нему, к себе, к тому, что их связывало.

– И моя, – с готовностью согласился Линдси.

– Ваша? – Только хорошее воспитание не позволило ей презрительно фыркнуть. – Вы, джентльмены, живете по совсем другим правилам, и все преимущества на вашей стороне, что, на мой взгляд, крайне несправедливо.

– Вы все слишком упрощаете, дорогая моя.

– Не называйте меня так! – возмутилась Кэролайн. Она слишком хорошо помнила, как звучали слова «дорогая моя» в его устах, когда он обнимался с леди Дженкин. – Вы так зовете всех женщин, которые попадают в поле вашего внимания?

Судя по его лицу, он был скорее впечатлен, чем возмущен. Впечатлен ее памятью или догадливостью?

– Вы правы, эти слова мало что для меня значат, – сказал Линдси и, окинув пристальным взглядом ее лицо, добавил: – «Очаровательная» куда больше вам подходит.

Кэролайн не стала благодарить его за комплимент, хотя ей было приятно.

– Как бы там ни было, если нас здесь застанут, из нас двоих пострадаю я.

– А я продолжаю настаивать, что в этом случае я тоже пострадаю. Мне бы пришлось жениться, что стало бы для меня катастрофой.

– Понимаю, – произнесла Кэролайн, хотя совершенно не понимала, почему он считает брак катастрофой.

– Не трудитесь разгадать этот ребус, лучше направьте свое любопытство на что-нибудь другое, – сказал Линдси и улыбнулся так, как ни разу прежде – не ухмылкой, а искренне и прямодушно. Тот факт, что он читал ее мысли, словно открытую книгу, нисколько не смутил Кэролайн. Ей было даже приятно, что можно общаться с ним просто, по-дружески и не напускать туману.

– Разве так не заведено испокон веку, что джентльмен женится и производит на свет наследника, которому передаст состояние и титул?

– Конечно, так заведено, – со смешком ответил он. – Но когда я поступал так, как от меня ожидается?

– Выходит, вы предпочитаете растратить жизнь на суетные хлопоты, вместо того чтобы, будучи потомственным аристократом высокого ранга, исполнить свое предназначение и продолжить род?

– Я бы не стал это так формулировать. Хотя как можно ждать от вас понимания того, чего я и сам не вполне понимаю? – Линдси глубоко вздохнул. – Кроме того, вы, миледи, представляете собой препятствие. Препятствие труднопреодолимое, но слишком заманчивое, чтобы махнуть на него рукой и обойти.

– Как вас понимать? – Кэролайн уже почти успокоилась, и здравый смысл вернулся к ней. Она понимала, что пора заканчивать этот разговор, пока не случилось то, чего они оба совсем не хотели.

– А так, что вы так же любознательны, как и я. – Граф провел кончиком указательного пальца по ее губам. – А сейчас, дабы избежать дальнейших осложнений…

Еще никогда любопытство Кэролайн не заводило ее в такие дебри. Она окончательно утратила нить разговора.

– Я уйду прямо сейчас, а вы задержитесь здесь. И тогда, если кто и встретится мне или вам в коридоре, он ни за что не догадается, что мы были вместе.

«Но я-то буду знать», – со сладким замиранием сердца подумала Кэролайн.

Он ушел, а ей лишь оставалось смотреть ему вслед. Щелкнул язычок замка, обозначив конец их свидания.