Электронная библиотека » Анри Барбюс » » онлайн чтение - страница 8

Текст книги "Сталин"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 23:44


Автор книги: Анри Барбюс


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Это значило: сознательно осложнить и обострить обстановку боя, почти наверняка умножить нищету, потребовать от населения таких усилий, которые, казалось, превосходили все человеческие возможности, – и, в частности, вызвать недовольство среди крестьян. И все же там, где узкие, посредственные политики, конечно, поспешили бы пойти на компромисс, который в конечном счете только укрепил бы буржуазию, – люди Октября сломали все. Непомерно было разрушение, – но они пошли еще дальше в окончательном разрушении старого. Защищая себя, развертываясь вглубь, революция не оставляла камня на камне.

В рядах партии ощущалось беспокойство; известные колебания проявлялись даже в руководящей верхушке. Пример: бывший крупный промышленник Уркварт предлагает взять в концессию отнятые у него уральские заводы. Каменев и Зиновьев (приступ паники!) считают нужным пойти на уступку. Сталин – против, Ленин – тоже против, но он взвешивает. Вызвали Бела Куна, работавшего тогда на Урале, чтобы он ознакомил Центральный Комитет с настроением местных рабочих и служащих. Они относились к концессии отрицательно; концессия была для Уркварта лишь средством снова сесть на коня, а республике несла не столько выгоду; сколько ущерб ее независимости. На совещании, где должен был решиться вопрос, Зиновьев и Каменев всячески пытались добиться выступления Сталина против концессии, сторонниками которой они были (чтобы затем разбить его, – позже они в этом сами признались). Но Сталин отказался говорить, пока не будет заслушано мнение уральцев. Это мнение было изложено Бела Куном, – и в результате концессия провалилась. Соблазнительная приманка была отвергнута.

После яростного разрушения буржуазного механизма был введен «военный коммунизм», – хозяйственный порядок, при котором использовалась лишь часть экономических возможностей, имевшихся у государства: «грубый централизованный аппарат для того, чтобы извлечь из промышленности, расшатанной войной, революцией и саботажем, самые необходимые продукты для Красной армии и для городов, которым угрожала голодная смерть».

Нужен был хлеб, – пришлось «взять все излишки у крестьян». Система государственного нормирования потребления, режим «осажденной крепости».

Итак, последними толчками Октябрьского землетрясения все остатки власти буржуазии были действительно и до конца уничтожены, отброшены в прошлое, – примерно в то же время, когда были выкинуты за пределы страны основные силы белогвардейцев и интервентов. На развалинах хозяйства остались только революция и мир. Но экономическая жизнь агонизировала, промышленность и торговля катились вниз. Присоединилась стихия: в наиболее плодородных областях. России разразился один из самых ужасных неурожаев последнего времени, вызванный исключительной засухой. Крестьяне, добровольно или по принуждению кое-как обеспечивающие снабжение невиданной войны, были запуганы, недоверчивы, а зачастую и враждебны. Кое-где происходили восстания (1921 год).

А колоссальная поддержка, на которую так надеялись, которую так жадно высматривали каждый день на горизонте, – мировая революция – не приходила. Что же делал международный пролетариат? Он проявлял некоторую активность, но безрезультатно; или же, как в Венгрии, терпел поражение, – правда, его вернули к вековому рабству только штыки Антанты; а германский пролетариат, на который возлагалось всего больше надежд, был расстрелян (правда, пулеметами г. Клемансо).

Надо было справляться самим, и людям 1919 года – солдатам II года Республики – пришлось убедиться в том, что советское государство вынуждено строить свое хозяйство собственными силами.

Военный коммунизм изживал себя, и потому необходимо было немедленно найти какую-то новую переходную форму экономики – на тот период, пока политическая борьба на Западе и во всем мире тоже неизбежно принимала переходную форму частичных требований и единого фронта.

В таких условиях советское государство сочло возможным спокойно сделать то самое, на что оно два года назад не соглашалось никакой ценой: от методов военного коммунизма оно перешло к методам торговли – ввело новую экономическую политику (нэп).

У нас на Западе нэп поняли неправильно, а многие ошиблись в нем, и очень грубо (например, г. Эррио). Вообразили, будто нэп – это поспешное отступление большевиков: они, мол, сначала необдуманно увлеклись национализацией, а потом увидели, что она нежизнеспособна. Ничуть не бывало: как уже говорилось выше, большевики считали, что доведение не вполне завершенной революции до конца есть, для организаторов большого размаха, совершенно правильный путь. Они отлично знали, что, действуя таким образом, они увеличивают затруднения и обостряют экономическую разруху. Но только до конца расчистив политический плацдарм, они сочли возможным допустить известные уступки в области экономики. «Разница между революционерами и реформистами, – говорил в то время один человек, не всегда говоривший таким образом (Троцкий), – состоит в том, что революционер допускает реформизм лишь после захвата власти пролетариатом». Формула молодой советской власти была такова: «Если надо, мы будем делать уступки, но только тогда, когда мы станем хозяевами, не раньше».

И вот по отношению к крестьянам «изъятие хлебных излишков» (система чрезвычайно взрывчатая) было заменено продовольственным налогом, причем была разрешена свободная торговля излишками. Было приведено в порядок денежное обращение. Приняты меры к укреплению рубля. Государственные предприятия перешли на хозяйственный расчет. Ставки заработной платы были приведены в соответствие с квалификацией и производительностью труда. И, так как в руках государства оказалось столько предприятий, что управлять всеми оно само не могло (национализированы были все предприятия), то некоторые из них были на известных условиях сданы в аренду частным предпринимателям.

После перехода к этой политике (1922), когда большевиками, как мы видим, было сделано немало уступок, положение восстановилось по следующим основным линиям. Государственные железные дороги (63 000 километров рельсового пути, 800 000 рабочих и служащих) уже достигли трети довоенного грузооборота. В деревне 95 % пахотной земли, по закону принадлежавшей государству, находилось в хозяйственном пользовании (т. е., в сущности говоря, – несмотря на установленные сроки и некоторые повинности, – «во владении») крестьян, обложенных натуральным продовольственным налогом. Урожай к тому времени достиг трех четвертей довоенного, и крестьяне сдали триста миллионов пудов продналога. Все промышленные предприятия принадлежали государству, но из их числа государство оставило в своих руках лишь 4000 (правда, с миллионом рабочих), а другие 4000 предприятий (мелких, с общим числом рабочих в 80 000 человек) были сданы в аренду. В области внутренней торговли формировался и развивался частный капитал. На его долю приходилось 80 % всего оборота внутренней торговли. Внешняя торговля осталась монополией государства и давала четверть довоенного ввоза и одну двадцатую довоенного вывоза.

Рынок был восстановлен, но сдвиг вправо осложнял политическое положение рабочего государства. Наряду с «социалистическим укладом» возникал теперь (особенно в деревне) и новый «капиталистический уклад». Надо было серьезно защищаться.

В намечавшейся борьбе орудием в руках пролетариата являлись важнейшие производительные силы страны. На рынке государство одновременно было самым мощным собственником, покупателем и продавцом, кроме того в руках пролетариата была политическая власть (и прежде всего – налоговый аппарат, который представлял собою очень важное орудие в борьбе между государственной промышленностью и частной). На стороне буржуазии – умение, навыки и связи с иностранным капиталом. (Доклад на IV конгрессе Коминтерна).

Начинался поединок совершенно исключительного значения, – поединок, связанный с неисчислимыми последствиями социального и морального порядка. В аграрной России и для той, и для другой стороны основной целью было завоевание крестьянского рынка. Крестьянство, беднейшая, эксплуатируемая часть которого помогала развитию революции, в то время относилось к революционерам недоверчиво: землю они отдали крестьянам, но хлеб брали себе. Русский крестьянин, практичный, но близорукий, уже выказывал признаки серьезного сопротивления. В деле смычки с деревней нэп сыграл огромную роль: он открыл до известной степени дорогу частной инициативе и частным интересам, введя новый порядок, не имевший ничего общего с прежними грубыми реквизициями, вся тяжесть которых ложилась на деревню.

Большевики, – люди, о которых меньше всего можно сказать, что они не видят будущего, – отлично понимали, что вся судьба социалистического государства зависела от производственно-экономических отношений между городом и деревней (ведь и сама-то революция могла осуществиться только потому что крестьянство в целом приняло ее, – частично поддерживая, а частично сохраняя нейтралитет). Но, открыто и ясно провозглашая это и даже намечая некоторые вехи великого и необходимого союза, новые хозяева временно откладывали большие планы тяжелой промышленности, электрификации и т. д., а также задачи планомерной организации хозяйства и великих государственных работ. Необходимо было укрепить революцию, а для этого пройти через период скромных планов, произвести насущный ремонт, подготовить пути. По мере возможности охватывали деревню кооперативной сетью и открыто заявляли, что страна находится на дороге от капитализма к социализму, хотя и «несравненно ближе к отправной точке, чем к цели».

В Москве торжественно провозглашали: государство дает промышленные концессии и заключает коммерческие сделки лишь постольку, поскольку ни то, ни другое не может подорвать основ его экономики.

Помните ли вы, милостивые государи и милостивые государыни, какие усмешечки и даже хохот вызывали подобные заявления в благомыслящих кругах? Люди, упрямо говорившие: «Верьте большевикам!» – находились в довольно неприятном положении. «Хе-хе, вот и докатились ваши ужасные революционеры! – потешалась мещанская мудрость. – Ясно, это первый шаг назад, это возврат к добрым, старым капиталистическим порядкам. Начало конца всех этих сумасшедших социалистических экспериментов!»

Когда в 1921 году в Италии состоялась встреча между Чичериным и представителем Франции г. Кольра, этот последний грубо оборвал речь народного комиссара по иностранным делам и заявил ему; что большевики, доведшие экономику своей страны до полной разрухи, не имеют права рассуждать о проблемах экономической политики. Не имея чести быть лично знакомым с г. Кольра, я все же утверждаю, что он – дурак. Его вульгарное суждение могло бы иметь хоть какое-нибудь значение, хоть какой-нибудь смысл лишь в том случае, если бы, взяв страну в свои руки, большевики могли сразу применить свои экономические методы, – а ничего подобного не было! Но глупости говорил не один г. Кольра. (Пока не стало ясно, «кто смеется последним», – многие торжественно изрекали нелепости, которые мы еще пришпилим им на спину).

«Государство не позволит подрывать основы своей экономики». Не трудно, конечно, понять, что наши западные консервативные республиканцы, наши политические фокусники просто представить себе не могут, чтобы были на свете политики, строго выполняющие свои обещания, идущие своей дорогой. Это еще что? Должно быть, очередное чудачество этих восточных оригиналов! Быть может, в конце концов, они переделают свою политику на свой лад. Но, во всяком случае, когда эти честные люди громко и твердо заявили: «Мы не позволим себя надуть», – они сказали правду. И они поступили еще честнее, заранее предупредив о своих намерениях.

«Докатились?..» Нет, г. министр, нет, г. барон, ни до чего они не докатились. И вот ваши буржуазные физиономии уже начинают карикатурно вытягиваться. Прошло немного лет, и всякий смог убедиться, что большевики полностью осуществляют свои намерения, вновь берут в руки все предприятия, постепенно сокращают долю частного капитала – и из того периода хозяйственного строительства, который отмечен названием «нэп», выходят безусловными победителями. Компромисс между капитализмом и социализмом, между частным и общественным хозяйством, – это вынужденное сожительство, – был действительно кратковременным: зарево нэпа, ослепившее мировой капитализм, оказалось на деле недолговечным заревом горящей соломы, а сам нэпман уже превратился в пережиток, годный только для театральной сцены, где он является красочным типом отжившей исторической эпохи.

Таков оппортунизм, таково его значение. Величие Ленина и его ближайшего соратника, работавшего рука об руку с ним среди зыбкого хаоса, – в том, что они были проникнуты духом реалистического оппортунизма. Если вас спросят: «хорош оппортунизм или плох?», – не отвечайте. Ответить на этот вопрос вы не можете. Оппортунизм, – это слово я, конечно, беру не в том отрицательном смысле, в каком оно часто употребляется, а в смысле общем, – может быть и плох, и хорош. Он может подготовлять победу; он может подготовлять и поражение. Пользоваться тем, что он может дать, – должно; пренебрегать этим – преступно. Случаются такие обстоятельства, когда сектантская прямолинейность оказывается лишь боязнью ответственности. Когда все кругом трещит и валится, бывает очень удобно оставаться непоколебимо стопроцентным и хранить чистоту своих риз. В других же случаях надо обладать тиранической непримиримостью, – отступать нельзя. Надо уметь быть честным; когда долг принимает сложные формы, – для того, чтобы выполнить его до конца, не всегда достаточно одной доброй воли. В 1921 году название оппортунистов в дурном смысле слова заслужили не те социалисты, которые поддерживали нэп, а те, которые восставали против него. Ибо они жертвовали будущим ради настоящего, тогда как подлинное содержание понятия «оппортунизм» состоит в том, чтобы жертвовать настоящим ради будущего. Оппортунизм Ленина и Сталина, – как и всех великих стратегов, – это шаг назад, два шага вперед. Но у неумелых и напуганных людей, у спотыкающихся социалистов, сознательно или бессознательно ищущих в оппортунизме прикрытия, оппортунизм – это шаг вперед, два шага назад.

Марксизм учит нас: слово – это только слово, само по себе оно ничего не стоит. Лозунги имеют лишь то значение, в каком они применяются, и между двумя явлениями, грамматически обозначаемыми одинаково, может быть пропасть. Марксизм есть абсолютный релятивизм. В конечном счете, он представляет собою создание самих марксистов. (Даже не создание Карла Маркса. Маркс – великий человек не потому, что он носит это имя, а потому, что он был последовательнейшим из марксистов).

Тот самый человек, который с 1903 по 1912 год всеми средствами, с небывалым упорством, «непонятным» для многих его товарищей, стремился расколоть на две части гонимую, преследуемую самодержавием революционную партию, – и действовал так именно потому, что партии были необходимы все ее силы, – этот человек теперь, когда партия добилась победы, допустил, чтобы она в ряде пунктов применяла буржуазные методы. Если вы думаете, что здесь есть противоречие, то вы ошибаетесь: Ленин, диктатор фактов, был прав и в том, и в другом случае.

Вот что Ленин называл кривизной прямой линии. Эта прекрасная и могучая формула не означает никаких арабесок, зигзагов и вывертов, Нет, она заставляет вспомнить о прямизне параллелей, огибающих земной шар, или о кривизне пространства по Эйнштейну.

И в этих условиях надо было как можно скорее отправиться в великий решительный путь. Провести хозяйство через все необходимые этапы в русло социализма, систематически развивать его.

Через год после введения нэпа, в 1922 году; Ленин заявил на XI съезде партии, что «отступление кончилось, дело теперь в перегруппировке сил». И добавил: «гвоздь положения – в людях, в подборе людей». После XI съезда Сталин был избран генеральным секретарем ЦК Российской коммунистической партии. Он немедленно организовал силы партии, пожалуй, можно даже сказать, реорганизовал партию для работы над построением социалистической экономики страны.

Положение оставалось грозным. Западные правительства все еще держали за пазухой нож. Попытки добиться от них чего бы то ни было кончились неудачей, – кроме Скандинавских стран и Германии. С последней был заключен Раппальский договор, создавший известную солидарность (солидарность в беде). Генуэзская конференция с другими странами провалилась. Предлогом к ее срыву послужил отказ большевиков от царских долгов. Европейские державы в это время были заняты восстановлением своего расшатанного войною хозяйства, – восстановлением за счет 90 миллиардов франков, взятых в долг у Соединенных Штатов (не считая военных займов). А несколько позже вышеозначенные великие державы в один прекрасный день блистательно отказались платить долги США, проведя сенсационное разграничение между деньгами, которые следуют им, и деньгами, которые следуют с них. О своих долгах они решили официально забыть, все свои долговые обязательства зачислить в категорию бумажного хлама. При этом они не имели тех моральных оснований, какие имела, отказываясь от царских долгов, советская власть. А эти основания были, повторяем, еще до войны торжественно провозглашены даже самыми умеренными русскими общественными деятелями. Царские займы были заключены деспотическим правительством исключительно ради своих собственных интересов и для подавления народа. Всякий согласится, что есть разница между революционным правительством, отказывающимся отвечать за расточительство царя, врага своих подданных, – и правительствами, отказывающимися от собственной подписи (после весьма основательного выжимания репараций из побежденных).

Большинство советских граждан питалось пшенной кашей, в то время как кучка нэпманов жирела вовсю; ответственные работники падали в голодный обморок на работе от недоедания. В такой обстановке начиналась работа по созиданию будущего.

Работа умная. Работа, имеющая целостную перспективу. Прежде всего необходимо было наметить основное направление. Тут марксистская теория и марксистская практика получили астрономический размах. Они шли рука об руку, ибо только теория может научить практику, каким образом заложить фундамент на том месте, где нужно. Теория намечает траекторию от начальной точки к конечной. Если теория правильна, она посылает радиоволны в будущее. Сталин повторяет вслед за Лениным, что теория есть мощный рычаг событий. Всякому, кто видел Сталина за работой, известно, что характернейшая его черта – это уменье охватывать положение одновременно в целом и в частностях, выдвигать более существенное на первый план, заострять все внимание на том, что в данный момент наиболее важно.

Следует отметить, что когда такие знатоки дела, как Куйбышев, который был председателем Госплана, говорят о работе Сталина, то они никогда не говорят просто – он сделал то-то и то-то, а всегда добавляют: он сделал это вовремя.

Первый животрепещущий вопрос, который надо было разрешить, – крестьянство. В Советской стране крестьянский вопрос был и все еще остается сложнейшим.

Прежде всего, – не следует забывать, что для тогдашней России характерны были две черты: во-первых, это была страна аграрная, во-вторых – отсталая. Пространство, словно вехами отмеченное по краям Петроградом, Одессой, Тифлисом, Владивостоком, Архангельском, до революции оставалось беспорядочной и неслаженной феодальной страной, – она расстилалась вокруг декоративного Кремля с его алмазными коронами и иконостасами, по ее дорогам с блеском уносились кутить за границу великие князья и богатые баре. Половина земли принадлежала еще вчера 18 000 дворян, а другая половина – 25 миллионам крестьян. Несообразность такого положения сказывалась на всем. Крайне отсталая промышленность была сосредоточена в нескольких довольно крупных центрах и почти наполовину (43 %) зависела от иностранного капитала.

Но современное государство может расти только на основе промышленности. И именно на основе промышленности надо было превратить великое пространство в великую страну.

Даже с точки зрения интересов крестьянства? Да, даже с точки зрения экономического и политического развития крестьянства: только при помощи индустрии можно было разрешить проблему социалистической перестройки деревни.

Итак, «центр тяжести» народного хозяйства «переместился теперь в сторону индустрии» (Сталин). Это легче сказать, чем сделать, когда перед тобою безбрежным океаном расстилаются голые степи, поля и леса. Но без этой смелости перед чистым листом бумаги – начать было нельзя.

Превратить нашу страну из аграрной в индустриальную, способную производить своими собственными силами необходимое оборудование, – вот в чем суть, основа нашей генеральной линии.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации