Текст книги "Тайна Медонского леса"

Анри Шадрилье
Тайна Медонского леса

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
УЖИН У БРЕБАНА

Эта история произошла в 1868 году. Каждый вечер в ресторанчике, расположенном в доме Вашетт, собиралось много народу. Как правило, первые посетители занимали столики уже с двух часов дня. Это было одно из тех мест, куда стекалась разношерстная и разнузданная молодежь самых разных национальностей. Один шел сюда от безделья, чтобы как-нибудь убить время, другой приходил, чтобы посмотреть, как веселятся товарищи, или познакомиться с хорошенькой девушкой.

Неизвестный мужчина, только что вошедший в залу и присевший за один из пустых столов, принадлежал, по-видимому, к категории людей, которые не стремятся напиться так сапожники и подраться с первым встречным. Это был человек еще довольно молодой, среднего роста и привлекательной наружности. У него были темные волосы и очень смуглый цвет лица, но походка, манеры, что-то неуловимое в улыбке и в открытом взгляде обличали в нем европейца, и скорее всего – парижанина. Похоже было, что он попал в свою среду.

Судя по костюму и обветренному, загорелому лицу, его можно было бы назвать путешественником. Он улыбался практически каждой шутке, а здешние посетители умели и любили пошутить. Слушая разговоры окружающих, он выглядел как человек, который наконец-то опять попал в круг старых добрых товарищей.

Один из самых шумных его соседей был хорошо известен и посетителям, и прислуге заведения. В зале не было человека, который не окликнул бы его по имени.

– Медерик! Эй, Медерик! – кричал один. – Я читал твою статью об актрисах. Восхитительно!

– Послушай, Медерик, – говорил другой, – твои рассуждения о современных баррикадах никуда не годятся!

Казалось, что все здесь знают журналиста Медерика, да и сам он мог смело похвастаться тем, что ему известно имя каждого посетителя таверны. Стол, за которым расположился Медерик, находился недалеко от того места, где сидел смуглый путешественник.

– Чудесно! – пробасил журналист. – Вся банда в сборе – Карлеваль, Викарио, Буа-Репон, Марсьяк!

– Здравствуй, Медерик! – ответили ему хором.

Поприветствовав друзей, Поль Медерик занялся упрямым, не поддававшимся ножу цыпленком.

Об этих четырех посетителях необходимо сказать несколько слов. Первый из них, Марсьяк, казался приблизительно тех же лет, что и описанный нами незнакомец, – лет тридцать пять, а может быть, и немногим больше. У него были такой же смуглый цвет лица и такая же темная шевелюра, как у путешественника.

Викарио Пильвейра, если верить его собственным рассказам, был кастильянцем, политическим эмигрантом. По его словам, он стал жертвой пронунциаменто[1]1
  Пронунциаменто – государственный военный переворот (в Испании и Латинской Америке), восстание против правительства.


[Закрыть], что нередко случалось в благословенной Испании. Все, конечно, возможно, но истинный испанец сразу признал бы в нем по его выговору уроженца Пиренеев или северной Каталонии, но никак не благородного кастильянца. Человек более опытный назвал бы его бесшабашным гулякой, продажным бездельником, готовым за хорошую плату на всякое темное дело.

Третьего, Карлеваля, бывшего компаньона прогоревшего мелкого торговца, можно было каждый день около двух часов дня встретить на бирже, а несколько позже – за баккара у Сусанны Мулен, любовницы Марсьяка.

О четвертом, Буа-Репоне, скажем только то, что он был студентом, не закончившим курса. Он уже давно мог бы стать морским хирургом, не будь у него врагов. Но, откровенно говоря, самыми могущественными его недругами оказались собственная лень, страсть к картам и мотовство. Он был так же предан Марсьяку, как и его приятели.

Итак, вот вам портреты четырех личностей, которых встретил Бребан между тремя и четырьмя часами дня. Веселая компания находилась в ресторане всего лишь несколько минут, между тем одинокий незнакомец, сидевший рядом с ней, уже сделался предметом ее плоских шуток и насмешек. Он не только терпеливо все сносил, но еще и отвечал на выходки соседей снисходительной улыбкой. И дорожный костюм путешественника, и его манеры, даже само его нежелание вступать в разговор возбуждали смех. До этой минуты шутки еще не перешли границы приличия. Но вскоре Марсьяк, видимо, старавшийся превзойти своих товарищей в колкости и язвительности, перегнул палку, сказав нечто совершенно недозволительное.

Будь тут посторонний, незаинтересованный наблюдатель, он, конечно, заметил бы на лице Марсьяка довольную улыбку, свидетельствующую о торжестве победителя над раздавленным врагом. Незнакомец отличался невероятным терпением: на все колкости и двусмысленности он только улыбался и пожимал плечами, но и его неистощимый запас терпения наконец иссяк.

– Господа, прошу вас прекратить ваши дерзкие шутки, – сказал он серьезно.

– Наконец-то заговорил! – захохотал Марсьяк.

– А вы утверждали, господа, что это не человек, а машина! – поддержал его Викарио.

– И знает французский, надо же! – прибавил Карлеваль.

Незнакомец не счел нужным отвечать на это и обратился к гарсону с просьбой выписать счет. Когда принесли бумагу, Марсьяк не придумал ничего умнее, как вырвать у незнакомца счет и насмешливо осмотреть его.

– Ха-ха! А мы не разорились на угощение! – расхохотался он, поглядев на цифры.

Как ни велико было терпение незнакомца, как ни серьезны и важны причины, заставлявшие его до сих пор выносить все эти глупейшие выходки, он не в состоянии был выдержать последней дерзости, и у него сорвалось с языка несколько резких слов.

Марсьяк ответил новой грубостью, и, слово за слово, вспыхнула настоящая ссора. Переполох произошел страшнейший, один из гарсонов даже крикнул «Полиция!» в надежде утихомирить скандалистов. На лице незнакомца отразилось заметное волнение. Он понизил голос и разом смягчился. Ссора мгновенно прекратилась. Но такая развязка не входила в расчеты Марсьяка, заварившего кашу. Решив довести историю до желаемого конца, он нанес незнакомцу последний, жестокий удар, разом рассеявший все колебания и нерешительность странного господина.

– Охота вам, друзья, обращать внимание на человека, который не намерен ответить за нанесенное им оскорбление и ведет себя как трус! – пожал плечами Марсьяк.

– Оскорбление? Я оскорбил кого-нибудь? Вы уверены, что отдаете отчет своим словам, милостивый государь?

– Довольно, господа! Стоит ли говорить с подлым трусом!

Весь багровый, со сверкающим взглядом, незнакомец вскочил с места.

– Вы грубо оскорбляете человека, которого совершенно не знаете! – задыхаясь, проговорил он.

– В таком случае вот вам моя карточка, – нахально ответил его оппонент. – Мое имя – Марсьяк. Позвольте узнать ваше?

– Не считаю нужным сообщать его вам.

– Почему так?

– Да просто потому, что слишком уважаю свое имя, чтобы называть его первому встречному.

– Видите, я был совершенно прав, когда сказал, что вы трус.

– Ошибаетесь, и я не успокоюсь, пока не проучу вас, сударь.

От этих слов, как от удара хлыста, Марсьяк вскочил.

– Хорошо! Экипажи у подъезда, а Медонский лес под боком, если только вам угодно будет выбрать это место, – проговорил Марсьяк, меняя манеры отчаянного гуляки на тон светского человека.

– Место для меня не имеет значения, я хотел бы покончить с этим как можно скорее, потому что спешу… И притом я здесь никого не знаю.

– Назовите имена, и мы отыщем кого-нибудь из ваших приятелей.

– В Париже у меня нет ни друзей, ни знакомых, – заметил тот. – Я приехал сюда ночью, а завтра утром должен уехать.

– Что ж, мои приятели могут оказать вам услугу. Викарио, друг мой, согласны ли вы быть секундантом этого господина?

– Как! Я ведь даже не знаю, кто он! – изумился Викарио.

– Прошу вас сделать это для меня, – настойчиво продолжал Марсьяк.

– Пожалуй, я согласен, но ведь нужен еще один человек.

– Возьмите Медерика.

– Очень благодарен вам, сударь, за оказанную вами услугу, – проговорил незнакомец.

– А вы, Карлеваль и Буа-Репон, пойдете со мной, не так ли? – обратился Марсьяк к двум другим своим приятелям.

Те мгновенно изъявили согласие. Викарио, хлопнув по плечу сильно подвыпившего Медерика, прошептал ему на ухо:

– Ты знаешь, что Марсьяк должен драться через час?

– Что за приступ храбрости! И с кем он дерется? – спросил Медерик.

– С каким-то субъектом, которого совершенно не знает. И ты должен быть его секундантом.

– Но кто же он такой?

– Кажется, американец, только из южных.

– Француз всегда должен оказать поддержку американцу, особенно если он его не знает, – философски изрек Медерик.

Все шестеро вышли из залы. Спускаясь по лестнице, Марсьяк шепнул что-то Викарио на плохом испанском языке. Через пять минут, заехав за оружием к Карлевалю, противники уже катили по дороге к Медону.

– Я напишу преинтересную хронику, – бормотал заплетающимся языком Медерик.

II
ДУЭЛЬ

Что может быть прекраснее восхода солнца в лесу! Веселое чириканье только что проснувшихся птиц, горячие ласки солнечных лучей, обливающих ярким, ослепительным светом и скромную, стыдливую фиалку, и душистый ландыш, и ароматную листву зеленого леса. Все вокруг ликует, и этот праздник природы находит отражение в душе человека.

Бедняк, растянувшийся на зЭлен траве Медонского леса, был, вероятно, того же мнения. Лениво потягиваясь и зевая во весь рот, он философствовал и, по всей видимости, нисколько не тяготился тем, что не может валяться на своем собственном диване в парижской квартире.

– Будь у меня моя прежняя комната в Сен-Дени, – спокойно рассуждал он, – я не мог бы наслаждаться этим чудным зрелищем.

Но, поднимаясь с сырой земли и расправляя свои онемевшие члены, он прибавил:

– Прочь, ревматизм! Наступит еще твое время, только попозже… а то, пожалуй, слишком дорого обойдется мне созерцание красот природы. Как хорош все же этот Медонский лес!

Затем, печально склонив голову, он прибавил:

– Хорош-то он хорош, но не для человека, который не ел целые сутки, да и сейчас не знает, сможет ли он хоть чем-нибудь перекусить. Мой желудок совершенно пуст и настойчиво требует немедленного подкрепления. Вот мука! Признайся, мой бедный Фрике[2]2
  «Горный воробей» (франц.).


[Закрыть], что человек – существо далеко не совершенное! Увы! Он не может питаться тем, что природа дает ему в сыром виде.

Говоря это, Фрике посмотрел завистливым взглядом на беспечных воробьев, без умолку чирикавших и весело прыгавших с ветки на ветку.

– Эти воробьи счастливы, сыты… а я бедный!.. – И тощее лицо бедняги вытянулось еще больше; печальный и пристыженный, он смотрел на роскошный праздник природы.

Мы назвали его имя, но, собственно говоря, это было не имя, а прозвище. Фрике завидовал в эту минуту своим маленьким собратьям, которые весело и беззаботно прыгали и порхали перед ним. Позже мы узнаем, откуда взялось это прозвище – Фрике. Он казался очень худ, этот несчастный, и плохо одет. На нем была блуза, когда-то синяя, но теперь неопределенного цвета, дырявые панталоны, стоптанные башмаки и мятая фуражка. Но, несмотря на покрывавшие его лохмотья, у лесного бродяги была весьма приятная и симпатичная наружность. Фрике недавно исполнилось восемнадцать лет, а людям молодым и неопытным свойственно беззаботно относиться к жизненным невзгодам.

Голод брал свое, и, поправляя обтрепанный пояс, Фрике проговорил со вздохом:

– Сам виноват, надо было остаться у месье Лефевра. Там хорошо… там сытно обедают каждый день. – И, заложив руки в карманы, насвистывая веселую шансонетку, Фрике отправился на поиски хлеба.

Но только что начатая прогулка была прервана неожиданно раздавшимся выстрелом. «Ого! – подумал оборванец, приостанавливаясь и напрягая слух. – Я не один прогуливаюсь в такую рань – здесь есть еще люди! Надо мне на них взглянуть».

Осторожно ступая по сухим сучьям и раздвигая густые ветви, Фрике стал подкрадываться к тому месту, откуда раздался выстрел. Скоро он увидел незнакомых людей, расположившихся на широкой просеке. Их оказалось шестеро.

Это была веселая компания, ужинавшая у Бребана. «Однако я думал, что встречу только одного гуляку, а тут их собралось полдюжины! – изумился Фрике. – А! Да это дуэль! Странное развлечение, нечего сказать! Нет худа без добра. Это все-таки позволит мне немного развеяться, и я хоть на время забуду про голод». С этими мыслями он выбрал себе укромное местечко в густой чаще, чтобы спокойно насладиться предстоявшим зрелищем.

Хотя личности эти были ему совершенно незнакомы, Фрике сразу понял, кто дуэлянты, а кто – секунданты: лица первых казались более серьезными и озабоченными, тогда как последние с самым веселым, беспечным видом занимались необходимыми приготовлениями, будто люди эти приехали на веселую прогулку. Молчаливый незнакомец, выведенный из себя дерзостью Марсьяка, сидел на стволе срубленного дерева, как раз напротив притаившегося за кустом оборвыша. Лицо его было серьезно, но спокойно. О чем он думал в настоящую минуту?

«Славный малый этот долговязый, – рассуждал Фрике, рассматривая незнакомца, – мне будет очень жаль, если с ним приключится беда. Он совсем не похож на тех двоих! Какие у них отвратительные физиономии! Особенно у этого черномазого». Он имел в виду Карлеваля и смуглого Викарио, заряжавших оружие.

– Послушайте, Марсьяк, дайте мне что-нибудь, из чего я мог бы сделать пыж, – сказал испанец.

Марсьяк, пошарив в кармане, вынул ненужную бумажку – обрывок журнала или простой оберточной бумаги – и подал ее Викарио.

«А ведь они зарядили только один пистолет, – подумал оборванец, зорко следивший из своей обсерватории за всеми действиями компании. – У богатеев, может быть, всегда так принято, но все же это очень странная манера выяснять отношения».

Между тем Медерик, теперь уже окончательно протрезвевший, разговаривал с Марсьяком и Буа-Репоном чуть в стороне от просеки.

– Вы, однако, заставляете нас черт знает что выделывать, любезнейший Марсьяк! – говорил он.

– Удивляюсь, что умный благородный человек находит странным, что я хочу наказать негодяя за его дерзость, – пожал плечами Марсьяк.

– Я не требую, чтобы вы разыгрывали из себя труса, но, конечно, только между нами, любезнейший Марсьяк, сознайтесь, что не он вызвал вас на ссору и что вы выказали совсем несвойственную вашей натуре ранимость…

– Но зачем же вы согласились быть секундантом этого господина, если не признаете оскорбление достаточно серьезным?

– Однако вы неподражаемы, Марсьяк! Да сознавал ли я, что делаю, когда Викарио повез меня сюда? В ту минуту дуэль представлялась мне всего лишь оригинальной забавой, но теперь я нахожу ее нелепой.

– Ну, это уж слишком сильно сказано, любезный Медерик.

– Слова мои искренни, друг мой. Двухчасовая прогулка в экипаже заметно освежает голову, и теперь я прекрасно понимаю, что, приехав сюда, совершил непростительную глупость.

– Но теперь поздно сознаваться в этой глупости, – со смехом возразил Марсьяк.

– Ваш противник принадлежит, по-видимому, к хорошему обществу, а благовоспитанные люди легко прощают друг другу нечаянно сорвавшееся, необдуманное слово, к тому же сказанное под влиянием винных паров.

– Покончим с этим, – резко оборвал его Марсьяк. – Если я дерусь с противником, даже не зная его имени, значит, считаю его достойным себя, и если сам позаботился о том, чтобы достать ему секундантов, значит, уверен в том, что он не посрамит их.

– Обстоятельства говорят в пользу вашего противника, и потому ему, действительно, нельзя не посочувствовать, – заметил Медерик.

– В таком случае что же вы не пошли развлечь этого симпатичного человека – ему же скучно одному.

Медерик подошел к незнакомцу, который, устремив рассеянный взгляд в пустое пространство, был углублен в какие-то думы, явно далекие от происходивших событий.

– Милостивый государь, прошу извинить, что не вовремя прерываю ваши мысли, но я один из ваших секундантов, и так как я нахожу данный поединок более чем странным, то считаю себя обязанным обратиться к вам за некоторыми необходимыми разъяснениями, – проговорил он, раскланиваясь с незнакомцем.

– Сударь, к сожалению, я не могу дать никаких разъяснений… Могу только выразить вам живейшую признательность за то, что, во-первых, вы не отказались быть секундантом человека, совершенно вам неизвестного, а во-вторых, за то, что вы избавляете этого человека от необходимости прибегать ко лжи, называя вам имя, которое не было бы его настоящим именем.

– Если вам угодно непременно сохранить инкогнито – мы не препятствуем вам, сударь. Что же касается лично меня, то я пусть и не знаю вашего имени, но заранее уверен, что имею дело с человеком из хорошего общества, благородным и придерживающимся возвышенных убеждений.

– Не могу не поблагодарить вас за такое лестное мнение обо мне, и поверьте, что я сам умею ценить людей и всегда стараюсь оправдать их доверие.

– Но чем вы рассердили Марсьяка?

– Я? – улыбнулся незнакомец. – Думаю, напротив, что я проявил излишнее терпение. Но, знаете, есть случаи и положения, которых человек, уважающий себя, не может и не должен допустить.

– В таком случае почему же он настаивает на дуэли?

– Это мне неизвестно. Знаю только, что он проявил непонятную, невероятную настойчивость. И потому мне тем более приятно и лестно, что даже в столь несправедливых обстоятельствах я нашел благородных секундантов.

– Как честный человек, говорю вам, что вы мне очень нравитесь, сударь. Если нам придется еще когда-нибудь встретиться, прошу помнить, что Медерик всегда готов служить вам чем и как только может. Но если вы хоть сколько-нибудь доверяете моим словам, не считайте порядочным человеком вашего второго секунданта.

Незнакомец только улыбнулся.

«Странная дуэль! – прибавил про себя Медерик, пожав плечами. – И дернула меня нелегкая впутаться в это темное дело!»

Приготовления между тем были окончены. Викарио подал пистолет незнакомцу, а Карлеваль – Марсьяку. «Черномазый-то дал молодому господину пистолет, который не заряжен!» – подумал Фрике, от зоркого глаза которого ничто не ускользнуло.

Отсчитали пятнадцать шагов – условленное расстояние, – потом кинули жребий, кому стрелять первому. Судьба благоприятствовала таинственному незнакомцу. Когда дым от его выстрела рассеялся, он увидел перед собой целого и невредимого Марсьяка. Искоса взглянув на своего второго секунданта, он сказал сквозь зубы:

– Это странно и непостижимо, что он остался на ногах!

Медерик уже радовался в душе, что дуэль, затеянная из-за пустяков, пустяками и закончится. Он был уверен, что Викарио и Карлеваль дали обоим противникам незаряженные пистолеты. Марсьяк, поднимая руку, в которой держал оружие, и целясь в грудь противника, повернулся к журналисту со словами:

– Я хочу доказать вам, насколько я миролюбив и незлобен. У вас еще есть время извиниться, – обратился он затем к незнакомцу.

Но тот, окинув его гордым, презрительным взглядом, бросил резко:

– Человеку, на которого направлено дуло пистолета, неблагородно выказывать презрение, сударь!

– Вы сами видите, что я вынужден поступить так, как поступаю.

– Вижу, вижу… что Марсьяк хотел этого, – проворчал сквозь зубы журналист.

Марсьяк прицелился – раздался выстрел. Противник его упал, обливаясь кровью, успев только воскликнуть:

– Мать! Бедная моя мать!

Пуля раздробила ему правое плечо и засела в ключице.

III
О ТОМ, КАК ФРИКЕ ЗАНЯЛ У МЕРТВЕЦА ДВАДЦАТЬ ФРАНКОВ

Плачевный исход дуэли, по-видимому, очень встревожил и опечалил Марсьяка.

– Что я наделал! Что я наделал! – причитал он в отчаянии. – Из-за глупой ссоры убил человека!

Раненый хрипел, жизнь, казалось, уже готова была оставить его. Свидетели тревожно переглядывались и многозначительно покачивали головами.

– Ну, Буа-Репон, скорее показывайте свои познания в медицине, говорите нам, что делать!

– Ему необходима немедленная помощь, а нам…

– Да говорите же поскорее! – нетерпеливо топнул ногой Медерик.

– Нам нужно уйти отсюда и молчать – вот и все.

– Ах, господа! – суетился, казалось, окончательно потерявший голову Марсьяк. – Все дальнейшие заботы лежат на мне одном, вина моя, и я должен хоть чем-нибудь ее загладить. Уезжайте, ради бога, уезжайте скорее! Экипажи стоят у пруда. Не теряйте времени, спешите в Париж!

– Ну, а что будет с ним? – Медерик указал на убитого.

– Я сбегаю к опушке, в селение Дам-Роз, приведу людей и прикажу перенести его в свой маленький домик в Виль-д’Авре.

– Значит, мы вам не нужны? – спросил Карлеваль.

– Нет-нет! Даже напротив, я попросил бы вас уехать поскорее, чтобы вы не навлекли на себя подозрений.

Викарио, Карлеваль и Буа-Репон предпочли, чтобы в ответе остался один Марсьяк, но Поль Медерик все еще не решался уйти: он никак не мог понять, что за темное дело вершится у него на глазах.

– Какая роковая случайность! – говорил он. – Из-за пустяка, из-за простого дурачества!

– Не теряйте драгоценного времени! – прервал журналиста Викарио, увлекая его за собой.

– К каретам, господа! Живее! – торопили остальные.

– До вечера, друзья мои! Я принесу вам хорошие вести, – сказал Марсьяк, торопливо пожимая руки приятелям; в ту же минуту он быстро направился в ту сторону, где находилось селение Дам-Роз.

Приятели его повернули к пруду Сарсо. Еще минуту или две их удалявшиеся голоса доносились до чуткого уха сидевшего в засаде оборванца. Но вот и голоса, и шаги стали удаляться и, наконец, совсем затихли. Фрике осторожно, едва переводя дух, приподнялся и намеревался уже перепрыгнуть через кусты, отделявшие его от просеки, но, к счастью, успел вовремя остановиться и опять присесть за куст.

Ему послышались чьи-то осторожные шаги: кто-то крался к тому месту, где происходила дуэль. Скоро из за деревьев показалась уже знакомая ему фигура Марсьяка, который возвращался к месту поединка, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Он пугливо оглядывался по сторонам и долго прислушивался. Убедившись, наконец, что шумят только верхушки леса, что вокруг нет ничего подозрительного, – заметить притаившегося в густой чаще оборванца он не мог, – Марсьяк приблизился к раненому, или, вернее, к умирающему человеку, губы которого уже посинели.

Злорадным, торжествующим взглядом он смотрел на зиявшую рану, из которой лилась кровь побежденного противника, и, казалось, считал его последние минуты. «У него, однако, свои, особые приемы для оказания помощи умирающим!» – подумал Фрике, увидев, что Марсьяк расстегивает сюртук раненого и осторожно вытаскивает из кармана большое портмоне. С жадностью Марсьяк открыл кошелек незнакомца и принялся медленно и внимательно разглядывать его содержимое. Это обстоятельство до глубины души поразило оборвыша.

«Отлично одет – и вор! – ужаснулся он. – Нет, я ошибся, он кладет бумажник на прежнее место… Уверен, там уже ничего нет, этот негодяй вынул из него все, что в нем было, и переложил в свой».

Удвоив внимание, Фрике пожирал глазами странное зрелище. Он видел, как Марсьяк вырвал из своей записной книжки лист, написал на нем несколько слов и затем осторожно вложил его в левую руку умирающего. В правую он всунул пистолет, который все еще валялся у его ног. Приподнявшись с земли, он еще раз внимательно осмотрел свою жертву и после некоторого размышления вновь взял у него портмоне и открыл его.

– Я же говорил, что это вор! – прошептал Фрике, не сводя глаз с мужчины.

Но Марсьяк вместо того, чтобы взять деньги, отошел в сторону, выкопал под развесистым дубом небольшую, но глубокую ямку и старательно зарыл в ней портмоне незнакомца. «Неужели он надеется, что из него что-нибудь вырастет?» – подумал оборванец, окончательно сбитый с толку.

Оглядевшись по сторонам с торжествующим видом, довольный собой Марсьяк удалился, на этот раз направляясь уже не к селению, а к парку Шале. Победитель спокойно возвращался в Париж, предоставляя судьбе позаботиться о спасении побежденного, рассчитывая в душе на его почти верную смерть.

Тут только решился Фрике выйти из своей засады. Подбежав к несчастному, почти без всяких признаков жизни распростертому на земле, он вынул у него из руки только что вложенную Марсьяком бумажку и прочел: «Не вините никого в моей смерти… Я покончил с собой, потому что не мог больше бороться с нищетой». Записка была без подписи.

«Ловкий господин, нечего сказать! Но зачем он зарыл портмоне?» – недоумевал наивный оборванец. Бедолага чувствовал страшнейший голод, который нашептывал ему нехорошие мысли. Ноги у него подкашивались, голова кружилась. Его тянуло к дубу-соблазнителю, под которым был зарыт кошелек с золотом. Он не мог оторвать хищного взгляда от места, где покоились блестящие луидоры… Но вдруг ему показалось, что мутные, стеклянные глаза умирающего глядят на него… Фрике стало страшно, и он забыл о деньгах.

«О-о, Фрике, друг мой! Подохни лучше от голода, но не становись вором-грабителем, как и… как тот». Будто гора свалилась у него с плеч – демон-искуситель оставил голодного человека. И, словно в награду за свое воздержание, за благородный порыв, в эту самую минуту Фрике приметил что-то блестящее в траве. Это была двадцатифранковая монета, выпавшая из портмоне, когда Марсьяк открывал его.

Новая мысль пришла в голову бедняка. Он голоден, а с этими деньгами можно прожить целую неделю. Зачем ему воровать? Он может занять их у умирающего, а потом уплатить ему этот долг, да еще с процентами, – он уже знает, как с ним рассчитаться. Оборванец похвалил себя за эту идею и уже с веселой улыбкой обратился к тому, кто еще минуту назад внушал ему суеверный страх.

– Вы одолжили мне, бедняку Фрике, двадцать франков, вы не дали мне умереть от голода, и я постараюсь доказать вам, что умею быть благодарным, – сказал он лежавшему перед ним человеку, нисколько не заботясь о том, слышит ли тот его.

И голодный юноша принялся, как умел, за дело. Прежде всего надо было остановить кровь, ручьем бежавшую из раны. Взяв носовой платок раненого, Фрике скомкал его и приложил к ране, а затем крепко перевязал ее галстуком. Сделав это, оборванец хотел уже встать, как вдруг заметил у себя под ногами предмет, на первый взгляд не стоящий внимания, в действительности же имевший большую цену. Это был тот самый клочок бумаги, который служил пыжом для одного из противников. Клочок был измят, разорван, края его обожжены и истрепаны, но в нем все же можно было узнать обрывок конверта.

Подстрекаемый весьма понятным любопытством, Фрике принялся старательно разбирать, что на нем написано. Но прочесть можно было только:

…ен.

…ьер.

Это были, конечно, имя и адрес, но начало обеих строк было сожжено. Фрике бросил бумагу на землю и пустился бегом по направлению к Кламару. Добежав до большой дороги, он тут только принялся обдумывать свой поступок и пошел быстрым, но уже более спокойным шагом.

«Ну не дурак ли я? – рассуждал голодранец. – Я бегу заявить о том, что случилось, и не подумал, что меня же, бездомного бродягу, заберут и арестуют, самого же и обвинят в убийстве. Я им буду говорить, что видел, а они будут говорить свое… Ну как докажу я этим людям свою невинность? Арестуют и будут таскать по допросам, а там кто знает, когда отыщут настоящего преступника, да и отыщут ли… Вот и попался ты, дружок Фрике, попался! Хотел спасти несчастного, да сам себя и захлопнул в западню! А ведь человек этот, сам того не зная, оказал мне громадную услугу и, брошенный на произвол судьбы, может умереть… Но что я могу для него сделать?.. Ну, будь что будет, а я обязан выполнить свой долг».

Как видите, у Фрике было доброе сердце и при случае он мог принести в жертву ближнему свои личные интересы. Едва он пришел к столь благородному решению, как заметил вдали месье Лефевра, совершавшего свою ежедневную утреннюю прогулку. Фрике тотчас сообразил, что эта встреча может быть полезна и раненому, и ему самому: умирающему будет оказана необходимая помощь, которая, конечно, вернет его к жизни, если есть какая-нибудь надежда на спасение, а его, Фрике, избавит от всяких подозрений и нареканий.

«Что может быть лучше? – говорил себе бродяга. – У него дом в Кламаре, он бывший доктор… Конечно, он еще не так давно выгнал меня из своего особняка, но причина, заставившая меня вновь обратиться к нему, слишком серьезна, и он должен меня выслушать». И Фрике принялся кричать что было сил:

– Эй! Месье Лефевр! Месье Лефевр!

– Что ты болтаешься тут ни свет ни заря, негодный мальчишка? – сердито спросил Лефевр.

– Об этом мы поговорим после, сейчас надо спешить! – воскликнул Фрике, уцепившись за пальто господина Лефевра и увлекая за собой этого спасителя, посланного самим Провидением.

– Куда ты меня тащишь? – спросил удивленный Лефевр, едва переводя дух.

– Исполнить долг человеколюбия… Вы сами всегда говорили мне о любви к ближнему, об обязанностях христианина.

– Конечно, но…

– Притом ваши познания в медицине могут спасти жизнь человека.

Они уже подходили к просеке.

– Смотрите! Вот кого я нашел в лесу.

– Что это?! – вскрикнул Лефевр. – Убитый?

Фрике хотел что-то сказать, но доктор заметил в руке несчастного бумажку, подтверждавшую самоубийство. Через четверть часа раненый был бережно перенесен в Кламар. Он все еще не пришел в себя и вообще подавал мало надежд на спасение. Дочь месье Лефевра, мадемуазель Мари, которой Фрике сообщил о происшедшем, тревожно расспрашивала отца о положении несчастного.

– Немедленная помощь и хороший уход – или я ни за что не отвечаю, – заключил доктор.

«Ему будет оказана медицинская помощь, а это, я полагаю, стоит двадцати франков!» – Фрике торжествовал. Однако месье Лефевр прибавил:

– Если он останется жив, это будет равносильно чуду, но в том, что этот человек не хотел покончить с собой, я уверен.