Текст книги "Хаос на пороге (сборник)"

Среда, четырнадцать часов одиннадцать минут.

Мы отправились на долгую прогулку в Проспект-парк – удачное место для отлова утративших надежду.

Мужчина, лежащий на газоне, казался подходящим кандидатом. Он был одет в слаксы и классическую рубашку и, положив руки под голову, глядел в небо и слушал шелест листвы. Туфли с носками валялись рядом.

Мы сели на траву.

– Привет, – сказал он, не отрывая глаз от неба. – Вы, вероятно, корректоры? Интересуетесь, лежу ли я так каждый день или у меня нервный срыв?

Мы промолчали. Иногда лучшая стратегия – выслушать.

– На самом деле, – усмехнулся мужчина, – я ученый. Так что я полон отчаяния по меньшей мере лет десять. Уже тогда наше положение казалось безнадежным.

– Ученый! А где вы работаете? – встрепенулась Сара Грейс.

– В Колумбийском университете. Физикой занимаюсь. Астрофизикой, если быть точным.

– В Колумбийском? Я тоже там! Учусь на медсестру. Точнее, училась. Пришлось бросить, когда мобилизовали.

– Послушайте, – задумчиво проговорил он, – ведь забавно, что только вам разрешили порвать с прошлой жизнью. По сути, вас даже вынудили. Вам это не приходило в голову?

Ответ у нас давно был отрепетирован.

– Это впечатление обманчиво, – оттарабанила Сара Грейс. – Нам действительно пришлось оставить старую работу, но в остальном мы подчиняемся тем же строгим требованиям, что и все. Не воскрешать давнюю дружбу, не мириться со старыми врагами, не проведывать забытых родственников. Никаких безумных трат и прощальных вечеринок. Никаких любовных экспериментов.

Интересно, мне почудилось, или, заканчивая фразу, Сара заглянула мне в глаза?

– Любопытно. Кстати, меня зовут Пол. – Он пожал нам руки, не вставая. – Не хочу отрывать вас от дел. Я понимаю, что выгляжу подозрительно, но на самом деле я прихожу сюда годами, днем и ночью. Мне нравится лежать на траве, глядя в небо, и размышлять. Космос бесконечен… полон обещаний и загадок. В нем еще столько неизведанного. Конечно, сейчас мы знаем чуть больше – или думаем, что знаем. Но для меня это привычное времяпровождение. Мозги хорошо прочищает.

– Что значит «думаем, что знаем»? – спросила я.

– Да ничего, – снова усмехнулся он. – Просто… мы с коллегами давно смотрим в небо. Очень давно, через множество телескопов. Если бы там кто-то был… Если бы там были эти лазерные пушки… Полагаю, мы бы их заметили. Скорее всего. Понимаете? Но политики не слушают ученых. И никогда не слушали. Словом, для нас многое непостижимо. Например, как можно мгновенно перенести миллиарды душ в другое место в пределах нашей физической плоскости. Подобное перемещение противоречит законам физики. И так всегда: когда мы узнаем что-то одно, неизвестного становится больше.

– Вы верите в Бога, Пол? – спросила Сара Грейс.

Тот отбросил с лысеющего лба каштановую прядь. И после долгой паузы ответил:

– Трудно сказать. Я не могу на сто процентов исключить существование божества. Но в данный момент времени вероятность этого события кажется мне крайне низкой.

– Угу. Ясно. – Судя по всему, его слова заставили Сару всерьез задуматься.

А я задумалась о пустоте в объективах телескопов.

– Ладно, нам пора, – сказала я наконец. – Через двадцать три минуты отчет.

И все-таки Сара Грейс ошибалась.

Мы были на особом положении. Остальным предписывалось жить, как раньше, и делать вид, будто никакого конца света не ожидается.

У корректоров все было наоборот. Конец света занимал все наши мысли, днем и ночью. Только так нам хватало духу исполнять свой постыдный и чудовищный долг: постоянно напоминая себе, что это не Настоящая Жизнь. Что земное существование не имеет ничего общего с реальностью. Для нас прежняя жизнь давно закончилась.

Для всех конец близился. А для нас – уже состоялся.

Иначе тебя поглотит кромешный ужас. Никакая психика не способна вынести подобное зверство и бесчеловечность. Выход один – полное отрешение и отключка.

И еще одно. Всем полагалось вести привычный образ жизни. Сохранять привычный круг общения и даже привычные темы для разговора. Но по прихоти судьбы мы – два человека, у которых не было ни малейшего повода познакомиться – были брошены в водоворот событий вместе.

Так что для нас пришельцы изменили все.

* * *

На прошлой неделе – по ощущениям сто лет назад – когда корректоры только приступали к работе, каждый пережил своего рода кризис.

У Сары Грейс он произошел, когда она скорректировала девятнадцатилетнюю девушку, приехавшую в город в поисках матери. Девушку удочерили в младенчестве; она никогда не видела свою биологическую мать и теперь боялась, что упустит шанс навсегда. «Что если я попаду на эту райскую планету, а там все выглядят по-другому, у всех новые тела и, допустим, амнезия? И я никогда ее не найду? Я обязана хотя бы попробовать», – объясняла она. (Сара Грейс подробно пересказала мне весь разговор, рыдая до икоты.)

«А что если, – спрашивала девушка, – что если все это время она тоже думала обо мне? Как я живу. Как выгляжу. Как расту. Я не знаю о ней ничего, кроме фамилии. Тут куча людей с такой фамилией. Я буду звонить всем подряд по телефонной книге. Мне кажется, я узнаю ее по голосу».

– Так и сказала! – крикнула Сара Грейс и снова заикала, захлебываясь слезами и соплями. – «Я узнаю ее по голосу». И все.

Мать Сары умерла от рака груди два года назад. Ей было пятьдесят три. Спустя девять месяцев после ее смерти Сара Грейс подала документы в колледж для подготовки медсестер.

Это означало одно из двух.

Или Сарина мать никогда не попадет на планету Икс-Ирцикония, потому что там реинкарнируют только тех, кто был жив на момент перехода.

Или она уже находилась на планете Икс, а все наши покойные друзья и родные, поколение за поколением, переносились туда задолго до нашего прибытия, и нам предстояла радостная встреча.

Пришельцы избегали определенности на этот счет – полагаю, намеренно.

Нам оставалось только ждать.

Мой кризис наступил после разговора с братом. Он объявил, что едет в Северную Каролину. Там жила его бывшая с трехлетним ребенком; после развода она вернулась поближе к родителям. Наверное, он плохо старался, или они оба плохо старались, повторял брат. Наверное, их брак можно было спасти. На фоне последних событий все поводы для ссор выглядят такими глупыми и мелкими, правда же? Она – главная любовь его жизни, он всегда любил только ее; у них общий сын, и если у него осталось несколько дней жизни на Земле, они должны провести их вместе.

Все это он выпалил сквозь слезы. Я и сама расплакалась.

Мне следовало его скорректировать.

Но я не смогла. Как можно скорректировать родного брата?

Мне следовало вызвать подкрепление. Сару Грейс.

Но я не смогла.

Если есть хоть мизерный шанс, что долбаная райская планета реальна, я хотела провести вечность со своим братом. И его женой. И их ребенком. Поэтому я его не тронула.

Остальным братьям повезло меньше. Тогда я и поняла, что никакого рая нам не видать.

Потому что если рай существует, он не может подчиняться таким законам.

Прошло время. Я стояла на Бруклинском мосту, глядя вдаль. В лицо дул ветер, за спиной ревело и грохотало уличное движение. Внизу кровожадно скалилась река. Мне не хватало духу прыгнуть, как не хватило духу скорректировать брата.

В какой-то момент рядом со мной возник неопрятный тип с безумными глазами. Товарищ по несчастью.

– Слушайте, а ведь забавно… – сказал он после долгой паузы.

– Что?

– Все эти мосты. Небоскребы. Рельсы. Такие заманчивые.

– Вы о чем?

– Они даже не попытались усложнить задачу. Наоборот, как будто говорят: «Ну же, вперед! Что, слабо?»

– Не понимаю.

– Они говорят: «делайте то, не делайте это». И при этом… у меня ощущение, что я сейчас окажу им услугу. Ладно, сестренка, удачи тебе – здесь или там.

Он прыгнул и скрылся в волнах.

Когда я была маленькой, бабушка спрашивала: «Касси, а если все твои друзья прыгнут с Бруклинского моста, ты тоже прыгнешь?»

Конечно, так говорят все бабушки. А иногда и родители, подражая нотациям, которые выслушивали в детстве.

Смысл этой фразы таков: нужно жить своим умом. Кто-то должен найти в себе силы противостоять толпе.

Я не прыгнула. Тоже не смогла. Вместо этого пошла домой, залезла в ванну и глушила виски, пока в глазах не начало двоиться.

На следующий день в офисе пачками раздавали алпразолам. После этого работать стало заметно легче.

Среда, двадцать один час семнадцать минут… почти конец света.

Мы собрались в главном офисе отчитаться о цифрах. У отделения были неплохие результаты, но в целом показатели падали. У всех без исключения.

Я подумала – и наверняка не одна я, хотя вслух сказать никто не решался – что, возможно, проблема в том, что огромное количество людей уже скорректировано. И, конечно, многие решили уйти самостоятельно.

Дерзкие, импульсивные, любопытные и эмоционально неустойчивые – все они покинули этот мир. Остались только те, кто был готов зубами выгрызть себе место в раю.

На улицах было до жути пусто.

Четверг, одиннадцать часов две минуты. Мы скорректировали даму, которая везла на усыпление своих шестерых кошек – так, на всякий случай. Флориста, который стоял у дверей своего магазина и раздавал цветы прохожим. Пожилую пару, двух женщин, которые сидели на ступеньках у церкви, держась за руки, и молились о милосердии к себе и к ближним своим.

Четверг, четырнадцать часов сорок семь минут. Скорректировали молодого человека, который развеивал пепел отца. Девушку, ныряющую в Ист-Ривер. Молодую пару, занимающуюся любовью под скамейкой в парке, и еще одну молодую пару, увлекшуюся соревнованием по выпивке.

Четверг, семнадцать часов двадцать две минуты.

– Осталось меньше суток, – сказала Сара Грейс. Мы стояли на мосту, наблюдая, как солнце заходит за крыши Манхеттена. – Красивый был мир. Наш мир. Он много нам дал.

– Не так уж и много, – отозвалась я. Впрочем, во мне говорил напускной цинизм. На самом деле я тоже чувствовала горечь утраты.

– Мне жаль, что осталось так мало.

– Думаю, всем жаль.

Сара стиснула мою руку изящной ладошкой. На окнах небоскребов плясали багровые отблески закатных лучей.

В ту ночь в главном офисе царила странная атмосфера: смесь тоски и предвкушения, облегчения и эйфории. Оставалось последнее совещание. Миссия была почти исполнена. Мы были в шаге от цели.

Микрофон на сцене кочевал из рук в руки. Звучали бесконечные «поздравляю!» и «спасибо!». Высказаться рвались все – от клерков до местных политиков. Менеджеры вышли на сцену и исполнили танцевальный номер в знак благодарности за нашу службу.

Перешептывание, смешки и невнятное бормотание, отражаясь от бетонных стен и перекрытий, наполняли зал равномерным гулом, напоминающим шум океана в ракушке. Воздух был горячим и душным, воняло пивом, сигаретами и по́том, но для меня все затмевал исходящий от Сары Грейс аромат эвкалипта, жасмина и ее самой.

Нам показали презентацию, посвященную нашим достижениям за последние две недели. Ее составили на уровне высшего руководства, на основе данных от всех североамериканских подразделений. Слайды сопровождала музыка.

Активнее всего (и неудивительно) проявили себя корректоры из крупных метрополий: Лос-Анджелеса, Сиэтла, Чикаго, Нью-Йорка. Мы (Нью-Йорк) немного отстали от Лос-Анджелеса, но мы не унываем, правда же?

По итоговым показателям коррекции США с неожиданно большим отрывом обогнали другие западные страны, а значит, в роковую минуту мы, американцы, отлично умеем собраться и действовать слаженно. В корректоры был призван каждый тысячный, восемьдесят три процента от общего числа прослужили весь срок, со средним результатом пятнадцать коррекций в день. Неплохо, совсем неплохо.

Мы и сами могли прикинуть ориентировочные цифры, но их огласило руководство: за одиннадцать дней скорректирован почти миллиард человек. Отличный пример эффективной работы.

И, разумеется, мы не учитываем тех, кто опередил корректоров и сам позаботился о решении проблемы.

Казалось, чудовищный отчет должен был вызвать волну рыданий до рвоты, но нет: играла бодрая музыка, слушатели хлопали и радовались.

– Спасибо вам за самоотдачу и бдительность, – объявил наш топ-менеджер, который подчинялся непосредственно Департаменту перехода. – Мы обеспечили весомые преимущества для граждан, следующих предписаниям наших инопланетных гостей. Благодаря вам почти восемьдесят процентов доконтактного населения сможет успешно совершить переход! Поаплодируйте себе еще раз!

Миссия была почти исполнена.

Мы были в шаге от цели.

Сразу после финального совещания мы разбежались по ближайшим барам.

За нашим столиком оказалось еще двое, тоже партнеры. Мы разговаривали, перекрикивая шум, и пили без продыху.

– Знаете, что? – Сосед по столику наклонился к нам так близко, что можно было рассмотреть его поры в носу и морщинки вокруг глаз. Во-первых, он явно готовился сказать нечто провокационное, а во-вторых, иначе мы бы его просто не услышали. – Я вообще думаю, что они жулики. Межгалактические аферисты. Сколько пришельцев на самом деле высадилось на Земле? Вроде бы нам говорили, несколько сотен тысяч? Может, полмиллиона? А корабль всего один, так?

– Не просто корабль, а корабль поколений, – поправила Сара Грейс. – Нереальных размеров. Они все на нем живут целую вечность.

– Все равно. Допустим, их максимум миллион. И у них бластеры, верно? И всякие там универсальные переводчики. По сути, мы сами себя утопили. Да, у них технологии и оружие. Но мы могли дать отпор. У нас преимущество – численное и территориальное.

– Но они не хотят воевать с нами. Они хотят помочь.

– Или делают вид, что хотят. Знаешь первое правило афериста? Предлагать жертве то, о чем она мечтает.

– Рай, например.

– Может, им просто нужна новая планета. А их цель – так заморочить нам головы, чтобы мы самоустранились, сделали всю работу за них. Проредить на хрен население Земли, чтобы им было, где разместиться.

Сара Грейс застыла с разинутым от ужаса ртом. Я сохраняла спокойствие. Мне уже приходила в голову эта версия.

Второго корректора тирада напарника тоже не впечатлила. У него был скучающий, немного раздраженный вид.

– А хотите мое мнение? – заявил он. – По мне, так нет никаких пришельцев. Космические аферисты? Что за бред! Откуда им знать человеческую психологию? Вот люди – другое дело. Я думаю, это заговор властей. Убрать лишних, чтобы управлять было удобнее.

– Да ну! Пришельцы существуют, – возразила Сара Грейс. – Некоторые их видели.

– Некоторые? Кто именно? Ты лично знакома хоть с одним очевидцем? Или это все слухи от «знакомых знакомых»?

– Одного даже сфотографировали. Фото видели все.

– Фото можно подделать. Им просто нужен был мир, полный рабов с промытыми мозгами. Мои поздравления! У них получилось.

Мы чокнулись и выпили.

В пятницу в одиннадцать часов пятьдесят пять минут состоялась пресс-конференция пришельцев. Точнее, посредников, которые вещали от их имени. Разумеется, сами пришельцы при этом надежно укрылись в сухом и прохладном месте.

Нас поблагодарили за сотрудничество и поздравили с успешным наступлением фазы межпланетного перехода. Минимум за полчаса до назначенного времени гражданам предписывалось вернуться домой и терпеливо ждать окончательного перемещения.

– Еще раз поздравляем, – сообщили пришельцы устами очередного актера. – Дальнейших инструкций не будет. Это наше заключительное слово.

Департамент перехода арендовал просторный конференц-центр, чтобы мы провели там последние часы. Туда мы и направились, сдав финальный отчет в четырнадцать часов. В огромных залах стены были увешаны гигантскими плазменными телевизорами, а столы ломились от разнообразных закусок.

Мы с Сарой Грейс нашли себе место в сторонке. Было пятнадцать часов двадцать семь минут; до конца света оставалось всего ничего. Мы сидели на складных стульях; я слушала болтовню из телевизора о грядущем моменте, а Сара Грейс мусолила крекеры с сыром, тщательно сдерживая рвотные позывы. Вчерашний разговор не шел у нее из головы. За всю ночь она так и не уснула.

– Я соскучилась по родителям, – сказала она. – Хочу домой.

Время шло. Где-то была ночь. Люди сидели в темных гостиных при свете единственной свечи. Где-то уже наступило утро. На улицах было тихо и пустынно, как никогда. По телевизору шли бесконечные репортажи изо всех уголков мира.

Около четырех дня трансляции стали обрываться. К половине пятого все каналы прекратили вещание; экраны погасли.

– Мне нужно проветриться. – Сара Грейс поставила тарелку на пол – на моей памяти, впервые. – Идем. – И она потащила меня сквозь толпу в холодный вестибюль.

Мы уединились в небольшой переговорной со столом на восемь человек. Часы на стене показывали шестнадцать часов тридцать девять минут.

– Наверное, будет быстро, – сказала я. Секундная стрелка неумолимо продвигалась вперед.

– А может, медленно.

Мы сидели на уродливом ковре, прислонившись к стене, чтобы нас не увидели сквозь стеклянную дверь.

– Если мы попадем на планету Икс, – спросила она, – как думаешь, мы узнаем друг друга? Новые тела и все такое?

– Думаю, да. Хочется верить.

– Наверное, самая большая морока будет – найти знакомых. А что если каждый воскреснет на своем личном острове?

– До фига понадобится островов. Планета-архипелаг.

Сара хихикнула.

– Ладно. Сколько бы ни было времени, нам его не хватит.

Она посмотрела на меня долгим страстным взглядом. Не помню, кто первый начал. Мы целовались самозабвенно, едва переводя дух. Судорожно, на ощупь расстегивали друг другу пуговицы, тихонько всхлипывая и впиваясь друг в друга губами. Катались по полу у доски, изнемогая от желания.

Где-то в глубине души я понимала, что на моем месте мог быть кто угодно, что мы не влюблены – по крайней мере, она, – и я просто подвернулась под руку.

Ну и пусть.

За дверью послышался шум, и мы смущенно отпрянули друг от друга. В комнату ворвалась незнакомая девушка-корректор.

Мы торопливо облизали губы, вытерли рты и потянулись застегивать рубашки. Она уставилась на нас, неуверенно скользнув рукой к бластеру. Повисла мучительная пауза.

Затем девушка кивнула на часы.

Была пятница. Семнадцать часов тринадцать минут.

Наспех поправив одежду, мы выбежали за девушкой в вестибюль. Корректоры облепили окна и возбужденно галдели, указывая куда-то вниз. За их спинами мы ничего не видели, но стрельба, сирены и гудение танков были достаточно красноречивы.

Была пятница, семнадцать часов пятнадцать минут. Почти конец света.

Почти, но не совсем. Нам предстоял долгий путь.

Чарли Джейн Андерс

[4]4
  © Пер. Я. Красовской, 2016.


[Закрыть]

Рассказ Чарли Джейн Андерс «Six Months Three Days» попал в шорт-лист на премию «Небьюла» и премию Теодора Старджона. Ее произведения публиковались в «Mother Jones», «Asimov’s Science Fiction», «Tor.com», «Tin House» и т. д. Она – исполнительный редактор в io9.com и ведет читательскую серию «Writers With Drinks» в Сан-Франциско. Смотрите charliejane.com.

Давай! Давай!

Я прекрасно помню, как папочка сбросил меня с крыши. Это мое самое раннее воспоминание. «Мальчик должен учиться падать», – крикнул он маме, схватил меня за шкирку и разжал пальцы. Пока я летел, он выкрикивал указания, но я ничего не разобрал. Мне было года четыре-пять. Брат поймал меня на лету одной рукой, другой шлепнул по заду и опустил на газон. Затем снова потащил меня на крышу. На этот раз я не упирался.

От папочки я узнал, что люди делятся на два сорта: одни просто летят вниз, другие летят вниз, охваченные огнем.

Папочка работал каскадером. Он здорово смахивал на актера по имени Джаред Гилмор, который снимался в каком-то телесериале еще до моего рождения, и вбил себе в голову, что Джареду суждено стать кинозвездой боевиков, а он, мой папочка, станет его личным дублером и «экранным протезом». К сожалению, Джаред не отвечал на письма и электронные сообщения. Тогда папочка стал настойчивей; в результате ему запретили приближаться к Джареду на сколько-то десятков метров, а потом внесли в «черный список». Теперь он сидел в глуши и ставил трюки для телепередач об автокатастрофах. Мама занималась вводом данных, чтобы частично оплачивать аренду дома. Папа твердо считал, что мы с братом должны знать разницу между настоящим и постановочным ударом и уметь их принимать.

Жилось мне скучновато – до школы. А в школе было клёво! Скользкие вощеные полы, игра в вышибалу, хулиганы с вот такенными локтями, войнушки в столовке. Войнушки! В столовке! Я бы сидел в школе по двадцать часов в день. Даже по двадцать три! Мне и одного часу хватает, чтоб выспаться. Я не знал, кто я и зачем, пока не пошел в школу. А про учителей, которых надо слушаться, я сказал? В школе были учителя! Представляете?!

Обожаю учителей! Они тебе – «белое», ты им – «черное». Веселуха! Когда меня вызывали к доске, я вскакивал с места и тут же цеплялся за что-нибудь ногой, или случайно ронял ластик в штаны, или шел не туда и с грохотом натыкался на башню из пластмассовых молекул. Ластик в штанах – это вообще умора! Про меня говорили, что я гиперактивный. И пичкали риталином. Ох уж этот риталин-тили-лин! От него меня еще больше колбасило, и я то и дело валился с ног. Поднимался – и снова бряк на пол. Про меня говорили «с дуба упал». Да что там с дуба – я и откуда повыше могу. Проще пареной репы! Серьезно, сами попробуйте. Падать прикольно!

Хулиганы быстро прошарили, что чморить меня бесполезно: я вгоню себя в гроб и без их помощи. Они подставляли мне ножку – для меня это был отличный повод устроить общую свалку, попав ногой на чей-то скейтборд, пронестись по коридору, опрокидывая стеллажи с книгами, разбрасывая портфели, и, наконец, врезаться в тележку уборщика. Дым коромыслом, всё вверх дном, разброд и шатание. Сыровато. Чувство композиции у меня отсутствовало напрочь. Я до трех утра смотрел комедии с Бастером Китоном, Гарольдом Ллойдом и Джеки Чаном, прячась под одеялом с допотопным родительским ноутбуком. Безопасность прениже всего!

Для Рикки Артезиана я стал бельмом на глазу. Рикки – здоровенный детина с квадратной челюстью – в пятом классе на месяц отправил сверстника в травматологию. Тот имел глупость сказать, что только кретин не мог решить контрольную задачку по химии. Прошло несколько недель, и в один прекрасный день Рикки припер меня к стенке в раздевалке и исчеркал маркером руки и ноги – чтобы позже сломать. Когда он вышел, по школе пробежал шепоток: «Рикки пометил Рока Мэннинга!»

На переменах я ныкался, а после уроков побежал домой, отмахав на своих двоих все три мили, только чтоб не ехать на автобусе. Рикки наверняка попытается загнать меня в угол, чтоб я не ушел, рассудил я, и с тех пор избегал закрытых помещений. В туалет я лазил через вентиляционную шахту, которая была прямо над кабинкой, так что меня никто не видел. Но когда я сидел в шахте, сердце у меня колотилось, как безумное. Это длилось месяцами. Моя жизнь обрела цель – не попасть в лапы к Рикки Артезиану.

Однажды на переменке я поддался порыву и выбежал на площадку, где под присмотром учителя играли остальные ребята. Я держал ушки на макушке, но вдруг огромная пятерня сгребла меня в охапку и вздернула вверх. Я беспомощно затрепыхался. Толстые пальцы разжались, и я повалился навзничь, но только собрался встать, как Рикки на меня цыкнул. Я лежал, не рыпаясь, хотя насчитал двадцать семь способов улепетнуть. Рикки занес надо мной ногу в ботинке и – хрясь! – одним движением сломал мне плечевую кость. «Наконец-то перестанет мельтешить», – бросил он, удаляясь. Когда кости срослись, я снова мотался по школе, как электровеник, но Рикки меня больше не трогал.

За исключением этого досадного эпизода в школе была не жизнь, а малина. Мои выходки шли на ура, но общением мне никто не докучал – лучший вид человеческого общения, без подвохов. Остракизм и преклонение – две стороны одной медали. Когда на меня не смотрели, я воображал себе грандиозные бандитские разборки и инопланетные вторжения. Прошло несколько лет. Мама пыталась запихнуть меня в балетную школу, папа – заинтересовать трюками всерьез, по примеру Холмана. Брат все свободное время проводил в тренировках, готовясь вступить в армию. Это был его собственный социально приемлемый вариант бунта против отцовского авторитета.

Салли Хамстер запустила в меня кирпичом. Прямо в голову. Я практически не замечал этой новенькой, разве что отметил про себя ее громадный рост и мясистые, как у морячка Попая, руки. Я нутром почуял, что в меня летит кирпич, и лишь потом услышал, как он свистит на подлете. Поднялся шум. Может, Салли хотела, чтоб ее вышибли из школы, а может, это она так заигрывала. Кирпич оцарапал мне макушку, и я полетел вместе с ним прямо на ребят, играющих в баскетбол, потом завертелся и заскользил на полу. На лбу выскочила шишка, но я поклялся, что бросил кирпич сам в себя. К тому времени директор школы готов был поверить во что угодно.

Намек на комиксы Херримана про сумасшедшего кота и мышь с кирпичом я уловил лишь годы спустя, но мы с Салли крепко подружились. Нам обоим нравилось, когда и больно, и смешно. Мы выдумывали смешные выходки с сервировочными тележками и невероятные автокатастрофы, обсуждая детали на переменках, перебрасываясь смсками на уроках и дома. На полупустой парковке соседнего супермаркета Салли часами отрабатывала со мной знаменитый трюк Джеки Чана – пролезть через откидной бортик тележки и выпрыгнуть из нее.

Боевыми искусствами я не владел, но вскоре смог легко уворачиваться от несущейся на меня тележки. Мы отправились в гипермаркет, стоявший на отшибе, откуда нас выперли «за хулиганство». В меня летели полотенца, с грохотом катились бочонки, а Салли командовала: «Жди, жди, жди… Давай! Пригнись! Прыгай! Корпус влево, бедра вправо!». Она вбила себе в голову, что усадит меня в шпагат, и несколько месяцев каждый божий день растягивала мне ноги, прижимая к полу с такой силой, что я орал от боли.

Ее родители были людьми с амбициями; по их мнению, Салли следовало готовиться к поступлению в Гарвардский университет, а не водить дружбу с гуттаперчевыми мальчишками вроде меня. Пару раз я бывал у них. Стены в их доме увешаны изображениями Будды и Девы Марии. Миссис Хамстер угощала нас рогаликами и, колдуя над пуншем, рассуждала, что слыть школьным клоуном, должно быть, очень весело, но Салли нужно больше заниматься. Мои предки тоже не были в восторге от моих выходок и ставили мне в пример Холмана, который вовсю готовился к военной карьере.

В девятом классе Салли обзавелась видеокамерой. Подарок прихиппованного дядюшки, повернутого на музыке «техно». Салли с ней не расставалась, на лету монтируя отснятый материал на мамином ноутбуке. Через месяц мы выложили в Интернет наш первый видеоролик-пятиминутку под названием «Тихопитель силовепедов» – намек на какой-то итальянский фильм, который нравился Салли. Мы решили поджечь старый велотренажер – «силовепед» – с фальшивым счетчиком пробега и «сбросить» его с обрыва вместе со мной. Идея мне понравилась.

Вспомнить сюжет «Тихопителя» я так и не смог, помню только про собак-ниндзя и пончики со взрывчаткой. Как и большинство наших ранних короткометражек, это была дикая смесь постановочных трюков и форменного безобразия. Салли решила, что мама не станет скучать по «силовепеду», который больше года пылился в чулане.

Мы отсняли длинный эпизод, как я мчусь на «силовепеде», уклоняясь от летящих в меня камней (при монтаже Салли превратила их в пылающие метеоры). Я крутил педали, пригнувшись, привстав, съехав набок, крутил педали руками, забросив ноги на руль, и так далее. Мы втащили «силовепед» на дуб, который рос во дворе у Хамстеров, я взгромоздился на сиденье и «съехал» по стволу вниз, бешено крутя педали, как будто вот-вот взлечу. После того вертеть педали почему-то стало значительно сложнее, но Салли удалось меня убедить, что я всего-навсего потянул связки, потому что все еще мог двигать пальцами и к тому же пролежал в отключке всего каких-нибудь пару минут.

Кульминацию планировалось снимать на берегу моря, но поездка не выгорела, и Салли довольствовалась тем, что столкнула меня на горящем «силовепеде» с крыши сарая. Внизу меня ждала куча палой листвы, но я упал мимо, а «силовепед» приземлился аккурат в середину. Листья вспыхнули, и ситуация вышла из-под контроля. К счастью, часть сарая нам удалось спасти: на удивление предусмотрительная Салли заранее притащила садовый шланг.

После того случая родители Салли еще больше меня возненавидели. Дома пришлось соврать, что я ввязался в драку с негодяями, которые сами напросились. Пока я ходил с костылями, брат, оторвавшись от своих занятий, всюду таскал за мной портфель и попутно вещал про Паназианский экуменизм, адепты которого наводняют США наркотиками с намерением посеять смуту и лишить нас водных ресурсов. У меня вяли уши, но сбежать от него я не мог.

И все-таки мои страдания того стоили: «Тихопитель силовепедов» порвал Интернет. Смонтированный ролик был наполовину мультяшным, между кадрами мелькали невразумительные надписи вроде «Хватай нунчаки!», но мои идиотские трюки однозначно добавили перцу. В окончательном варианте сарай превратился в морской утес, хотя кадры с горящим сараем тоже пошли в дело. «Тихопителя» смотрели даже люди вдвое, а то и втрое старше нас. Почтовый ящик Салли был забит электронными письмами и комментариями в Твиттере – мы стали знамениты!

Выяснилось, что при растяжении связок тоже могут быть осложнения, как при переломах, и для скорейшего выздоровления требуются покой, холод и мультики. С разрешения мамы я монополизировал диван в гостиной и, укрыв ноги пледом, часами лежал перед телевизором.

Мама хотела смотреть новости – долговой кризис и нехватка водных ресурсов зашугали ее до полусмерти. Я хотел смотреть ретроспективу гонконгских боевиков, однако мама то и дело переключала на «Си-эн-эн»: погромы в торговом центре во Флориде, беспорядки в Балтиморе, горящие автобусы, кадры истощенных людей, когда-то населявших богатый район Бруклина, а теперь лежавших вповалку с торчащими из вены трубками, чтоб удобней было вводить новую дозу.

Про мороженое я сказал? С тремя вкусами. Или с пятью, если считать «неаполитанское» за три, как все нормальные люди.

Через неделю я вышел с больничного. «Тихопитель» гремел на всю школу. Рикки – бандюган Рикки Артезиан – подошел ко мне и сказал, что торчит от нашего фильма, и что-то еще про ценность людей вроде меня, но тогда я не придал этому значения. Мимо прошел старшеклассник в футболке с изображением горящего «Тихопителя». Лицензионных отчислений за использование кадров из фильма я так и не дождался.

Салли тайком встретилась со мной в «Старбаксе» возле школы, и мы отпраздновали успех, выпив по чашке кофе с шоколадом. Ее круглое лицо обгорело на солнце, а волосы приобрели другой оттенок, не похожий на прежний, мышиный.